Кир Булычев: Фантастика - Детективная история (текст)

— У меня лично, — сказал лаборант Саня Добряк, подходя к зеркалу полюбоваться первыми в жизни усами, — у меня лично нет никакой уверенности.

— Ну и слава богу, — сказала Лера. — Был бы ты, Саня, во всем уверен, наука бы остановилась.

— Правильно, — согласился Саня. — Меня держат в науке для сомнений. Представьте себе, что у Гойи был слуга. Готовил ему холсты и натягивал на подрамники. Вот молекулярная собака и берет его след. Реально?

— Реально. Ты же знаешь, что мы взяли полотна с промежутком в двадцать пять лет. И комплекс совпал.

— Слуга всю жизнь натягивал холсты.

— А Гойя до них не дотрагивался?

— Гойя, как настоящий сеньор, не снимал перчаток. Вы сегодня пойдете?

— Куда?

— Не притворяйтесь, Калерия Петровна. Зачем прическу сделали?

— Ты о вечере встречи?

— В ресторане собираетесь?

— В ресторане.

— Счастливая вы женщина, Калерия Петровна. Работаете со мной, а после работы ходите в рестораны с другими. Жду не дождусь, когда пройдет двадцать лет со дня, как я окончил школу.

— Зачем торопиться?

— Стану я к тому времени скромным доктором наук. Приду к своим сверстникам. Один — шофер, другой — официант, третий — в младших лейтенантах застрял. А ты кто, Саня Добряк, спрашивают меня? Ты же в школе посредственно учился. А я отвечаю — служу доктором наук в Институте экспертизы под началом академика Калерии Данилевской.

— Остановись, несчастный, не мешай работать. Ты сначала заверши высшее образование и научись правильно писать слово «ассоциация».

— А я неправильно его написал?

— Через одно «с».

— Опечатка. Не обращайте внимания. А много там ваших собирается?

— Много.

— Вы их давно не видели?

— Кого как. Некоторых со школы. Помолчи немного.

Саня помялся немного, придумывая себе дело, хотя было достаточно настоящих, которыми давно бы следовало заняться.

— А вы в классе кого-нибудь любили? — спросил он как раз в тот момент, когда Лера решила, что он угомонился.

— Любила.

— И я, — сказал Добряк. — Только безответно. А вы его потом встречали?

— Я вышла за него замуж.

— Ложь. Женская ложь. Ваш супруг, простите, мне известен. Вы с ним в институте познакомились. Его зовут Олегом.

— Ты уличил меня, Саня. Нет, после школы мы не виделись.

... Лариса Ривкина зря придумала проводить вечер встречи в ресторане. Она почему-то решила, что все тут же сбегутся, движимые сентиментальными воспоминаниями. Звонили по цепочке, кто кого видит, почти всех нашли, все согласились прийти. А пришли только семнадцать человек. Отлично бы уместились у той же Ларисы, живет одна в двухкомнатной квартире.

Лера опоздала почти на час — пришлось посетить профсоюзное собрание. На собрании она старалась слушать оратора из кассы взаимопомощи, там назревал скандал, а думала о том, что молекулярная собака упорно отказывается брать комплекс Танеева. Почти наверняка — Танеев, а идет совершенно незнакомый комплекс. Липатов уверяет, что это — Скрябин. Ну при чем тут Скрябин? Явная подделка. Она рассуждала о неудачном комплексе, чтобы не думать, придет ли на вечер Иван. Лучше бы не приходил, хотя она знала, что без него вообще пропадет смысл этого вечера.

Друзья детства сидели за длинным, неудобно, чуть ли не посреди зала стоявшим столом. Тридцать мест, шестнадцать человек. При виде Леры поднялся шум, даже неловко было идти через зал, от других столов оборачивались — то ли кинозвезда, то ли обретенная родственница. За столом все ощущали себя родственниками, за двадцать лет забыли, кто был ябедой, кто трусом, готовы были простить жизненные неудачи и даже успехи.

Лариса кричала громче всех:

— Сюда, Лерка, ко мне, тут место есть!

Лера послушно уселась рядом, хотя меньше всего хотела бы провести вечер между Ларисой и Махоньковым. Ларису она и без того видела трижды в неделю, а в промежутках выслушивала по телефону подробные описания сердечных неудач. Махоньков раздобрел, поверх крепкого живота галстук в зигзагах, только что из Сенегала, и «волгу» купил, импортный вариант.

