|
Андрей НИКОЛАЕВ
ИНТЕРПРЕССКОН: ЧАСТИЦА ЖИЗНИ
Интерпресскон начался для меня в 15.00 третьего мая. Вернее в половине восьмого утра, когда из Дома Творчества Кинематографистов позвонил Юлий Буркин и недоуменно спросил: почему никого нет. Пришлось спросонья объяснять, что заезд завтра, и не в ДТК, а в пансионат "Заря" в том же Репино.
А в три часа я с Серегой Бережным встречал на Московском вокзале поезд из Саратова. Чуть раньше подошли Паша Поляков из Омска, Николай Калашников из Новокузнецка и Юра Флейшман. Тут же начались разговоры. Бесконечные (к слову сказать и начала сих разговоров никто не помнит). О "Бронзовой улитке" -- Паша член номинационной комиссии. Дотошный он человек, однако: "Почему "Жизнь насекомых" в крупной форме, когда там меньше знаков, почему повесть Тюрина по категории "малой формы", когда в ней..." и так далее. Мне хорошо. Я такие разговоры люблю, это моя жизнь. Хотя иногда утомляет. А впереди... впереди целых пять дней подобных разговоров. Наконец подъехал поезд... И для меня "Сидоркон" начался. Начался с того, что великий критик, полпред д-ра Каца взвалил мне на плечо свой рюкзак -- новые рукописи наверняка.
Пока доехали до Репино наш маленький коллектив увеличился за счет взявшегося откуда-то Сережи Лукьяненко. Прямо в электричке вовсю шло дарение изданий: "Миры" -- от Лукьяненко, "ZET" от Бережного, д-р Кац раздавал собственные творения. Впрочем, у меня все это давно есть. Бережной горделиво выпячивал грудь на которой красовался бэдж Интерпресскона (без которого пускать не будут) и все ему жутко завидовали. Даже я.
Вот наконец и "Заря". "Интерпресскон" начинается. Реализуются три месяца (да какие там три месяца -- с девятого марта прошлого года!) напряженной работы, мечтаний, тщательного планирования мероприятий.
Впрочем, стоп. Весь план мероприятий начинает трещать сразу же. Великий критик Арбитман вместо доклада, тезисы которого уже украшают наш скромный буклет, привез другой (причем заставляет меня принять решение немедленно, а этот новый доклад... ладно, о нем потом). А в пансионате следующий сюрприз: пятого мая, в час когда у нас главное событие, вручение "Улиток", у них в большом зале симфонический концерт. Я лично присутствовал на встрече Сидоровича с руководством пансионата и нас ответственно заверяли, что концертный зал на весь срок конференции наш... Да уж...
Это лишь начало -- я не впервые участвую в организации "Сидоркона", чтобы не понимать этого. Поэтому близко к сердцу и не принимаю: сколько прекрасных людей вокруг. Уже. А будет больше. И предстоит провести вечер в приятных беседах -- всего два десятка человек, пока еще можно будет неспешно-спокойно и приятно беседовать.
Прибыл сам Александр Викторович с компьютером и Олексенко. Сейчас начнется регистрация. А пока Юлий Буркин в холле вгоняет публике холод в жилы своим потрясающим "Василиском". Женщина-администратор за своей стойкой поражена. Навсегда. И смотрит на всех нас восторженными глазами. Наконец-то и у меня есть бэдж. Даже два (один на супругу). И я утираю нос Бережному.
Вечер. Позади первые впечатления от встреч, вселение, быстрый чай у Казаковых, отказ от ста грамм у Лукьяненко, утрясание первых оргнедоразумений с Сашей Сидоровичем. Вроде можно и чая попить. Приглашаю в номер Андрея Михайловича (для тех кто не понял -- Столярова), попить чай и тихо, не на бегу побеседовать, отдохнуть перед бурным днем после дней не менее бурных. Столяров -- член оргкомитета, один из инициаторов премии "Странник", и усилия, вбабаханные им за последние месяцы в "Интерпресскон" (только лишь прочитанный листаж произведений-соискателей на премию заставляет уважительно замолчать), производят на меня колоссальное впечатление. Хочется сделать ему что-то очень-очень приятное, но могу предложить лишь чай. И тот не дают даже испробовать: великий критик Роман Эмильевич приглашает к себе на рюмку благородного напитка. Не согласиться нельзя, хотя ни Андрей, ни я уже какое-то время не принимаем спиртное принципиально. Берем бокалы с горячим чаем, идем. Неспешные беседы начинаются... Карма моя -- все на бегу, все в цейтноте. Из приятной компании Ромы меня выдергивает Александр Викторович... И нигде больше десяти минут не задерживаюсь, хотя с каждым хочется говорить часами... Одно слово -- "Интерпресскон". Засыпаю во втором часу ночи с медной головой.
Встаю в семь. День заезда -- самый тяжелый для меня день. Потом все пойдет по плану с соответствующими коррективами -- мне лишь народ на заседания собрать, да вовремя эти самые коррективы внести... Самое тяжелое -- день заезда.
Но в этом году все прошло на удивление тихо и спокойно. Всем рад, кому не рад, тот не приехал. Здорово. Одна проблема -- из тех, кто гарантировал приезд, клятвенно заверял и бронировал места, не приехало около пятидесяти человек. А ведь Саша Сидорович проводит кон за свой счет. Закуплен весь корпус, сто восемьдесят мест, и никого из администрации не волнует, что номера пустые. Для нас это серьезный финансовый удар и посему назову поименно: уважаемый Алан Кубатиев бронировал четыре места, приехал вдвоем; Красулевский писал о четырех -- из Краснодара не явился никто; слезно просил приглашение Саша Ефанов из Красноярска, засыпал нас официальными бумагами (за прошлогодний привоз на кон Борю Миловидова, который проходил сквозь стекла, мы Ефанова приглашать не хотели) приглашения добился-таки -- и гордо не почтил нас своим присутствием; не приехали представители "Текста", "Стефа", "Северо-Запада"; не приехали киевляне; не приехал Павлов-младший, позвонивший перед самым коном и заявивший, что садится в поезд. Некоторые не приехали по причинам, безусловно, самым что ни на есть уважительным, но в нашей распрекрасной стране уважительную причину не найдет лишь ну оч-чень ленивый. Не приехали и бог с ними, в конце концов от непредвиденных обстоятельств не застрахован никто. Но злость пробирает, когда вспоминаю о десятках людей, которым было отказано в приглашении исключительно из-за недостатка мест. Как мне теперь смотреть им в глаза?! И впустую потраченных денег Сидоровича жалко -- его-то за что наказывать, и так ему конференция вагон здоровья стоит.
Загоняю досаду глубоко на потом -- радость от многочисленных встреч переполняет душу. К тому же некогда злиться -- гости все прибывают и прибывают. И каждому хочется уделить внимание, а я сижу в помощниках у главного нашего администратора -- импозантного Сергея Боброва, запомнившегося всем по прошлогоднему "Сидоркону". И здесь помощь Андрея Столярова, принимавшего писателей и занимавшего их, пока шла нудная регистрация, умными интеллигентными разговорами, поистине неоценима -- как он выдержал? А как выдерживаем мы все?
