«Я изменяюсь вместе со временем, но хочу писать так, как хочу»

Писатель Кир Булычев вновь посетил Екатеринбург. На традиционном ежегодном фестивале фантастики «Аэлита» он вручил главные призы фестиваля молодым фантастам. Кир Булычев (Игорь Всеволодович Можейко) дал эксклюзивное интервью корреспонденту «Уральского рабочего».

— Игорь Всеволодович, Вас можно считать отцом «девочки из будущего» Алисы Селезневой. Литературным отцом. А кто у Алисы мама?

— Так как Алиса Селезнева – литературный персонаж, у нее не может быть настоящей мамы. И так как я пишу один, я в литературном смысле – отец-одиночка. А литературная мама у Алисы, конечно, есть, только она все время в отъезде: то строит дома на Плутоне, то еще где-нибудь...

— Ладно, конкретизируем вопрос: кто такая Кира Алексеевна?

— Ах вот Вы о ком! Да, у меня есть настоящая девочка Алиса – это моя дочка, Алиса Можейко, ныне Лютомская. И у нее, конечно, есть настоящая мама – это моя жена Кира Алексеевна, она архитектор. Алиса тоже избрала эту профессию, и муж ее, наш с Кирой зять – архитектор. Я в семье один какой-то не такой...

— Кира... Что-то это мне напоминает...

— Ну конечно! Мой литературный псевдоним образован из имени жены – Кира и фамилии мамы – Булычева. Остальные псевдонимы, которыми я пользуюсь, не имеют такой серьезной подоплеки. Вот, например: Иван Шлагбаум, Ю. Лесорубник, Сара Фан (С. Фан), Б. Тишинский (от названия переулка Большой Тишинский, где стоит мой дом).

— У Вас было трудное, военное детство. Ваша Алиса Селезнева, наверно, в какой-то мере компенсация за недополученное детское счастье. Это уже сублимация, а можете вспомнить какой-нибудь фантастический эпизод из своих детских лет?

— Второе мая 1945 года. Мама знала, что произойдет, и заранее вечером вывела меня на улицу. И я увидел, как в Москве зажглись все окна. Впервые за пять лет я узнал, что в городе, оказывается, бывают окна. Я прожил пять лет в Москве, и все это время на окнах нашей квартиры было затемнение, которое, правда, моя сестра к концу войны называла «просвещением» – столько в нем образовалось дырочек.

— Вы начинали с Алисы, с чудес в городе Гусляре, а сейчас пришли к жесткому циклу «Театр теней», Ваши первые романы этого цикла – «Вид на битву с высоты» и «Старый год» – почти хоррор. Что это? Отражение жестокости очень близкого нашего будущего? Попытка переквалифицироваться в «коммерческого» автора модных триллеров?

— Старенький стал, однако... А если серьезно... Что такое фантастика? Это самый актуальный вид литературы. Это попытка ответить на вопросы: что с нами происходит? что с нами будет? Поэтому я, естественно, если хочу дальше работать в этой сфере, не могу оставаться тем же Булычевым, который в 70-е годы писал «розовые» гуслярские рассказы. Хотя и в те годы я писал далеко не «розовые» вещи, но они до поры до времени лежали в столе, вот, например, «Осечка-67», которая издана только сегодня.

А насчет «коммерции»... Мне не нужно это. Деньги я могу заработать и без триллеров. Да ту же «Алису» можно продолжать бесконечно и, как в песне одной поется, «всю жизнь получать гонорар». А я хочу писать так, как мне хочется. При этом я сам изменяюсь вместе со временем, происходит моя эволюция как писателя, и никакого отношения к коммерции это не имеет.

Мне сегодня интересно писать роман «Река Хронос», три тома уже написал. Я не знаю, жесткая ли это вещь, жестокая ли, я пишу – как играю в «морской бой»: ба-бах! — и я вражеский крейсер утопил, ба-бах! — и у меня утонула подводная лодка. Эти три тома готовит к выпуску издательство «АСТ», они войдут в 10-12-томную серию «Миры Кира Булычева», а четвертым томом будет роман «Заповедник для академиков».

— Игорь Всеволодович, раз уж Вы начали бросать взгляды в будущее, основываясь на мрачных реалиях нашего времени...

