Голые люди

От составителя

Мне выпала честь описать некоторые невероятные события, имевшие место в государстве Лигон, где я проработал несколько лет на ниве укрепления культурных и дружеских отношений между лигонским и советским народами. Помимо научно-популярных и документальных очерков, моему перу принадлежит документальная повесть «На днях землетрясение в Лигоне», изданная под псевдонимом Кир Булычев, однако почти незамеченная за пределом узкого круга специалистов-сейсмологов, от которых я получил весьма лестные отзывы.

События, имевшие место в Лигоне и описанные в моей документальной повести «На днях землетрясение в Лигоне», произошли в 1974 году, в дни военного переворота во главе с бригадным генералом Шосве, который захватил власть под популистскими лозунгами и ввел жестокое военное правление. Революционный комитет под руководством Шосве, присвоившим себе звание фельдмаршала, так и не выполнил своих громогласных обещаний улучшить жизнь населения, победить коррупцию и провести свободные выборы. Неудивительно, что уже осенью 1975 года этот антинародный режим пал после массовых выступлений студенчества и молодежи. К власти пришло коалиционное временное правительство Джа Восенвока.

Драматические события, связанные с находкой дикого племени, помимо моей воли, втянули меня в свою орбиту. И я вынужден в интересах истины вновь взяться за перо. Но не более чем в качестве составителя нижеследующего сборника. Хотя по мнению ряда объективных свидетелей, моя роль куда значительнее, чем функция историографа.

Ожидая, что ко мне обратятся с просьбой поделиться воспоминаниями о драматических коллизиях, ныне известных всему миру, я решительно отказывался давать интервью представителям прессы до возвращения на родину. В настоящее время опубликованы уже статьи, очерки и книги почти всех моих спутников, в том числе пухлый том, принадлежащий бойкому перу директора Матура. И если в работах Аниты Крашевской, Питера Никольсона и профессора Сери Мангучока встречаются лишь отдельные неточности, вызванные недостаточной осведомленностью, то труд господина Матура в целом оставляет желать лучшего.

Еще находясь в долине Пруи и затем, по возвращении в Лигон, я не только беседовал со всеми пожелавшими общаться со мной свидетелями и участниками событий, но и просил их представить свои воспоминания в письменной форме либо наговорить их на магнитофонную пленку. Некоторые мои скромные достижения в области лингвистики позволили мне добыть информацию, недоступную остальным. Таким образом, по получении внеочередного отпуска и возвращении в Москву мне предстояло лишь систематизировать записи и пленки, снабдить их комментарием и несколькими связующими разделами (моими личными впечатлениями), и настоящий манускрипт, хоть и не обладающий большими литературными достоинствами, зато имеющий преимущество аутентичного документа, был готов к публикации. В таком виде, не меняя стиля отдельных параграфов, я представляю его на суд читателей.

Вспольный Ю. С., заместитель представителя Союза обществ дружбы СССР в Республике Лигон

Лигон — Москва — Переделкино, январь — декабрь 1977 г.

Этнографы заседают

ЛигТА — АПН. 20.4.1976 г. Сегодня в столице Лигона открылась конференция этнографов и антропологов, изучающих обычаи племен Азии, находящихся на ранних стадиях развития. В составе шестидесяти участников и гостей конференции немало специалистов с мировым именем.

* * *

«Ученые проверят»

Лигон, 22. (ТАСС). Люди каменного века обитают в отдаленном северном районе этой небольшой страны, расположенной в Юго-Восточной Азии, утверждают лигонские военнослужащие, побывавшие в верховьях реки Пруи. Как сообщает агентство ЛигТА, они рассказали, что неподалеку от Гитанского перевала обнаружена пещера. В ней живут люди, которые не знают, что такое одежда, и не умеют пользоваться огнем. Для проверки достоверности этих сведений и проведения соответствующих исследований в ближайшее время к Гитанскому перевалу отправится научная экспедиция.

Юрий Сидорович Вспольный

Двадцать первого я не видел газет, так как у нас шло пленарное заседание, к тому же приподнятая атмосфера международного форума захватила меня настолько, что подавила обычную мою любознательность, которая вкупе с внутренней дисциплиной всегда заставляет меня знакомиться с местной прессой до начала рабочего дня.

Двадцать второго ко мне подошел Геннадий Фроликов, корреспондент ТАСС в Лигоне, и сказал:

— Юра, я информацию в Москву дал. А что у вас слышно?

Я решил было, что Геннадий имеет в виду нашу конференцию и ответил:

— Сегодня будет доклад профессора Мангучока о кельтах Лигона и Малайи, потом выступит доктор Когановский из Парижа. Он только что вернулся с Минданао.

Геннадий с обычной самоуверенностью журналиста сразу спросил:

— Разве кельты здесь жили?

— Кельты, — ответил я, — разновидность каменных топоров. И вообще не понимаю, почему тебе не взять сегодняшнюю программу. Ты все увидишь.

Не следует думать, что я всегда так некоммуникабелен. Однако мое положение на конференции было несколько необычным, что давало возможность скептикам вроде Геннадия Фроликова ставить под сомнение мою компетентность в вопросах культуры первобытных обществ. Дело в том, что советская делегация в Лигон не прибыла, так как оргкомитет поздно послал приглашение. Узнав о том, что Советский Союз по не зависящим от него причинам не будет представлен на этом важном форуме¹, я обратился в наше посольство с просьбой разрешить мне участвовать в конференции. Получив разрешение лично от товарища Соломина, я приехал в Лигонский университет к председателю оргкомитета профессору Мангучоку, с которым меня связывает чувство взаимного уважения. Именно он в свое время рекомендовал меня в члены-корреспонденты Лигонского исследовательского общества и содействовал тому, что две мои небольшие статьи лингвистического характера были опубликованы в журнале общества.

Профессор Мангучок выразил искреннее сожаление ввиду того, что советская делегация по вине оргкомитета не сможет принять участие в первой в истории Лигона международной конференции такого типа и тут же, даже без моих просьб, предложил мне участвовать в конференции в качестве ее гостя. Поэтому шутка Александра Громова, второго секретаря нашего посольства, о том, что «наш Пиквик сам себя пригласил на конференцию», не имеет под собой никаких оснований.

— Извини, Юра, — сказал мне Фроликов, — я не о кельтах. Я о голых людях.

— Каких еще голых людях?

— Я же говорю — информацию с утра послал в Москву. А потом думаю: здесь, наверное, сенсация.

— Мы работаем, — ответил я. — Повседневный упорный труд исследователей не терпит дешевых сенсаций.

Геннадий был настолько смущен, что я его пожалел.

— Покажи, — сказал я, — свою информашку.

Геннадий вытащил из папки копию телекса, приведенного мною выше. К нему была приколота заметка на ту же тему из «Лигон таймс» от вчерашнего числа.

— К сожалению, — сказал я, — это очень похоже на утку. Иначе бы мы этот факт отметили.

— Не может быть! — Геннадий испугался. Если он посылает в Москву газетные утки, его по головке не погладят. Видя его расстроенное лицо, я обещал использовать свои связи, чтобы узнать, откуда возникла информация.

— К сожалению, — продолжал я, — ты не знаком с историей и географией Лигона. И, разумеется, не понимаешь, что такое долина Пруи и перевал Гитан. Именно по долине Пруи в древние времена пролегал караванный путь, связывавший южно-китайские государства с Индией, а перевал Гитан упоминается в ряде летописей. В частности, именно через него проник в Лигон на рубеже второго века нашей эры известный буддийский паломник Фу Цзи.

— Значит, там дорога? — спросил Геннадий. Я видел, что он внутренне уже проклинает тот час, когда поверил заметке в «Лигон таймс».

— Дорога была заброшена в начале девятого века, — поправил его я, — ввиду начала миграции тибетских племен и усиления государства Нань Чжао. Об этом написано во всех учебниках истории. Достаточно проявить элементарную любознательность.

Говоря так, я понимал, конечно, что любознательность в таких пределах недоступна рядовому журналисту.

— Черт возьми, ну и прокололся я! — сказал корреспондент. — Спасибо, Пиквик.

Его благодарность была вынужденной. И я его понимал, недаром в прошлом гонцов с плохими вестями казнили.

В этот момент прозвенел звонок к началу утреннего заседания, и делегаты, которые подобно нам с Геннадием прогуливались по прохладному гулкому холлу построенного еще в английские колониальные времена университета, потянулись в актовый зал. Я потерял Геннадия из вида, так как меня окликнула прелестная Анита Крашевская, магистр из Польской Народной Республики, которая, несмотря на молодость и привлекательность, является автором двух монографий, посвященных морским даякам и куру с Калимантана. Для сбора материалов она участвовала в нелегких экспедициях. Я полагаю, что ее расположение ко мне проистекало не только оттого, что я был представителем социалистического лагеря, но и ввиду моего элементарного знания польского языка. Я спросил Аниту, как ей понравился храмовый комплекс Тангунгей, куда делегатов возили вчера после ланча.

— Восхитительно! — ответила Анита, поправляя свои пышные каштановые волосы. — А вы слышали о том, что военные нашли первобытное племя в верховьях реки...

— Пруи? Думаю, что это обычная утка, — ответил я. — Ведь по долине Пруи на рубеже нашей эры проходил караванный путь в Китай. Это обжитые, известные еще в древности места. Именно там проник в Лигон пилигрим Фу Цзи.

— А сейчас? — спросила Анита.

Мы сели рядом. Я поправил на груди зеленый прямоугольный значок гостя конференции. У Аниты значок был голубой — делегата. Впрочем, это не играло роли. Я пользовался теми же правами, что и делегаты. Например, мое отсутствие на вчерашней экскурсии к храмовому комплексу объяснялось лишь тем, что я уже три раза там был, а вчера мне надо было провести лекцию и кинопоказ для детей в Доме дружбы.

— Сейчас, — ответил я, — сведения о том районе скудны. Но нельзя сказать, что он безлюден.

— Жаль, если это неправда, — сказала Анита по-польски. — Такое открытие было бы достойным завершением нашей конференции.

Я пожал плечами. Будь моя воля, я бы отыскал для прекрасной польки десять первобытных племен — рядом с такой женщиной хочется быть галантным.

— Так мало осталось в мире неожиданностей, так трудно сделать какое-нибудь открытие! — сказала Анита. — Это могло быть последнее неизвестное науке племя. Живая лаборатория для антрополога и этнографа. Юрий, будьте любезны, попросите этого молодого пана дать мне бокал оранжада.

Я подозвал юношу в малиновой куртке, из тех, что разносили по рядам прохладительные напитки, и в этот момент почувствовал на себе внимательный взгляд. Я обернулся. В дальнем конце зала стоял знакомый мне по предыдущим моим приключениям в этой стране директор Матур. При виде меня он изобразил на лице восторг. Его красные от жевания бетеля губы сложились в тонкий опрокинутый полумесяц, черные глазки сощурились, ручки взметнулись над пухлым животом и сложились ладонями к груди. Директор Матур в своем репертуаре — подобострастен, лицемерен и труслив. Кто его сюда пустил? Но тут же я обратил внимание, что к нему подбегают разносчики напитков, и понял, что он пристроился на какую-то хозяйственную должность. Я холодно кивнул ему в ответ.

С запотевшим бокалом в руке я вернулся на свое место и передал его Аните Крашевской, которая наградила меня ослепительной улыбкой.

Председательствовал Питер Никольсон, худой, желчный, согнутый англичанин, родившийся еще в колониальной Индии и не скрывавший консервативных взглядов. Он ударил молоточком в местный гонг, висевший перед ним на председательском столе. Гонг поддерживали два слоника из черного дерева. На трибуну вышел профессор Сери Мангучок, гладкий, полный, добродушный, чем-то похожий на Будду в момент постижения нирваны. Я открыл свой блокнот, чтобы конспектировать выступление, но, к моему удивлению, профессор заговорил совсем о другом.

— Уважаемые коллеги, — сказал он по-английски. Кстати, он мог бы говорить и по-лигонски, которым я владею в совершенстве, но не все делегаты находятся в таком же выгодном положении. — Я должен нарушить порядок ведения конференции, так как к нам поступило необычное сообщение. В верховьях реки Пруи обнаружено первобытное племя, не знающее огня и одежды. Даже если бы судьба нарочно хотела сделать подарок первой международной этнографической конференции в нашей стране, вряд ли она смогла бы придумать лучший сюрприз.

Я выслушал слова профессора с осторожностью. Ведь мало кто в этом зале знал, что еще на рубеже нашей эры по долине Пруи проник в Лигон паломник Фу Цзи.

Профессор сначала зачитал сообщение из газеты «Лигон таймс», а затем продолжал, переждав волну возбуждения в зале:

— Как ученые, мы должны бы скептически отнестись к подобному сообщению, но, к счастью, человек, собственными глазами видевший первобытных людей, находится сегодня среди нас. Он любезно согласился выступить перед нашим собранием. Разрешите предоставить слово майору Тильви Кумтатону, командиру батальона, солдаты которого проводили разведку в долине реки Пруи.

Господи, подумал я, старина Тильви! Мой старый знакомец, милейший человек! Его свидетельство проливало совершенно новый свет на эти события.

После ухода в отставку Революционного комитета, назначившего его губернатором горного района Танги, он потерял, разумеется, эту хлопотную должность и был направлен командовать батальоном в северный приграничный район, что было явной ссылкой. Но, как бы я политически ни оценивал военное правительство, у меня сохранились симпатии к самому майору.

— Я с ним знаком, — сообщил я Аните Крашевской. В тот же момент я ощутил укол совести — зачем же я был так суров с Геннадием Фроликовым.

Тильви Кумтатон, худощавый, еще молодой человек с темным обветренным лицом и большими умными глазами, поднялся на трибуну. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, попав в столь избранное международное общество, и мне даже хотелось крикнуть ему: «Не робей, Тильви! Здесь твои друзья!»

Но Тильви, разумеется, не увидел меня в зале, где находилось около сотни участников и гостей конференции. Он откашлялся, выпил стакан воды, подвинутый к нему профессором, и сказал, будто отбарабанивал урок:

— По приказу командующего северной зоной отряд под моим командованием в сопровождении двух вертолетов проводил рекогносцировку долины реки Пруи в направлении от поселка Бавон к Гитанскому перевалу. Наша экспедиция была вызвана необходимостью обследовать эти ненаселенные места, так как имелись сведения, что этим путем пользуются контрабандисты опиума.

Тут Тильви Кумтатон поглядел на господина министра просвещения — почетного председателя нашей конференции, как бы сомневаясь, не сказал ли чего лишнего. Министр утвердительно кивнул головой, и Тильви продолжал рассказ:

— Склоны ущелья, по которому протекает река Пруи, покрыты лесом, и потому наблюдение за долиной затруднено. Посадочные площадки для вертолетов отыскать трудно. Наша партия разделилась на две группы. Первая группа продвигалась пешком, погрузив продовольствие на мулов, а вторая страховала ее на вертолетах и обеспечивала разведку трудных участков. На восьмой день пути от поселка Бавон в районе пагоды Трех духов нами была обнаружена небольшая терраса.

Все слушали, затаив дыхание. Мне хотелось задать майору вопрос, не встречал ли он следов пребывания в той долине китайского пилигрима Фу Цзи, однако я понимал, что в этой ситуации мой вопрос вряд ли будет уместен.

— Наземная группа достигла террасы примерно в десять тридцать и остановилась на привал, сообщив нам по рации о своем местонахождении. Вскоре после этого один из солдат, отойдя в сторону, почувствовал, что он находится в кустах не один. Он осторожно раздвинул ветви и увидел неподалеку абсолютно обнаженного дикаря. Солдат ничем не выдал своего присутствия. После того как дикарь отправился далее, солдат проследил за ним. Через несколько метров между зарослями бамбука и обрывом обнаружилась прогалина. В обрыве солдат увидел вход в пещеру, куда и направился дикарь. Солдат затаился в кустах и увидел, как через некоторое время из пещеры вышли два дикаря, вооруженные бамбуковыми копьями, которые отправились на охоту. Солдат вернулся в расположение своего подразделения и доложил о виденном командиру, который немедленно связался со мной по рации...

Директор Матур

В апреле, перед началом дождей, в Лигоне сложилась сложная ситуация. Начинался грандиозный международный конгресс, на который съехалось несколько тысяч профессоров со всего мира. Правительство было в растерянности. Кто-то должен был взять на себя ответственность за мировых знаменитостей. Один не ест свинины, у второго гастрит, у пятого камни в желчном пузыре, восемнадцатый пьет только молоко. В Лигоне не оказалось ни одного человека, который бы взял на себя эту ношу. Кроме меня.

Ко мне приехал сам Кумран Сумасвами, владелец завода прохладительных напитков, лично близкий к высоким кругам, и от имени нации попросил меня пожертвовать собой.

Здесь я должен отвлечься. Некоторые недоброжелатели утверждают, что я не имею лигонского паспорта. Вы можете плюнуть этим сплетникам в лицо. Уже мой папа был натурализованным лигонским гражданином, оставаясь тамилом по национальности, а мой двоюродный дядя Сони, тот самый, который некогда выписал сюда нашу семью из Читтагонга, жестоко пострадал в качестве активного участника национально-освободительного движения, потерпев удар по голове дубинкой наймита британского империализма — полицейского-пенджабца.

Итак, в беседе со мной господин Сумасвами обратился к моему бескорыстному патриотизму и предложил взять подряд на обслуживание конгресса и удовлетворение потребностей иностранных профессоров. После некоторых колебаний, вызванных моей крайней занятостью, я согласился на просьбу высоких инстанций. Таким образом, я сделал еще один шаг на пути накопления положительной кармы и благодеяний для человечества.

Мои обязанности на конгрессе многочисленны и разнообразны. В первую очередь приходится следить за жуликами-официантами, пресекать махинации поставщиков, держать связь с правительством и медицинскими учреждениями — в общем делать так, чтобы, несмотря на все препятствия, честь нашей страны не пострадала².

Находясь в гуще событий, я тем не менее давал волю своей природной любознательности. Должен сказать, что некоторые из профессоров не производили должного впечатления. Порой я слушал глубокомысленные рассуждения какого-нибудь немца об обычаях малайских дикарей и думал: вам бы мой жизненный опыт, профессор! Вас бы кинула жизнь в пасть такому племени! Вы бы сразу забыли о вышивках и циновках, ведь эти дикари куда хитрее нас с вами. Им не заплатишь — сожрут с костями. Заплатишь — ограбят. Им выгодно ходить голенькими, им выгодно, чтобы выжившие из ума старцы писали о них в газетах, а правительство тратило деньги на их просвещение и одежду. На самом деле они все торгуют опиумом, бандитствуют на перевалах и бесстыдно воруют.