Задерганная соседями, Лера не сразу увидела Ивана. Хотя сидел он почти напротив. Стоял шум, что возникает после третьей рюмки. Раздражала отчужденность длинного ресторанного стола, где приходится кричать и ловить выкрики, иначе ты обречен весь вечер выслушивать лихорадочный шепот Ларисы, потому что Он ее бросил, вернее, не бросил, но вчера не позвонил, вернее, позвонил, но говорил таким голосом... а как ты думаешь, может, Его жена была рядом и Он вынужден был говорить таким голосом? Тут же Махоньков отечески трогает за коленку и сообщает, что «у нас в Сенегале убийственный климат»... Ах, у вас в Сенегале климат! Очень приятно.

Субботин — он всегда был такой худенький, нечесаный, любил только литературу, а занимается автоматическими системами и растолстел. А рядом Войтинский, майор. Неужели столько времени прошло, что Войтинский стал майором? Майор в тридцать семь, когда же он станет генералом? Иван встретился с Лерой взглядом и неуверенно улыбнулся, словно они расстались вчера. Он совсем не изменился, только отпустил длинные волосы. Ему совершенно не идут длинные волосы. Будь я его жена, никогда бы не позволила...

Лера попыталась мысленно поменять Ивана и Войтинского одеждой. Как Ивану майорские погоны?

— Ты меня не слушаешь? — Лариса дернула ее за рукав.

— Ну, мальчики-девочки, — громко сказал Войтинский. — Вот мы и встретились после долгого перерыва. Кое-кто возмужал, я — в первую очередь (общий смех), кое-кто расцвел — то есть все наши девчата без исключения...

Махоньков наклонился к Лере:

— Ну, а чем ты занимаешься?

Лере показалось, что Иван прислушивается,

— Работаю, — сказала она. — В НИИ экспертизы.

— Защитилась?

Жизненные блага в понимании Махонькова должны были выражаться в упорядоченных ступеньках, где каждое занятие имело свой чин.

— Да.

— И над чем конкретно сейчас трудишься?

— Определяю Гойю,

— В смысле?

— В смысле Гойя это или не Гойя.

— Гойя — художник? Испанский?

— Ты проницателен, Махоньков. Именно так.

— Значит, ты искусствовед.

Это не было вопросом. Это было утверждением.

— Нет. Я химик.

— Ясно, по краскам.

— Не совсем так.

И зачем Ивану длинные волосы? Ударник в оркестре, как бы пробуя, не ослабла ли кожа барабана, выбил дробь. Оркестранты в оранжевых пиджаках поднимались, докуривая, на эстраду. В последний раз они встретились на вечере у нее в институте. Иван приходил туда как свой — официальный жених. В тот вечер Иван стоял с Олегом, разговаривали. Лера представила себе, какие чувства бурлили в груди Олега. Милый Ваня, ты не подозревал, какую змею лелеешь на груди. Интересно спросить, помнит ли он, о чем они тогда разговаривали, как он доверчиво делился с Олегом своими проблемами? А потом заиграл оркестр, свой, институтский. Иван пригласил ее. Он был рассеян и огорчен. А может быть, ей теперь кажется, что он был огорчен... Извинился, сказал, что спешит домой, мама больна, простудилась, у нее высокая температура. Тебя Олег проводит, он обещал. Так и сказал. Его забота распространялась на нее даже тогда, когда самого его рядом не было. Странно, но они никак не могли собраться и назначить срок свадьбы. Как будто все уже было решено и утверждено где-то в очень высоких инстанциях, даже родители давно смирились уже с тем, что иного пути у нее нет. Она сама слышала, как мать говорила соседке: «Когда Лерочка выйдет за Ивана, мы переедем в маленькую комнату. Им же надо заниматься». Жизнь с Иваном была так же понятна и неизбежна, как приход весны и экзаменационной сессии.

— Если ты не будешь пить, — сказал Махоньков, — и я не буду пить, то получится, что мы зря выкинули деньги.

— Не хочется.

— А мне хочется, но я не могу. За рулем, понимаешь?