Все на нервах. Лишь Шура Олексенко невозмутимо сидит идеально трезвый за огромным столом -- словно большой начальник с ручкой с золотым пером. Но вместо ручки -- импортный утюг и Шура сосредоточенно, не обращая внимания на шум, гам и шутки, готовит бэджи вновь прибывшим. А ведь если задуматься -- действительно сейчас в руках Шуры огромная власть: не сделает непонравившемуся гостю бэдж и того не пустят в корпус!
Да спасибо большое Юле Казаковой, весь день проторчавшей в помощницах. Полагаю, она могла бы найти занятие и повеселее, чем смотреть на считавшего баксы Боброва и протягивать гостям талоны на питание.
День заезда традиционно был у нас днем свободным. Но эту конференцию было решено попробовать провести под знаком трезвости. Хотя бы относительной. Но какая к черту трезвость в день заезда, когда все встречаются после утомительной разлуки?! На сухую просто невозможно -- чем время-то занять? И на следующий день, как следствие, до вручения "Улиток" добираемся с ощутимыми потерями в личном составе. Никакие запреты пить не помогли бы. Да и какие запреты, если мы строим демократическое общество?! В огркомитете возникло мнение -- а не занять ли людей чем-либо, чтобы времени на дегустацию привезенных и местных напитков было поменьше. В таком случае почему бы не попропагандировать народ перед предстоящим голосованием на премии "Интерпресскона"? И ничего неэтичного в этом не вижу -- Жириновскому можно себя всенародно хвалить, а чем писатели хуже?
В три часа собрались участники первого заседания. Много интересующихся пришло, я даже не ожидал столько. Борис Натанович открыл заседание, я скромно отчитался о работе номинационной комиссии, ожидая каверзных вопросов. Я не ошибся: Леша Керзин спросил (привожу дословно): "Какой мудак включил в номинацию роман Перумова?". Пришлось ответить: "Сидорович предложил, никто не возражал, а я и сейчас уверен в необходимости включения романа Перумова в списки". Сказал, а на душе тревожно: вдруг посттолкинская эпопея возьмет приз, как в прошлом году роман Звягинцева. Страшновато -- ведь в списке мои любимые "Иное небо" и "Гравилет "Цесаревич"! Были ко мне еще какие-то вопросы по мелочи, я уже и не помню сейчас. Наконец мне позволили сесть, а Б.Н. пригласил выступать желающих, призвав лишь агитировать либо "За" какое-то произведение, либо "Против", без анализа всего списка. Бережной, долго и нудно агитировал за "Иное небо"; Поляков за "Гравилет Цесаревич" и рассказ Андрея Лазарчука "Станция назначения"; Максим Качелкин и Леша Свиридов агитировали против романа Перумова; Алан Кубатиев призывал народ задуматься о величественности предстоящей процедуры голосования и отнестись ко всему серьезно; людены агитировали за повесть С.Ярославцева. Роман Арбитман призывал отдать свои голоса книге Эдуарда Бабкина, Николая Блохина и Сергея Потапова, а по критике -- фундаментальному труду д-ра Каца; Лева Вершинин был честнее -- без изысков и ужимок он призвал голосовать за повесть Льва Вершинина. Запомнились слова Алана Кубатиева по поводу повести С.Ярославцева: "В списке должно быть лишь одно это имя, либо его не должно быть вообще"! Зал аплодировал. Было здорово, весело и интересно, хотя, наверное, все остались при своих мнениях и мировоззрениях Но цель -- отобрать время у спиртных напитков оказались достигнута. А вообще -- плодотворная идея эта агитационная кампания, на будущее надо бы ее (идею) углублять и развивать.
Прекрасная все-таки штука "Интерпресскон", я без устали молюсь за Сидоровича. Сколько любимых лиц, сколько прекрасных встреч и содержательных разговоров -- только о ней, о фантастике. О завтрашнем голосовании, о вручении "Бронзовых улиток" и премий "Интерпресскона", о послезавтрашнем вручении "Странника"...
О "Страннике". Я люблю эту идею, мне безумно нравится сама статуэтка. Казалось бы: чувство ревности за премии, придуманные нами ("Улитку" и "Интерпресскон"), должны терзать Сидора и мою души. Ничего подобного нет! Я считаю, что это прекрасный триумвират: волюнтаристская (как обозвали в одной из питерских газет, и этот термин мне почему-то очень нравится) премия Б.Н.Стругацкого "Бронзовая улитка" -- воплощение строго определенного и пользующегося авторитетом литературного вкуса; премия "Интерпресскон" -- как глас народа; и "Странник" -- мнение профессионального писательского жюри. Меня в "Страннике" устраивает практически все: и идея, и состав жюри. Есть шероховатости (куда ж без них) но время, без всякого сомнения их отполирует. Да, не все в "Страннике" так, как хотелось бы фэнам (и мне в их числе), но надо твердо помнить: премия отражает мнение писателей-профессионалов строго определенных вкусов и ориентации. На возможные возражения и упреки свидетельствую: все этапы подготовки проходили на моих глазах и все было предельно честно. В списки номинантов по каждой позиции попали лишь семь произведений, но сколько было соискателей! И какие жаркие споры проходили по каждому из соискателей в кабинете Б.Н. -- плавились стены и вылетали от аргументов стекла. Но консенсус достигался, как и должно было быть. Да, досадно, что в списки номинантов за этот год не попали произведения Лукиных. Но такова суровая реальность -- никаких закулисных интриг, гарантирую своим честным именем. Да, обидно было до слез, когда выяснилось, что в списки трех финалистов по крупной форме не попал роман Рыбакова. Я сперва не поверил, но увидел рабочие материалы: все справедливо. Но до чего же порой несправедлива бывает справедливость!!! Хоть головой об стену бейся -- ничего не изменишь. Бездушная, отвратительная, мерзкая скейтинговая система. Зато -- "справедливая". И вынужден смириться и уважать результаты, как бы внутри не бурлило. Я и уважаю. И к "Страннику" отношусь со всей серьезностью и уважением -- больно, когда кто-то, не пожелав вникнуть, сгоряча поливает его грязью. Впрочем, вручение "Странника" еще через два дня и я вернусь к этой теме.
А пока я с Рыбаковым у Сидоровича. Сидим в роскошных креслах и пьем чай (Рыбакову с утра делать доклад). Слава тяжело переносит то, что его роман не попал в список финалистов. Он ничего не говорит -- и так вижу. И как он волнуется пред завтрашним вручением премий -- вижу. И мы с Сидором стараемся отвлечь Славу от дум тяжелых, костерим не приехавших на нашу поистине замечательную конференцию. Хотя, вряд ли Слава нас слышал...
К нам впервые приехали представители "Флокса" (наконец-то удалось их вытащить!) -- главный редактор, симпатичная Людмила Михайловна Мартьянова и знакомая мне по Аэлитам Наташа Резанова. Перед ужином я подошел к ним с самыми что ни на есть меркантильными интересами: рукописи нужны? Нужны. "Флокс" снизил тиражи и расширяет ассортимент. После ужина привел к ним на чай Логинова и Рыбакова. Дай бог, что б из этого чаепития был толк. Рукописи-то взяли, но сколько раз уже их брали -- и с концами. Но "Флокс", вроде, контора серьезная...