И вот, когда профессор Мангучок принялся с трибуны рассказывать о том, что якобы у Гитанского перевала отыскали племя голых лицемеров, я чуть было не сплюнул от отвращения. И должен сказать, что был не одинок.

Еще вчера я заметил в зале заседаний господина Юрия. Господин Юрий — важный работник русского посольства. Мне приходилось с ним встречаться, и мы, полагаю, остались уважающими друг друга джентльменами, несмотря на некоторые разногласия. Следует сказать, что господин Юрий сносно владеет лигонским языком, и, если бы не излишний вес, из-за чего господин Юрий плохо переносит наш тропический климат, я назвал бы его истинным джентльменом, насколько это возможно для человека, не имевшего удачи родиться под властью британской короны.

Я заметил, что господин Юрий не смог скрыть скептического отношения к сообщению о дикарях и даже оглянулся в поисках моральной поддержки. К сожалению, он не заметил моего выразительного взгляда, иначе бы понял, что нашел во мне союзника.

Однако в следующий момент мне пришлось удивиться. Профессор представил майора Тильви Кумтатона, весьма положительного молодого человека, с которым мне приходилось сталкиваться и с которым мы достигли полного взаимопонимания³.

Из краткого и не очень умелого выступления майора я понял, что голые туземцы в самом деле скрываются в ущелье Пруи. Таятся они или нет, все равно они жулики. И стоят лишь одного: чтобы о них немедленно забыть.

К сожалению, ничего подобного не произошло. Профессора загудели, как будто узнали, где лежит клад в миллион фунтов стерлингов. А один английский джентльмен по имени Никольсон тут же потребовал, чтобы конференция в полном составе отправилась в горы поглядеть на вшивых дикарей. И ни один разумный человек не дал ему отпора. Я надеялся, что вся эта пустая история так и закончится, но случилось непредвиденное: профессор Мангучок обратился к сидевшему в зале высокому покровителю конгресса господину министру просвещения и тот неожиданно согласился, чтобы, правда, не все, но три или четыре профессора вылетели в тот район. Мне захотелось крикнуть: что вы делаете! Эти места кишат амебной дизентерией, москитами, змеями и бандитами! Но я промолчал, и моя скромность также попала в общую копилку человеческих ошибок, приведших к трагедии.

Но мне ли, скромному противнику насилия, поднимать голос против решения нашего правительства?

Юрий Сидорович Вспольный

Когда корреспондент ТАСС Геннадий Фроликов узнал о том, что я наряду с профессором Никольсоном, профессором Мангучоком и Анитой Крашевской включен в состав группы, которая отправится к Гитанскому перевалу, он позеленел от зависти. Я утешил его, сказав:

— По крайней мере ты теперь можешь быть совершенно спокоен, что твоя информация была правдивой.

— А как же китайский пилигрим? — спросил он ехидно.

— Китайский пилигрим прошел той дорогой очень давно, — ответил я. — И обещаю, что первым информацию о нашей экспедиции получишь именно ты.

— И на том спасибо. — Потом он спросил: — А может быть, тебе трудно, с твоим весом? Я готов тебя заменить.

— К сожалению, — ответил я, — в нашу группу включили только ученых. Независимо от их научных степеней. Ни одного журналиста с нами не будет. Это решение лигонского правительства, и не нам с тобой его оспаривать.

Полагаю, что я удачно поставил Геннадия на место. Почему-то журналисты полагают, что им всегда должно предоставляться первое место. Нет, не всегда!

Нас провожали на конференции, как будто мы отправлялись к Северному полюсу. Многие завидовали. И я их понимаю. В самом деле, возможно, мы вскоре увидим самое последнее в истории человечества забытое и оторванное племя. Руководство конференции и лично министр просвещения сделали все возможное, чтобы наша поездка была удобной. Транспортный самолет, который должен был доставить нас в окружной центр город Танги, был нагружен всем необходимым. Армия предоставила нам палатки, продовольствие, с нами отправились к тому же военный фельдшер, сутулый молодой человек по имени Фан Кукан, и, что меня удивило, пронырливый директор Матур. На аэродроме, пока мы ждали погрузки в самолет, он подошел ко мне и на правах старого знакомого стал жаловаться на судьбу, бросившую его в дикие горы, и даже намекал на то, что эти дикари — никакие не дикари, а американские хиппи или торговцы опиумом. Я холодно выслушал его ламентации и не стал их комментировать. Я убежден, что майор Кумтатон никак не спутал бы американских хиппи с настоящими дикарями. Директор Матур объявил мне, что он руководит административной группой. Эта группа состояла из него, повара-китайца, имени которого я не запомнил, и нескольких ящиков с продуктами и прохладительными напитками. Полагаю, что директор Матур присоединился к нам потому, что надеялся заработать на этой экспедиции. Иначе его и калачом не заманишь в такие дикие места.

Как сейчас у меня стоит перед глазами сцена нашего отлета в горы, такая мирная и деловая, что невозможно было предположить, к каким событиям она приведет.

Небольшой транспортный самолет жарился посреди летного поля, и мы, пассажиры, не спешили подниматься по железной лесенке в его раскаленное чрево. Мы стояли в тени под козырьком здания аэропорта: смуглый, высокий для лигонца, черноглазый майор Тильви; сухой, желчный, явно недовольный всем (возможно, это просто манера общения) профессор Никольсон; похожий на китайского божка, добродушный профессор Мангучок, одетый по-арктически тепло — в шерстяной костюм, который он берег для торжественных случаев, толстый свитер под пиджаком, ярко надраенные армейские башмаки, на голове шерстяная шапочка, как у лыжника. Анита Крашевская лениво обмахивалась круглым красным опахалом. Я сразу догадался, что она купила его вчера в пагоде. Такие носят монахи. Вряд ли женщине, причем иностранке, следует ходить с таким опахалом. Я подумал, что надо будет ей сказал, об этом, но только очень деликатно. В джинсах и мужской рубашке с расстегнутым воротником она казалась совсем молоденькой. Студенткой. И удивительно — всем было жарко и все были потные, разгоряченные, а она была совершенно свежей, какой-то прохладной, и ее каштановые волосы лежали послушно, пышно, как в осенний день в Варшаве. Чуть в стороне возвышался грузный директор Матур с очень красными губами, как у всех любителей бетеля. Из-под черного пиджака свисали холстинные дхоти, а на голых темных, не очень чистых ногах были сандалии.

Трудно осудить меня за то, что я подошел к Аните спросить, не нужно ли ей чего-нибудь. В конце концов она, во-первых, молодая женщина, ей труднее других. Во-вторых, она представитель социалистического лагеря из дружественной Польской Народной Республики.

Анита с улыбкой сказала мне, что ни в чем не нуждается, и я решил, что при первой же возможности украду у нее опахало, чтобы не начинать ненужных разговоров.

К Тильви подошел пилот. Я решил, что нас приглашают в самолет, но оказалось, что пилот жалуется на перегрузку, и Кумтатону пришлось нас покинуть, чтобы отдать распоряжения. Полеты над горами вообще небезопасны, поэтому известие о перегрузке меня встревожило, однако я не подал виду. Рядом со мной Никольсон и Мангучок негромко, хотя оживленно, спорили о том, что они будут делать по прибытии на место. Я прислушался к этому разговору.

— Приобщение к цивилизации... — с нескрываемым презрением говорил Никольсон. — Что оно может дать вашим подопечным? Вы хотите, чтобы к ним приехал такой торговец, как тамил, что стоит в двух шагах от вас? Чтобы он заразил туземцев сифилисом или оспой?

— И вы полагаете, что лучше дикарям оставаться в первобытном состоянии?

— Я убежден, что в этом их спасение.

— Ваша надежда, коллега, иллюзорна. — Профессор Мангучок сердился, его темные щеки побагровели, но он старался сохранять спокойствие. — Мы никогда не сможем оставить их в том состоянии, в каком они пребывали до нашего появления. О племени уже известно. И если мы их не будем охранять, если мы не поможем им войти в семью современных народов, тогда они, оставленные на произвол судьбы, станут легкой добычей для любого злоумышленника.

— Вы намерены отобрать у них детей и отправить в интернаты?

— Простите, господа, — бесцеремонно вмешался в их беседу Матур. — Господин Никольсон указал на меня, как на тамила и злоумышленника. Я отвечу на это без обиды. Я отвечу так, как вы того и не ожидаете. Потому что вы мыслите по книжкам писателя Жюля Верна. Скажите мне, кому нужна горстка голых туземцев? Рабами в наши дни никто не торгует. Ценностей у этих голых людоедов нет. Даже их земля никого не интересует. Вам еще придется как следует поискать злоумышленника, который согласится угнетать и грабить дикарей. Грабить!

Директор Матур даже фыркнул от негодования.

Никольсон не удостоил Матура ответом, достал трубку и начал набивать ее табаком. Мангучок был куда вежливее.

— Вы ошибаетесь, господин Матур, — сказал он. — Опыт учит нас, что корыстные люди всегда найдут, чем поживиться. Я горячий сторонник строгого контроля над поселением племени. Да, мы должны быть втройне осторожны, потому что переход к новой жизни для небольшого племени может оказаться трагическим. Без государственного контроля он будет трагическим наверняка.

В этот момент к нам вновь подошел пилот и сообщил, что самолет готов к отлету.

Юрий Сидорович Вспольный

К счастью, самолет не задержался на земле, иначе бы мы все изжарились в нем. Он круто поднялся над полем, и в иллюминатор мне были видны ангары и дома вокруг аэродрома, рисовые поля, отделяющие его от города. Когда мы поднялись еще выше, то открылся чудесный вид на невысокие зеленые холмы, увенчанные пагодами, — священный комплекс Нефритового Будды и дальше на неорганизованные, толпящиеся домики окраин и правильные, распланированные еще в колониальные времена, кварталы центра. Море скрывалось в дымке и сливалось с блеклым небом.

Я сел рядом с Тильви Кумтатоном, так как счел нетактичным все время находиться рядом с Анитой Крашевской — такое настойчивое внимание могло быть ложно истолковано моими коллегами.

— Вы теперь живете в Танги? — спросил я майора.

— Нет, в Бавоне.

— И не тянет в столицу? — И тут я понял, что проявляю бестактность. Мне надо было догадаться, что майор в немилости у новых лидеров страны. Бавон — это глухомань, деревня на краю света... Но Тильви и вида не подал, что вопрос ему неприятен.

— Изредка я в ней бываю. Но обычно я занят.

— Вы так и не женились?

— А вы? — улыбнулся майор. — Мы вам можем найти очень хорошую невесту. Из хорошей семьи.

— Ну кто пойдет замуж за такого старого толстяка, как я?

— Вы уважаемый человек, Юрий, — сказал Тильви Кумтатон. — Учитель. Профессор. Вас пригласили на такое важное собрание.

Я знал, что майор очень серьезно, как человек, которому так и не удалось закончить университет, относится к образованию. В Лигоне, как и в других буддийских странах, к образованным людям питают уважение.

— А кого напоминают те люди? — спросил я. — Они тибето-бирманцы?

— Я, конечно, их не разглядывал вблизи. Мы были осторожны. Кожа у них темная, волосы прямые, черные. И плоские лица. А вот глаза большие и светлые. Таких я в наших горах не встречал.

— А скажите, майор, вам не приходила в голову мысль, что они могли мигрировать из Китая или из Тибета? Ведь к северу до самой границы тянутся довольно дикие горы.

— Я думал об этом, — сказал майор. — Но понял, что этого не может быть.

— Почему?

И майор одним логичным ударом разрушил мои надежды на научное открытие.

— Они же голые, — сказал он. — Они не знают одежды.

— И что же?

— Значит, они жители тропического леса.

И я вынужден был согласиться. Не говоря уж о Тибете, где зимы довольно суровы, даже в Южном Китае вы не отыщете племен, которые даже в незапамятные времена обходились без одежды. Зимой там холодно.

Профессор Никольсон, который сидел передо мной рядом с Анитой, достал из своего портфеля большой термос и налил в крышечку кофе. Его редкие седые волосы прилипли к шее. Я подумал, что в таком возрасте следует стричься короче, вообще помнить, что тебе уже семьдесят. Розовая рубашка и длинные седые пряди, прилипшие к шее. Не очень эстетично. Матур сидел по ту сторону прохода. Он извлек из кармана пиджака очень толстую растрепанную записную книжищу, набитую листочками, счетами, записками, и принялся копаться в ней с наслаждением скряги, который пересчитывает свои дублоны. Кожа надутых оливковых щек шевелилась — он жевал бетель.

Я отвернулся к иллюминатору. Внизу пошли предгорья — зеленые лесистые холмы, на крутых склонах которых еще сохранились деревья, давно вырубленные во всех равнинных местах и на склонах, годных для культивации, что ведет, как известно, к эрозии почвы. Из-за этого в долине Кангема большая область стала полупустыней, по которой в сухой период гуляют пыльные бури, а в дожди случаются катастрофические наводнения. Скоро начнутся горы. Нет, еще не те, куда мы летим, а невысокие лесистые горы вокруг Танги, на Фанском плоскогорье, разделенные дикими ущельями. Два года назад здесь со мной и еще двумя присутствующими в самолете людьми — майором и директором Матуром случилось несчастье. Наш самолет сбили контрабандисты, приняв за правительственный патруль. И мы чудом остались живы...

— Ума не приложу, — сказал мне майор Тильви, — как вы будете с этими дикарями общаться?

— А что? — Я с трудом вернулся в сегодняшний день.

— Я жалею, что нашел это племя, — сказал майор и этим отвлек меня от воспоминаний.

— Почему? — не сразу понял я.

— Конечно, я понимаю, наука, приказание правительства. Но у меня собственный командующий округом и ему плевать, простите, на голых дикарей. Я должен был к концу месяца закончить съемку района. А теперь?

— Теперь вы останетесь с нами?

— Вот именно. К тому же вам нужна охрана. Неизвестно, как поведут себя дикари.

— А где ваши солдаты?

— Я приказал им не приближаться к пещерам.

— А вдруг дикари ушли?

— Вряд ли. Я оставил посты на перевале и у выхода из ущелья. А через хребты им, пожалуй, не перебраться... Может, вы управитесь быстрее, чем за неделю?

— Тильви, — сказал я, — к сожалению, я не могу дать вам такого обещания. Факт обнаружения дикого племени — большое событие в мировой науке, и участники конференции намерены специально задержаться в Лигоне, чтобы ознакомиться с первыми результатами наших наблюдений. Вы же интеллигентный человек...

— Но мой командующий округом, — улыбнулся Тильви, — не настолько интеллигентный человек, чтобы понять, как важна для мировой науки дюжина голых дикарей.

— Вот именно! — У директора Матура слишком хороший слух. Оказывается, он подслушивал наш разговор, несмотря на шум моторов. — Мне также совершенно непонятно, что мы там увидим. Увидим жуликов, которые начнут просить у нас бакшиш. Я не представляю, как мне охранять продукты. Ведь растащут.

— Мы не будем останавливаться у самых пещер, — сказал Тильви, обращаясь ко мне и игнорируя директора. — Мы подобрали место у воды, в двух милях от пещеры.

— Правильно, — согласился я.

Но директора Матура слова майора не убедили. Он раскачивал головой, как китайский болванчик, демонстрируя этим неодобрение всей операции. И я снова подумал: а какого черта он с нами увязался? Сидел бы в Лигоне, поил оранжадом делегатов, горя бы не знал.

Директор Матур

Господин Юрий смотрел на меня с подозрением. Мне показалось, что я с моей обычной проницательностью улавливаю в его взгляде вопрос: а зачем вы, господин директор Матур, столь занятый человек, отправляетесь с нами в дикие горы, если не интересуетесь этими дикарями?

Ну что ж, господин Вспольный, ваш невысказанный вопрос справедлив. Давайте, как умные люди и джентльмены, признаем это.

Разумеется, я мог бы ответить господину Юрию, что с детства меня влекут тайны развития человечества, что первобытные народы хранят для меня в себе странные загадки... и это будет неправдой.

Поэтому я вынужден сделать признание, которое мне делать не хотелось, но теперь, когда все уже позади и некоторые обстоятельства, о которых я (о человеческие слабости!) предпочел бы забыть, уже всплыли на поверхность, можно приоткрыть завесу тайны, оставаясь при том честным и чистым человеком. Да, я летел в том самолете, несмотря на то, что не выношу полетов, по причине, не имевшей отношения к голым дикарям.

Вечером того дня, когда на международном конгрессе было объявлено о диких людях, ко мне подошел старший официант и передал мне просьбу моего старого друга, владельца завода прохладительных напитков, господина Сумасвари заглянуть к нему на чашку чая.

Будучи человеком общительным, я всегда с благодарностью принимаю приглашения моих друзей. И на этот раз я поспешил на встречу, рассчитывая провести ее за мирной беседой. Однако мой друг был взволнован. И огорчен. Причина его огорчения заключалась в том, что его близкий друг пропал без вести в районе Гитанского перевала. Узнав, что туда направляется самолет, мой старый приятель умолил меня полететь вместе с профессорами и постараться узнать, не стал ли его друг жертвой голых людоедов⁴.

К счастью, полет до Танги прошел без приключений, и через час мы приземлились на небольшом аэродроме этого тихого горного городка, недавно разрушенного страшным землетрясением. Правда, за два года небольшие дома уже были восстановлены, почти отремонтирована миссионерская церковь. Кое-какие здания еще были в лесах, а на окраине города лежала в развалинах резиденция местного правителя покойного князя Урао Као, где обитала его престарелая мать. Я намеревался нанести ей визит, но не успел, потому что погрузился в дела и заботы.

Анита Крашевская

Город был чудесен. Даже то, что он пострадал от землетрясения, не могло уничтожить его очарования. Поросшие соснами холмы подступали с севера, а на юге плоскогорье, где он расположен, обрывалось уступами к большому небесной синевы озеру, за которым голубыми отрогами поднимались горные хребты.

Здесь, на плоскогорье, весна была не такой раскаленной, сухой и душной, как в долине, с гор дул ветерок, неся по тенистым улицам сухие листья.

Мне очень захотелось побыть здесь одной, чтобы впитать в себя аромат этого затерянного на краю света уголка, и я совершила небольшое моральное преступление — сбежала от милейшего русского Пиквика — Юры Вспольного. Боюсь, ему кажется, что он в меня влюблен. При виде меня он начинает бесконечно говорить, будто опасается, что, как только он замолчит, я исчезну. На конференции он усаживается рядом и просвещает меня по части местных обычаев и древней истории Лигона, бегает за лимонадом и занимает мне очередь в кантине⁵, где мы перекусываем в перерыве между заседаниями. При этом он страшно конфузится и тщательно делает вид, что совершенно мною не увлечен⁶. В самолете он даже пересилил себя и сел от меня отдельно, но я все равно шеей ощущала его нежный близорукий взгляд. Нет, он в самом деле добрый и милый человек, но я несколько устала от его лекций, и, наверно, придется их как-то прервать, стараясь при этом не оскорбить его чувств.