Оркестр наконец собрался с силами и затянул нечто страстное, древнее и тягучее. Из эпохи маминой юности. Ресторан утверждал, что он респектабелен. Интересно, хватит ли у Ивана смелости пригласить ее? Пускай приглашает. Все это — далекое прошлое.

Когда она сказала Олегу, что придет поздно — вечер встречи, он только пожал плечами и спросил: «Лариса устроила?» Словно в вечере встречи было нечто постыдное. Олег Ларису не любит — формально за глупость, легкомыслие (ты могла бы выбрать себе подругу поумнее!), но подруг не выбирают — это стихийное бедствие. В самом деле Олег не любит ничего, связанного с прошлым Леры.

Махоньков спросил:

— Ты будешь танцевать?

— С удовольствием.

Оркестр как раз завершил первую скорбную песню.

Они проталкивались сквозь толпу возвращавшихся после танца к столикам. Стоило бы подождать, но Махоньков, видно, решил, что любое промедление приведет к тому, что Леру пригласит прекрасный Войтинский или Иван. Лучше увести ее и придержать до нужного момента в изоляции.

— Ты с Иваном встречаешься? — спросил он.

— Нет.

— А я всегда к нему ревновал.

— Почему?

— Потому что был в тебя влюблен.

— Ты? Я никогда не догадывалась. Ты отлично умел скрывать свои чувства.

— Ты на меня и не смотрела. Я был ниже тебя ростом.

Лера хотела сказать, что он с тех пор не очень подрос. Но тут оркестр грянул торжественное танго.

Махоньков повлек Леру в круг. Иван танцевал с Риммой Прахиной. Почему Лера не заметила ее за столом? Римма помахала коротенькой ручкой. Совсем близко Лера увидела руку Ивана на спине Риммы. Сколько раз он танцевал с ней, обнимал ее — она всей шкурой помнила ощущение его ладони на спине, а никогда не видела, как это выглядит со стороны. Его рука на ее спине...

Выполняя просьбу Ивана, Олег тогда проводил Леру до дома. Олег был на нее обижен. Из излишней гордыни. Никак не мог забрать в голову, что все его научные и умственные преимущества, все его светлые перспективы и даже квартира ничего не стоят. Что ж будешь делать, если есть на свете Иван. Не убивать же его. Конечно, Олег хороший человек, милый друг, послушный поклонник — все что угодно. Но ведь есть Иван.

— Грустно Ивану, — сказал тогда Олег.

Была холодная весна пятого курса, Олег дрожал в модной кожаной куртке.

— Почему? — спросила Лера, думая о чем-то совершенно постороннем. Может, даже об экзаменах.

— Настроение плохое.

— А, знаю. У него мама разболелась. Я завтра к ней зайду.

— Не заходи, — сказал Олег. — Не нужно этого делать.

— Ты о чем?

— Не в матери дело.

— Что еще за загадки?

— Он просил меня об этом не говорить.

— Мне?

— Тебе в том числе. И я не могу изменить своему слову.

— Ты с ума сошел. Чтобы Иван...

— Я бы на твоем месте тоже не стал спрашивать.

Вот таких указаний Лера не терпела.

— Слушай, кто тебе дал право...

— Погоди. Бывают такие ситуации, которыми мужчина может поделиться с мужчиной, а женщине, даже близкой, ничего не может сказать.

— Не бывают.

— Это связано с одной девушкой. Ты ее не знаешь...

— Как так не знаю?

— Не беспокой его. Он сам отыщет какой-нибудь предлог, чтобы не видеться с тобой. Не сердись... постарайся его понять...

Лера смахнула с себя слова Олега, как щенок отряхивает воду, вылезая из речки. Это теперь, с высоты жизненного опыта, Лера убедилась в том, что даже самая горячая любовь не обязательно длится десятилетиями. А любовь школьная, да еще с шестилетним стажем, чаще всего оказывается непрочной и даже смешной, когда партнеры подрастут и опомнятся.

Она пришла домой, сразу позвонила Ивану. Не потому, что трепетала перед соперницами, — надо было спросить, как мама.

— Маме лучше. Слушай, Калерия, неожиданно получилось, что я сегодня ночью уезжаю в Ленинград. Дня на три-четыре. Звонил Витебский, меня ставят на игру. Что же не поздравляешь?

— Мог раньше сказать.