Подходит время, к которому Рыбаков зван на чай к Б.Н. Слава зовет меня с собой -- еще бы я отказался. Я уже давно понимаю, что писатели и в том числе Б.Н. не небожители, а обычные люди, но от этого уважение не становится меньше. Собираются сливки общества -- Столяров, Геворкян, Лазарчук, Успенский, Ютанов с Яной Ашмариной, Лукин... Впервые в жизни я увидел Баканова, о котором много слышал -- очень симпатичный человек, произвел на меня самое что ни на есть приятное впечатление. Как ни странно, но говорили в высшем обществе о том, же, о чем и в остальных номерах. Все о том же, о ней, любимой. О фантастике. Разве что абсолютно не фигурировали повествования о том кто сколько выпил и чего именно... Вышел оттуда, стараясь не шевелить головой, дабы не расплескать приятные впечатления.
В коридоре трезвые Завгородний и Цицаркин соревновались: кто быстрее. Завгородний с палочкой, Цицаркин на костылях. На костылях-то куда сподручнее. Полное фиаско фэна номер один. Но он свое наверстает когда придет черед состязаний по стойкости к спиртному -- здесь рижанину рассчитывать не на что.
Как-то не заметно оказался в своем номере в компании приятных людей. И вдруг соображаю: Горнов, Бережной, Чертков... Ведь это... "Мужики,-- говорю, -- нас четверо, бывших редакторов бывших ведущих фэнзинов, гордости фэндома. Через две двери -- Казаков, компьютер этажом ниже. Тряхнем стариной ведь собрались ВСЕ наиболее известные фэнзины: "Оверсан", "Страж-птица", "Измерение Ф", "АБС-панорама", "Фэнзор", "Сизиф", "Интеркомъ", "Оберхам"! Соорудим посмертный совместный номер!" Призыв был подхвачен. Бережным. Но глубокоуважаемый Андрей Евгеньевич, измученный нарзаном (как секретарю "Странника" ему категорически было запрещено расслабляться до окончания церемонии награждения), заявил, что неприлично трезв и устал. На том вопрос и закрылся. Зато какие хохмы прозвучали для нерожденного журнала! Каждому было что сказать. Я слушал, топя в душе тревожно-радостные мысли: как-то все пройдет завтра? С одной стороны, все складывается как нельзя лучше, а с другой: неожиданности всегда возможны. Более того, кона без неожиданностей и не припомнить.
Пусть у вас не сложится превратное впечатление с моих слов, будто в этом году на "Интерпрессе" не пили. Это не так. Радостно уничтожили бутылку водки Олексенко с нашим программистом Александром Пирсом, по случаю окончания хорошо проведенной работы по обэджеванию всех гостей; самоотверженно дегустировали в номере Николаенко "Букет молдавии"; хлебосольный Коломиец многократно зазывал меня отведать рюмку коньяка; в номере, где собирались людены, все время на столе стояла полная бутылка водки, словно (как в повести Шефнера) постоянно обновляющаяся сочным градусом от света лампочки; Корженевский, собрав народ, активно готовился к своему докладу, в результате чего не был готов все четыре дня; в номере Измайлова пробовали дорогое вкусное вино и постепенно замедляющий движения Лукин пел свои неспешные ироничные песни; в баре, работающим до трех ночи, еле держались на ногах Кудрявцев и Федоров, а Воху Васильева я просто не узнал -- таким я его еще не видел... Профессор Синицын, как приехал с утра подогретым, так и не остывал до конца конференции. (Синицын прославился в фэндоме тем, что много лет назад пил пиво с самим Гарри Гариссоном. Это меня всегда поражало и восхищало. Когда обиженные Байкалов и Семецкий как-то сказали, что они тогда тоже пили пиво с тем же Гаррисоном, я ответил: возможно. Но прославился этим -- Синицын! А профессора уважаемый Андрей получил за выведенную формулу: "Промежуток времени между принятием энной рюмки водки и эн плюс первой, где эн стремится к бесконечности, стремится к нулю.")
Утром я направился на станцию -- встретить супругу. От нечего делать мне составил компанию вставший спозаранок Алексей Свиридов. Он впервые в жизни на коне (почти невероятно). Да, тот самый Свиридов, что столь ехидно отозвался в своем "Фэн Гиль Доне" по поводу моих слов в антирекламном буклете о "симпатичных, безукоризненно вежливых молодых людях из группы здоровья". Я не придал его ехидству значения, списывая Лешин сарказм ("молодые люди качают бицепсы") на отсутствие опыта поездок на конференцию. "Приезжай, -- полагал я, -- и скажешь еще, что эту группу следовало сделать еще более многочисленной!" По счастью, ошиблись оба: всего четыре молодых парня сделали, казалось бы невозможное. Кон прошел здорово не без их участия. Все носили бэджи от -- Стругацкого и Сидоровича до гордого Коломийца. И ни одного эксцесса за весь кон! Татьяна Приданникова несколько раз восхищенно рассказывала такую историю: сидели в номере Николаенко, еще трезвые (середина первого дня) и общались. Федоров зашел в туалет, а ручка вывалилась. Он зовет на помощь -- дверь не открыть. Тут Олексенко случился. Его как специалиста просят помочь. Шурик слегка ножичком язычок поддел и бахнул по двери. Федоров освобожден! Но в номер тут же вваливаются двое ребят: что случилось, кого бьют. Немая сцена.
Короче: Свиридов доволен, что выбрался на кон и признает свои ошибки. Хотя наверняка в "Фэн Гиль Доне" что-нибудь язвительное про "Сидоркон" напишет -- специфика издания.
Мимо проходит Васильев в утренних поисках пива.
Встречаю, наконец, Татьяну. Из той же электрички выходят Кирилл Плешков и Борис Александрович Миловидов, прославленный своими пьяными подвигами. В том году мы его не приглашали. Я позвонил тогда и сказал: Боря, три слова "Я не пью" и ты почетный гость. Он отказался. Его привез Ефанов. Мы предупреждали, просили, уговаривали, запрещали Ефанову делать это. Он не послушался. Результат самый плачевный. И я вновь в этом году, чтобы очистить собственную совесть, позвонил Миловидову с тем же предложением. И, вопреки всем моим ожиданиям, он заявил: "Я не пью!" Пришлось его пригласить. Но не на весь срок, а с условием -- приезжаешь на день вручения, и если действительно не глоточка спиртного -- на следующий будешь почетным гостем. Но сейчас, видя Миловидова, немного нервничаю: слабо верится, что он сдержит слово, а пьяный Миловидов -- зрелище не для слабонервных. Сурово вопрошаю: "Боря, ты помнишь, что обещал?" -- "Конечно, -- отвечает Борис Александрович. -- Специально аж с третьего мая ни ста грамм". Приходится поверить.
Странно -- стоит чисто побриться, одеть костюм с галстуком и появиться в обществе с красавицей-женой, как на меня смотрят совершенно по-другому. Набираюсь смелости и нахально представляю Татьяну Б.Н. "Очень приятно", -- вежливо говорит он. А уж как мне приятно...
С утра у нас доклад Рыбакова. И голосование. Все проблемы по голосованию я свалил на Казаковых и гордо сбросил свои бюллетени в склеенный мною накануне черный ящик. Собираю народ на первое заседание. Гости, еще не утомленные, идут охотно. Слава Рыбаков зачем-то показывает мне свой бюллетень: по крупной форме "Гравилет..." жирно вычеркнут и отмечен роман Лазарчука. Да... Я не знаю, как к таким вещам относится. С одной стороны, конечно, неэтично автору голосовать за свое произведение, а с другой: зачем писал, если сам же не считаешь свой роман достойным? Сложно все это. Но в случае со Славой сложнее втройне.