Я узнала от профессора Мангучока, что мы задержимся в Танги до утра, и, пока Юрий был занят научной беседой с Никольсоном, я спустилась по лестнице деревянной гостиницы, обошла поросшую бамбуком груду щебня и кирпичей, которая когда-то была местным отелем, и углубилась в город.

Я прошла мимо базарчика, где женщины из племени синих фанов в красных тюрбанах и широких коротких ультрамариновых юбках торговали мандаринами и яблоками. Я даже купила фунт мандаринов и потом пожалела, что не купила больше. Крутой извилистой улочкой я поднялась к старой, построенной, видно, в начале прошлого века церкви. Само здание при землетрясении устояло, но колокольня рухнула и теперь стояла в лесах — ее восстанавливали. Оттуда, от церкви я полюбовалась видом на озеро. Я даже залезла на леса и оттуда сделала несколько удачных слайдов. Два пожилых каменщика бросили работать, глядели на меня, не говоря ни слова, и вежливо улыбались.

На зеленой аккуратно подстриженной лужайке у церкви, в тени цветущего алыми цветами дерева я увидела мраморное надгробие с именем местного священника или миссионера и относительно недавней датой смерти — позапрошлым годом. Может быть, этот старый англичанин, отец Фредерик, погиб во время землетрясения?

Затем улица привела меня к небольшому буддийскому монастырю, затаившемуся в тени широких крон манговых деревьев. Между ними бродили, что-то разыскивая в траве, небольшие черные свиньи.

Молодой монашек с бритой головой, читавший в тени книгу в кожаном переплете, раскрыл рот, увидав меня, и что-то сказал по-лигонски. Потом долго глядел мне вслед.

Начались сумерки, и я решила, что пора возвращаться. Сумерки здесь короткие, стемнеет быстро, и я могу заплутаться. Я повернула обратно и решила срезать путь, пройдя по узкой улочке между небольших деревянных домов. На открытых верандах сидели люди в свитерах и вязаных шапочках — видно, для них этот парной вечер казался прохладным. Они пили чай или ужинали. Некоторые мне улыбались и что-то говорили вслед. Но не зло, а так, как глядят на проходящую мимо пушистую кошку.

Улочка уперлась в парк. Может, это был ботанический сад, потому что перед некоторыми деревьями стояли палки с прибитыми названиями по-лигонски и на латыни. Дорожки вились между деревьев и кущ кустарника. Темнело.

Я ускорила шаг. Здесь было очень тихо. Даже птицы замолчали. Вообще-то я не трусиха и мне приходилось попадать в разные переделки, но в той вечерней тишине была какая-то зловещая загадочность, будто природа ждала чего-то.

И тут я услышала тихие голоса.

Если бы те люди говорили хоть чуть погромче, я бы обязательно подбежала к ним и спросила дорогу к гостинице. Но именно потому, что они говорили тихо, не как влюбленные, боящиеся спугнуть тишину, а как люди, обсуждающие что-то плохое, я испугалась и остановилась.

Прямо передо мной, скрытые большим кустом, стояли два человека. Одного я сразу узнала. Это был грузный, вечно жующий бетель снабженец нашей экспедиции. По крайней мере так я поняла его функцию в нашей группе. Кажется, его звали Матур. Я не слышала, о чем они говорят, да и не интересовалась этим. Но идти дальше я не могла, а вернуться обратно тоже боялась. Так что остановилась и ждала, когда они расстанутся.

За это время я смогла разглядеть второго собеседника. Он был невысок ростом, очень худ и оттого подвижен. Маленькие люди обычно подвижнее больших. Я даже успела, помню, подумать, что это общее правило в живом мире. Слон редко бегает. Райская птичка или мышь-полевка всегда в движении. Чтобы прокормить свой маленький организм, у которого нет никаких запасов на случай голода, они вынуждены носиться как угорелые и беспрестанно жрать. Разумеется, к людям это относится лишь в условной степени. Но Наполеоны и Сталины не бывают громоздкими.

Несколько злых комаров выследили меня и стали бросаться на меня со всех сторон, как собаки на медведя. За что они так меня возненавидели? Я даже не смела их прихлопнуть, а бесшумно помахивала ладонями, чем вызывала лишь дополнительную злобу в кровососах. Ну скорее же, умоляла я Матура. Пора ужинать.

Собеседник Матура был главнее. Это было видно по поведению нашего хозяйственника. Его грузное тело все время совершало плавные подобострастные движения, стараясь согнуться в ответ на каждую фразу маленького человека. Маленький человек был одет в европейский костюм и держался прямо, будто помнил об армейской выправке.

И тут мы оба с Матуром испугались. Маленький человек вдруг вытащил из кармана неизвестно как там помещавшийся довольно крупный пистолет. Мы с Матуром решили, что он сейчас начнет стрелять. Матур даже отпрыгнул в сторону и поднес к лицу пухлые лапы.

— Да не бойтесь же! — повысил голос маленький человек. Он говорил по-английски. И тут же снова перешел на лигонский. Матур растерянно улыбнулся и ответил ему длинной тирадой, почти беззвучно. Я поняла, что он уверяет собеседника, что ничуть не испугался.

Маленький человек протянул пистолет Матуру, и тот начал отчаянно трясти головой, отказываясь от такого подарка. Но в конце концов вынужден был согласиться. Он принялся засовывать пистолет поочередно во все карманы пиджака, и пистолет никак не хотел подчиняться ему. И тут маленький человек повернулся и быстро пошел в мою сторону. Я присела за куст и замерла, сжавшись в комок. Он прошел в двух шагах от меня, и ему стоило лишь повернуть голову, чтобы увидеть прекрасную польскую даму в невероятной позе и понять, что дама выслеживала его в безлюдном парке. Что бы он сделал, трудно предположить, но я решила, что у него был запасной пистолет именно на случай такой встречи.

Я просидела, скорчившись, за кустом минут пять. За это время комары сожрали меня до костей, а я была вынуждена терпеть. Я старалась призвать на помощь благородные исторические ассоциации, уверяя себя, что Жанне д'Арк было куда хуже, но на исходе пятой минуты поняла, что с готовностью поменялась бы местами с французской героиней. Но как назло все эти пять минут господин Матур переминался с ноги на ногу по другую сторону куста, ворчал себя под нос, чавкал и переживал. Видно, комары его не трогали. Наконец он тяжело вздохнул и побрел, поскрипывая подошвами, прочь. Я сосчитала до ста и после этого с наслаждением прихлопнула самого наглого комара. Ладонь сразу стала мокрой от крови.

Потом я пошла за ним следом, стараясь его не догнать. Мне почему-то казалось, что господин Матур боится пистолета, врученного ему, больше, чем я. Идет сейчас и думает, не кинуть ли его в кусты. А кинуть тоже страшно. Попадаться на глаза Матуру мне не хотелось. Еще стрельнет с перепугу.

Юрий Сидорович Вспольный

Разумеется, в тот момент, да и позже, я не подозревал, что директор Матур встречался с кем-то в вечернем парке и напугал очаровательную Аниту. Не знал я и о том, что у него есть пистолет. Для меня, как и для всех остальных, наша поездка оставалась чисто научным предприятием, которое могло сулить любопытные открытия и даже приключения, но никаких опасностей. Тем более что нас опекала лигонская армия в лице Тильви Кумтатона.

На следующее утро мы ждали вертолета с оживленным нетерпением. После обильного, сытного завтрака нас отвезли на летное поле на армейских джипах. Утро было легким, свежим, крутые горы со всех сторон ограничивали видимость, и я с нетерпением глядел на север, где находится долина реки Пруи. Правда, я должен сказать, что Матур показался мне удрученным и осунувшимся, что я объяснил для себя его боязнью летать на самолетах и вертолетах.

Из событий, достойных упоминания, я бы назвал лишь одно.

К вертолету майор Тильви принес отпечатанные фотографии. Оказывается, его заместитель лейтенант Мутаран сделал их за два дня до того и прислал с пилотом вертолета. Разумеется, мы с интересом ознакомились с этими фотодокументами. Фотографии, к сожалению, были любительскими, большей частью нечеткими. На первой был виден широкий, высотой метра в два и шириной метров в пять, вход в пещеру, над которым нависала козырьком скала. Масштаб легко угадывался, так как возле входа, не подозревая о том, что за ними наблюдают, стояли два дикаря. Совершенно обнаженные. Один из них держал в руке копье с привязанным к нему наконечником, второй был безоружен. Куда более интересной мне показалась вторая фотография. Лейтенанту удалось подстеречь дикаря, когда он приблизился к зарослям, и потому было видно его напряженное, суровое лицо, лицо охотника и воина. Длинные вьющиеся космы обрамляли его скулы, маленькие глаза из-под нависших надбровных дуг смотрели холодно и жестоко. Должен признаться, что нечто схожее с неожиданным порывом холодного ветра пробежало по моей спине. Лучше с таким дикарем не сталкиваться на узкой лесной тропинке.

Еще больше меня заинтриговала третья фотография. На ней лейтенанту удалось запечатлеть жилистого старика, облысевшего и согбенного, который сидел на корточках перед пещерой, поставив вертикально на землю палочку и вращая ее между ладоней. Я не сразу догадался, что старик добывал огонь. Вернее всего, он был хранителем традиций племени, может, даже первобытным жрецом, чье умение возжечь огонь ставило его над прочими. Рядом со стариком стояла молодая женщина. Когда я разглядывал ее, я услышал сзади чмоканье. Оказалось, что лукавец Матур заглядывает мне через плечо. И его взгляд также задержался на дикарке. Женщина была молода, полногруда, и, если бы не примитивное выражение лица и не низкий лоб, она могла бы показаться красавицей.

— А говорят, что голые, — произнес Матур.

Я понял, что он имеет в виду — на бедрах дикарки была короткая юбочка из стеблей тростника.

— Вы неправы, — сказал я Матуру. — Это естественная женская стыдливость.

— Жалко, что она все-таки не совсем дикая, — нагло возразил Матур, но я не стал ввязываться в спор, а передал фотографии подошедшему профессору Никольсону, который вцепился в них, как умирающий от жажды в стакан с водой. Они тут же вступили в отчаянный спор с профессором Мангучоком, и спор их концентрировался вокруг антропологических проблем, в которых я не весьма компетентен.

Вертолет, как объяснил мне Тильви, был десантным, поэтому мы смогли в нем свободно разместиться, хватило места и для нашего оборудования и запасов продовольствия, тщательно проверенного и пересчитанного Матуром. Сам перелет к месту нашего лагеря занял почти два часа, в ходе которых я имел беседу с Анитой Крашевской, которая обменялась со мной впечатлениями о городе Танги, произведшем на нее благоприятное впечатление своим климатом и растительностью. Я же, со своей стороны, в силу того, что уже бывал в этих краях, смог рассказать моей польской коллеге об этническом составе окружающих гор, а также об истории города и роли его населения в национально-освободительном движении. К тому же я напомнил пани Крашевской, что во время второй мировой войны в этих местах шли упорные бои между английскими войсками и девятнадцатой японской армией генерала Ямаситы, а также о разгроме японских войск летом 1945 года.

— До сих пор, — сказал я, — в джунглях иногда можно встретить остатки дотов и блиндажей, ибо сопротивление японских солдат, отрезанных от моря, было отчаянным и даже известие о капитуляции Японии не завершило боев. Эта земля, эти тихие на вид горы буквально залиты кровью, — закончил я.

Тут вертолет медленно пошел на посадку, как бы разыскивая ту точку в море лесистых отрогов, где можно приземлиться. Я отдал должное искусству лигонского пилота, который не только отыскал лужайку в этом зеленом море, но и смог посадить машину точно посреди нее.

Здесь, на высоте тысячи шестисот метров над уровнем моря (эти данные я почерпнул из географического атласа еще до отлета), было свежо. Наверное, градусов двадцать, не более. Ветер был северным, очевидно, несколько более прохладным, чем в Танги. Ночью, подумал я, здесь бывает совсем прохладно. Надо обладать большим генетическим опытом и привычкой к лишениям, чтобы проводить жизнь в раздетом состоянии в этих местах.

Шум лопастей вертолета стих, наступила тишина. Я подумал, что наша активность — полеты, походы и так далее — должны неизбежно привлечь внимание дикарей и они в любой момент могут сняться со своей стоянки и затаиться в лабиринте горных долин.

Лейтенант Мутаран, командовавший отрядом в отсутствие Тильви Кумтатона, оказался совсем юным офицером, только что из училища. Он подбежал к вертолету и вытянулся, докладывая Тильви Кумтатону. В то же время он не сводил с нас взгляда. Наверное, он впервые в жизни видел такое собрание солидных ученых. Три солдата стояли в отдалении, и, когда мы выгрузились, они принялись таскать ящики и мешки, привезенные нами. Директор Матур остался возле вертолета, чтобы следить за выгрузкой.

Лейтенант провел нас в палатку, которая стояла над высоким обрывом к реке Пруи, в тени высоких сосен. Их иглы усеивали землю густым слоем, и я непроизвольно оглянулся в поисках грибов — я заядлый грибник, и иногда мне снится, как я выхожу в подмосковный лес и вижу колонии боровиков или красные шляпки подосиновиков. Здесь же грибы совершенно незнакомые, и никто их не собирает. Трудно было поверить, что мы находимся в нескольких тысячах километров от дома, в отрогах Гималаев, неподалеку от экватора. Уж очень свежим был воздух и уж очень по-родному шумели сосны.

В большой палатке был накрыт длинный стол — солдаты приготовили для нас чай со сгущенным молоком и с бисквитами, и мы искренне отдали должное их гостеприимству.

Лейтенант любезно объяснил нам, что от палатки до пещеры немногим более двух миль (три километра), так как ближе располагаться к первобытным людям они не решились из опасения, что последние могут испугаться. Лейтенант говорил, поглядывая на своего командира, как отличник, хорошо затвердивший домашнее задание.

Профессор Никольсон, хотя и был старшим среди нас, настаивал на том, чтобы немедленно отправиться к пещерам. Мне было удивительно наблюдать за этим сухим и весьма немолодым джентльменом. Полевая обстановка его буквально преобразила. Я только сейчас пригляделся к его одежде. В Танги он успел переодеться и теперь выступал в шортах и армейской рубахе защитного цвета, а на ногах его были альпийские ботинки и светлые гетры. Профессор на боевой тропе!

Однако Тильви Кумтатон воспротивился немедленному выходу в горы. Время подходило к полудню, и, по наблюдениям военных, в это время мужчины еще находятся на охоте, а женщины занимаются собирательством. Лишь в три часа пополудни они возвращаются в пещеру. Тогда мы сможем поглядеть на первобытных людей вблизи.

Мы вышли через час. К счастью, было нежарко и сухо. Тем не менее путь оказался не таким уж и легким. Грешным делом я даже внутренне укорял Тильви и его сотрудников в том, что они не подбросили нас поближе к стоянке первобытных людей на вертолете, хотя понимал, что такой перелет нарушил бы скрытность нашего приближения. Разумеется, никаких тропинок не было, и приходилось перебираться через корни, обходить заросли кустарников, карабкаться по каменным осыпям, остерегаясь змей или случайного хищника. И главное, выслушивать стенания директора Матура, который зачем-то увязался с нами и теперь стенал, полагая, что живыми нам до пещеры не добраться. Я даже счел необходимым сделать замечание Матуру, суть которого сводилась к тому, что мое телосложение так же, как и его, не приспособлено для хождения по горам, тем не менее я не жалуюсь, ибо сам выбрал себе такую долю.

Обливаясь потом и задыхаясь, я старался не отставать от остальных и держался несколько в стороне от Аниты Крашевской, которая подобно горной серне, легко преодолевала все препятствия, словно гуляла по дорожке парка. Мне не хотелось, чтобы мой потный, раскрасневшийся и взлохмаченный образ запечатлелся в ее сознании.

Наш подход завершился неожиданно, в тот момент, когда я понял, что сейчас упаду и больше не встану.

Шедший впереди солдат поднял руку, сделав нам знак остановиться, и выглянул вперед, раздвинув кущу бамбука. Через минуту он показался вновь, и мы вслед за ним вышли на невысокий обрыв. По другую сторону ущелья ниже нас находился вход в пещеру, которая была видна как на ладони.

До пещеры было примерно двести метров, и, так как мы все были снабжены биноклями, Анита Крашевская и Тильви Кумтатон принесли с собой кинокамеры, а солдаты, шедшие сзади, циновки для того, чтобы нам не сидеть на земле, то условия для наблюдения были прекрасными.

Мы расселись вдоль края обрыва, стараясь не шевелиться, чтобы колебание стеблей бамбука не выдало нашего присутствия. Комаров не было. Солнце стояло над самыми головами, но не жгло. Пели птицы. Было очень приятно.

Площадка перед пещерой, вытоптанная и неопрятная от палок, камней, сучьев и прочих мелких предметов естественного происхождения, валявшихся на ней, была пуста. Если первобытные люди и вернулись с охоты, то они удалились в пещеру для отдыха и усвоения пищи.

Я смотрел на эту площадку и думал, что вот сейчас усталый после долгого дня охоты там появится первобытный человек, которому в ближайшем будущем мы отыщем какое-нибудь более ученое название. Его мир — это долина мало кому известной за пределами округа реки Пруи. Горы — предел известного мира. И он, и его прадеды, и пращуры обитали в этих или схожих местах, насколько тянется вглубь их коллективная память. И хозяева в этом мире они — Люди. А с другой стороны, это не так. Потому что люди — это Человечество, это миллиарды подобных существ, которые связаны между собой видимыми и невидимыми нитями общности. Вот мы здесь, на обрыве, с биноклями и камерами в руках, пришли подивиться на потерянных братьев наших, потому что существование вне человечества нам мыслится как ненормальное, достойное удивления и изучения. И какая пропасть пролегла сейчас между нами! Пропасть взаимного незнания, непонимания, могущая привести к трагедии...

— Интересно, — прошептала рядом со мной Анита Крашевская, которая удобно устроилась на циновке и разглядывала в бинокль вход в пещеру. — Они утром ушли из пещеры и, наверное, рассказывали друг другу анекдоты или ссорились из-за плохо поджаренной яичницы. А мы на них смотрим, как на муравьев.

— Вы неправы, Анита, — ответил я, удивляясь тому, как схоже и в то же время несхоже мы с ней только что размышляли. — Они вряд ли умеют жарить яичницу. К тому же наверняка не знают анекдотов. Их слишком мало.

Анита промолчала, и я не понял, осознала ли она, что я шучу, или нет. Поэтому я счел нужным добавить:

— Как вы понимаете, это шутка.

— Понимаю, — сказала Анита.