— Фантаст может писать только о нашем времени! Если вы решите написать роман фантастический или исторический – все равно, — воссоздав скрупулезно антураж, образ жизни, речь персонажей прошлого или будущего века, — никто ваш роман читать не будет и правильно сделает. Вы должны, как Алексей Толстой в «Петре Первом», придумать современный мир, потому что читатель должен иметь возможность поставить себя на место героев вашего романа. То есть ваш герой должен быть реальным героем в абсолютно фантастическом антураже.

— Хорошо. Но в будущее Вы все равно заглядываете, и не только как писатель-фантаст, но и как ученый-историк. Можете ли Вы дать футуристический прогноз: Россия-2000?

— Конечно, нет! Это не могут сделать даже ученые профессионалы-футурологи и ненаучные профессионалы-гадалки. С моей стороны это было бы так же неприлично, как если бы я, не умея играть на скрипке, вышел бы перед полным залом «немного поиграть». Я вообще убежден, что ни один фантаст никогда ничего не мог предсказать. За исключением Ивана Ефремова, который предсказал находку кимберлитовых (алмазных) трубок в Якутии, потому что он был геологом и искал кимберлитовые трубки в Якутии.

— Игорь Всеволодович, Вы, Можейко, не геолог, но тоже, как Иван Антонович Ефремов – ученый, доктор наук, востоковед. И Вы уже не первый раз приезжаете на Урал, в Свердловск-Екатеринбург. Что, так полюбился Вам Урал? В таком случае, ответьте на вопрос: на Ваш взгляд, к чему ближе Урал – к Востоку или к Западу?

— Вопрос совершенно некорректный, подобный вопросу: «Любите ли Вы женщин?». Да, я представитель странного сексуального меньшинства – я лесбиянец, я люблю женщин. Знаете, как в том анекдоте: «Гоги, ты помидоры любишь? — Кушать люблю, а так – нет». Как можно спрашивать, люблю ли я Урал? Как можно говорить, Восток он или Запад? Урал – часть России, а Россия для меня – европейское государство.

— Но я все-таки конкретизирую вопрос: поскольку Вы жили несколько лет в Юго-Восточной Азии, знаете тамошние обычаи, — находите ли Вы в нашей сегодняшней жизни элементы восточной деспотии, например?..

— Так, подсказки пошли... Я не хочу проводить никаких аналогий, тем более, что мы, Россия, — особый мир, часть которого стремится к Европе, часть, скажем, к Китаю... К тому же, можно ли считать Россией Калмыкию, Татарстан или Калининград? Это все разные вещи. Нет, на этот вопрос даже политолог не ответит, а если и ответит, то я ему все равно не поверю.

— Игорь Всеволодович, в преддверии Дня космонавтики я как член Федерации космонавтики России хочу задать Вам «шкурный» вопрос: почему в Ваших произведениях, особенно для детей, так мало героев-космонавтов? Нельзя же назвать героем капитана Зеленого, даже учитывая его актуальнейший сегодня рефрен: «Ну, что у нас плохого?». А ведь вся фантастика началась с космонавтики...

— Нет, фантастика началась в тот момент, когда доисторические охотники пришли с охоты, и один из них нарисовал убитого медведя, это был реалист, а второй – медведя, которого он убьет завтра, этот охотник и стал фантастом. Так что до космонавтики фантастика прошла огромный путь, были еще и Гильгамеш, и Гоголь. А когда теоретически была обоснована возможность полететь к иным мирам, тогда и появились «Из пушки на Луну» и тому подобные произведения. Космонавтика – детище уже нашего века. И если посмотреть на историю современной фантастики с точки зрения ее подверженности моде, можно обнаружить несколько «волн»: в 50-е годы – романы о третьей мировой, атомной войне, в 60-е-70-е – о завоевании космоса, а как только появилось разочарование в космосе, фантастика переключилась на, скажем, биологию, генетику, затем на компьютерную, виртуальную реальность. Конечно, это деление условно. Но в каждой «волне» фантастика сохраняла свою основную функцию – предостережение.

— Игорь Всеволодович, Вы сегодня по стажу работы в фантастике...

— Угу, после Мафусаила – второй...