Доклад Вячеслав Михайлович (совсем не тот, что в тезисах) отчитал здорово -- не выйдешь покурить ни на минутку. Зато, когда он закончил и пошли вопросы к докладчику (когда выступающего интересует не столько спросить, сколько быть услышанным), я воспользовался тем, что меня вызвали опознать очередного безбэджного гостя и покинул высокое собрание. Стыдно, но желания вернуться не испытал.
Перед обедом делаю очередную попытку договориться о концертном зале с администрацией -- Боброву и Александру Викторовичу ничего не удалось. Не удается и мне -- зал только с пяти. Что делать -- ужин в семь, как уложить все в один вечер? Хорошо, удалось в столовой перенести ужин -- довожу информацию до всех. И очень удачно до ужина ставлю доклад великого критика. Доклад -- очередная мистификация, пусть у людей будет предпраздничное настроение. В Саратове пошла мода на написание пограничных произведений: вроде критика, но все вымышленное. Как у Лема -- здесь они не первооткрыватели. Почему я говорю "они"? И Вадик Казаков, умеющий писать бесподобные статьи (вспомнить только "Время учителей") принялся за подобное: дал мне прочитать новую работу "Полет над гнездом лягушки". Классно написанная статья на книгу, выпущенную 2231 году и анализирующая события мира Стругацких. Отличный рассказ, хоть и люденовский по духу. Но ведь Вадик считает ее литературоведческой, даже критической статьей! Хотя весь кайф рассказа -- еще одно проникновение в миры Стругацких и не более. Статья, из которой ни новой мысли, ни нового факта (лишь новые ощущения, что само по себе здорово) не вытащишь -- нет, это все ж рассказ. Но это мое личное мнение, у саратовцев оно совсем иное. И, чуется мне, что Саратов станет меккой подобной литературы, придет время.
Чтобы сделать Татьяне приятное, накупил конфет, мороженого, шампанского. Поскольку сам не пью, пригласил для кампании Свету Бондаренко. Налили шампанское, закурили, потек приятный разговор. И в номер стучат: Б.Н. с Лазарчуком -- Столярова нет, не предложу ли чаю? Еще бы! Света сидит рядом с живым богом -- закурить боится, она ж люден! До ужина еще час, говорим ни о чем. Заходит Сидор весь в заботах -- как результаты голосования, надо ж дипломы подготовить? Я чего -- для меня это секрет, как для всех. Вынужден оставить такой великолепный коллектив, иду разбираться. Я сделал до кона всю черновую работу -- черный ящик, списки, бюллетени. Договорился с Вадимом -- он набрал счетную комиссию. Договорился с Мишей Успенским -- он был общественным наблюдателем. А сам -- ни одним жестом, на общих основаниях, ко мне никаких претензий. Короче, мне конечно, ничего не сказали, Вадим сам пошел к компьютеру. Ну и пусть, подожду, возвращаюсь в номер -- разлить женщинам шампанское. Б.Н. и Андрей Лазарчук (сосредоточенный, молчаливый -- что понятно перед вручением премий) пьют только чай. (После жена пожаловалась: вот пила чай с таким человеком и похвастать некому -- на ее работе никто не знает, кто такие Стругацкие. Представить себе -- живут же люди и ничего!)
На ужине за столиком Успенский напротив оказался. Миша, кто: "Гравилет" или "Иное небо"? Не помню, -- говорит. Миша, ведь я же... Не помню, сидел, смотрел, чтоб бюллетени не крали и не подбрасывали, а кто победил -- прослушал...
Так и надо, молодец Михаил Глебович.
Рассиживаться некогда -- скоро начнется. Заботы. Подходит Женя Лукин: хочешь чтоб я пел? Тогда сто грамм перед концертом. Подходит Сидорович: вручать "Интерпресскон" будешь ты! Как я -- договорились же, что Казаков! (Не люблю я этих дел -- на сцене сидеть, все на тебя смотрят, и не знаешь куда руки деть.) Сидорович непреклонен: ты будешь, телевизионщики заснимут. Как еще и телевидение? Ни за что. "Это приказ, -- обрубает Александр Викторович. И успокаивает: -- Это не "Пятое колесо" я нанял для себя лично".
Мандражирую, к главному залу собираются гости. Идет Слава Рыбаков с гитарой. Вижу: то что он будет петь весьма проблематично. Он переволновался и принял на грудь успокаивающего. Да-а... Тут опять Сидорович в сторонку отводит. "Премию за среднюю форму получил Ярославцев. Кому вручать статуэтку и диплом? Тебе решать..." А чего решать, сейчас подойду к Б.Н. и спрошу. Ненароком взгляд падает на Рыбакова и я интересуюсь у Сашки невзначай: "Гравилет" победил?" Да -- одними глазами произнес Сидор. ДА! ДА!!! Нет, "Иное небо" тоже, конечно, прекрасный роман, и достоин не меньше. Я лечу к Рыбакову. Нет, не сообщить ему, лишь намекнуть, поддержать. Но он, похоже, намека не понял. Вопрос с Ярославцевым был решен однозначно -- приз вручать Б.Н.
Сидим на сцене. Все готово -- ждем, пока соберутся. Я тихонечко у Вадима листочек с результатами выдираю и под стол прячу -- чтоб не видел никто. Я-то уж все равно никому сказать не успею. Б.Н. сидит рядом, улыбается хитро, но сам не заглядывает -- терпит. Хотя видно -- ему тоже интересно.
Роман Перумова -- четыре голоса! Какой прекрасный сегодня день!
Б.Н. начинает свое интеллектуальное шоу. Я уже видел подобное и жду: кто? А он все говорит и говорит -- прекрасный Б.Н. оратор, знает психологию. Зато кроме него ни одна живая душа не знает, кому достанутся "Улитки". Начинает с критики -- Кац. Довольный великий критик, напыжившись, поднимается к нам. Флейшман кричит из зала: "Доктора Каца на сцену!" Я уже знаю, что Роме придется идти еще раз -- дубль, как в прошлом году. Как говорит моя мама: "Везет же дуракам и пьяницам!" Это я не про Рому, то есть Романа Эмильевича, а так, к слову пришлось...
По малой форме за премией поднимается бородатый Лазарчук. Наконец-то и он "обуличен". Заслужил.
По средней форме лучшее, по мнению Б.Н. произведение -- С.Ярославцева. Далее ряд прекрасных повестей, примерно одного уровня, но уступают. А Ярославцеву дать "Улитку" Б.Н. не может -- всем понятно почему. Посему премия не присуждена и бронзовый приз возвращается Сидоровичу с незаполненным дипломом.
И, наконец, крупная форма. Вот уж Б.Н. нервы помотал -- это он умеет. Итак... Ну сколько ж можно ждать, ну говорите же! Итак... премию по крупной форме за тысяча девятьсот девяносто третий год получает... Зал замирает. Получает роман Вячеслава Рыбакова "Гравилет Цесаревич".
Слава выходит на сцену и в ответ на поздравления Б.Н. разводит руками. Рыбаков, по-моему, доволен. Еще бы! И я знаю, что ему придется испытать такое же удовольствие еще раз. Какой сегодня прекрасный день!
"Стопроцентное совпадение результатов" -- тихо говорю я Борису Натановичу, пока Вадик Казаков идет к микрофону объявлять результаты голосования. "Это ж еще не известно," -- отвечает Б.Н. "Уже известно -- стопроцентное совпадение!" Такого не бывало еще, и, быть может, больше не будет -- хотя чем "Интерпресскон" не шутит!