Я с такими подробностями описываю минуты, в течение которых ничего не происходило, по той причине, что субъективно они тянулись подобно долгим часам.

— Странно, — услышал я негромкий голос профессора Мангучока. Это слово он произнес по-лигонски, и потому только я его понял.

— Что вас удивило, профессор? — спросил я тихо.

— Неужели, — продолжал Мангучок по-английски, — у них на стойбище совсем нет детей?

— В этом нет ничего удивительного, — послышался сварливый и слишком громкий голос профессора Никольсона. — Они вырождаются. Я убежден, что мы увидим целый ряд генетических уродств — следствие инбридинга.

— Судя по фотографиям, этого не происходит.

— Мы видели лишь три особи, а их, по словам наших военных друзей, более дюжины.

— Торгуют они детьми, вот что, — нетактично вмешался в разговор директор Матур. — Продают за перевалом. Потому что это типичные работорговцы.

— Какие у вас основания нести подобную чепуху? — возмутился профессор Никольсон.

— Вместо того, чтобы сидеть в чаще, где нас может ужалить любая змея, — проворчал Матур, — надо было совершить налет на их пещеру. Там у них и одежда, и деньги, и ручное стрелковое оружие. — Голос его звучал настолько убежденно, что, когда в тот момент из леса на площадку настороженно, словно чувствуя недоброе, вышел один из охотников, мне в первое мгновение показалось, что у него в руке не дротик, а автомат.

Появление первобытного человека немедленно прервало все разговоры. Над обрывом наступила мертвая тишина. И щелчок магнитофона, который включил профессор Никольсон, хотя вряд ли на таком расстоянии можно было бы разобрать хоть слово, показался мне выстрелом.

Дикарь оглянулся. Прислушался. Я затаил дыхание. И уверен, что моему примеру последовали все остальные.

Видно, он решил, что опасности нет. Он издал короткий отрывистый звук, схожий с лаем собаки. И почти мгновенно в отверстии пещеры показался старик, тот самый первобытный жрец с фотографии, который умел с помощью палочки разводить огонь. Охотник снял с плеча привязанную лианой крупную рыбину, которую я раньше почему-то не заметил, и кинул ее старику. Старик подхватил рыбину на лету и даже покачнулся, потому что она весила, наверное, не меньше трех килограммов. Старик понюхал рыбину, его лицо озарила робкая улыбка, и я понял, что этот жрец — не глава племени. Да, его искусство добывать огонь может показаться волшебным необразованным и темным соплеменникам, но в то же время основным критерием полезности в этом маленьком обществе остается умение добывать пищу, в котором старик ограничен. Мне хотелось поделиться своим наблюдением с кем-либо из антропологов, и я даже обратился к Аните, но она, заметив мое нечаянное движение, приложила палец к губам, останавливая готовую сорваться с моих уст фразу.

Старик исчез в пещере, а охотник присел на корточки и, положив дротик на истоптанную площадку, подобрал острый камень. Оглядел его и начал что-то чертить на земле. Мне представилось, как под неумелой еще рукой охотника рождается грубый силуэт оленя или быка, которого он сегодня увидел в чаще, но не посмел на него напасть. Может, он сейчас проткнет стрелой этот силуэт в надежде на то, что в следующий раз охота будет удачнее.

Тут из зарослей появились две молодые женщины. Они несли охапки зелени. Я сразу мысленно прокомментировал то, что увидел, а именно: зарождение сельского хозяйства и медицины. Собирательство диких злаков и съедобных трав предшествовало началу сельского хозяйства.

В одной из женщин я угадал пышноволосую красавицу в травяной юбочке, которую видел на фотографии. Ее дикая первобытная красота, детали которой не просматривались с нашей позиции, чем-то взволновала меня, цивилизованного жителя городов. Какой контраст она представляла изысканной красоте Аниты Крашевской!

Увидев женщин, охотник поднял голову, но не встал, чтобы им помочь. Впрочем, вряд ли можно было ожидать галантности от дикаря.

Старик вышел из пещеры с двумя палочками в руках. За ним последовала пожилая женщина, которую мы раньше не видели. Она тащила охапку сухих веточек и щепы, которую сложила на открытом месте. Остальные с интересом наблюдали за тем, как старик составил две палочки вместе, уперев конец одной в кучку растопки, а вторую, потоньше, начал крутить между ладонями, стараясь трением вызвать огонь.

Крутил он долго, несколько минут. У меня затекла нога, и я переменил позу. Анита не отрывалась от бинокля. Никольсон склонился к своему магнитофону, хотя я совершенно не понимаю, что тот мог уловить. За то время, пока старик, обливаясь потом, трудился, из леса вышли еще три охотника разного возраста. Один из них тащил за задние ноги зайца, двое других вернулись с пустыми руками. По тому, как открывались и закрывались рты присутствовавших, я мог догадаться, что они давали советы старику. И тут меня осенило!

Мы же присутствуем при великом моменте в истории человечества! Мы видим, как люди учатся добывать огонь! Явно старик не был мастером по этой части. Свидетельством тому было раздражение, с которым первый охотник оттолкнул его, отобрал палочки и стал крутить их сам. Старик обиженно поднялся и отошел к входу в пещеру, откуда он смотрел, как продолжается процесс добывания огня.

Я оглянулся, чтобы убедиться, что этот удивительный момент снимается на пленку. К счастью, Тильви Кумтатон понял важность момента и непрерывно снимал кинокамерой добывание огня.

Наконец из-под палочки появился легкий белый дымок, что вызвало взрыв оживления у дикарей. С непосредственностью каменного века они начали прыгать вокруг дыма, вознося хвалу своим первобытным духам.

Однако тут случилось непредвиденное. Первый охотник, еще с минуту покрутив палочки и убедившись, что, кроме дыма, он ничего не получит, вдруг вскочил, сломал палочки о колено и гневно зашвырнул их далеко в кусты.

Женщины всплеснули руками, а старик начал раскачиваться, демонстрируя крайнюю степень расстройства.

— Неудача, — услышал я голос Никольсона.

— Притворяются, — поправил его неугомонный Матур.

Тут уж я не выдержал.

— Зачем им притворяться? — зашипел я. — Неужели вы думаете, что они знают о нашем присутствии и совершают эти действия специально для нас?

— Все может быть, — отмахнулся Матур.

На этом нам пришлось завершить первую встречу с дикарями, так как неожиданно с гор свалилась туча и начался дождь, который становился все сильнее. Дикари поспешно убрались в пещеру, а Тильви Кумтатон, сделав строгий выговор солдатам, которые не догадались захватить с собой зонты или пластик, чтобы оградить гостей от шалостей природы, предложил нам срочно вернуться в лагерь, что мы и сделали. Путешествие назад было нелегким, но так как мы шли под горку, то добрались до палаток быстрее, чем шли к пещере. К тому же нас подгоняли острые и сильные струи дождя.

К счастью, оставшиеся в лагере солдаты расставили к тому времени привезенные нами палатки, чтобы мы могли переодеться и обсохнуть. Я же так устал и переволновался, что улегся на надувной матрас и неожиданно для себя уснул, отказавшись от обеда. И проспал до вечера.

Профессор Никольсон

Я был настроен пессимистично и не скрывал своего настроения. Исторический опыт свидетельствует о том, что подобные небольшие, оторванные от человечества группки людей оказываются беззащитными перед лицом всемирной цивилизации. Если они не вымрут в первые же месяцы от оспы или гриппа, даже элементарный насморк может оказаться для них смертельным. Целые народы, отколовшиеся от цивилизации, погибали. Если были уничтожены многочисленные тасманийцы, если мы можем проследить горькую судьбу лесных племен Южной Америки или Филиппин, то лигонский уникум — исторический нонсенс — исчезнет с лица земли мгновенно, как мотылек-однодневка. И что бы ни делали охваченные научным энтузиазмом наши лигонские коллеги, какие бы грозные бумаги ни подписывало правительство этой страны, максимум, что они дадут, — годовую отсрочку гибели микроскопического социума. К ним все равно проберутся туристы, проникнут торговцы опиумом или появится владелец какого-нибудь ярмарочного зоопарка. И снова повторится печальная и уже известная картинка. Последний представитель народца будет кривляться в голом виде в балагане под яркой вывеской «Обнаженный дикарь. Чрезвычайно опасен! Женщинам вход воспрещен». Было это, все было...

Мой коллега Мангучок, милейший человек, которого я помню еще по Оксфорду, где он был моим аспирантом, надувал свои и без того круглые щеки и утверждал, что именно в Лигоне эти бедняги обретут счастье. По-моему, ему свойственно заблуждение, характерное для наших бывших колониальных народов. Он распространяет собственную судьбу на судьбы малых племен. Однако забывает при этом, что антагонистами лигонцев либо индусов выступали англичане — могучая цивилизованная империя, которая не только брала у колоний, но и немало давала им. Сегодня лигонское правительство заботится о том, чтобы дать образование десяткам тысяч молодых людей, забывая, что избытком адвокатов не создает рабочих мест и в результате лишь плодит недовольство.

Удивительно, как освободившаяся нация обретает право решать судьбы своих младших братьев, не решив еще толком своей судьбы. Если раньше, лет сто назад, в подобном случае из Лигона приезжал прыщавый и измученный амебной дизентерией двадцатилетний мистер Джонс в сопровождении иссохшего от скуки и сознания собственного величия англиканского миссионера, то теперь можно ожидать, что армейского майора сменит чиновник из Танги в сопровождении буддийского наставника. А результат будет тем же. Плачевным.

— Что вы говорите, профессор? — спросил Мангучок.

Я задумался и начал бормотать вслух — непростительная черта для ученого, но простительная для старого склеротика, каковым я, к сожалению, становлюсь.

Уже подкрался вечер, и стало прохладно. Я люблю свежий воздух и морской ветер. Польская молодая леди с видом послушной ученицы что-то писала в блокноте. Она уже готовилась выступать с докладами на партийных собраниях в своем родном университете, а может, строчила статью для популярного журнала. Какое несчастье эти популярные журналы! Скольких способных молодых ученых они развратили легким куском хлеба! Из палатки доносился храп русского толстяка. Я с ужасом подумал, что вынужден буду делить с ним палатку и не смогу толком выспаться. Видно, становлюсь стар для экспедиций. Я уже с тоской думал о ванной в гостинице Танги. Эту экспедицию надо было завершать. Все равно настоящих полевых исследований мы провести не сможем. Для этого нужны месяцы работы, жизни среди дикарей. Мы выступаем здесь в роли зевак, пришедших поглядеть на аутодафе. Жизнь осужденного нам все равно не откроется. Оставить дикарей в покое — вот единственное спасение. Забыть. В конце концов, их система верований повторяет те, что сложились в этих местах тысячи лет назад, уровень их материальной культуры настолько низок и банален, что можно изучать его на Филиппинах или в Малайе. Ничего нового... Но мое мнение не будет принято во внимание.

Я направился к реке, которая невнятно шумела внизу. Мне хотелось побыть одному. Я вдруг понял, что давно и сильно устал. Я езжу по этим конгрессам, летаю в самолетах и сижу в президиумах не потому, что мне этого хочется, а потому, что не знаю иного занятия, не могу отказать инерции, цепляюсь за видимость жизни, которая давно уже кончилась. Я в какой-то степени такой же оторванный от мира дикарь, как и жалкие обитатели пещеры.

Не знаю, сколько я прошел, но мне пришлось остановиться, потому что путь мне преградили густые заросли бамбука. Несколько секунд я простоял, тупо глядя на стену зеленых ветвей, на чуть колышащиеся под вечерним ветерком узкие листья, не совсем соображая, что я делаю и почему здесь стою. И тут я понял, что в кустах кто-то есть. Я пригляделся. Темное человеческое тело мелькнуло в полутьме и растворилось среди ветвей. Я понял, что не только мы изучаем дикарей, но и дикари проявляют желание изучить нас.

Я повернулся и, спотыкаясь о корни, поспешил обратно. Я не оборачивался и старался не думать о том, что в спину мне может вонзиться дротик.

Анита Крашевская

Я проснулась рано, в начале рассвета. Оглушительно, словно палкой по висящей на веревке простыне, прохлопала крыльями какая-то ночная птица.

Я спала в палатке одна — больше женщин в нашем лагере не было. Я стала думать о том, что дома лежит неоконченная работа, которую надо кончить, и обязательно через месяц, потом почему-то представила себе, что мама сейчас уже встала и гремит на кухне посудой. Сейчас зашумит кофемолка... Где я? Тут закашлял кто-то совсем рядом. Я удивилась и вернулась сюда, в лигонские горы. А ведь этим дикарям, если они знают, что мы прилетели, ничего не стоит пройти две мили и залезть в палатку. Сейчас откинется полог и там покажется злобная физиономия. Странно, подумала я, не отрывая взгляда от полога, почему-то никогда мне еще в моих экспедициях не приходила в голову такая мысль. Неужели нервы расшатались? Или в этих дикарях была особая враждебность, особая дикость, которую чувствуешь кожей и которую нельзя объяснить. Как будто эти дикари были первобытнее, чем возможно для человека, будто они пришли откуда-то из такого далекого прошлого, когда человека еще и быть не могло...

Больше вот так лежать и ждать не было сил. Я поднялась и, стараясь не сделать ни одного лишнего движения, оделась и подползла к выходу.

Белыми полотнищами туман тянулся по лагерю, поднимаясь снизу от реки. Лес казался черной стеной, непроницаемой и непроходимой. Никаких дикарей в лагере не было. Кашлял, оказывается, солдат, который дремал, сидя у почти потухшего костра. Странный дребезжащий звук привлек мое внимание. Я с минуту прислушивалась к нему и только потом сообразила, что он доносился от палатки, где спали Никольсон и Вспольный. Кто-то из них храпел. И тут же я поняла, кто, так как Никольсон, завернувшись в одеяло, спал у костра. Сбежал, бедный профессор. Это мирное зрелище сразу разогнало все мои рассветные сумеречные страхи. В конце концов ничего страшного и не могло произойти. Мы на три дня вылетели в горы для того, чтобы поглядеть на первобытное племя. Живем мы под охраной красивого майора. Еще дней через пять я уже буду во Вроцлаве, поднимусь на третий этаж старого дома на улице Мернича, и мой пес Доцент ахнет за дверью, угадав на лестнице мои шаги.

Я присела на корточки у входа в палатку, раздумывая, вернуться ли досыпать или зажечь фонарь и приняться за статью для «Дооколо свята» — я обещала им очерк еще полгода назад, но никак не могла найти времени, да и не было ничего достаточно увлекательного и сенсационного.

Пока я рассуждала, полог палатки, что стояла ближе других к лесу, шевельнулся. Ага, подумала я, еще один встревоженный антрополог. Но это был не антрополог. На поляну выполз директор Матур. Настроение у меня — реакция на испуг и печальные мысли — было озорное. Мне вдруг захотелось окликнуть его и спросить, не одолжит ли он мне пистолет поохотиться на слонов.

Матур оглянулся. Прислушался. Вид у него был настороженный и в то же время настолько перепуганный, что я решила: не стоит добавлять ему тревог. Меня он не заметил — я сидела неподвижно. На полусогнутых ногах он направился к лесу. Я подумала: он отправляется в кусты по нужде и при этом жутко боится змей и тигров.

Зашуршали листья бамбука. Солдат проснулся было, взглянул в ту сторону и ничего, конечно, не увидел. Я собралась уже вернуться в палатку, но тут увидела еще одного бодрствующего. Им оказался майор Кумтатон. Армейские палатки стояли по другую сторону поляны, и я увидела майора, когда он уже подошел к костру.

Майор дотронулся до плеча солдата и, когда тот вскочил, остановил его жестом, спросил что-то шепотом по-лигонски. Солдат отрицательно покачал головой. Майор отошел от костра и секунду-две стоял, задумавшись. Потом вдруг направился к той палатке, в которой жил Матур, откинул полог, заглянул внутрь. Ага, подумала я, значит, он что-то подозревает. Майор вернулся к солдату, они тихо поговорили, и майор отправился к лесу, а солдат, будто и не дремал, начал расхаживать вокруг костра, оглядывая палатки. Я поняла, что он сейчас увидит меня и тоже в чем-нибудь заподозрит. Так что я тихонько заползла обратно и легла. Я не стала зажигать фонарь и писать статью. И не спала. Меня мучила одна мысль: ведь как только я догадалась, что майор отправляется в лес за Матуром, мне надо было остановить его и предупредить, что у Матура есть пистолет. Ведь майор об этом не знает.

Я лежала и ждала чего-то. Наверное, полчаса. Никто не возвращался. Я слушала, как постепенно просыпается лес, как запела первая птица, как начало светлеть и стенка палатки стала голубой. Наконец я поднялась снова, подошла к солдату и постаралась втолковать ему, что ищу лейтенанта. Он разбудил лейтенанта, и я сказала лейтенанту, что у Матура есть пистолет. Лейтенант не сразу понял, в чем дело, он ведь не видел, как уходил Кумтатон. Но когда понял, то принялся быстро, но многословно обсуждать этот вопрос с часовым. Обо мне они забыли. Минут через десять лейтенант и поднятый им солдат ушли в лес в ту сторону, где скрылся Кумтатон. А я достала книжку и села на пороге палатки, стараясь читать и надеясь, что скоро проснется повар и сварит кофе.

Майор Тильви Кумтатон

Разумеется, я не думал, что мой рапорт вызовет такую лавину событий. Находясь в лесу, я не читал газет и о конференции в Лигоне тоже не знал. Может, если бы знал и связал эти события вместе, то не спешил бы с рапортом. В конце концов эти дикари жили в лесу тысячу лет и прожили бы без мирового внимания еще два дня. Но, когда я спохватился, было поздно. Губернатор сообщил обо всем в столицу, оттуда затребовали меня, и вот я оказался на трибуне конференции и выглядел довольно глупо.

Решение направить профессоров в горы не было таким уж неожиданным, как подумали сами профессора. Еще до того, как я вышел к микрофону, меня остановил министр просвещения и стал говорить о важности международного престижа для нашего небольшого государства. Оказалось, идея свозить ученых к пещере уже родилась к тому времени в мозгу министра. Дальше надо было только подтолкнуть ученых к тому, чтобы они сами до этого додумались. Ученым всегда нужно оставлять инициативу.

Из небольшой, но разномастной компании, что отправилась с нами в горы, я знал раньше двоих — русского культурного советника Вспольного, неплохого человека, который удосужился выучить наш язык. Вторым оказался директор Матур, который в прошлом доставил мне немало неприятностей. К сожалению, я поздно узнал о том, что он заведует хозяйством в нашей экспедиции, а когда пытался заявить в Лигоне, что обойдусь без него, мне указали, что кормление ученых в мою компетенцию не входит.