— Хотел тебе сделать сюрприз. Понимаешь, до последнего момента все было фифти-фифти. Могли взять, могли оставить. Похвастался бы, остался дома, куда денешься от твоих насмешек?

— А Олегу говорил, что уезжаешь?

— Он проболтался?

— Он о многом проболтался. Не понимаю, почему ты избрал его исповедником. Меня тебе мало?

— Не со всеми проблемами обратишься к женщине. Тебе этого не понять.

— Раньше понимала.

И тут она на него жутко разозлилась. Она все еще не верила Олегу, конечно, не верила. Но совпадение налицо — не успела прийти домой, а он уже избегает с ней встреч. Наверно, она бы вела себя иначе, не будь все у них так хорошо установлено, утрясено, согласовано. Словно плыли по течению. И первый же камень мог пустить эту лодочку ко дну. Никакого иммунитета против неожиданностей.

— Ты придешь меня проводить? — спросил Иван.

— Еще чего не хватало!

Она бросила трубку. Он позвонил снова, она сказала, не дожидаясь, пока он откроет рот: «Я спать хочу», — и снова повесила. Все. Вот и ссора. Что там Олег бормотал о другой девушке? Чепуха какая-то. У кого угодно, только не у Ивана. Как будто Иван был застрахован. Два метра росту да метр в плечах — и застрахован?!

А потом на следующий же день — лавины всегда срываются неожиданно и потом ревут, несутся, набирая скорость, пока не погребут под собой жалкую деревушку со спящими жителями — Олег передал ей письмо от Ивана.

— Он попросил меня заехать к нему перед отъездом и отдал вот это. Я не распечатывал.

— Еще чего не хватало, — сказала Лера и выхватила конверт.

В нем наверняка три страницы раскаяний, плохое стихотворение о том, что Ване не спится, и надежды на лучшее будущее. Ведь бывали же ссоры. И всегда кончались вот так. И что еще за манера доверять свои чувства машинке? Иван считал, что этим проявляет уважение к адресатам, которым не приходится расшифровывать его каракули. Джульетта померла бы на месте, получив машинописное послание от своего Ромео.

Лера отошла в сторону и разорвала конверт. Она не собиралась сразу читать это письмо. Тем более, что Олег ошивался по соседству. Но уж очень зла она была на Ивана, и его раскаяние требовалось для внутреннего успокоения.

«Лерка, дорогая!

Я хотел тебе все сказать по телефону, но не решился. Я тебя давно знаю и люблю, ты мне ближе и дороже сестры. И то, что случилось между мной и Верой, — ты ее не знаешь, и это неважно, — наверное, объясняется страстью, которая нас охватила...»

Это шло на целую страницу, и у Леры не затуманивались глаза, не падало сердце, она читала это письмо спокойно, словно оно не имело к ней никакого отношения. Ах, у них будет ребенок! Это очень трогательно. Надо будет обязательно послать им на свадьбу подарочек... И эти идиотские слова в конце — типичные для современного мужчины:

«Я не уверен, что смогу совладать с собой. Я сделаю все, чтобы расстаться с Верой. Клянусь тебе, все! Я вернусь к тебе. Как только я приеду из Ленинграда, я позвоню. Если бы ты поняла и простила меня...»

Ах, подлец!

Господи, как трудно было потом, когда, опомнившись, раскаявшись, Иван штурмовал ее, словно крепость Баязет, слал письма, звонил, подсылал друзей, ждал под окнами! Пришлось обо всем рассказать маме, мама — каменная глухая стена. Она принимала удары стенобитных орудий...

Лера поймала себя на том, что думает о прошлом слишком легкомысленно. Какие там стенобитные орудия... Удивительно, что она защитила диплом. Все люди собственники — женщины вдвойне.

Она вдруг сообразила, что оркестр играет уже совсем иной танец и она скачет отдельно от Махонькова, который плавно поводит ручками и делает ногами дрыгающие движения, как насмотрелся в своем Сенегале.

— Я устала, — сказала она Махонькову, остановившись.

— Ну что ты, давай плясать через такт, — джентльменски предложил тот.