Довольные лауреаты поднимаются на сцену по второму разу.
Самое главное -- когда Вадик объявил, что премию получил С.Ярославцев зал встал. Я смотрел со сцены, как встали людены и Горнов, как поднимаются остальные я почувствовал, как что-то большое распирает мне грудь, как чуть слезы на глаза не наворачиваются. Я вручил премию Б.Н. и он сказал в микрофон какие-то красивые слова -- он был взволнован, возможно, больше всех.
Да -- отрыв повести Ярославцева от конкурентов более чем убедительный. Но за громом литавров я сразу обратил внимание на скромную, но очень важную победу повести Лени Кудрявцева "Черная стена". А ведь в прошлом году другая его повесть (опубликованная к слову сказать в популярной "МЕГЕ") получила ноль голосов. А эта повесть издана в не очень уж распространенном алма-атинском журнале "Миры". Это победа Лени. Маленькая -- но лиха беда начало! Когда-нибудь и он выйдет на сцену за премией -- не сомневаюсь в этом.
Вопросы к Б.Н. Встал Горнов и спросил: нет ли злого умысла в полном совпадении лауреатов? Совесть моя чиста и спокойна -- нет вообще никакого умысла, чистая случайность. Но какая кайфовая, однако, случайность! Б.Н. правда, посмотрел на меня, и заявил, что не удивлен, что так и должно быть -- хорошее всегда хорошо!
По плану я намечал концерт сразу после вручения. Недурная была идея в прошлом году -- концерт писателей-фантастов. Но реализовали ее не то чтобы очень плохо, а так... В этом году хотелось бы лучше: праздник, так праздник! Вообще-то ответственный за концерт Серега Бережной -- он это дело знает, любит, понимает. Но народ сразу после объявления лауреатов повалил из зала. Я соскочил со сцены, пытался удержать -- бесполезно, такое событие надо перекурить (и бар рядышком от зала).
Курю, обсуждаю, поздравляю лауреатов -- внутри все бурлит. Агитирую гостей смотреть концерт. Подходит Лукин -- без очереди в бар (служебная необходимость! -- кричу) и наркомовские сто грамм. Женя готов к бою -- к Бережному его. А сам на улице встаю, как танк -- "Все в зал!". Навстречу Б.Н. с жюри "Странника" в полном составе. Я говорю: как же так? В ответ: ну когда еще собираться жюри, работы часов на пять, а завтра вручать! Все правильно, но обидно. "Борис Натанович, но ведь и ДЛЯ ВАС тоже петь будут! Имя Стругацкого много значит, для тех кто будет выступать! Хоть немного посидите!" Б.Н. вздыхает и покорно возвращается.
Зато Андрей Столяров пытается увести остальных членов жюри. Но Лукин и Рыбаков участвуют в концерте. Каюсь, каюсь, каюсь: я не сдержался, вспылил и сказал то, что не должен был говорить ни при каких обстоятельствах: "Ради "Странника", Андрей Михайлович, вы готовы пожертвовать всем "Интерпрессконом"!". Сказал и пошел гневно прочь (лишь осуждающий взгляд Черткова, секретаря "Странника", стоит пред мысленным взором). Дошел до конца длинного коридора, остыл, взял себя в руки. Надо немедленно исправлять положение -- ведь я не прав и прекрасно понимаю это. Нельзя позволять эмоциям рушить столь трудно построенное. И я чуть ли не бегом отправляюсь на поиски Андрея Михайловича: догнать, извиниться, упросить простить. Выбегаю из здания на улицу. По лестнице ко мне навстречу поднимается известный миротворец Синицин: "Андрюша, ты не пра..." Я не дослушиваю, вижу смотрящего на меня напряженно Андрея. Спешно протягиваю к нему руку: "Андрей Михайлович, прошу прощения, я не прав!" Он вздыхает облегченно. Я тоже. Самое поганое дело когда из-за несущественных пустяков портятся отношения. Говорю: "Вы хоть на начале концерта посидите, пожалуйста!" "Будет еще хуже, если мы уйдем посредине концерта," -- отвечает Андрей. Да, согласен. И понимаю необходимость проведения жюри "Странника" -- а действительно, когда еще?!
Но концерт уже начинается, спешно возвращаюсь в зал.
На сцене Бережной -- умеет вести. И первый поднимается Лукин. Песни Лукина широко известны, но послушать их приятно всегда. Женя был в ударе -- у него получалось все. И закончил он выступление ударным хитом (без аккомпанемента на гитаре) "Казачья раздумчивая". Зал тихо стонал от восторга.
Следующим Васильев. Условия концерта жестоки -- только собственные песни. И прошлогодний концерт вдруг неожиданно открыл мне Воху с новой стороны -- не разухабисто-веселой, а тонкой, лирическо-мечтательной. Это выступление подтвердило прошлогоднее впечатление. Единственное замечание -- он сел далеко от микрофона и я с трудом разбирал слова. Песни Вохи рассчитаны на тонкое понимание, проникновение в душу, а не на срыв бурных аплодисментов. И зал воспринял их адекватно (ну и словечко ж, однако!). Концерт взлетел на высокую лирическую ноту после выступления Лукина и Васильева.
И тут настал черед Алексея Свиридова. Наверное его песни хороши, не знаю. Но чисто фэновские залипухи на мотивы "Дюны" и "Аквариума" после Лукина и Васильева не греют душу. К выходам потянулись гости, ради оправдания доставая на ходу сигареты -- мы, мол, не уходим насовсем, организм, мол, требует. Под эту струю тихо ушел и Б.Н.: напрасно, ибо следующим -- Юлий Буркин. Я тоже воспользовался моментом и встал в коридоре, жадно затягиваясь. Все-таки всему надо знать время и место -- у Свиридова, говорят, есть неплохие песни, без заимствований чужих мелодий, и шаржевых толкинских текстов.
Бережной тонко прочувствовал такое дело и уселся перед микрофоном сам, спасая положение, стараясь вытянуть концерт на достигнутую было, но утерянную тональность. Что ж, у Сереги получилось. Он мастерски владеет инструментом и голосом, который впрочем тоже инструмент, и прекрасно находит темы для своих песен. Зрители постепенно вернулись на места.
Буркин был на высоте. Но мое внимание занимал Рыбаков. Сразу после вручения я думал, что Слава выступать вновь не будет. В прошлом году он вышел, на половине песни забыл слова, сказал, что простудился и ушел. Сейчас он тоже честно предупредил: переволновался, может забыть слова. И Бережной смирился с мыслью что Слава петь не будет, даже объявил, что "завершает концерт Юлий Буркин". Бережной смирился, но не я. За время концерта к Рыбакову подходили члены жюри "Странника", звали -- но Слава не пошел. И когда он вдруг взял гитару и вышел в коридор, я (а как хотелось Юлия послушать) выбежал за ним. Слава не ушел -- он настраивал гитару, "Может, для лучшего выступления, тебе, как Лукину сто грамм?" -- предлагаю. "Пятьдесят".
Слава выступил. (Лучшую песню Буркина, "Василиска", я все-таки успел послушать). Слава выступил, а телевизионщик снял. Правда Слава действительно дважды забывал слова -- в первый раз ему помог Логинов, с места выкрикнувший продолжение, во второй раз песня оборвалась. Но две мои любимые песни Слава сделал на "ура". Прекрасный концерт, прекрасный день, лучший в моей жизни!