В Танги я послал следить за ним одного человека, которому удалось узнать, что Матур ходил на встречу с неким Фан Махоном, местным тангийским контрабандистом и бывшим бандитом, который отбыл свой срок за перевозку опиума, вышел из тюрьмы и вроде бы зажил мирно и спокойно. Но у местной полиции были основания полагать, что Фан Махон мог быть связан с рубиновыми копями.

Я старался не обращать на Матура явного внимания, но все равно время от времени ловил на себе его скользящий заячий взгляд. И я был убежден, что у Матура есть тайная причина оказаться в ущелье Пруи. Я ждал, когда он себя выдаст. Он не мог себя не выдать...

Я проснулся на рассвете от неприятного предчувствия. В лагере было тихо. Только монотонно похрапывал Вспольный. Я выглянул из палатки. Часовой, разумеется, дремал у костра.

Я оделся, вышел на поляну, незаметно подошел к нему и положил руку на плечо. Солдат проснулся и обрадовался, что видит меня, а не дикаря.

Затем я заглянул в палатку Матура и с первого взгляда понял, что Матур меня перехитрил. Он ушел. Но куда? Чтобы этот трусливый толстяк отправился ночью в лес, должна быть веская причина.

Идти на юг, в низовья Пруи ему не было смысла. Отсюда миль на тридцать тянутся непроходимые заросли, а река течет, стиснутая высокими обрывистыми берегами. Остается путь наверх, к пещере дикарей.

Туда я и поспешил.

Через час я добрался до обрыва над рекой напротив пещеры. Совсем рассвело, туман рассеялся, вставало солнце, птицы словно взбесились, приветствуя его. Я поглядел на часы — половина восьмого. Скоро проснутся дикари.

Я внимательно оглядел поляну в бинокль, но никаких следов Матура не обнаружил.

И тут меня одолели сомнения. Почему я решил, что он идет именно к пещере? Может быть, он спустился где-то по дороге к реке. Но зачем?

Я был растерян. Надо возвращаться в лагерь. И сделать это незаметно. Я был уже почти уверен, что Матур вернулся туда и спокойно сидит в своей палатке.

У меня хорошо развито обоняние. Я уже собирался уйти, когда ощутил какой-то неприятный запах. Чужой для этого леса. Я не сразу понял, что это такое. Оглянулся. Если встать, то запах пропадает. Как охотничья собака я встал на корточки. Хорошо еще, что меня никто не может увидеть в этой нелепой позе... Я раздвинул траву и сразу заметил окурок вонючей дешевой сигары — черута, свернутой из кукурузных листьев. Только скряга Матур курил такие сигары. Значит, он тут побывал. И недавно. Так что же его потянуло к пещере? Только не пустое любопытство...

Я стоял на корточках, принюхиваясь к окурку, когда сзади раздался тихий голос:

— Господин майор, мы пришли!

От неожиданности я чуть не свалился с обрыва.

Сзади, в трех шагах стояли мои лейтенант и солдат. Они все же увидели своего любимого майора на карачках.

— Что вас сюда принесло? — Я был разозлен. Не столько потому, что они покинули лагерь, а потому, что застали меня в такой позе.

— Господин майор, — сообщил мне со всей своей юной почтительностью мой лейтенант, — у господина Матура есть пистолет, и потому мы сочли необходимым вас охранять.

— С чего вы решили, что у него есть пистолет?

— Молодая женщина-профессор сказала.

Я сообразил, что речь идет о молодой польской госпоже.

— Она откуда это знает? — В голосе моем продолжало звучать раздражение.

— Она не сообщила. — Лейтенант был смущен. Его поступками руководила забота о командире, но забота эта, как он сам уже понял, была проявлена неразумно.

Я поглядел на окурок сигары, который держал в руке, и поднялся на ноги.

— В любом случае, — сказал я, — он им не воспользовался.

Еще пистолета мне здесь не хватало, подумал я. И эта полька могла бы сказать об этом раньше. К тому же почему она не спит по ночам? Откуда она знает о пистолете?..

— Может, он где-нибудь в кустах сидит? — спросил лейтенант. — Увидел вас и спрятался.

— Это был бы не худший вариант, — сказал я. — Но сильно сомневаюсь. Если бы он побежал обратно, увидев меня, вы бы его встретили.

— Увидели бы, это точно, — сказал солдат.

— Давайте покричим, — предложил лейтенант. — Может, откликнется.

Я, по-моему, настолько выразительно поглядел на него, что лейтенант тут же сказал:

— Простите, не подумал.

— Эй! — приглушенно воскликнул солдат, показывая на тот берег реки.

Я оглянулся.

С некоторым запозданием я увидел, что какие-то люди входят в пещеру. Последним шел старый охотник.

Но вот перед ним...

Я не успел разглядеть его толком, но, по-моему, тот человек был одет. Может, мне показалось? Я даже не смог бы сказать, как он был одет — что-то минимальное. Какой-то клок одежды, что-то выцветшее: куртка ли... может, штаны. Знаете, бывает так: сначала кажется, что ничего не увидел, потому что глаза не готовы к этому. В пещеру должны входить только раздетые люди, голые, понимаете?

— Кто это был?

— Не знаю, майор, — сказал солдат. — Я вижу, кто-то входит.

— А раньше ты их не заметил?

— Я смотрел на вас, господин майор.

— Тогда постарайся напрячься. Припомни, что ты увидел.

— Вошел... дикарь вошел... С копьем.

— Один вошел?

— Нет, что вы! Не один.

— А кто с ним был?

— Другой дикарь.

— А какой он был?

— В штанах, — ответил солдат.

— Это был директор Матур? — вмешался лейтенант.

— Никак нет, — ответил солдат. — Директор Матур толстый и в черном пиджаке. Я бы его узнал.

— Значит, ты видел, как в пещеру вошел одетый человек? — настаивал я.

— Наверно, они штаны где-то украли, — сказал солдат, который относился к той породе людей, которые в настоящих дикарей не верят, так как с ними не сталкивались. И полагают, что в этом таится какая-то каверза. Или простое житейское объяснение. Например, крайняя бедность.

— Значит, ты уверен, что это был не Матур?

— Никто из наших не мог быть. Это тоже дикарь, — сказал уверенно солдат. — Только в штанах.

Я еще раз взглянул на пещеру. Тихо. Может, в самом деле кто-нибудь из дикарей раздобыл штаны?

— Они кого-нибудь съели, — сообщил мне трагическим шепотом лейтенант, — и потом раздели.

Солдат нащупал пальцами приклад автомата. Он не хотел, чтобы его ели. Репутация дикарей катилась вниз.

— Нет доказательств того, что они людоеды, — строго сказал я. И подумал: нет доказательств и обратного.

Но лейтенант не сдавался.

— Этот Матур, — сказал он, — мог им попасться. Они его съедят.

— Или уже съели, — сказал солдат, который, оказывается, разделял сомнительную точку зрения лейтенанта.

Я не придумал лучшего аргумента, как сказать:

— Они сытые. Они вчера хорошо поохотились.

— Рыба! — Солдат поморщился, как будто, если его кормить рыбой, он бы не отказался от каннибализма.

Кричать мы не осмелились. У нас было строгое указание — дикарей не беспокоить, пока ученые с ними не разберутся. Мы обыскали все кусты вокруг. И потом ушли, потому что солнце поднялось выше, дикарки выползли из пещеры и принялись чистить корешки и грибы.

Тогда мы поспешили в лагерь, надеясь, что директор Матур вернулся и ждет нас.

В лагере его не было.

* * *

Аборигены Австралии

«... До прихода европейцев австралийцы почти не знали одежды. В Центральной Австралии, например, вся одежда ограничивалась у женщин передником, да и то не всегда, у мужчин — поясом из человеческих волос и подвешенной к нему перламутровой раковиной... Знаком принадлежности к определенным возрастным и тотемическим группам были также рубцы на теле или раскраска тел во время обрядов».

Страны и народы мира. Австралия и Океания.

Москва, 1981.

Юрий Сидорович Вспольный

На данном этапе повествования я столкнулся с серьезной структурной проблемой. Разумеется, я могу придерживаться формальной схемы, как было объявлено на первых страницах настоящего труда, то есть излагать события только устами их участников. Но человеку свойственны слабости. И чем тревожнее ситуация, чем сложнее обстоятельства, тем менее искренним он становится.

Если я опубликую здесь показания директора Матура, данные им впоследствии компетентным органам, то мне придется к каждой его фразе давать комментарий, в котором я должен показать, как и почему мистер Матур лжет. И лжет так изощренно, подробно и многословно, будто надеется издать свои воспоминания в пятидесяти томах, как Александр Дюма.

Однако читатель заинтересован как можно скорее добраться до сути дела и разгадать тайну голого племени. Так что, начиная с этой части записок, в тех случаях, когда считаю необходимым, я буду отступать от передачи недостоверных свидетельств и сам расскажу о том, как все происходило. Тем более что в моем распоряжении есть и протоколы допросов, и дополнительные показания незаинтересованных лиц и, наконец, собственные наблюдения. Но, повторяю, ни одного лишнего слова от меня не будет вставлено, ни один эпизод не будет выдуман.

Я начну с событий того утра, как они представлялись мне лично.

Проснулся я, к сожалению, довольно поздно и обнаружил, что нахожусь в палатке один.

Солнце проникало сквозь откинутый полог, снаружи доносились голоса. Место моего соседа по палатке — профессора Никольсона пустовало, не было и его спального мешка. В тот момент я еще не догадался, что виной тому моя привычка храпеть, которая заставила английского профессора сбежать из палатки посреди ночи и устроиться на открытом воздухе. Профессор ни словом, ни намеком не дал мне понять, что я виновник его неприятностей. И, лишь собирая главы для настоящей книги, я узнал из чужих уст о профессорских неприятностях.

Я выбрался наружу и в первый момент не почувствовал ничего неладного. Я совершил скромный туалет и когда собирался, приведя себя в порядок, подойти к наскоро сколоченному столу, где дымился кофейник, из леса вышел майор Тильви в сопровождении молоденького лейтенанта и еще одного солдата. Они выглядели усталыми и встревоженными. Помню, я подумал, как им трудно выбирать время для своих профессиональных занятий, когда на них лежит забота о нас и о дикарях.

Меня удивила реакция Аниты Крашевской, которая до того стояла неподалеку от стола и глядела на вершины гор, видные сквозь листву деревьев.

Анита буквально бросилась навстречу Тильви. Словно их объединяла какая-то тайна. Неужели они почувствовали личную склонность друг к другу? — подумал я, и эта мысль, как ни странно, меня огорчила.

Понизив голос, Тильви задал Аните вопрос:

— Не возвращался?

Она отрицательно покачала головой.

— Я надеялся, что он вернулся, — сказал Тильви.

— Что-нибудь случилось? — спросил профессор Никольсон, выключая механическую бритву.

Тильви Кумтатон ответил не сразу. Очевидно, в тот момент он думал, имеет ли право делиться новостями с учеными, которым, может быть, лучше остаться в неведении. Но потом он принял решение и сказал:

— Сегодня ночью директор Матур ушел из лагеря. Мы его не нашли. Хотя нашли место, где он отдыхал и курил. Напротив пещеры.

— Его могли и сожрать, если сунулся не вовремя, — сказал Никольсон, как ни в чем не бывало продолжая бритье. Меня несколько коробили шутки этого человека. Казалось, жизнь подарила ему много разочарований, с которыми он не смог справиться так, как положено достойному человеку, и от того он озлобился. Он мне казался чем-то похожим на британскую колониальную империю — все в прошлом, но признать это невозможно.

— Не может быть, — сказал я тогда, — чтобы Матур прошел две мили сквозь темный лес, перебрался через бурную реку и полез в пещеру к первобытным людям. Для этого он слишком труслив.

— А что ему было там делать? — спросил Мангучок, отрываясь от книги, которую он читал, усевшись возле костра.

Тильви Кумтатон пожал плечами. По его взгляду мне показалось, что он рад бы воспользоваться советом старшего, но гордость и ответственность за эти события не позволяют ему обратиться к нам.

И тогда профессор Никольсон дал совет, который несколько противоречил духу нашей экспедиции, но, очевидно, имел определенный смысл:

— Надо заглянуть в пещеру и выяснить, не хранятся ли там его бренные кости.

— Но мы тогда потревожим первобытных людей! — услышал я собственный голос. — Мы можем нанести им травму.

— Мы все равно нанесем им травму, — сказал Никольсон. — Я уверен, что они знают о нашем здесь присутствии. Да и странно было бы, если б охотники, следопыты не услышали шума, какой производим мы в непосредственной близости от их убежища.

— Почему вы так решили? — спросил Мангучок.

— Вчера поздно вечером я видел в кустах, вот там, темную фигуру. Я убежден, что не только мы за ними наблюдаем, но и они не чужды любопытства. Вполне возможно, что, когда ваш неосторожный друг приблизился к пещере, дикари увидели, что он один, и решили разобрать его на винтики и поглядеть, как он тикает. Я убежден, что если мы сейчас подойдем к пещере, то один из дикарей уже будет щеголять в его пиджаке, второй в дхоти, а третьему достанутся ботинки и подштанники.

— Что вы говорите! — в ужасе воскликнула Анита.

— Я говорю лишь о том, что людям свойственно любопытство, — сказал Никольсон, выдувая обрезки волос из бритвы, — и это любопытство порой разрушительно.

— Наше любопытство не менее разрушительно, — возразил Мангучок.

— Оно фатально.

— Значит, ему не следует препятствовать?

— Ни в коем случае. Лучше наше любопытство, чем любопытство торговца. Если бы у господина Матура был пистолет, он бы проявил свое любопытство в трагической для дикарей форме.

— У него был пистолет! — закричала тут Анита.

Но, к моему удивлению, на ее слова все прореагировали очень спокойно.

— Значит, — сказал Никольсон, — он не успел или не посмел им воспользоваться.

— Хватит, господа ученые! — твердо произнес Тильви. — Так мы можем проговорить до вечера. Мне нужен ваш совет. Имеем ли мы право войти в пещеру и проверить, не находится ли там господин Матур, или вы считаете, что мы не должны этого делать.

Тильви замолчал, глядя на нас. Момент был напряженный. Мои мысли лихорадочно метались в голове. Но я понимал, что скажу одно: надо идти и искать Матура. Так я и сказал. Сказал первым, так как был младшим по званию.

Возможно, некоторым из нас Матур неприятен и сам повод отправиться в пещеру предосудителен. Но если мы опасаемся за его жизнь, мы должны его найти.

— С другой стороны, — сказала Анита Крашевская, — мы должны помнить и об опасности для первобытных людей. Я точно знаю, что у Матура был пистолет. Если пистолет останется в руках господина Матура, он может быть опасен для жителей пещеры. Если он попал к ним, то он представляет опасность как для них самих, так и для Матура.

— Мое мнение вы знаете, — сказал Никольсон. — Все равно дикарям никуда не деться от цивилизации. Следовательно, надо идти.

И тут все повернулись к Мангучоку. Он был местным и самым известным в Лигоне ученым. Он как бы нес ответственность за все голые племена.

— Только не надо врываться в пещеру, — сказал он. — Попробуем найти какой-нибудь контакт с этими людьми.

На поляне было тихо, только звенели насекомые и снизу доносился шум горной реки.

Кто-то должен был найти выход из положения, потому что каждая секунда промедления могла грозить смертью директору Матуру.

И тогда я нашел простое и почти гениальное решение, которое впоследствии помогло нам разрешить важную антропологическую загадку.

— Если нельзя прийти к дикарям, — сказал я, — в виде цивилизованного человека, не испугав их при том до полусмерти, значит, к ним должен отправиться голый человек, которого они не испугаются.

Никто не ответил на мое предложение. Но никто и не засмеялся. Как это ни парадоксально, мое предложение несло в себе понятный любому здравый смысл.

— И если нужен доброволец, — добавил я, — то можете рассмотреть мою кандидатуру.

И только тут Анита Крашевская сказала:

— Пан сошел с ума!

Действительные приключения директора Матура

Если выбросить в корзину те тома ложных показаний, которые дал впоследствии директор Матур, и те страницы бреда, которые он посвятил своим приключениям в книге, опубликованной им в Калькутте, то на самом деле он был один виноват в своих злоключениях.

Разумеется, господин Сумасвами, у которого в то время Матур состоял на службе, беспокоился не о судьбе своего друга, а о партии рубинов, которые курьер должен был доставить с копей в Моши. Верные люди на рудниках скупали у старателей рубины, затем курьер нес небольшой мешочек с ценной добычей в Танги, откуда лучшие из камней доставлялись в Лигон, а обыкновенные шлифовались на месте — в Танги бывают туристы из Европы и Америки, а также японцы, среди которых лигонские рубины очень популярны.

Курьер идет в путь один, без охраны, вооруженный лишь пистолетом, потому что мир диких гор на севере Лигона, примыкающий к всемирно известному «золотому треугольнику» — местам выращивания опиума — вовсе не такое уж дикое место. Там каждый занимается своим делом. Левые экстремисты тянутся к китайской границе, куда они скрываются, если их прижмет армия, и откуда выходят с концом дождливого сезона, когда начинается сезон военный. Остатки четвертой гоминьдановской армии базируются на лигоно-бирманской границе — они контролируют там сто квадратных миль — так называемую территорию Свободного Китая. В соседних долинах правят местные князья и вожди племен, которые живут по законам, установленным тысячу лет назад. Кроме того, этими путями идут контрабандисты самого различного толка и национальностей. И все они занимаются перевозкой наркотиков или собирают подати за проход через их территорию. Если бы в этом мире совсем не было порядка, конкуренты давно бы перебили друг друга. А так все живут, все получают прибыль, а погибают лишь посторонние — такая жизнь требует дипломатических способностей от соседей по лесным долинам.

Курьер господина Сумасвами шел через Гитанский перевал. И в ущелье Пруи исчез. В Танги он не пришел.

Разумеется, в глухом лесу может случиться всякое — здесь остались даже тигры и леопарды. А в позапрошлом году видели черного носорога. В глухом лесу могут встретиться и люди, не признающие правил общежития. Наконец, курьер мог попасть в плен к военным, которые как раз в те недели начали съемку долины реки Пруи.

Все возможно, но маловероятно.

Как только стало известно, что курьер пропал, господин Сумасвами связался с Танги и попытался послать человека на поиски курьера. Но человек ответил, что сделать это невозможно, пока армия не уйдет из ущелья.

И тут как назло эти голые люди!

Ну каким ветром их занесло в эти края? Как получилось, что никто их раньше не видел? В какой пещере они скрывались?

Господин Сумасвами чуть с ума не сошел от злости, когда узнал, что правительство решило послать в ущелье кучу иностранцев под охраной армии. Таким образом, ущелье закрывалось еще на несколько дней.

