Ну конечно же, никакая это не фэнтези. И даже уточнение «овердрайв» не меняет дела. Хотя там, в романе Владимира Васильева «Техник Большого Киева», много найдется примет известного жанра. Полный ассортимент эльфов, гномов, орков и прочей экзотической фауны. Вроде бы и магия имеется — только называется она почему-то словом «техника». Мечей, правда, нет, но зато сколь богат выбор огнестрельного оружия! И конечно, без дела оно не лежит. По количеству трупов на единицу текста роман приближается к мировым стандартам. Почему же не фэнтези? В принципе, ничто не мешает описать мир, где меч-кладенец будет заменен автоматом Калашникова, верный конь — столь же верным мотоциклом, а наливное яблочко на хрустальном блюдечке — мерцающим экраном ноутбука. При полном сохранении средневековой психологии. Видимо, таковой и была авторская задумка.
   Не получилось. Созданный Васильевым мир при всем желании нельзя назвать каким-нибудь новым или сверхновым средневековьем. Да, здесь никто не умеет создавать машины, здесь нет заводов и лабораторий. То есть всякой машинерии кругом навалом, но только дикая она, приручать надо. С этим делом справляются специалисты — техники. Но даже если именуются они с большой буквы, все равно не воспринимает их население как магов. Просто обычное разделение труда. Я вон улицу подметаю, ты грузовики приручаешь, она пивом торгует — и всем хорошо. Примерно так относились к инженерам в начале века. Да, труд этот был почетен (и оплачивался соответственно). Да, не каждый был способен «усвоить формулы». Ну и что? Обычное дело.
   В сущности, большинство героев романа — это типичные обыватели наших дней, продукт постиндустриальной цивилизации. Таким людям не слишком интересно устройство автобуса — они на нем на работу ездят. Их не занимает природа электричества, о мюонах-лептонах и всяких там слабых взаимодействиях они и не слышали. Но уж утюг в розетку включить всегда сумеют. А тех, кто способен на большее — уважают. Впрочем, тоже не всегда.
   Что же остается от средневековых реалий? Религия? И близко не лежало. Нет ее там в принципе. Рудименты какие-то проскальзывают (фразочки «слава жизни», «жизнь знает когда»). Может, политическое устройство? Князья всякие, бароны, вассалы? Ничего подобного. В Большом Киеве, к примеру, президентское правление. Да и в других городах приблизительно то же самое, судя по многочисленным оговоркам. Ну, демократия не демократия, а все же никакой господствующей идеологии и в помине нет. Живут люди, работают, и в общем-то неплохо живут. Все вроде бы сыты, все здоровы. Ну, кому-то лучше, кому-то хуже, эпизодическая бабушка бутылки собирает — надо полагать, не из коллекционерских побуждений. Нет, проблемы в этом мире все же есть. Вечером по улицам не рекомендуется ходить в одиночку. Знакомое дело. Да, «живые» разных рас иногда друг друга режут. Счет жертв идет на единицы. По нынешним российским меркам, просто благодать. Ну, какие еще беды? Последняя большая война случилась пятьсот лет назад.
   Но такая тишь да гладь не всем нравится. Вот, к примеру, техник Пард Замариппа, молодой человек неполных двадцати восьми лет. Местный вариант Остапа Бендера. Бродяга, контрабандист, пофигист и большой любитель пива. Весьма симпатичная личность. Из-за чего пускается он в авантюры? «Из-за зуда в известном месте, который не позволял ему сидеть без движения в одном районе?»
   «Он терпеть не мог тихой оседлой жизни; новые дела, зачастую рискованные, нужны были ему как воздух...»
   Иначе говоря, это называется «пассионарий» (если уж пользоваться Гумилевской терминологией). Тот, кого переполняет энергия, кто хочет полностью реализовать свои потенции — но уютный и теплый мир для этого не подходит. А значит — мир должен измениться.
   Так считает не один Пард. В среде «живых» прочих рас — эльфов, гномов, виргов и т.д. — тоже витают прогрессивные идеи.