Я пошел провожать Татьяну на станцию -- в душе все бурлит и требует шампанского. Как вернулся обратно -- не помню. Я понимаю -- самые счастливые мои дни -- день свадьбы, рождения детей. Но поделать с собой ничего не могу -- я счастлив. Получилось, вопреки всем опасениям. И пусть в оставшиеся дни все пойдет кувырком -- праздник удался!
Уезжают гости. Миловидов -- идеально трезв! Фантастика! Небывалое -- бывает. Придется в следующий раз приглашать его почетным гостем -- заслужил. Но на тех же условиях.
Висит объява: во столько-то передача про нас в "Факте". Собрались у ящика в холле, ждем -- действительно, показали. "Роман Рыбакова "Цесаревич" и книга Романа Каца..." Ничего эти телевизионщики не могут сообщить не переврав -- стиль такой. Зато всем стало ясно, кто такой Роман, да еще Кац.
Поднимаюсь в бар, вижу Синицина, прошу: "Андрюша, купи мне шампанского." -- "А ты будешь?" -- он не верит. "Сегодня мне хочется: шампанское -- символ победы!" В те минуты я чувствовал себя примерно так же, как Алан Прост на подиуме.
Следующий день для меня выходной. Сегодня "весь вечер на манеже" Николай Ютанов. С утра пресс-конференция издателей. По привычке, прошу гостей пройти в малый зал. Сам не сажусь -- всегда найду оправдание административными заморочками, курсирую по просторной светлой галерее, заставленной кадками (возможно, с пальмами -- не обращал внимания) между прекрасными людьми. В зале за длинный стол рассаживаются Чертков, Людмила Михайловна и Наташа Резанова из "Флокса", представители "Поляриса", Алан Кубатиев, Ефим Шур, ребята из "Галактических новостей"... Первыми выступают представители "Флокса". Из всего выступления Людмилы Михайловны (пропустив мимо ушей объективные трудности) я запомнил одно: они предполагают выпустить роман Логинова. Людмила Михайловна уже прочитала рукопись, и, как главный редактор, решила. И объявила во всеуслышание. (Все это здорово и прекрасно, только договор-то так и не подписали...)
Затем меня что-то отвлекло и больше я в зал не возвращался -- каюсь. А, вспомнил, приехало "Х.колесо" и Сидор поручил мне показать им главный зал. Вот уж действительно... Я хорошо отношусь к Луизе и режиссеру Елене (сколько раз пытался запомнить отчество и фамилию и забываю через пять минут, как расстаюсь с ней), но творчество их органически не приемлю -- скучно. Это хорошо было в конце восьмидесятых -- заставлять думать, а сейчас извольте меня прежде всего развлечь, а пищу для ума, которая необходима (кто ж спорит?) замаскируйте. Иначе я зевну и переключу программу, благо теперь их много.
И вот: вручение "Странников", грандиозное шоу. Вновь пришлось тщательно бриться и залезать в костюм с галстуком.
На сцену вышел лысый профессионал со щегольской бабочкой и в пижамно-полосатом костюме, глубоко чуждый самому духу "Интерпресскона". И с непередаваемыми профессиональными апломбом и вальяжностью он зачитал глубоко чуждый ему текст. Я не обиделся, я ждал результатов. А мне показали длинноногих красоток, никаких чувств, кроме досадливого недоумения у меня не вызвавших -- я ждал других зрелищ. И время им пришло.
Б.Н. выступил с предварительной речью, рассказав набившую оскомину историю про Гамбургский борцовский кабак и сравнив "Странника" именно с этим действом. Затем на сцену вызвали Владимира Дмитриевича Михайлова, для вручения премий. Затем по очереди поднимались члены жюри, вскрывали конверты и объявляли лауреатов.
Геворкян (вскрывая конверт): "Сейчас назову своего кандидата, а конверт в рот и проглочу!"
Столяров (вскрывая конверт с именем лауреата по критике): "Критик -- злейший враг писателя, ибо вместо того, чтобы хвалить, он незаслуженно ругает. Или хвалит не тех."
Столяров (вскрывая конверт с именем лауреата по переводам): "Переводчик -- злейший враг писателя, ибо слишком хорошо переводит никчемных западных писателей и создает нам ненужную конкуренцию".
Стругацкий (вскрыв конверт с именем главного лауреата, по крупной форме): "Премию получает Андрей... (Пауза. Длинная пауза. Очень длинная пауза. Он смотрит с неподдельным интересом на сидящих рядом Столярова и Лазарчука. И смягчается) ...Лазарчук". Позже Б.Н. признавался, что после слова "Андрей" хотел произнести речь минут на пятнадцать, но не выдержал. Богатые тоже плачут.
Высказывания эти я привел по памяти, за точность ручаться не могу, пусть не обижаются авторы и цитировать по мне их не рекомендую. Но смысл, как мне кажется, я передал точно, пусть если не так, меня поправят.
Б.Н. объявляя лауреата-издателя, заметил: "Я доволен". "Терра Фантастика". Все были бы довольны -- действительно заслужили. Если бы не одно но: учредила премию сама "Терра Фантастика". И, из девяти членов жюри, у троих в этом издательстве книги вышли, еще у четверых готовятся, и все жюри приглашено за счет этого издательства. Другой результат попросту был невозможен, остальные издательства ИЗНАЧАЛЬНО были обречены на роль статистов в списке. Но с другой-то стороны: ведь ДЕЙСТВИТЕЛЬНО "Терра Фантастика" достойна премии. Кажется, это дурацкое противоречие и вызвало не совсем объяснимое неудовольствие не только у меня. Вот если бы учредитель был другой... -- тогда все прекрасно, а так... Что-то царапает душу, и никуда от этого не деться.
И еще эпизод. Вместо отсутствующего лауреата москвича Шехова на сцену поднялся Дима Байкалов. Зазвучала торжественная мелодия, полуодетая красотка вынесла приз, Владимир Дмитриевич вручил. Дима растерялся: не речь же лауреата ему произносить. "Дима, целуй девушку!" -- нескромно крикнул я, пожалев друга. "Что?" -- громко переспросил Дима. "Девушку целуй!" -- крикнуло пол зала. Вот тут уж Дима не растерялся -- растерялась опытная манекенщица.
Когда Лазарчук получил премию ("Иное небо" все-таки не осталось незамеченным, чему я рад безумно. И отмечен, наконец-то мою любимый "Маленький серый ослик" -- на мой взгляд в прошлом году его совершенно незаслуженно обошли рассказы Пелевина и Булычева. Впрочем, на мой взгляд, если уж быть до конца честным, так же незаслуженно обделен внимаем прекрасный рассказ Щеголева "Кто звал меня?"), я встал и пошел к выходу -- ведь все закончилось. Оглянулся -- все сидят, чего-то ждут. Чего? Еще поглазеть на красоток? Я не понимал. Никто ничего не понимал -- аплодировали и стали подниматься с мест. После вчерашнего вставая на присуждении премии Ярославцеву, я ничего не понимал вообще. Что происходит? Оказывается народ ждал еще какого-то шоу... странно.