И когда господин Сумасвами крошил нажитую нелегким трудом мебель и колотил бамбуковой палкой своих верных и неверных жен, он вспомнил, что на конференции у него есть свой человек — директор Матур. Старый пройдоха, разорившийся после очередной неудачной махинации, за рупию готовый продать собственного папу, к счастью, помершего своей смертью.

И вот Матура, хоть он, трусливый, как шакал, страшно сопротивлялся, загнали в группу, которая отправилась в ущелье, и велели ему в первый же удобный момент пробраться в пещеру, расположенную в ущелье, где всегда останавливался курьер, и на пути к которой он был в последний раз замечен местными жителями из деревушки племени фанов, лежащей сразу за хребтом.

Матура пришлось припугнуть, обещав в случае неповиновения рассказать в полиции о его делишках, и в то же время подкупить, посулив пять тысяч, если мешочек с рубинами достигнет Лигона.

Матур понимал, что никуда не денешься. В Танги он встретился с представителем Сумасвами, и тот выдал ему карту ущелья с указанной на ней пещерой, а также пистолет, чем перепугал Матура чуть ли не до смерти.

Подчиняясь воле Сумасвами, Матур на вторую ночь ушел в лес и не возвратился.

Только через несколько дней стало известно, почему поход Матура завершился так неудачно.

* * *

Господин директор Матур в собственных записках и интервью, которые он так любит давать последнее время, предстает перед нами если не бескорыстной жертвой обстоятельств, как он того бы желал, то по крайней мере робким исполнителем злой воли сильных мира сего.

Этому верить не следует.

Как только обстоятельства ему позволяют, Матур тут же показывает зубы и готов пожирать тех, кто слабее его.

Так случилось и в истории с голыми людьми.

Вначале Матур утверждал, что хотел лишь оказать дружескую услугу господину Сумасвами. Затем, когда всем уже было ясно, что ни о какой дружеской услуге при отсутствии дружбы и речи быть не могло, он принялся утверждать, что был запуган Сумасвами.

Разумеется, Сумасвами припугнул Матура. Насколько смог. Но важнее было обещание щедрой награды, и еще важнее — надежда Матура поживиться без разрешения его шефа. Другими словами, Матуру казалось, что, если курьер сгинул, он сможет позаимствовать часть рубинов и некому будет проверить, сколько же их первоначально было в мешочке.

Без этой надежды Матур никогда бы не пошел ночью в джунгли, в пасть к крокодилу или титру, под пули контрабандистов или коммунистов. Скажем так: его вела забота о будущем своей большой семьи.

Сначала Матур шагал по тропинке, протоптанной солдатами, по которой ходили днем ученые. Так он достиг пункта напротив большой пещеры, занятой племенем. Там он отдохнул, выкурил дешевую сигару и, убедившись, что никто за ним не следит, отправился дальше.

Матуру была нужна совсем иная пещера. Обрывистый берег ущелья Пруи в той местности на несколько километров изрезан пещерами, нишами и трещинами, здесь испокон веку таились дикари, дикие звери и отшельники. В наши дни дикари занимаются изучением пулемета или пропалывают маковые плантации, дикие звери почти вывелись даже в таких местах, как долина Пруи, а последний отшельник вымер здесь триста лет назад. Если, конечно, не считать старшего унтер-офицера Сато.

Ночь была лунной, к тому же у Матура был фонарь, а на подробной карте, выданной ему связником в Танги, был указан спуск к реке, брод и потом подъем на тот берег, к небольшой пещерке километрах в двух выше по течению от той пещеры, где мирно спали голые дикари.

Нельзя сказать, что Матур не трусил. Он отчаянно трусил и несколько раз, заслышав подозрительный шорох и выставив перед собой пистолет, присаживался на корточки за ближайшим стволом. И горе тому живому существу, которое осмелилось бы показаться в тот момент толстому директору — с перепугу он бы обязательно пронзил его несколькими пулями.

Но возвратиться — значит, отказаться от надежды на рубины. К тому же с каждым шагом Матур удалялся от лагеря.

Противоположная сторона ущелья казалась в ночи близкой, а темные пятна провалов и углублений в ней представлялись глазами чудовища, следящего за бедным Матуром.

Директору Матуру страшно хотелось закурить, но он не осмеливался зажечь огонь — пламя будет видно издали.

Наверно, прошло часа три с тех пор, как Матур выбрался из лагеря.

И вот наконец, если он не ошибся от усталости и страха, спуск к мирно журчащей внизу речке.

Пришлось зажечь фонарь — луна скрылась за гребнем скал и стало совсем темно. Фонарь освещал лишь небольшой участок земли под ногами, и неясно было, что дальше — обрыв или ступенька, чтобы поставить дрожащую от усталости и напряжения ногу.

Матуру показалось, что спуск к реке продолжался дольше, чем путешествие от лагеря. И когда наконец он вышел на покрытое галькой дно ущелья, ноги отказались держать его тучное тело, и Матур уселся на камень, благодаря небо за милость — за окончание пути и в то же время наполняясь страхом за то, что ему еще предстоит пройти.

Он спустился правильно — в том месте речка широко разливалась по дну ущелья и из нее торчали округлые камни, которые, как догадывался Матур, в считанные минуты покроются бурной водой, если в верховьях пройдет дождь. А сезон дождей уже начинается, и не исключено, что, перебравшись на тот берег, Матур не сможет вернуться обратно.

Запугав себя до полусмерти, Матур, скользя по камням и поддерживая дхоти, чтобы не замочить, перебрался на тот берег и стал карабкаться к пещерам, цепляясь за редкие кусты, которые как назло оказались страшно колючими.

Подъем был куда тяжелее спуска — ноги срывались с крутого склона, вниз летели камешки и гулко падали в воду, сердце вырывалось из груди — каждый куст казался черным человеком... И тут Матур увидел Его.

Он стоял на пути Матура, чуть выше и в стороне, и, склонив небольшую голову, увенчанную шлемом, рассматривал свою жертву. Его белый расширяющийся к земле плащ был недвижен, как был недвижен сам воздух...

Даже ночные птицы, даже цикады замолкли, дыхание Матура прервалось, и сердце его отказывалось сделать следующий удар...

Белый воин — страшный дух лигонских гор выследил несчастного путника, и значит пришла смерть!

... Давным-давно, очевидно, в тринадцатом веке, тайцы осадили тогдашнюю столицу Лигона Раваннапуру. Король же с войском ушел усмирять горцев в те края, где ныне стоит город Танги. Столица держалась из последних сил, и командовала обороной города отважная Рами — сестра короля Касунчока II, а главную башню защищал сын Рами, племянник короля Футан. Когда стало ясно, что город не удержать, Рами призвала к себе любимого сына и велела ему скакать к королю и позвать его на выручку.

Двое суток скакал на своем белом коне юный Футан, и наконец конь выбился из сил. Тогда Футан расседлал его и отпустил попастись, а сам улегся под деревом, чтобы поспать, пока конь отдыхает.

Отдохнув, конь пошел по берегу реки Пруи и вышел к людям! Оказывается, Футан спал, не доскакав тысячи локтей до лагеря своего дяди.

Воины доложили королю, что в их лагерь пришел белый конь Футана — короли обычно знают всех коней во дворце. Король сразу почуял неладное. Он решил, что его племянника убили. Он сразу послал воинов обыскать окрестности лагеря, и через полчаса ему сообщили что принц Футан спит под деревом неподалеку.

Король сам разбудил племянника и спросил:

— Что тебя привело в горы?

И Футан рассказал дяде, что столица вот-вот падет.

И тогда короля охватил страшный гнев.

— Как? — закричал он. — Как ты посмел спать рядом с моим шатром, когда столица в опасности?

Принц пытался объяснить, что его конь выбился из сил, но король, разумеется, не слушал никаких возражений и пронзил грудь принца острым копьем.

Король вернулся в столицу, перебил всех тайцев, а через два дня его отравила на пиру мать несправедливо погибшего принца — отважная Рами. Отравив брата, она заняла трон и благополучно правила страной еще восемь лет, пока не пала от руки своего фаворита.

А столь страшно и несправедливо погибший принц Футан превратился в злого духа. Он сторожит горные ущелья и продолжает защищать от пришельцев пределы Лигона. Если его встретит путник, то принц, всегда одетый в белый плащ и высокий шлем, убивает его без разговоров.

И потому неудивительно, что, увидев принца, Матур начал сползать вниз на животе и отчаянно кричать:

— Пощади меня, принц! Я лишь мирный торговец!

Принц не двигался.

Матур сполз до самого дна ущелья. Оттуда принц был еле виден, потому что его прикрывали кусты.

Матур уселся на берегу речки и понял, что вода в ней поднялась — видно, он накликал дождь в верховьях.

Что делать? Перебираться обратно через речку, которая становилась все более бурной и полноводной, или идти вперед, где его поджидал дух принца?

Вода отгоняла Матура к крутому склону ущелья.

Вот она уже покрыла плоское усыпанное галькой дно.

Матур был вынужден подняться на несколько футов по откосу...

И тут он вспомнил слова посредника, сказанные им в Танги: «Когда перейдешь речку и поднимешься до половины склона, увидишь маленькую белую ступу, поставленную черт знает когда и недавно побеленную каким-то из местных дикарей. По этой пагодке ты найдешь нужную пещеру».

И как только Матур вспомнил эти слова, словно неведомая сила вознесла его вверх, к привидению Футана. Через минуту он уже стоял рядом с белой пагодкой ростом с человека, схожей с детской пирамидкой из колечек — все меньше, меньше и меньше, а наверху медный зонтик.... Не шлем воина, а позолоченный зонтик!

Матур медленно обошел пагодку вокруг и даже похлопал ее по теплому боку, хранившему жар знойного дня. Какой-то путник привязал к зонтику пагодки белые и красные ленточки — дар духам гор.

Дальше подъем к потайной пещере был куда более пологим, чем от реки, и Матур даже пытался насвистывать — конечно, он дышал тяжело и сердце часто билось, но ощущение избавления от опасности наполняло тело счастьем.

Правее... еще правее — вот и расщелина, скрывающая пещеру от случайного взгляда с той стороны ущелья.

Треугольный вход в пещеру открылся неожиданно — он был чернее ночи и чернее скалы. Матур зажег фонарь — здесь его никто не увидит.

Расширяющийся луч быстро обежал мешок пещеры. Дно ее было плоским и утоптанным. Еще в доисторические времена здесь скрывались люди, а когда они уходили из этих мест, пещеру занимали медведи.

Прежде чем увидеть труп человека, одетого в камуфляжный военный комбинезон, Матур почувствовал тяжелый, тошнотворный запах разлагающейся плоти.

Без сомнения, в пещере лежал курьер Сумасвами, и он был давно мертв.

Морщась и еле сдерживая тошноту, Матур все же осмотрел карманы комбинезона, ощупал раздувшийся труп и, не найдя мешочка с рубинами, стащил с трупа небольшой рюкзак и вынес к выходу из пещеры, потому что еще секунда — и его бы вывернуло.

Рюкзак тоже был почти пуст, если не считать засохшей лепешки и рубашки. Курьер уходит в путь без документов.

Матур уже знал, что курьер убит сзади ударом по затылку — наверное, дубиной или камнем. Убийца пожалел для него пули или не решился стрелять. Убийца знал, где подстеречь курьера, и знал, чего искать...

На этот раз Матур спускался к реке осторожно, стараясь не шуметь, хотя это уже не играло роли — вряд ли убийца неделю сидит у пещеры.

Настроение у Матура было ужасное — курьеру было лучше, чем ему. Потому что тот уже покончил счеты с этой жизнью и ждет нового рождения, тогда как несчастному Матуру придется держать ответ перед Сумасвами.

Ноги так устали, что Матур уселся на берегу речки и некоторое время тупо слушал шум воды и никак не мог придумать, что делать дальше. Потом он догадался, что курьера, вернее всего, убили голые люди. А потом взяли камешки, потому что любят, как и все дикари, яркие штучки. И у Матура даже родилась мысль: а не дойти ли берегом до их пещеры, не войти ли внутрь и не потребовать ли у голых дикарей, чтобы они немедленно вернули камни? Но он отказался от такого плана, потому что если дикари убили курьера, то они не остановятся и перед убийством Матура.

Положение его было безнадежным.

И оно усугублялось тем, что за последний час уровень воды в Пруи поднялся по крайней мере на метр, и если Матур переходил на этот берег, перепрыгивая с камешка на камешек, то теперь ему пришлось бы возвращаться в резиновой лодке, хотя и она не удержалась бы в мутном потоке.

Придется идти обратно по правому берегу!

Этот путь приведет его к большой пещере, в которой живут дикари. Это никуда не годится, но и ждать у реки, не спадет ли вода, тоже рискованно. Ведь дожди могут зарядить на месяц, тем более что муссон должен вот-вот обрушиться и на этот район. Значит, остается лишь путь вниз по ущелью, где ниже убежища дикарей через реку перекинут непрочный подвесной мостик, которые плетут фаны на своих охотничьих и торговых тропах.

По середине откоса тянулась тропинка, то ли звериная, то ли протоптанная охотниками. Ее кое-как было видно, так что путь не был труден. Но Матур уже страшно устал.

Ноги его еле двигались.

По его расчетам, он добрался до пещеры голых людей — она должна была находиться где-то ярдах в ста над его головой. Нет, он не будет заходить к ним и требовать рубины, он мечтает лишь об одном — вернуться в лагерь живым...

Еле переставляя ноги, Матур плелся по берегу...

Вдруг ему почудилось, что сзади что-то зашуршало в кустах. Матур замер, прислушиваясь, потому что очень боялся хищников.

Он стоял и слушал...

Но ничего не услышал, потому что некто, подкравшись совсем близко, ударил его по голове дубинкой.

Так и не поняв, что с ним произошло, Матур упал на землю головой вперед.

Юрий Сидорович Вспольный

К моему смущению, майор Тильви Кумтатон не выразил желания доверить мне миссию освобождения Матура. Впрочем, я понимаю, он был совершенно прав — он не имел права подвергать риску жизнь ученых.

— Во-первых, — заявил майор, — я не обязан спасать торговца, который неизвестно как попал в нашу группу. А во-вторых, если поиски и будут проводиться, то только военнослужащими.

Нет, я не был обижен. Я все понял.

А майор спокойно пригласил нас к завтраку.

Завтрак начался в молчании. Что ни говори, а судьба этого несчастного человека, хоть и не члена международного сообщества ученых, всех нас беспокоила.

Анита не удержалась и спросила:

— Неужели вы совсем ничего не предпримете, майор?

Майор не успел ответить, как заговорил мрачный, похожий на богомола профессор Никольсон:

— К сожалению, наш эксперимент закончен, так и не начавшись. Мы лишены возможности подглядывать за несчастными детьми природы хотя бы потому, что теперь они знают, что не одиноки в этой долине. И, подозреваю, они знали об этом до встречи с Матуром.

— Но он мог пропасть совсем по другой причине, — сказал профессор Мангучок.

— Вряд ли его растерзал тигр — думаю, что тигров распугали на сто миль вокруг. Если же он попал в руки таким же, как он, авантюристам, — ответил Никольсон, — то значит, наше ущелье не такое уж безлюдное место. И дикари не впервые видят современного человека.

— Вы все отказываетесь от самого простого объяснения, — возразила Анита. — Допустите, что он попал к дикарям. Это несчастные запуганные существа. У них свои понятия о ценности человеческой жизни. Вы же все этнографы, и не мне вам объяснять...

В ответ на удивленный взгляд майора Мангучок объяснил:

— Мисс Крашевская имеет в виду ритуальный каннибализм, но я полагаю, что это предположение лишено оснований.

Я испытывал приступ холодной дрожи! Это в наши-то времена, во времена, когда на шестой части суши строится развитое социалистическое общество, когда в небе летают космические корабли, мы не имеем права подозревать некоторые отсталые народы в людоедстве. Наша цель — стремиться к братству всех людей.

Именно в таком духе я немедленно высказался перед моими коллегами и был вынужден выслушать ядовитую реплику профессора Никольсона:

— Я думаю, мы зря не разрешили господину Вспольному отправиться голышом в пещеру. Ведь директора

Матура хватило лишь на жаркое, а вот сладкого пудинга дикарям не досталось.

Тут пришел солдат, который, как я понимал, дежурил напротив пещеры, и доложил майору обстановку. Мы все замолчали, ожидая, что же скажет Тильви.

— За последние часы, — сказал нам Кумтатон, — ни один человек не вышел из пещеры и не вошел в нее. Обычно же утром охотники уходят в лес, а женщины готовят пищу перед входом в пещеру. Племя ушло.

— Когда же? — воскликнул я.

— Возможно, на рассвете. До того, как мы поставили там пост.

— Но как же Матур? — воскликнула Крашевская.

— А это мы сейчас узнаем, — сообщил майор. — Я пойду туда с солдатами, и мы осмотрим пещеру.

— Мы пойдем с вами, — сказал Мангучок, — и будем наблюдать с другого берега.

Майор кивнул.

В результате сразу после завтрака мы начали собираться в поход.

Некоторые думали, что стоит вызвать вертолет и лететь на нем к пещере, чтобы затем солдаты взяли пещеру штурмом. Но этот вариант, высказанный майором, был отвергнут остальными, потому что они надеялись на то, что Матура все же в пещере нет. И в таком случае травмировать голых дикарей бесчеловечно.

Но так как река от дождей вздулась и перейти ее вброд было невозможно, мы все отправились вниз по тропинке к висячему мостику, а от него уже вверх по течению Пруи к пещере.

Хорошо сказать — отправились. В район пещеры мы приползли — я не знаю другого более точного слова — к двум часам дня и производили такой шум, словно по чаще двигалось стадо слонов. При этом прошу учесть, что к пещере отправились не все члены экспедиции — профессор Никольсон, например, остался в лагере, потому что полагал, что спасение Матура выходит за пределы его научных интересов. С ним остались повар и два солдата.

Так что из кустов, что подходили к пещере почти вплотную, тяжело дыша, наблюдали за входом три этнографа, включая вашего покорного слугу, майор Тильви Кумтатон и два солдата.

Мы просидели в этих кустах до тех пор, пока нас не сожрали слепни и неизвестные мне жгучие мухи, но черный зев пещеры был безмолвен.

Я поглядел на часы. И, к своему изумлению, обнаружил, что мы пробыли в ожидании лишь десять минут. Вот так субъективно восприятие времени человеком! А ведь на сладостном любовном свидании часы превращаются в секунды.

— Пошли, — сказал негромко майор Тильви Кумтатон.

Он подал сигнал солдату, который направился первым, держа перед собой автомат, за ним шел сам майор, потом Анита, которая категорически отказалась остаться в лагере, профессор Мангучок и я. Сзади процессию замыкал второй солдат, вернее, солдатик, так он был мал и пуглив — похожий на мышонка, вооружившегося противотанковой пушкой.