   «— Пард, наш мир застыл, как будто его сняли на «Полароид», а фотографию повесили на стену. Жизнь — это вечное движение. Если стоять на месте, тебя неизбежно догонит смерть. Я думаю, она уже близка ко всем нам. Ко всему миру».
   Философская подоплека этих идей вполне понятна. Та самая дурно усвоенная диалектика. Когда сформулированные Гегелем законы развития некой абстрактной идеи, «мирового духа», применяются ко всему, чему угодно. Когда факты подгоняются под очень простую схему, а если они туда не вписываются — тем хуже для фактов. «Жизнь — это вечное движение». Кто бы спорил... Только почему вечное движение понимается именно как научно-технический прогресс? Да, в том мире его, прогресса, нет. Почти нигде. Но где доказательства, что умирает искусство, гибнет творчество, нивелируются человеческие отношения? В романе «культурная составляющая» цивилизации практически не представлена. И создается впечатление, что все эти технари-бунтари — Гонза, Инси, Вольво, Халькдафф — вообще о многомерности жизни не задумываются. Ну ладно Пард, он еще маленький (по меркам долгоживущих). Он еще любит игрушки.
   «Оказывается, в Крыму давно научились делать летающие машины. Все. Это известие окончательно разорвало тоненькую нить, связывающую Парда с прошлой жизнью. Наверное, действительно на порог мира поспела новая эпоха и требовательно стучалась в двери».
   Или такая вот примета грядущего счастья:
   «Но с другой стороны, можно выстроить именно такой дом, какой тебе больше всего понравится... Именно такой автомобиль, о каком мечтал...» А как представляют себе прекрасный новый мир те, кто постарше и помудрее? Ради чего они готовы отдать свои жизни — и не только свои? Создается впечатление, что их не особо волнует, как будет устроено прекрасное далёко. Ведь им там не жить.
   «Ведь все долгоживущие в команде Техника Большого Киева последнее время занимались именно этим — рыли собственную могилу, чтобы однажды исчезнуть из этого мира. Раньше срока, отпущенного свыше». Обратим на это внимание — не просто в свой срок. Раньше.
   «Все-таки мы владели этим миром долго, очень долго... — говорит вирг Вольво. — А теперь, когда пришла пора разбудить его, мы стали лишь обузой».
   Результат — он где-то там, за горизонтом. Так что, важнее сам процесс? Но дикими разрушителями долгоживущие уж никак не являются. Оказывается, вступая в борьбу, они решают некую метафизическую задачу. С их точки зрения, замкнутая на себя технология этого мира превратилась в Систему. Да, именно так, с большой буквы. Сия Система обладает каким-то особым разумом. И имеет свои цели, вернее, одну цель — сохраниться в неизменности. Правда, в разумности Системы долгоживущие сомневаются, но их сомнения проявляются лишь на сознательном уровне. А в глубине души они, похоже, уверены, что ведут бой с какой-то иной формой жизни, с иным разумом.
   Не ясно только, когда же пришла им в головы сия мысль? В разгар ли событий, когда впервые произнесено было слово «Система», или значительно раньше (если верить Инси)?
   Долгоживущие, однако, начинают свою войну с Системой, чуя за спиной опять-таки метафизическую поддержку. Поддержку ни много ни мало — всего мира. Всего космоса. Вселенная как бы дает им свою санкцию.
   «— И ты решила, что мир нужно расшевелить и заставить тронуться с места?
   — Это не я решила. Это сам мир решил, ведь он обязан пытаться спастись.
   Поэтому пришли люди...»
   То есть люди (а также наиболее сознательные нелюди) — это новое оружие Вселенной. Оружие в метафизической войне Естественного с Искусственным. «Система», таким образом, является некой антивселенной, злокачественной опухолью на теле мироздания.
   «Система — это всего лишь сеть городов на поверхности мира. Здания и машины. А мир — он вокруг нас. Это солнце. Это звезды. Это море, к которому мы приближаемся. Это земля под ногами.
   — Под ногами у нас чаще всего асфальт.
   — В том-то и дело. Пришло время изгнать из мира систему».