А я доволен, что так быстро освободились -- нам еще собрание номинационной комиссии по "Улиткам" и "Интерпресскону" проводить -- вопросов масса. Собственно, у меня вопросов масса, остальные все удовлетворены существующим положением. Собрались в просторном номере Сидоровича. Как ни странно -- в полном составе. Плюс просящиеся в комиссию Керзин и Якубовский, плюс сочувствующий Бережной. Я высказал свои недовольства координацией. Обговорили. Я высказал мучащие меня сомнения по поводу произведения Каца: как поступать в будущем? Обговорили. Казаков поинтересовался: как быть, если два произведения наберут одинаковое количество голосов? Не знаем ответа... Стали редактировать положение о премии -- переругались. Я не считаю для себя приемлемым фигурирование в списках произведений членов номинационной комиссии. Меня пытались переубедить. Все остались при своих, мои предложения не прошли. Вердикт Казакова: добавить в положение четырнадцатым пунктом "А Арбитману не фиг выпендриваться".
После ужина зашел к Ефиму Шуру: поздравить от души с присуждением "Странника". Водка мне теперь просто отвратительна (теплая, вонючая -- бр-р), но посидел неплохо -- Ефим Леонидович рассказывал о болячках и планах издания, к которому я далеко не безразличен. Затем поднялся в бар выпить чашечку кофе, а на пороге второго (тайного) зала Чертков и Бережной машут руками -- они, говорят, полчаса ищут меня по всем этажам (хорошо же они меня ищут). Захожу -- огромный хорошо накрытый стол, Б.Н. и все жюри "Странника", Сидорович и Бурдэ. Банкет, оказывается. Николай Ютанов дает частный банкет в честь успешного присуждения "Странника". Сидорович получил свою долю похвал, Сергей Александрович Бурдэ наконец-то смог выпить рюмку благородного напитка. Про Сережу Бурдэ не могу не сказать несколько теплых слов. Его участие в коне почти не заметно, но это подводная глыба нашего айсберга. Пока я бегаю с гостями, пока Сидорович величественно блистает на сцене, пока Бобров самоуверенно администрирует, Сергей в поте лица своего обеспечивает сам процесс -- он финансовый мозг нашего содружества. И впервые смог расслабиться после бесконечных деловых переговоров, разговоров, договоров и рукопожатий. Но и сейчас к нему подходит кто-то -- работа продолжается...
В одиннадцать покидаю банкет. Столяров удивляется: "Андрей ты куда?" -- "Я пьян, -- говорю, -- мне пора." -- "Так ты же выпил всего бокал шампанского!" -- "Да, -- отвечаю. -- Но мне уже хочется еще и, значит, пора уходить." Он понимает и соглашается.
Иду по коридорам, заходя в номера. Где-то дым коромыслом и несвязная беседа, где-то вставляют в руку стакан и чего-то требуют, где-то трезвые ругают "Странника", где-то мучают гитару. Везде мне хорошо -- я на гребне большой волны. Но нигде больше четверти часа не задерживаюсь.
И вот -- четвертый день. Казалось бы, все устали и ничего серьезного произойти не может уже...
Так случилось, что иду на завтрак вместе с Б.Н., он понимает мой невысказанный вопрос. "Хороший кон, Андрюша, -- говорит он. -- Как ни странно, рабочий, трезвый. Лишь некоторые писатели ведут себя не очень... интеллигентно..." -- "Кого вы имеете в виду?" -- тут же вскидываюсь я. "Кто-то сказал Рыбакову, что тот вчера спустил Стругацкого с лестницы и Слава прибежал ко мне смущенный извиняться..." Я опешил: с одной стороны смешно, а с другой я отчетливо представил, как встаешь с утра, ни рожна не помнишь ("черная память", как я раньше называл), а тебе говорят такое -- убил бы шутника! Не знаешь, что делать, как в глаза людям смотреть и идешь исправлять содеянное... Я потом у Рыбакова спрашивал -- он в упор не помнит, кто так пошутил: сказали и все!
Прошу людей пройти на заседание. Планы полетели все к чертям (Арбитман уже докладывался, Балабуха заболел и к сожалению не смог приехать), но вида не подаю -- есть два доклада: Алана Кубатиева "Эротика в произведениях Стругацких" и Андрея Ермолаева из Казани "Миры Стругацких". Сам же Б.Н. вести не может -- итоговое заседание жюри "Странника". Истерик на сей раз не закатываю -- понимаю необходимость. Справляемся своими силами. Алан Кайсанбекович прекрасно владеет аудиторией, а доклад его, несмотря на эпатирующее название, был серьезен и захватывающе интересен. Меня вновь вырвали из зала -- приехали очередные телевизионщики, на сей раз из "Зебры". Хорошо хоть доклад успел прослушать, начались прения.
Решил все проблемы, возвращаюсь. В огромном светлом фойе стоят группы и разговаривают, работают книжные лотки. В зале -- Ермолаев докладывает. Интересно, но текст я уже прочел -- когда принимал решение. Поэтому присоединяюсь к одной из групп. Спрашиваю: "Как кон"? (Вчера спросил об этом у Юры Флейшмана и он ответил: "Конференция слишком заумная и слишком занудная".) Дима Богуш отвечает: "Так себе, работы мало, вот "Фэнзинкон" -- это да!"
Черт, ведь никак не угодить! Вступаю в диспут: ну чего вам не хватает? Самих же вот на заседания с трудом уговариваю пройти! Да, "Фэнзинкон" удался -- все впервые собрались вместе, всё было внове, и говорили, говорили, говорили об общих проблемах -- работали, корректировали взгляды. К тому же мелкие шероховатости забылись давно и остались лишь приятные воспоминания. А сейчас уже все давным-давно обговорено и известно, обсуждается лишь текущий процесс, встречаются старые знакомые. То состояние прошло навсегда. Да. Но помяните мои слова -- через пять-шесть лет этот кон, 1994 года, будет восприниматься, как недостижимый идеал.
Они меня не поняли. Во всяком случае, остались при своих -- Богуш известный критик и отрицатель, он по натуре кадавр.
Обед. Затишье перед боем. Все уже прочитали тезисы доклада Столярова в буклете и тихо, без ажиотажа и предварительных обсуждений, готовят ответные выступления. На этот раз народ собирать не пришлось -- сами набились в холодный зябкий зал. Но очень быстро стало жарко -- доклад оказался много резче тезисов.
После доклада начались обсуждения -- первым вышел Щеголев. Я рванул к дверям -- курить очень хотелось, следом подошел сам докладчик. Из коридора внимательно слушаем Щеголева. Мне показалось (я и сейчас так уверен), что Саша говорил по существу и корректно. И тогда это прошло тихо. После него говорил великий критик из Саратова -- говорил долго. Вроде критиковал доклад Столярова, но так профессионально, что на деле как бы и похвалил. Говорил он очень долго -- я еще раз сходил покурить, вернулся -- он все говорил. Ему три раза передали записку со словом "регламент", а он говорил, сглаживая остроту и нагоняя сон. Большой профессионал, опытный. Он почти добился желаемого, когда вышел Лев Рэмович Вершинин. Зал проснулся мгновенно. Лева начал с того, что заявил "не желаю совершать ошибку Робеспьера, который не называл имена." И Лева, закаленный предвыборной борьбой в украинский парламент, назвал. Он сказал, что Андрей Михайлович возрождает "густопсовый молодогвардиизм", что... он много чего сказал. На что
Б.Н. заявил, что недоволен Левиным выступлением, что тот на практике, с отрицательной стороны, иллюстрирует положения докладчика. Выступить желали все.