Лера уже повернулась и шла обратно, к столу. За столом поредело. Кто-то убежал домой, другие танцевали. Перед ее стулом стыла киевская котлета. Сразу возникла трезвая и не относящаяся к торжеству мысль: не забыли ли ее мужики достать котлеты из холодильника? А там со среды осталась половина торта. Они сожрут торт, а она хотела его вообще выбросить — три дня, хоть и в холодильнике, может, крем уже испортился.

Войтинский пытался запеть песню, которую они любили в десятом классе и которая, как им тогда казалось, останется в любимых навсегда. Кроме кругленькой Риммы, никто его не поддержал. Нет, вот и Махоньков начал послушно раскрывать рот.

— Ты не будешь танцевать? — спросил Иван, останавливаясь за спиной.

Словно она рухнула в холодную пропасть. Ну, казалось бы, соученик, милый человек, пригласил ее танцевать. Не обманывай себя, Лерочка, никуда тебе от этого не деться. Ты же шла сюда и знала, что это случится. Тебя тянуло, как убийцу на место преступления.

Она поднялась медленно, словно в стуле был магнит, послушно повернулась к Ивану и протянула ему руки, собираясь начать танец прямо здесь, у стола. Танцевать у стола было негде, и Иван повел ее к оркестру. Все эти тридцать или сорок шагов она боролась с собой, как пустынник с бесом. И тут же новое счастье. Или несчастье: оркестр грянул последний аккорд именно в тот момент, когда Иван положил ей руку на плечо.

— Ну вот, — сказал Иван. — Опять не повезло.

— Не повезло, — согласилась Лера.

— Подождем?

— Подождем.

Краем глаза Лера видела, что оркестранты поднимаются, складывают инструменты. Сейчас будет перерыв. Она не стала говорить об этом Ивану. Пусть сам обернется и поймет.

— Как живешь? — спросил Иван.

— Хорошо.

— Работой довольна?

— Довольна. А ты?

— Не всегда. Я на тренерской работе.

— Ты не кончил института?

— Кончил. Но потом меня затянуло... Ты замужем?

— Да.

— Впрочем, я знаю.

— Наверно, знаешь. Я давно замужем.

— У тебя сын?

— Сын. Во втором классе. А у тебя есть дети?

— Нет, я разошелся.

— С Верой?

— С какой Верой? Мою жену Ириной звали.

Иван посмотрел на эстраду.

— Придется возвращаться, — сказал он. — Раньше чем через полчаса они не придут.

— Конечно.

— А про какую Веру ты спросила?

— Про ту, из-за которой все получилось.

— Не понимаю. В жизни не знал никакой Веры.

— Разве не все равно?

— Честно говоря, нет. Для меня все осталось загадкой.

— Для меня — нет.

— Ты не представляешь, что я пережил. Может, хоть теперь расскажешь? Это из-за Олега? Но ты могла бы мне все тогда рассказать. Ей-богу, легче все знать, чем воевать с ветряными мельницами.

«Сейчас сорвусь и врежу ему в физиономию, — подумала Лера. — Человек разрушает другому жизнь и через много лет устраивает сцену у фонтана».

Этого сделать не пришлось. Возник Махоньков.

— Я ревную, — сообщил он. — Ребята, вас все ждут! Надо выпить за Розалию Ильиничну. Не зря она нас терзала столько лет.

Лера с облегчением схватила Махонькова за руку, больно ударившись пальцем о золотой массивный перстень.

А еще через полчаса Лера незаметно выскользнула из-за стола. Настроение было паршивое, вся эта затея с рестораном оказалась пустой и нелепой, а мысль о том, что Иван будет ждать ее внизу, чтобы продолжить разговор, была невыносима.

К одиннадцати она уже была дома. Мишка, слава богу, спал. Олег валялся на диване с книжкой и не встал, чтобы ее встретить. Такой был несчастный и настороженный, что даже воздух в квартире загустел и замер, как перед грозой.

— Вы ужинали? — Лера заглянула в комнату, не снимая плаща. — Котлеты ели?

Она хотела, чтобы он понял: все в порядке, не воображай глупостей.

— Я Мише поджарил котлету, — сказал Олег.

— А сам доел торт, — улыбнулась Лера.

— Нет, не хотелось. Как там было? Интересно? Много народа?

— Скучно, — сказала Лера. — Не надо было идти в ресторан. Отлично бы управились дома. Хотя бы у нас.