   Или еще:
   «Мир против Системы. Живая земля против железных машин. Зелень загородных парков против бетона городских кварталов.
   Сама Жизнь вступается за тех, кто жаждет движения и не приемлет тысячелетней спячки».
   Вот, оказывается, в чем дело! В мире, где не осталось религии, ведется по сути религиозная война! Пускай нет ни вероучения, ни культа, но есть смутное (и в то же время навязчивое) ощущение чего-то высшего. Трудно сказать, что конкретно имеют в виду долгоживущие под словом «мир», но уж никак не скопление мертвой материи. Это скорее Космос в том смысле, как понимали его древние — т.е. Соразмерность, Разум, Порядок. Нечто противоположное Хаосу. Иначе говоря, перед нами — очередная пантеистическая доктрина, где между Богом и Вселенной ставится знак равенства.
   А не поторопился ли я, отрицая в мышлении героев средневековую составляющую? Ведь в средние века (впрочем, несколько позднее, в эпоху Возрождения) такие идеи носились в воздухе. Рискну все же утверждать, что не поторопился — ибо возник пантеизм задолго до средних веков и благополучно дожил до наших дней. Более того, буйным цветом пророс. Итак, долгоживущие ввязались в борьбу с «Системой» не ради власти или богатства. Их побуждения — чисто героические. Они жертвуют не только собой, но и своими сородичами, своими расами. Ибо есть у долгоживущих некий «первородный грех» — их косность, неумение быстро приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам. Оборотная сторона долгой жизни.
   «— Ну... — протянул Пард. — Если коротко, то люди пришли для того, чтобы расшевелить этот мир. Слишком уж долгожители... одинаковы, что ли. Они не меняются из поколения в поколение, а вместе с ними остается прежним и мир».
   И потому всякие там эльфы, гномы, вирги должны подвинуться. Уступить этот мир людям.
   «Халькдафф вдруг остро почувствовал свою расу обреченной. Им, эльфам, да и остальным долгоживущим, не выстоять против этой первобытной нахрапистой толпы мотыльков-однодневок. Легкость, с какой они отметают совершенно очевидные вещи, наглость и жажда успеть все и прямо сейчас — их козыри. Их козыри, которые долгоживущим крыть просто нечем. Разве что богатейшим опытом — но Халькдафф чувствовал, что одного только опыта будет мало. И он тоже не спасет долгоживущие расы в финальном поединке с людьми».
   То есть поединок неизбежен. Не все же такие сознательные, как команда Инси-Вольво. Надо полагать, отсталые особи воспротивятся торжеству нового мира. И будут истреблены. Как это уже случилось в цитадели будущего, на острове Крым.
   «Да, время долгоживущих во всем мире проходит, как прошло оно в Крыму. Да, пора свалить с нашей помощью Систему, и людям земли встать наконец-то на ноги и начать самим вершить собственную судьбу. А долгоживущим — извините все — уступить место, подвинуться и не мешать, потому что если вы вздумаете мешать — вас просто истребят, как истребили здесь, в Крыму».
   А люди — это, в известном смысле, высшая раса. Они лишены уже упоминавшегося первородного греха. Новое так и схватывают на лету. «Люди — не просто новая раса. Это совсем другое... Это совершенно новая манера мыслить, это жажда жить и жажда успеть, это вечная гонка со смертью... оказывающаяся, впрочем, совсем недолгой».
   Вот это плохо. За недолгую жизнь многого просто не успеть. Несмотря на совершенно новую манеру мыслить. Уж не сорвется ли спасение мира? Нет, не сорвется. Мир и тут подсуетился и вылепил внутри рода человеческого особый подвид — «лонгеров». Так что оба зайца убиты — и сообразительные они, лонгеры, и живут долго, столетиями. Именно им предстоит стать тем цементирующим ядром, той руководящей и направляющей силой... ну и так далее.
   Дивный вырисовывается новый мир.
   ...Кстати, а как ее, зловредную Систему, победить? Оказывается, это не просто, а очень просто. Нужно всего лишь привезти в тот же Большой Киев любую машину, сработанную человеческими руками. Старая технология, как выясняется, несовместима с новой — и выходит из строя навсегда. Ну, дело-то известное: до основанья, а затем...