Я ступил на каменный козырек, прикрывавший часть площадки перед пещерой. Здесь было несколько прохладней, чем в кустах, но мне в ноздри ударил неприятный запах тухлой пищи. Я понял, что он исходит от валявшихся на утоптанной площадке рыбьей чешуи и внутренностей, клочьев шерсти и полуобглоданных костей. Из холодного пепла кострища на меня глядела белым мертвым глазом еще покрытая шерстью голова оленя мунжака.

Я поспешил миновать неприятное место в надежде на то, что внутри пещеры будет лучше.

Но оказалось, что это вовсе не так.

... Мы стояли в большом зале, достаточно освещенной сквозь широкий вход, которым мы туда проникли. Потолок нависал довольно низко ровной сплошной плитой на высоте метров трех, постепенно понижаясь в глубину. Зал широко раздавался в стороны, словно пустой мешок. Я бы сравнил его по размеру с волейбольной площадкой. Пол был плоским, но неровным, кое-где в нем поднимались холмики и выпуклости, у дальней правой стены они были очевиднее, и оттуда доносился неприятный запах. И лишь по реакции Аниты я догадался, что именно там голые люди устроили свою уборную.

Мы миновали это место, стараясь ни на что не наступить, а я, в свою очередь, задумался, как много мы упускаем в истории подсознательно, зато и сознательно вычеркивая из нее ту обычную обязательную физиологическую деятельность человека, без которой он не может существовать. С ходом столетий все превращается в прах и камень. А камни не пахнут. Обедненные и лишенные земной плоти, наши предки оказываются как бы призраками... А ведь они были такими же, как и мы, только мы специально выдумали водопровод и канализацию, свалки и выгребные ямы, чтобы скрыть от археологов будущего, которые вознамерятся нас изучать, действительную нашу жизнь — полнокровную, но некрасивую.

К счастью, дальше, по мере углубления в пещеру, воздух стал чище и прохладней. Мы продвигались по широкому, но сужавшемуся туннелю, скорее низкому, чем узкому, и вскоре попали в следующее расширение пещеры. Там зажженные майором и солдатами сильные фонари осветили жалкую спальню дикарей — вороха высохшей травы и клочья шкур, составлявшие их постели, или, вернее, лежбища. Лишь одна из «постелей» была устроена лучше прочих — на ней лежало несколько шкур, — видно, там почивал вождь племени.

Здесь тоже чувствовался запах жилья — пота, немытых тел, остатков пищи. Мы задержались в зале — майор осматривал его в надежде, как я понимаю, отыскать следы пребывания директора Матура.

Из спальни дикарей были видны два хода в глубь горы. Оба низкие, узкие, негостеприимные.

Майор оглянулся, как бы выбирая добровольца обследовать дальнейший путь, и его взгляд остановятся на маленьком солдатике, который поежился, молча проклиная свою судьбу.

Майор приказал ему поглядеть в правом ходе. Солдатик вздохнул, поправил автомат и, светя перед собой фонарем, согнувшись, прошел вперед. И исчез.

Мы все склонились, заглядывая в ход и стараясь по неверному пятну света угадать успехи солдатика.

— Как ты там? — окликнул его майор.

— Иду! — отзывался солдат.

Мне показалось, что его движения с каждой минутой становятся все медленнее и неувереннее.

И как бы в ответ на мои подозрения, изнутри донесся голос солдата:

— Дальше хода нет!

— Ты хорошо посмотри, — приказал майор, становясь на четвереньки, чтобы лучше видеть.

— Клянусь, там завалено.

Кумтатон не стал дожидаться, пока солдатик выберется из хода, а, поднявшись, обратился ко второму солдату, велев ему осмотреть другой лаз.

На этот раз солдат ушел так далеко, что пропал из виду, а потом в глубине хода возник огонек возвращающегося фонаря и послышался голос солдата:

— Идите сюда! Здесь много места!

Мы поспешили в тесный и, казалось, бесконечный проход. Лишь после долгого путешествия, пригнувшись, чтобы пролезть дальше, и прикрывая голову от возможных острых сталактитов на потолке, мы добрались до следующего зала пещеры.

Там было прохладно, воздух был чист и недвижим. Тихо журчала вода — маленький ручеек протекал у наших ног и исчезал в каменном завале.

Майор приказал нам не расходиться по сторонам, чтобы не упасть в трещину или яму. Все мы зажгли фонари, и потому вдруг в подземном зале возникло ощущение праздника — многочисленные лучи света пересекались, как прожекторы во время салюта, отражались от свисавших с потолка сталактитов, от отшлифованных временем или водой выступов в стенах... Нами всеми овладела беспричинная радость от этого зрелища, мы громко перекликались и смеялись. Я помню, как солдатик выломал из стены крупный кубический золотой кристалл и спрашивал майора, что это такое, и когда тот сказал: «пирит», разочарованный, но не до конца убежденный в этом солдатик спрятал кристалл в карман.

Я помню, как Анита Крашевская в медленном танце двигалась между тесно стоящих столбов, поддерживавших кровлю этого зала, и луч ее фонаря танцевал перед ней. Профессор Мангучок медленно и методично обходил зал по периметру, и мы с ним переговаривались, чтобы он невзначай не свернул в какой-нибудь опасный ход.

— Ой, что я нашла! — сказала Анита, но я не успел к ней, потому что профессор Мангучок обратил мое внимание на зловещий в этой обстановке предмет — у самой стены, брошенные, словно ненужная тряпка, валялись дхоти — то самое марлевое подобие штанов, которое носят индусы и в котором мы столько раз видели Матура.

Призванные профессором, мы все собрались вокруг этого предмета. Майор Кумтатон осторожно приподнял дхоти с камня и сказал:

— Вряд ли здесь часто ходят индусы.

И все мы согласились. Хотя, разумеется, возможны и совпадения. Чего только не бывает на свете!

Мы продолжали поиски, и вскоре солдатик отыскал одну сандалию директора.

Воодушевленные находками и в то же время всерьез встревоженные их возможным значением, ведь одежду человек снимает либо перед мытьем и купанием, либо теряет ее вместе с жизнью, мы продолжили обход зала, но вскоре вынуждены были признать, что он только казался обширным из-за того, что его пространство было заполнено сталактитами, сталагмитами и столбами, образовавшимися от срастания этих геологических формирований. Вскоре обе партии, шедшие вдоль стен, сошлись нос к носу. Поиски продолжились еще немного, но ничего не дали, и минут через пятнадцать мы выбрались из пещеры.

Мы стояли под каменным козырьком, жмурясь от света и еще не смея выйти на залитую солнцем площадку. Я смотрел на майора, который брезгливо, как лягушек, держал детали одежды пропавшего директора Матура. Я оглянулся в поисках Аниты, чтобы спросить, как она себя чувствует, и тут обнаружил, что ее с нами нет.

Возле меня стояли майор Тильви Кумтатон, профессор Мангучок и два солдата.

Примерно в то же мгновение к схожей мысли пришел и майор, который спросил:

— А где польская госпожа?

Он спросил об этом у меня, причем строго, словно я скрывал госпожу в кармане.

— Не имею представления! — отрезал я.

Но за этим ответом на самом деле скрывалось мое искреннее беспокойство. Что еще могло случиться?

Сначала мы решили, что Анита отстала в пещере, и послали солдата помочь ей выбраться. Но вскоре он вернулся, не найдя ее. Тем временем мы обыскивали окрестности пещеры и звали Аниту, надеясь, что она выбралась раньше нас.

Мне сейчас трудно вспомнить, как долго и упорно мы искали Аниту. Я не могу говорить о чувствах остальных, но я пребывал в глубоком отчаянии, сердце мое разрывалось от тревоги за нее. Одна, беспомощная, совершенно городская девушка находится... Может быть, она тоже попала в руки дикарей? Но где? Когда?

Трижды мы возвращались во внутренний зал и осматривали его, облазили все кусты вокруг входа в пещеру, спускались к речке в тщетной надежде найти там какие-нибудь следы Аниты.

Мы старались вспомнить, когда в последний раз ее видели. Все припомнили, как она танцевала между каменных столбов, потом я как бы вновь услышал ее возглас: «Ой, что я нашла!», и я проклинал себя за то, что мое внимание обратилось к этим проклятым дхоти!

У нас не было с собой рации, но к вечеру, обеспокоенные нашим исчезновением, дежурные в штабе батальона прислали вертолет, который завис над площадкой у пещеры, как раз когда мы уже были готовы отправиться в обратный путь к лагерю, потому что все возможности поиска Аниты мы исчерпали. Как и поиска племени голых людей.

Погрузившись в вертолет, мы сделали на нем несколько кругов над ущельем, даже поднялись по нему на несколько километров, высматривая на земле хоть какое-нибудь подозрительное движение.

Мы ничего и никого не нашли.

И удрученные, измотанные, не в силах произнести ни слова, мы возвратились в лагерь, где нас ждал не менее нас огорченный профессор Никольсон.

Юрий Сидорович Вспольный

События, описанные ниже, я реконструирую по целому ряду свидетельских показаний и косвенным данным. Поэтому я не могу приписать их тому или иному из действующих лиц нашей драмы.

Отныне местоимение «я» временно исчезает из текста и заменяется словами «они», «он», «она». До этого нам удалось лишь кинуть первый, поверхностный и приблизительный взгляд на голых людей с другого берега реки Пруи. Теперь же я предлагаю вам мысленно пересечь ущелье и оказаться среди дикарей. Правда, для того чтобы разрешить тайну их появления в долине Пруи, необходимо немного отступить назад во времени и поведать о трагедии, разыгравшейся в нескольких десятках миль южнее перекрестка снежных горных вершин, представляющих собой естественную границу между Бирмой, Лигоном, Китаем и Индией. Эта граница условна, население здесь чрезвычайно малочисленно, а растительность и животный мир настолько скудны, что не позволяют заниматься сельским хозяйством или прожить охотой.

Заранее прошу прощения у любителей абсолютной точности. Ведь я не мог присутствовать при увертюре и опоздал к первому акту драматического зрелища.

Предыстория голых людей
Февраль 1977 года

Как ни трудно в это поверить скептическому уму, но мы во Вселенной далеко не одиноки.

Не мне, дикарю, может быть, даже питекантропу по меркам космических цивилизаций, описывать и объяснять устройство Галактического Союза, либо Центра. Наверняка нашлось бы немало желающих и умеющих растолковать человечеству смысл и тонкости всех космических терминов. Но так как среди нас нет уже тех, кто мог бы проверить и критически оценить наши переводческие потуги, я буду придерживаться самых простых объяснений, именно тех, которые предпочитал в разговоре с нами капитан Утонченный Директор (Ут-дирек).

Итак, корабль «Восхищение Великим Разумом» с экипажем в восемь Высокоученых обоего пола был направлен с планеты, именуемой в просторечии Домом, к Земле для проведения исследований.

Необходимо иметь в виду, что это строжайше запрещено галактическими законами, ибо планета Земля находится в карантине по причине исторического этапа, на котором она пребывает. Другими словами, если мы все перемрем или взорвемся, то Галактическое содружество (братство) нести ответственности не намерено.

Однако ввиду того, что в Галактический центр входит несколько сотен населенных миров, не везде точку зрения Центра разделяют. В частности, на Доме. Там торжествует точка зрения, по которой наша Земля нуждается в гуманной помощи, что ей можно помочь выкарабкаться из кризиса и долг цивилизованных миров в том и состоит, чтобы спасти нас с вами от близкой гибели, за что благодарная Земля поделится своей площадью и ресурсами со спасителями, страдающими от перенаселения.

Разумеется, Дом не намерен портить отношения с Братством (Центром), что могло бы плохо кончиться. Но что-то предпринять хочется. Положение осложняется (а может, упрощается) тем, что во Вселенной есть много планет, которые то и дело нарушают решения Галактического Союза (Содружества). В частности, некоторые из них посылают к Земле летающие тарелочки и прочие не опознанные нами, но хорошо известные им объекты, которые фиксируют то, что происходит на Земле⁷.

В отличие от обыкновенных тарелочек, порой набитых жадными до порнографии туристами и любителями заглянуть в чужую ванную, корабль «Восхищение Великим Разумом» был направлен исключительно с научно-исследовательскими целями.

Экипаж (команда) «ВВР» был подобран с особым тщанием. Это были крупнейшие авторитеты в своих областях знания. А именно:

1. «Утонченный директор» (Ут-дирек) — капитан корабля и начальник экспедиции. Убеленный сединами, благородный, правда, не отличавшийся крепким здоровьем, психолог, экономист и педант.

2. «Утро, бегущее за ним по пятам» (Ут-пя) — штурман корабля, специалист по машинам и приборам, в то же время замечательный эксперт по инопланетной технологии. Мужчина во цвете лет, лишь недавно преодолевший свое шестисотлетие, Ут-пя отправился в полет, чтобы после него занять кафедру в Университете Изысканных наук.

3. «Утешающий в беде и беспорядках» (Ут-бе-бе), знаток человеческой души, облетевший множество планет, всегда стремящийся помочь живым существам, молодой гуманист, не достигший еще и трехсотлетия, но уже известный в научных кругах далеко за пределами родного Дома.

4. «Несущая людям радость» (Не-лю). Умудренная жизненным опытом и в то же время тонкая специалистка по биологическим и социальным сообществам, она же замечательный доктор.

5. «Немеркнущий свет Любви» (Не-свелю). Как раз перед отлетом с Дома Не-свелю заняла первое место на конкурсе красоты своего университета, что никогда не мешало ей отдаваться в первую очередь научным занятиям, много заниматься телепортацией и антигравитацией, но главным ее увлечением всегда оставалась экспериментальная физика. Ради полета к Земле Не-свелю прервала начинавшийся последние четырнадцать лет роман с «Утраченным мгновением» (Ут-мгн), одним из крупнейших пожарных планеты, изобретателем пенотушителя.

6. «Утерянный во мраке рассвета» (Ут-во-мраке) — второй штурман экспедиции, родственник Ут-пя. Он заменил собой в последний момент заболевшего специалиста и не оправдал возлагавшихся на него надежд.

7. «Помощник Извилин» (По-из) — отличный переводчик, умеющий понимать внутреннюю речь на любом языке Галактики и передавать на этом языке мысли и слова любого из известных вам ученых. Он немолод — ему уже за тысячу. Ведь его профессия, хоть и не дающая прав ученого, требует многих лет совершенства.

8. «Любая барсендия» (непереводимое слово) (Люба) — помощник переводчика, специально обслуживавшая ученых женского рода, чтобы не возникало неловких ситуаций от заглядывания в чужие мозги. Люба — еще совсем молоденькая, но очень способная переводчица.

Вот эти существа и были на борту корабля «Восхищение Великим Разумом» (ВВР) в тот момент, когда он подлетал к Земле.

Уже прочтя этот список, можно сделать некоторые любопытные заключения. Например, что уважаемые мужчины на Доме носят имена, начинающиеся на «ут», а уважаемые женщины — на «не». Существа же, не имеющие высокого статуса в обществе, могут именоваться, как вздумалось их родителям.

К науке на Доме относятся с чрезвычайным уважением, а сами ученые пользуются массой прав, недоступных простым, менее образованным жителям. Например, при некотором перенаселении ученый имеет право на отдельную комнату, а если у него рождаются дети, иметь которых запрещено простолюдинам, ему выделяют еще одну комнату. Ученые имеют право совокупляться только друг с другом — аспирант с аспиранткой, а профессор с профессоршей, ибо правительство Дома очень надеется, что от этих союзов родятся новые ученые, которые догадаются, как решить некоторые имеющиеся на Доме проблемы.

И происходят эти проблемы большей частью от того, что продолжительность жизни на Доме уже перевалила за тысячу лет, а средний возраст приблизился к тысяче. Никто не хочет умирать, несмотря на определенные демографические трудности. Разумеется, тамошняя дама и в семьсот лет смотрится, как бальзаковская мадам Бовари⁸.

Корабль «ВВР» приблизился к Земле весьма осторожно. И опасался он, разумеется, не землян, которые его все равно не смогли бы увидеть или засечь локаторами, а крейсера из Галактического центра (Содружества) или конкурентов с какой-либо другой планеты.

Как удалось понять, где-то в пределах орбиты Марса второй штурман Ут-во-мраке совершил ошибку при работе с компьютером и корабль потерял управление.

* * *

Капитан корабля Ут-дирек собрал в кают-компании всех обитателей корабля и откровенно поделился с ними возникшей проблемой.

«ВВР» падал на Землю. Другого варианта не существовало. Выйти на связь и попросить помощи у Галактической службы безопасности они не могли — этим они бы автоматически подписали себе смертный приговор. Как бы ни были гуманны галактические цивилизации, преступление, совершенное экипажем «ВВР» и соответственно правительством Дома, было столь велико, что с ними обошлись бы беспощадно. Так что им предстояло либо погибнуть с кораблем, либо покончить с собой.

Так как корабль неумолимо приближался к Земле, капитан был вынужден применить закон по отношению к злополучному второму штурману. Он лично передал удрученному Ут-во-мраке капсулу с ядом, и тот, попрощавшись коротким кивком головы, под строгими взглядами своих товарищей проглотил капсулу и почти мгновенно упал мертвым. Младшая переводчица (телепатка) Люба упала в обморок, не выдержав душевной боли, которую испытывал второй штурман во время перехода в состояние смерти, а старший переводчик (телепат) По-из стал биться в судорогах, что произвело на остальных удручающее впечатление — каждому предстояло вот-вот пройти краткую дорогу к смерти, совершить над собой казнь, и по поведению переводчиков (телепатов) ясно было, насколько ужасна эта смерть.

Капитан Ут-дирек посыпал тело второго штурмана специальным порошком, отчего тело превратилось в жидкость и вытекло через решетку в полу кают-компании.

А корабль «ВВР» (Восхищение Великим Разумом) тем временем продолжал падать на Землю.

Умудренная жизненным опытом, Не-лю (Несущая людям радость) задала капитану вопрос:

— Нет ли способа избежать смерти?

Капитан объяснил ей то, что она знала и без его ответа:

— Мы можем катапультироваться в момент столкновения корабля с Землей и принудительной аннигиляции. Тогда мы останемся в живых. Но если об этом кто-то узнает — неважно кто: галактический патруль, или правительство нашей планеты, или даже президиум Академии наук Дома, мы будем подвергнуты медленному умерщвлению, которое в зависимости от тяжести преступления может продолжаться неделю, месяц или даже столетие.

При этих словах Люба снова упала в обморок, а

Не-свелю принялась горько плакать, потому что она еще не успела насладиться жизнью, а главное — любовью.

Корабль уже вошел в верхние слои земной атмосферы, и все старания замедлить его падение были тщетны.