Я вновь стоял в дверях, заталкивая очередной окурок в многострадальную кадку, земля которой была переполнена уже останками разносортных сигарет, под тенью захиревшего растения. По-моему даже продавцы книг бросили прилавки и стояли у дверей, слушали.
"Не умеет эта аудитория воспринимать адекватно полемические выступления, к которым мы привыкли на семинаре, -- сказал мне тихо Андрей Столяров. -- Здесь спорят с личностью, а не с выступлением". Я с ним согласен. Я тогда еще не знал, что он болезненно воспринял выступление Щеголева. Уж оно-то точно было адекватно докладу, что в конце-концов признал сам Б.Н.
После очередной резкой нападки на доклад Борис Натанович встал и минут десять объяснял залу, что хотел сказать Столяров. Похоже, что и сам мэтр объяснить не смог -- все рвались выступить.
Б.Н. зябко ежился -- прохладно. Я этого не замечал, мне было очень жарко. Я жалел лишь, что на сем действе не присутствуют Бережной, Казаковы, Рыбаков, Логинов и другие -- им тоже было бы что сказать. И не вредно было бы послушать.
Заключительное слово докладчика. Я изумлен -- Столяров сказал про Щеголева. Не про резкое, оскорбительное выступление того же Вершинина, нет -- про Щеголева и только про него. К сожалению выступление Андрея Михайловича привести не могу -- дословно не помню, а перевирать ЭТИ его слова не желаю. В ответ на заключение Столярова Б.Н. заметил, что теперь он недоволен докладчиком -- на личности переходить нельзя.
Краткая перышка -- ужин. После него -- заключительная прессконференция. Сидорович ходит устало-мрачный. И я прошу несколько друзей: Горнова, Щеголева, Тюрина, Коломийца в случае если вопросы будут лишь по "Страннику" спрашивать Сидора или меня -- о чем угодно, задавать самые что-ни на есть каверзные вопросы, лишь бы не стягивать все внимание на "Странника", а уделить хоть что-то и Сидоровичу -- ведь заслужил же, черт возьми! Были у меня опасения (небезосновательные) -- участники конференции очень неоднозначно восприняли премию "Странник", еще не вникли в нее.
Итак -- на сцене Стругацкий, Сидорович, Ютанов, Столяров, Бобров и я. Слово просит Б.Н. и предваряя всю критику в адрес "Странника" пытается объясниться. (Вовсю уже ходит в народе шутка, что "Странник" напоминает несколько другое заведение в том же Гамбурге). Его слова словно падают в пустоту. Вопросы не снимаются. Первым вновь вышел Александр Щеголев и честно изложил свою точку зрения на то, какой должна быть премия "Странник", если учредители хотят, чтобы ее уважали. Б.Н. ответил, что Саша сказал об очень, наверное, хорошей, но ДРУГОЙ премии. Кто-то что-то спрашивал еще по "Страннику" и конца этому было не видно.
Наконец моя "мина" сработала, но не так, как я ожидал -- вышел Коля Горнов (шутник и балагур, но когда он возмущен, то говорит крайне прочувствованно, серьезно и с непередаваемым пафосом) и заявил: Сколько можно про "Странник", он что заслонил собой "Интерпресскон"? Не было что ли "Улиток", нет других тем?
Б.Н. согласился, что действительно хватит про "Странник", вопросы по нему больше не принимаются. Руки продолжали тянутся. Б.Н. дал слово Флейшману, тот встал, а мэтр добавил: "Юра, если вы опять про "Странник" я вас сам заткну". Юра, пробубнил что-то и сел. Мне было больно на него смотреть -- получить такой отлуп от Бога... Ни от кого другого Юра бы не стерпел -- знаю точно. Он был расстроен и я, сам не понимаю почему, расстраивался за него.
Ко мне были вопросы, как и к Александру Викторовичу -- вопросы ненапряжные, на которые отвечать было легко, просто и прятно. На сей раз мы не подставились и загнать нас в тупик или в неловкое положение по проведению конференции никому не удалось. Либо никто и не хотел этого делать.
Заключительные слова: Ютанов: спасибо всем; Стругацкий: я доволен; Бобров: было хорошо, будет еще лучше; Сидорович: спасибо всем и будем продолжать!
Выхожу из концертного зала в неком отупении. Вижу Казакова, набрасываюсь: где ты был весь день, мне без тебя тяжело! И где Бережной? В ответ Казаков заявляет: "Я принял решение. Выхожу из номинационной комиссии "Сранника". Не желаю с ним иметь ничего общего." Я еще надеюсь Вадика переубедить -- наивный!
Добираюсь до корпуса: все взволнованы -- Сидору плохо. Взлетаю в его номер. Там Татьяна, его девушка. Сашку колотит, он хватается за сердце, пена на губах. Кто у нас врач? -- выбегаю с этим вопросом. Взволнованный Б.Н. предлагает валидол. Все носятся по этажам в смятении -- кто врач? Каждый хочет помочь -- Сидор каждому дорог. Наконец кто-то вспоминает -- Лазарчук. Лазарчук выгоняет всех из номера и спокоен. Вскоре окончательный диагноз -- ничего страшного и какой-то медицинский термин. Я прошу: переведи. Он поясняет: нервное истощение, все пройдет. Наконец, Сашка засыпает. Андрей остается дежурить в холле.
На душе тревожно, но иду по номерам. Поговорить, отвлечься.
В комнате люденов Казаков официально заявляет о выходе из номинационной комиссии "Странника". Окончательно и бесповоротно. На что я так же официально заявляю, что пока меня не выгонят, я из этой самой комиссии никуда не уйду. И я не разделяю отрицательного отношения к "Страннику". Это строго определенная по статусу премия и относиться к ней нужно соответственно. Другое дело, что заставить ее уважать я никого не могу. Но со временем все сами так или иначе изменят свое отношение к "Страннику" -- убежден. В ответ мне было заявлено, что в следующий раз не пойдут на вручение, проголосуют ногами. В спорах прошел вечер.
Я периодически заходил к Сашке -- спит. В полночь узнал, что он поднялся в бар, поесть. Лечу туда. Сашка бледный, но держится. Что случилось? -- спрашиваю. "Да знаешь, Андрюха, иду после закрытия, чувствую, что хочу лечь-полежать. И лег." На самом деле он просто упал -- если бы не поддержали, то на асфальт. Силы держались в нем до закрытия, а то бы он свалился раньше. Но сейчас все в порядке, и я иду бродить дальше.
Собственно, все. С утра стали разъезжаться.
Я не склонен самообольщаться -- да, это лучший "Интерпресскон" из всех, что мы провели, а ведь уже пятый. Но я знаю -- можно лучше. И надо приложить все усилия, чтобы понять, осмыслить и сделать. Будем стараться.
Извините меня те, кого не упомянул в этих строках -- то без злого умысла. Не все, наверное, я написал, как было на самом деле, но это тоже без злого умысла -- я так помню и так воспринимаю. Кто-то, возможно, помнит по другому.
И напоследок -- как бы трудно, сколь бы дорого не приходился "Интерпресскон", бледнеет это все пред счастьем видеть ВАС.
Сердечное спасибо всем, кто приехал! Я люблю вас. "Интерпресскон" -- не самая большая, но очень важная частица моей жизни. До следующих встреч!
(Источник -- "Оберхам" 5, 1994 г.)