   «— Но ведь... Это катастрофа. Самая настоящая катастрофа. Живые останутся без жилья, без машин... Без пищи, в конце концов!» С другой стороны, не разбив яиц, яичницу не сделать. Что ж, настало время бить яйца. Тем более, что дальнейшее развитие событий очевидно: недовольные долгоживущие и отдельные несознательные люди побегут разбираться: кто же это их оставил без жилья, без машин? И вот тут-то очень пригодятся крымские боевые вертолеты. Жалко, конечно, «живых»... «И все, что Пард делал до сих пор, стало вдруг казаться мелочью и ничего не значащим пустяком. Потому что ему, Парду Замариппе, только что предложили убить родной город. И еще множество горожан — таких же, как и он сам. Долгоживущих, которые уже не смогут приспособиться к новому Киеву и новым машинам. Всех, кто не умеет добывать пищу на земле, в парках и полях. Всех, для кого город стал основой жизни».
   Но когда решается вопрос «кто кого» сантименты неуместны. Этому опыт всех революций учит.
   «— Что же... Если для того, чтобы подняться к свету, нужно сначала упасть лицом в грязь — придется падать. Иначе мы никогда не научимся ценить свет».
   Кстати, если уж заниматься политологией Васильевского мира, то нельзя не признать очевидного: главная движущая сила событий — это Крым. С его подачи озаботились киевские долгоживущие судьбами мироздания, под его же негласной опекой преодолевали они тяготы борьбы. Что же нужно Крыму? Тамошние власти тоже Вселенную спасать решили?
   По-моему, все куда проще. Мирового господства захотелось. Цель, кстати, на первый взгляд вполне реальная. Такие цели не числом достигаются, а умением. В самом деле, территории, куда принесена крымская техника, парализованы. Да и оружия у туземцев больше нет — сломалось навечно. Разве что ножи... Да с ними много не навоюешь. Так вот, на опустошенных землях возникает марионеточное правительство, кстати говоря, почти легитимное. Техник Большого Киева — второе лицо в государстве. Да и первое, надо полагать, упрямиться не станет. Оно, правительство, борется с разрухой, организует распределение и производство, карает террористов, поощряет сознательных граждан. Тем более, что ничего другого не остается — или внедрять новую технологию, или с голоду помирать.
   Легко представить себе масштабы грядущего строительства. Заводов-то, заводов сколько нужно! И ведь с нуля придется начинать, лопатами котлованы рыть.
   Правильно! Вот туда их всех, недовольных нелюдей! Проблема долгоживущих решается легко и изящно. Десяток-другой лет — и на земле станет просторно.
   Но ведь это надо же уметь! А вот тут братским народам помогут крымские специалисты.
   «Вертолетов насчитывалось много — несколько десятков, ибо для того, чтобы делать машины самостоятельно, нужны были уже готовые. Специальные. И живые, умеющие такими машинами повелевать. Целая команда, сыгранная и опытная.
   <...>
   Просто к транспортникам прицепим сопровождение — с десяток боевых и десяток пассажирских, благо есть свободные».
   Боевые вертолеты вроде бы нужны лишь для того, чтобы дикие броненосцы в Чонгарском проливе отгонять. Но только вот плохо верится, что они повернут обратно, едва лишь внизу покажется материк. Дальше полетят, в Киев. Дикими же не только броненосцы бывают. Отдельные «живые» тоже не понимают своего счастья.
   Кстати, а почему один лишь Киев? Мне кажется, Крым раскинул щупальца по всем «Большим Городам». Последовательно ли будет он действовать, параллельно ли — но рано или поздно приберет к рукам весь мир. Конечно, человек предполагает...
   Вот такая выстраивается картина. До боли знакомая нам, хлебнувшим и «реального социализма», и всего того, что пришло ему на смену. Мы — воробьи стрелянные. Хотя и проводят нас на мякине с завидной регулярностью.