— ... являетесь одним из старейшин этого писательского цеха. И вот Вы, член редколлегии журнала «Уральский следопыт» (тут мы с Вами коллеги), лауреат самого престижного в отечественной фантастике приза «Аэлита», вручили этот приз самому молодому в его 16-летней истории лауреату. Как Вы смотрите на поколение «next» в Вашей литературной профессии?

— Условно говоря, после войны в современной фантастике образовалось уже несколько поколений. Я себя отношу ко второму. Первое – это Ефремов, братья Стругацкие. А сегодняшний лауреат «Аэлиты» Сергей Лукьяненко в этой «табели» — по крайней мере, четвертое поколение. В этом поколении количество писателей резко увеличилось, потому что увеличились возможности печататься, соответственно, сама фантастика стала более разнообразной, появились коммерческая фантастика, русская фэнтези, все, что угодно. Единственное, что сократилось – это серьезная фантастика, социальная. Может быть, потому, что наш писатель, российский, лучше работает под определенным идеологическим прессом – когда есть с кем бороться. Как только пресса не оказывается, он, писатель, начинает зарабатывать деньги. То есть я считаю, что нынешнее поколение фантастов значительно более коммерчески ориентировано, чем то поколение, к которому принадлежу я.

А что касается новых писателей, которые мне нравятся... Вот я сейчас скажу, наверно, не для печати. Я сам по себе читатель. В свое время, много лет назад я прочитал книжку братьев Стругацких «Страна багровых туч» и понял, что это – мои писатели, и сколько лет я еще буду жить, всегда буду искать книги именно этих писателей. И всю жизнь я как читатель ищу для себя таких же писателей. И пока не нахожу. Есть отдельные книги, которые мне нравятся, но такого – родного – пока не нашел. Может, я не всех знаю, может, кого-то пропустил...

Я отдаю должное таланту Виктора Пелевина, но он не мой писатель, я не считаю его книги фантастикой как таковой, скорее это сюрреалистическая или постмодернистская проза. Я люблю многие вещи Михаила Успенского. То же самое относится к книгам Сережи Лукьяненко, Бориса Штерна, Славы Рыбакова, Володи Михайлова, но я не могу сказать, что прихожу от них в такой же священный трепет, как от книг Стругацких.

А есть еще много других молодых, которые очень бойко и во многом интересно описывают похождения героев с иностранными именами на иностранных планетах. Я не согласен с американизацией нашей русской литературы. Происходит это от коммерческого желания, как у Никиты Михалкова с его «Сибирским цирюльником», сделанным на 70 процентов на английском языке, — продать свою вещь на американском рынке. И получается сидение между двух стульев.

Я также против литературы, которая описывает жизнь «хорошего» бандита. Если бандит – наш, значит, он хороший, следовательно, он имеет право убить «плохого» бандита, не нашего. Следуя этой логике, «наши» могут убивать в Чечне, а американцы бомбить Сербию...

— Банальнейший вопрос Киру Булычеву: каковы Ваши творческие планы?

— С возрастом все меньше хочется писать... И я изменился, и ситуация изменилась. К примеру, мой город Гусляр вымер, утеряв свою пародийность. И я придумал город Веревкин. Только что у меня вышла большая повесть о нем в «Искателе». Веревкин серьезнее, чем Гусляр. И он тоже имеет свой реальный прототип: если Гусляр – это Великий Устюг, то Веревкин – это город Венев Тульской области. Как его разрушили во время войны, так до сих пор никто не догадался его восстановить, таким и живет – одни памятники стоят.

Очень хочется написать вторую часть «Подземелья ведьм». Этот роман для меня — незаконченная вещь. Вот у Симонова в одной из поэм есть такие слова: «Все романы недаром кончают на свадьбах, потому что не знают, что делать с героем потом». Это меня зацепило, и я стал думать: а что же могло статься с героями «Подземелья» потом? Кучу бумажек исписал по этому поводу. Но чтобы собрать разрозненные записки в цельный роман – то времени нет, то настроения...

— Дай Вам Бог и того, и другого...

— Спасибо.

— Вот напишете новую вещь, мы Вам это «спасибо» вернем.

Беседовал С. Казанцев

Фантастика -> [ПИСАТЕЛИ] [Премии и ТОР] [Новости] [Фэндом] [Журналы] [Календарь] [Фотографии] [Книжная полка] [Ссылки]