Николай БОРОВКОВ

Пространно и истерично

Двадцатый век заходится в судорогах и агониях. Детский лепет футуризмов и ясность Серебряного века, предельная сухость соцреализмов остались там - в столетнедавнем назад. Нынешнее состояние нашего инвалида весьма удручающе. Скудные мысли излагаются скудным птичьим языком - полуамериканским, полурусским, полуживым. Единственное буйное цветение наблюдается на колумбариях полулитературы.

Умно и взвешенно

Неживой язык неживой литературы тяготеет к усреднению. Мерой такого усреднения является энтропия.

Сделаем темой сегодняшнего разговора - слово. А конкретнее - слово в современной российской фантастике.

Метаморфоза слова на исходе века поражает! Русский язык, русский роман все более становится некой калькой с некого западного романа. Многие слова и мысли так и остаются вне контекста отечественной литературы. Рациональный западный роман невысокого пошиба маскируется вроде бы русским антуражем, русским языком. И мысль, облеченная в слова, попавшая в капкан чужой культуры, уже не способна вырваться из него. Более того, мы можем сказать, что отечественная фантастика находится в состоянии литературного псевдоморфоза (1). В такой ситуации происходит обесценивание многих традиционных понятий и слов.

Попытаемся разглядеть тенденции девальвации слова на примерах из любимого жанра. Обратим внимание на последние романы В. Головачева, С. Лукьяненко и Е. Лукина. Творчество этих писателей достаточно показательно для иллюстрации состояния русского художественного слова.

Ближе к теме

В. Головачев является виднейшей фигурой в современной отечественной фантастике. Игнорируемый «эстетами», он имеет огромную армию читателей. Вовремя почувствовав тенденцию к усреднению, он выдает один за другим средние романы для среднего читателя на среднем языке. Такая литература востребована читателем умирающего века. Она космополитична, несмотря на обилие русских имен и русского антуража. Она мертва, несмотря на то, что автор пытается оживить ее стихотворными цитатами. Это страшно, когда неживой герой начинает декламировать живые стихи, но это остается в контексте западных «ужастиков», культуры «быстрого питания». Почувствовав давление западной культуры, автор умело использует его, подавая довольной публике рашенские хотдоги и гамбурхеры. Он создает «запрещенную реальность». Запрещенную для живого человека: как бы ни играли мускулами его герои, как бы ни нравоучали ныне живущих, как бы ни аргументировали свои мысли латынью и японью - они мертвы.

Коммерческий успех В. Головачева стал примером для многих начинающих писателей. И это еще один из парадоксов умирающего века: примером для подражания становятся мертвые тексты.

Радостно. Продолжая тему

Е. Лукин в своем творчестве выступает явным антагонистом Головачева. Пожалуй, он на сегодняшний день один из самых литературных авторов. Его тексты написаны на безупречном русском языке. И живой язык порой «вытягивает» произведения. Конструируя свои миры, он с силой, достойной уважения, сопротивляется усреднению, энтропии слова. Приятно, что автор не испытывает комплексов перед западной культурой. Его слово, его тексты живут по правилам русского языка, его герои живут по мистическим законам «русской души». Ему до сих пор удается избежать утилитарной рациональности западной фантастики. Слово является главным героем и в неожиданном рассказе «Словесники», и в лукавом «Декрете...», и в трагикомическом романе «Катали мы ваше солнце». Процесс чтения произведений Е. Лукина доставляет большое удовольствие. Его тексты многозначительны, но это не звенящая пустотой многозначительность авангарда, а наполненная ясной, чистой силой русского слова.

С сожалением. Не отвлекаясь от темы

С. Лукьяненко долгое время оставался на середине проведенной нами линии Головачев - Лукин. Некоторая упрощенность языка его романов, думность (2) сюжетов скрадывалась большим драматизмом, или, если хотите, «русской истерикой», сюжетов. Отдавая дань западной коммерческой модели произведений, он долгое время оставался в контексте «русской логики», позволял себе мыслить «между мыслями». Казалось бы, качественное изменение текста у писателя происходит в «Холодных берегах». Никогда до этого мы не наблюдали у С. Лукьяненко практически безупречный литературный язык. Но именно в этом романе автор, мастерски используя художественное слово, сводит на нет Животворящее Слово. Не желая касаться сути религиозных доктрин романа, удивляет неожиданная, именно западная рациональность использования Слова (3) - в качестве большого потайного кармана, куда можно спрятать деньги, драгоценности, оружие. Лично у меня это вызвало легкий шок. Под этим углом зрения все духовные поиски героев романа, поступки выглядят сомнительными...

Однако такая профанация Слова, вполне возможна или даже, может быть, уместна на исходе века! (4)

Растерянно

Для «центриста» Лукьяненко этот роман оказался шагом в сторону западного коммерческого романа, на дорогу, по которой уверенно шествует Головачев. И меня уже не удивило, что герой «Звездной тени» читает мертвыми губами стихи, вослед героям другого автора.

Успокаивая себя

Я попытался разглядеть некоторые тенденции относительно художественного слова в отечественной фантастике в период кончины века, исторических литературных псевдоморфозов, девальвации слова.

Умирает век, упрощается литература, стирается грань между языками и культурами. У этих процессов есть свои защитники: необходимо спасать перегруженное цивилизацией сознание человека. Есть и противники. И я рад тому, что у нас еще остались писатели, сопротивляющиеся энтропийным и девальвационным процессам.

Цитируя классиков

Перечитывая любимого автора, я еще раз поразился современности и мощи русского языка. Позвольте небольшую цитату из романа 30-х годов. Обратите, пожалуйста, внимание на выделенные мной слова.

«Обсаженная среднего роста липами с каплями дождя, расположенными на их частых черных сучках по схеме будущих листьев (завтра в каждой капле будет по зеленому зрачку), снабженная смоляной гладью саженей в пять шириной и пестроватыми ручной работы (лестной для ног) тротуарами, она шла с едва заметным наклоном, начинаясь почтамтом и кончаясь церковью, как эпистолярный роман». (5)

Потрясает, с какой соразмерностью вплетаются в лирическую интонацию урбанистические слова! Это предложение могло бы сегодня оказаться уместным в одном из техно- или киберроманов, если бы современные авторы с такой же осторожностью и любовью относились к родному слову.

Ссылаясь и цитируя

1. «Историческими псевдоморфозами я называю случаи, когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой этот край ее родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только не доходит до складывания чистых, собственных форм, но и не достигает даже полного развития своего самосознания. Все, что поднимается из глубин этой ранней душевности, изливается в пустотную форму чуждой жизни» (О. Шпенглер. Закат Европы).
2. Doom. Культовая компьютерная игра.
3. «В начале было Слово» ( Ин. 1:1).
4. «В начале было Слово. Потом - слова, слова, слова...» (Э. Кроткий).
5. В. Набоков. Дар.

И последняя мысль, которая почему-то все не может меня оставить. А что, если есть еще третий путь: не мужская литература и не женская, а - общая, совместная. По крайней мере, такого тандема двух характеров, как образы ведьмы Ивги и инквизитора Клавдия из романа Марины и Сергея Дяченко «Ведьмин век», я уже давно не встречал не то что в фэнтези, но и в литературе вообще. Hо это так, мысль напоследок и не входящая в заданную тему.

| НАЗАД | ВПЕРЕД | ОГЛАВЛЕНИЕ | | ПОСЛАТЬ ПИСЬМО |