   А что же главный-то герой романа, Пард Замариппа? Он что, идиот, не понимающий, во что ввязался и чем все это закончится? Он радостно шагает к великой цели?
   Отнюдь. Будущий Техник Большого Киева вовсе не глуп, ему не откажешь ни в наблюдательности, ни в проницательности. Сомнения то и дело одолевают нашего героя, стихийная порядочность и здравый смысл, кажется, вот-вот победят «пассионарную составляющую» его характера.
   «Пард ненавидел политику и всегда норовил держаться от нее подальше». Настолько далеко держался, что и не заметил, как по уши влез.
   «— Получается, можно обманывать даже собственную команду? — не унимался Пард. — Так?
   — Так! — отрезал Гонза. — Если нужно — надо обманывать! Ради такой цели...
   — Получается, — перебил Пард, — что ложь борется с ложью? До предательства, слава жизни, пока еще не дошло... Но до лжи — увы... Но, тысяча чертей, Гонза, чем ложь Техника Большого Киева лучше той лжи, против которой Техник выступает? Это что, борьба с тенью?»
   До предательства дело дойдет очень скоро. Темпы у нас большевистские.
   «...Потому что ему, Парду Замариппе, только что предложили убить родной город. И еще множество горожан — таких же, как и он сам».
   Он — настоящий, верный друг. Он готов своей грудью прикрыть соратников от пуль. И потому недоумевает:
   «— Но... Как же Банник, Лазука? Как все, кто погиб в пути? — беспомощно спросил Пард».
   Старшие товарищи ему разъяснили. Но он все же сомневается. «М-да, — снова шевельнулось сомнение. — А тот ли выбор я сделал?» Ему не все равно, каким будет прекрасное далеко.
   «Вот и еще одно последствие чужого знания: техники и ученые быстро, слишком быстро становятся элитой, чуть ли не расой в расе», — уныло подумал Пард. Подобная перспектива тоже грозила Киеву болезненными переменами».
   И все же он прет вперед как танк. Он способен задавить в себе сопливую интеллигентность. Вот только врать ему не хочется. Ну не любит он этого дела.
   «— Нет, — твердо сказал Пард. — Напротив. Я с радостью окунусь в этот омут. И буду пахать как проклятый, если понадобится. Но я никого и никогда не буду обманывать, Гонза. По крайней мере, постараюсь. И я хочу, чтобы ты это знал».
   А правда в том, что не любящий обманывать Пард то и дело обманывает — себя. Лестница, по которой он восходит (или опускается), состоит из множества мелких, почти незаметных обманов. Например, ты любишь своих друзей — и уверяешь себя в том, что разделяешь их убеждения. Тебе хочется покрасоваться своим опытом, своим нестандартным подходом — и ты становишься слеп к конечным целям. Ты влюбляешься в девушку — и ради ее любви готов сколь угодно корректировать свою совесть. «Поцелуй Инси был ему лучшим знаком, что выбор оказался верным. Хотя по чисто людской природе следовало довериться голосу сердца».
   По лестнице обманов идти несложно.
   «Может быть, потому, что однажды обманутый новую ложь воспринимает уже легче?»
   Именно потому. Пард попросту не готов оказаться с правдой лицом к лицу. Не готов поломать свой душевный комфорт. Для него отношения с людьми оказываются важнее самих людей. У него, по большому счету, нет собственных убеждений — и потому он легко заимствует чужие. И становится заложником этих убеждений.
   Как все это знакомо! Сколько таких вот Пардов в пыльных шлемах полегло в бесчисленных боях, приближая всеобщее принудительное счастье... И дело их жило и побеждало.
   Так что же написал Васильев? Если не очередную фэнтези, то, может, очередной фантастический боевик? Да, многие прочтут эту книгу именно так. Но все-таки найдутся те, кто за напластованием сюжетных наворотов, за шумом стрельбы услышит и такое:
   «Все, абсолютно все может обернуться всего лишь отражением в неправильном зеркале, и тогда тебя вдруг настигнет твоя же рука, в час, когда этого совсем не ждешь».

Октябрь 1997