— У нас тесно, — сказал Олег, словно опасался такой перспективы и давно придумал ответ.

— Я шучу, теперь нескоро снова встретимся.

Сейчас он спросит, кто был. Он же должен спросить, кто был, он многих знал.

Олег спросил:

— Поставить тебе чаю?

— Не вставай, я сама. Как твое давление?

— Лучше.

Олег полностью погрузился в чтение — словно ничего интереснее ему в жизни не попадалось. Лера ушла в комнату к Мише. Разумеется, он забыл помыться на ночь. И свет не погасил.

Скрипнул диван. Олег пошел в ванную. Включил воду. Ничего, переживет, никаких оснований для ревности. Неужели он полагал, что возлюбленные, увидев друг друга, бросятся в объятия и поклянутся забыть об этих пятнадцати годах? А впрочем, чуть-чуть так не случилось. И черт его знает, что было бы, не реши оркестр отдохнуть. Где же то письмо? Она его не выкинула. Раз уж не разорвала сразу, то не выкинула. Не читала больше, не перечитывала, как сунула в потайную коробку из-под конфет, до которой Олег за столько лет не добрался, так оно там и лежит. Наверное, лежит.

Она вошла в большую комнату, вытащила с нижней полки стеллажа старые химические журналы. Вот и коробка. Целая пачка писем на целину, куда она уезжала на третьем курсе. Почему же она их не выкинула? Забыла?

То письмо лежало внизу. Она развернула его, потом отложила и взяла листок со стихотворением. Прочитала несколько строк и не ощутила никаких переживаний. Просто плохое стихотворение. А ведь тогда она, трепеща, читала его Ларисе.

Вода в ванной перестала литься. Лера быстро сложила бумаги в коробку, сунула ее на полку, поставила журналы на место.

Утром она чуть не проспала. Она слышала сквозь сон, как Олег собирал Мишку в школу, как они искали какую-то тетрадку, разбили на кухне чашку — она ждала, что они уйдут и будет еще пятнадцать тихих минут. Но проспала больше, полчаса по крайней мере. И во сне успела поспорить с Иваном. Посмотри же, уверял он, это не Верина фотография. Это фотография Ирины, они совсем не похожи. Но на фотографии была, разумеется, Вера, только у Веры могли быть такие густые черные брови...

Лера вскочила. Половина девятого. В девять она должна быть в лаборатории, иначе Добряк вообще распустится — дурные примеры заразительны. Пробегая в ванную, она зажгла газ и поставила чайник. Что же неладно? Нет, не с Иваном. Иван пришел и ушел к себе, на тренерскую работу. Какие еще черные брови? Ах да, конечно, буква «з». Почему буква «з»? А вот почему: буква «з» была без верхней половинки, и она называла ее «о» маленькое. Во всех посланиях Ивана встречалось это «о» маленькое. Кроме последнего письма. Она бы не вспомнила об этом, если бы не вынула вчера из коробки старое стихотворение. Сначала письмо, а потом стихотворение.

Чайник выкипал. Она выключила газ, насыпала в кофейник кофе. Кофе кончается, тысячу раз просила Олега, чтобы купил, ведь ему два шага от работы, заварила. Потом метнулась к книжному стеллажу. Она пила кофе и разглядывала письмо и стихотворение.

Положила рядом перед собой на столе. Они были напечатаны на разных машинках. Это не пришло в голову той, давешней девчонке. Да и не могло прийти — до сличений ли ей было?

Лера опоздала на работу на пятнадцать минут. Добряк, как назло, именно в тот день не опоздал и уже, видно, отрепетировал речь о том, как вредно начальнице ходить по ресторанам, но Лера предупредила его нападение.

— Все правильно, — сказала она. — Все совершенно точно. Проницательный Добряк опять прав. Его начальница загуляла, вернулась домой под утро и страдает от похмелья.

— А выглядите вы нормально, словно выспались, — смилостивился Добряк.

Тамара спросила:

— Вам комплекс Гойи готовить? Любимов сказал, что у него новый вариант.

— Сбегай к нему, — сказала Лера. — А ты, Саня, включи анализатор.

— Как так включи? — удивился Саня, который не выносил дополнительной работы. — Пока я его настрою, пройдет по крайней мере полдня.

— А что случилось?

— У него один блок обязательно полетит. Чует мое сердце, полетит. Вы его встретили?

— Кого?

Это было сказано таким тоном, чтобы отвадить подчиненных от нескромных вопросов. Отвадить можно кого угодно, но не Добряка.

— Вашу школьную любовь.

— Встретила. Он растолстел, у него пятеро детей, и он завтра уезжает в Сенегал.

— С ума сойти, — сказал Саня. — В Сенегал! И почему я не полюбил вас в школе?

— Тебя бы все равно не взяли в Сенегал. Когда настроишь анализатор, скажешь. Я сама буду на нем работать.

— Секретное задание, — предположил Саня, но понял, что дальнейшие шутки опасны. И принялся за работу.

Лера дождалась, когда Саня ушел на обед, и сама выделила два комплекса, один — свой, другой — Ивана по его стихотворениям и жалобным письмам. Проверила. Комплекс, полученный от нескольких стихотворений, совпал.

В лаборатории было тихо. Молекулярная собака тихо рычала, переваривая информацию. Каждый человек оставляет на себе следы. Самые простые — запах и отпечатки пальцев. Запах улавливает собака, отпечатки пальцев — следователь. А если нет отпечатков? Если нет запаха — выветрился? Тогда, считай, ты никогда не узнаешь, кто здесь был и что делал. Графологи могут сличать почерки, стилисты — частотность союза «и»... На самом же деле каждый оставляет по себе долгую память. Вековую. Дотрагиваясь до бумаги, до холста, до драгоценного камня, он передает на их поверхность не только частицы пота, но и молекулы своей кожи. Кожи, которая непрерывно и незаметно стирается и нарастает вновь. И если предмет, до которого дотрагивался человек, не попадет потом в иные руки, на нем можно найти эти индивидуальные для каждого молекулы. И через год, и через десять лет. Для этого и сконструирована молекулярная собака, объект вожделения искусствоведов и криминалистов.

Молекулярная собака находит следы художника под слоем краски на холсте, обнюхивает архивные письма, адресаты которых неизвестны, оказывает услуги бравому милицейскому майору...

До конца перерыва осталось минут пятнадцать. Сейчас прилетит Добряк и сунет свой нос в чужие тайны.

Лера заложила комплексы Ивана и свой в собаку. Ненужное занятие, пустые подозрения. Мало ли какой машинкой мог воспользоваться Иван!

Стихотворение. Доминирующий ее комплекс. Красная стрелка точно перекрыла зеленую. Можно свой комплекс снять. Что под ним? Комплекс Ивана. Разумеется. И больше ничей? Чисто. Все сходится.

Скорей бы приходил Добряк. Тогда придется выключить собаку. Она заложила в машину письмо. Вот пошел ее комплекс. Следы пальцев, державших письмо вчера и пятнадцать лет назад. Теперь остается проверить на комплекс Ивана.

Пусто. Никакой реакции. Стрелка на нуле. Может, ошибка? Машины тоже ошибаются. Куда запропастился Добряк? Нуль. Полная пустота. Иван никогда в жизни не прикасался к этому письму. Даже не прикасался. Не вкладывал лист в машинку, не вынимал оттуда, не складывал, не засовывал в конверт. Это сделал кто-то другой. И не было никакой Веры.

Ворвался сияющий Добряк:

— В буфете дают горбушу, и я взял для вас полкило. Неужели вы не тронуты моей заботой?

— Тронута, конечно, тронута, спасибо, Саня.

Что делают люди в романах, когда оказываются перед возможностью узнать всю правду и сделать выводы? В ящике стола лежит записка от Олега, он был тут несколько дней назад и не застал Леру...

Достаточно заложить ее в молекулярную собаку, и станет ясно, что Олег напечатал письмо от имени Ивана и оклеветал его. Но зачем это делать? Кому-нибудь станет от этого легче?

— Вам нужен анализатор? Или уже закончили? — спросил Добряк.

— Кончила. Выключай.

— Ну и что? Нашли, что искали?

— Нет, не нашла.

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю.

— Что за письмо вы порвали в клочки? От поклонника?

— Нет, от кредитора.

— А вы обедать не будете?

— Нет, не хочется.

Лера взяла у Сани рыбу и положила в сумку. Молодец, Саня! Мишка и Олег обожают горбушу.