— Мой долг, — сказал капитан, — велит раздать вам смертельные капсулы, а ваш долг состоит в том, чтобы их проглотить и умереть. Затем я посыплю ваши тела порошком смерти, вы превратитесь в жидкость, а я прослежу за тем, чтобы вы попали в корабельную канализацию, а затем взорву себя вместе с кораблем.

Так сказал капитан, но недоверие закралось в души членов экипажа.

Впервые за все дни и месяцы полета они подумали, что капитан, убив их, может сохранить свою жизнь.

И тогда общие мысли высказал переводчик (телепат) По-из, потому что для него было мало секретов в умах товарищей. Он не мог уловить лишь те мысли, которые не принимали словесной формы. Но стоило вам сформулировать мысль и найти для нее слово, как По-из заглядывал вам в череп, и все становилось на свои места.

— Уважаемый капитан, — сказал По-из, — мы все решили остаться в живых.

— Это невозможно!

— Это возможно при условии, если никто не будет нас искать. Если все будут убеждены, что нас более нет.

— В одежду каждого из нас вживлены поисковые датчики, — сказал капитан Ут-дирек. — Они включаются, как только поле корабля перестает нас защищать.

— Значит, — сказал По-из после паузы, собрав мысли своих товарищей, — нам надо избавиться от датчиков.

— Чепуха! Вся одежда — сплошной датчик! В этом гениальность спасательной службы.

— Значит, — сказал По-из, собрав мысли своих товарищей, — нам придется избавиться от одежды.

Капитан засмеялся. Он принадлежал к такой древней и высокой цивилизации, что даже само слово «голый» на его языке было грубым ругательством. Капитану за его семьсотдвадцатитрехлетнюю жизнь не приходилось еще видеть обнаженного человеческого тела. По обычаям Дома он даже сам мылся в темноте, выключив свет.

Может возникнуть вопрос: возможно ли совместное проживание супругов при таких условиях, возможны ли романы, измены и любовные извращения? Ответим: да, все это возможно! Супруги погружаются в постель, одетые в ночные одежды, и производят любовные действия в полной темноте. Существует даже древняя легенда о человеке, который возжелал увидеть тело околдовавшей его женщины. Он догнал ее в лесу, где она собирала съедобные грибы, и начал срывать с нее одежды. Однако боги превратили ее одежды в раскаленные латы. Насильник обломал ногти и сжег ладони, но своего не добился. Правда, и его жертва не выжила — у нее сгорела кожа. Такую грустную легенду рассказывают детям на Доме.

Конечно, в любой цивилизации есть свои развратники и извращения. Не обошла эта пакость и Дом. Говорят, что в трущобах столицы есть места разврата, где показывают обнаженных кукол.

В свете этого можно понять, в какой шок не только капитана Ут-дирека, но и остальных путешественников ввергла реплика телепата По-иза, который, кстати, высказал их собственные подспудные мысли.

Наступила тягостная пауза.

За иллюминаторами падающего корабля клубилась атмосфера Земли. Решать надо было немедленно.

Переводчица Люба, чутко воспринимавшая эмоциональный фон, ломала в отчаянии руки. В отчаянии остальные обводили взглядами кают-компанию корабля, тесно уставленную столь дорогими их сердцам вещами, ведь цивилизацию Дома можно назвать цивилизацией приятных предметов (ЦПП). Каждый житель планеты тратит значительную часть жизни на аккумуляцию красивых и приятных его изысканному вкусу вещей.

Отчаянная борьба корабельного компьютера и земного притяжения привела к тому, что на корабле погас свет — энергия требовалась для более важных целей.

Зловещий гул наполнял корабль.

В темноте кают-компании можно было угадать лихорадочное движение.

Капитан нажал на кнопку, превращавшую кают-компанию в спасательную шлюпку.

Шлюпка вылетела из корабля, а невидимая и неосязаемая громада «ВВР» пронеслась к Земле, и с легким звуком, схожим со звуком открываемой бутылки шампанского, гигантский корабль перестал существовать.

Неосвещенная шлюпка плавно опустилась на Землю. С легким ударом она коснулась ее поверхности.

Капитан откинул люк, чтобы при внешнем свете отыскать в аптечке капсулы с ядом и порошок, который превратит тела спутников в безвредную воду.

И тут его глазам предстало зрелище, которого он никак не ожидал увидеть.

Шесть членов экспедиции — штурман Ут-пя, гуманист Ут-бе-бе, умудренная Не-лю, красавица Не-свелю, а также переводчики (телепаты) Люба и По-из стояли перед ним, прикрывая ладонями причинные места. Все они были абсолютно обнажены.

Перед ними стоял выбор: жизнь или честь. И они избрали жизнь.

Капитан был среди них единственным одетым.

Не в силах выдержать отвратительное зрелище, он закрыл глаза и протянул руку к аптечному шкафчику, чтобы убить себя и избежать стыда.

И тогда его остановил голос умудренной жизнью Не-лю:

— Капитан, лишь вы знаете условное слово, которое уничтожит спасательную шлюпку. Если этого не сделать немедленно, на планете Дом получат сигнал, что мы спаслись со всеми вытекающими из этого последствиями. Если вы твердо решили покинуть нас и удалиться в лучший мир, не завершив ваших научных планов, то скажите нам пароль — вы же не такой садист, чтобы утащить всех нас за собой на тот свет?

— Это мой долг, — мрачно ответил капитан.

Тогда переводчик По-из, подчиняясь коллективной воле экипажа, схватил стул и ударил им по стеклянному шкафчику аптечки. И капсулы с ядом рассыпались по полу.

— У вас одна минута, капитан! — закричала Люба.

Остальные присоединились к ее призыву, уверяя капитана, что жизнь прекрасна даже в обнаженном виде.

И за шесть секунд до истечения критической минуты капитан начал снимать штаны...

Еще через три минуты все они отбежали на пятьдесят шагов от спасательной шлюпки, и обнаженный капитан произнес кодовое слово, после чего спасательная шлюпка испарилась.

Путь назад был отрезан.

С этой минуты обитатели планеты Дом — знаменитые ученые и переводчики должны были отыскать себе место в новом мире. Без единого орудия и без единого клочка одежды. При условии, что никто на этой планете никогда не догадается, что шестеро пришельцев — пришельцы.

Как это сделать — никто не знал.

Над ними светило слишком яркое чужое солнце. Вокруг жужжали местные насекомые, пели местные птицы, шуршали местные кусты и деревья, а внизу журчала река.

Им было страшно.

Некоторые уже жалели о том, что не приняли смерть.

Они смотрели на капитана с надеждой, но капитан ничего не мог им посоветовать.

* * *

Гибель космического корабля «ВВР» имела место в долине реки Пруи в стране Лигон, в тридцати милях к северу от той пещеры, где происходили последующие события. Там располагалось плоскогорье, заросшее редким кустарником.

Первые же минуты, проведенные на Земле, заставили космонавтов горько пожалеть о том, что они лишены привычной защиты корабля. Под ногами были острые камни и колючая трава, сверху светило жаркое солнце, ветер, скатывавшийся с голубых гор, налетал ледяными волнами. И главное — безнадежность.

Они стояли жалкой кучкой, стараясь не глядеть друг на друга, потому что в жизни им не приходилось сталкиваться с таким отвратительным зрелищем. Для всех впервые обнаружилось, что помимо приятных лиц и изящных пальцев каждый обладает еще животом, растительностью на теле, половыми органами и острыми коленями.

Люба опять была готова упасть в обморок, но По-из обратился к спутникам с просьбой не разглядывать друг друга, иначе он не отвечает за жизнь бедной переводчицы (телепатки).

Нелегко подчиниться такому запрету, но, к счастью для здоровья Любы, над головами пришельцев начал кружить орел. Не зная, чем это грозит, капитан предложил спутникам рассредоточиться и отступить к деревьям, вершины которых поднимались ниже по склону, ведущему к реке.

Быстро передвигаться они не могли, так как их ступни были очень нежными, и они с трудом сдерживали крики — каждая травинка причиняла им острую боль.

Со стороны эти люди выглядели странно, так как при каждом шаге они взмахивали руками, ноги их совершали нелепые движения, и при этом они старались скрыть от окружающих свою наготу.

Лишь через несколько минут, взмыленные от быстрых движений, пришельцы собрались в тени большого тикового дерева, которое росло на опушке леса. Они тяжело дышали и молчали. Приходили в себя.

— Т-а-ак, — сказал вдруг капитан Ут-дирек. — Вот именно этого нам не хватало.

Обвиняющим перстом он указал на Не-лю, мудрую немолодую исследовательницу, которая на пути к тиковому дереву смогла сорвать лист банана и держала его перед собой, прикрывая грудь, живот и ноги до колен.

— В любой момент, — продолжал капитан, — мы можем и должны встретить местных жителей. На этой планете их пять миллиардов и нет такого уголка, в котором бы они не встречались. Мы с вами совершенно не представляем, каким образом прикрывают свой стыд жители именно этих мест, и в случае если они не используют для этого таких больших листьев, мы окажемся под подозрением. А от подозрения до обвинения один шаг. И скоро нас попросту казнят, потому что справедливо заподозрят в нас шпионов и инопланетян. А ну, убрать лист!

Не-лю, густо покраснев, уронила на землю лист банана, но в последний момент ее пальцы выхватили из листа, кусок размером с ладонь и удержали его перед грудью — честная и мудрая Не-лю в тот момент не представляла, какую часть обнаженного тела она должна прикрыть, но понимала, что совсем ничего не прикрыть нельзя.

Капитан в отчаянии махнул рукой.

Наступила долгая пауза.

— Как вы думаете, — спросил штурман Ут-пя, — пригодна ли для питья местная вода? Я полагаю, что это вопрос принципиальный, потому что, если она непригодна для приема внутрь, мы обречены на смерть куда более мучительную, чем та, от которой мы отказались. Ведь у нас теперь нет капсул мгновенного действия.

Они прислушались к журчанию воды, доносившемуся снизу, а затем, не сговариваясь, начали спускаться к реке.

Внезапно Люба вскрикнула.

Они обернулись к ней.

Люба держала ладонь прижатой к ключице. По ее лицу катились слезы.

— Что с тобой? — спросил капитан.

— Я укушена, — мысленно ответила Люба.

Она подняла руку, и на траву упало придавленное ею небольшое насекомое, а на месте, где это насекомое было убито, быстро распространялись краснота и припухлость.

— И даже нет аптечки, — печально произнесла прекрасная Не-свелю. — От следующего укуса мы умрем.

Но так как пока что никто не умер, они продолжали спуск и вскоре оказались на камнях, окаймлявших прозрачные струи реки. Чуть ниже по течению река расширялась, образуя неглубокую заводь.

— Хорошо, — сказал тогда молодой гуманист Ут-бе-бе (Утешающий в беде и беспорядках). — Как самый молодой, я пожертвую собой и попробую эту воду, тем более что меня так донимает жажда, что по мне лучше смерть, чем дальнейшие муки.

Он встал на колени, а все отвернулись и не стали смотреть на него, потому что вид обнаженного человеческого тела, стоявшего на коленях и опустившего голову в воду, был более чем неэстетичен.

После первого глотка Ут-бе-бе испуганно воскликнул:

— Ой, холодно! Зубы ломит!

Но затем он пересилил себя и стал пить большими глотками, получая удовольствие и не собираясь умирать.

Первыми последовали его примеру переводчики По-из и Люба, а затем и остальные.

Густые кроны деревьев нависали в том месте над рекой, бабочки и стрекозы медленно парили над прозрачными струями, от которых распространялась свежая прохлада.

И этот царивший вокруг покой и отсутствие непосредственных опасностей дали возможность космонавтам собраться с духом и трезво оценить свое положение и перспективы остаться в живых. Они расселись по берегу, каждый скрывался за кустиком, чтобы не тревожить сотоварищей своей наготой и самому не видеть голых тел.

— Что будем делать? — спросил капитан Ут-дирек.

Ответили ему далеко не сразу. Каждый в меру своей мудрости искал нужное решение, а телепаты прикрыли внутренние глаза, чтобы не вмешиваться в эти далеко не всегда им понятные мучения мозгов.

— Нам надо питаться, — сказал мудрый Ут-бе-бе. — Но мы не знаем, как это сделать без приборов.

Капитан не перебивал его, хотя понимал, что вопрос о пище — тактический. Надо было сначала решить главный вопрос — жить ли дальше либо, осмотревшись вокруг и убедившись, что шансов победить судьбу нет, все же покончить с собой.

— Нам следует отыскать местных жителей и внимательно наблюдать за ними, — сказала мудрая Не-лю. — Потом одеться, как они, научиться их разговору и влиться в их число так, чтобы они не заметили.

Это уже было конструктивное предложение, однако техническая сторона дела оставалась неясной. Во-первых, неясно было, захотят ли местные жители, чтобы их изучали...

— Я категорически против такого решения, — отозвался из-за колючего куста штурман Ут-пя. — Судя по известным картам Земли, в области, где мы приземлились, находятся обширные незаселенные пространства. Климат здесь пригоден для жизни. Мы должны затеряться в этих горах.

— Нам надо калорийно питаться, — напомнил горячий Ут-бе-бе, — иначе клетки головного мозга не будут получать должного питания и мы станем глупыми, как обезьяны.

— О нет! — вырвалось у умудренной Не-лю. — Только не это!

Не-лю, как и большинство жителей Дома, полагала, что самое страшное, что может приключиться с человеком, — это оглупление.

— Я не совсем представляю, как нам здесь выжить, — мрачно заявил капитан Ут-дирек, который вернулся к мысли склонить своих подчиненных к самоубийству, так как уже не видел смысла в продолжении жизни и накоплении позора. — Я полагаю, что лучше закончить все сразу.

— Ах, оставьте, капитан! — сказал штурман Ут-пя, который не мог простить капитану смерти своего помощника, приходившегося ему к тому же двоюродным племянником. — Вы имели все возможности уйти от нас дорогой чести, но предпочли испить с нами чашу позора.

— Я капитан, — ответил с достоинством Ут-дирек, — и как таковой должен разделять все испытания моего экипажа.

Ут-пя лишь отмахнулся, потому что знал, как на такое решение капитана посмотрят дома. Ведь каждая минута пребывания экипажа «ВВР» на Земле увеличивает опасность разоблачения. И никто их щадить не будет — речь идет о чести родной планеты. Этот старый циник понимал, что капитан испугался и не может признаться в такой слабости, потому что потеряет власть над командой.

Ут-пя поднялся и, скрываясь за кустами, отправился вниз по течению речки к тихой заводи, потому что его привлекло движение в водоеме. Не обращая внимания на укоризненные взгляды сотоварищей, он вошел в воду и стал приглядываться к существам, которые, поблескивая серебристым покровом, скользили под водой. Отдаленно они напоминали тех рыб, которых Ут-пя еще недавно ловил в речке, протекавшей у его родного города. Правда, там не встречались рыбки длиннее пальца, но и здесь, в горах, в небольшой речке, они были невелики.

Старый переводчик По-из, уловивший ход мыслей штурмана, присоединился к нему, не обращая внимания на наготу собеседника, и они заговорили о том, как бы лучше поймать рыбок.

Люба, нанервничавшаяся за день, задремала на камнях.

Капитан, обратившийся к умудренной Не-лю, подумал вслух, что недурно бы для начала отыскать какое-нибудь прикрытое от непогоды и любопытных глаз пристанище.

А так как штурман и переводчик пока не придумали, как ловить рыб в реке, то после некоторых споров все вместе, разбудив Любу, направились вниз по течению, надеясь отыскать приют до темноты.

Любопытно, что каждый из ученых, как они потом признавались, страдал по какому-нибудь пустяку и жалел, что не захватил его с собой. К примеру, капитан жалел, что не взял в нарушение правил маленький кипятильник, без которого неизвестно, как обеззараживать воду от местных, возможно, смертельных микробов.

А вот красавица Не-свелю мечтала о гребне — о своей полуавтоматической щетке, которая и мыла, и сушила, и завивала волосы. Зато умудренная Не-лю страшно боялась того, что, оставшись без книг, не захватив с собой хотя бы карманный словарь, она рискует поглупеть.

Постепенно голод все более мучил странников. Прошло уже несколько часов после катастрофы, и никто с тех пор не держал во рту и маковой росинки.

Однако пока не удалось придумать, как ловить рыбу, неизвестно было, можно ли поймать и убить какое-нибудь животное, съедобны ли грибы и ягоды, которые встречались на пути. Тем временем Ут-пя мысленно изобретал лук, пользуясь образами, почерпнутыми в историческом музее.

Уже начало темнеть и отчаяние охватывало путников, когда быстроногий Ут-бе-бе, заметив на обрыве темное пятно, поднялся туда и убедился, что это вход в небольшую нишу, углубление в обрыве, куда они смогли набиться, тесно прижавшись друг к другу.

С каждой минутой воздух становился все холодней. Голые люди впервые в жизни ощутили, что такое тепло обнаженного тела соплеменника.

Они долго не спали, прислушивались к звукам леса.

Страшно ухала какая-то ночная птица, бесшумно стаями пролетали перед пещеркой летучие лисицы, внизу неровно шумела вода...

— Если отыскать каменный наконечник, — сказал Ут-пя, — и приделать его к палке, получится копье.

Все зашикали на него, им показалось, что его голос разнесся на тысячи шагов вокруг.

Поэтому По-из, который чувствовал к Ут-пя симпатию, шепотом добавил:

— Можно сделать и дубинку. Хорошую крепкую дубинку. Должны же здесь быть звери.

— Но мы не можем есть их сырыми, — сказала Не-лю.

— Я сейчас готова съесть сырую лягушку, — ответила Не-свелю.

Вокруг раздались приглушенные возмущенные голоса, и только телепаты знали, что Не-свелю дразнит остальных, а на самом деле скорее умрет, чем съест сырую лягушку.

* * *

Ночь прошла почти без сна, в кошмарах, всхлипах, вскриках, стонах, храпе, тяжелом дыхании. Забываясь, пришельцы неслись по волнам космоса или даже благополучно возвращались к родным пенатам. Но укол комара, укус блохи, струя ледяного ветра с ледников возвращали их к тяжкой действительности, и, зажмурившись, они старались вновь от нее отрешиться.

С первыми лучами солнца, осветившими верхушки деревьев и горные вершины, клубок человеческих тел зашевелился энергичнее, встрепанные головы поднялись, чтобы лучше разглядеть окружающую природу.

Искусанные насекомыми жаловались на боль и опухоли, но целитель Ут-бе-бе ничем не мог помочь, потому что у него не было с собой компьютера и лекарств. Хуже всего пришлось переводчице Любе, так как она тонко чувствовала других людей, и у нее чесалось все тело от укусов, нанесенных ее товарищам...

Стараясь не видеть друг друга, пришельцы разошлись по кустам, чтобы совершить туалет, а затем спустились к реке напиться и утолить водой жестокий голод.

Ут-бе-бе, замешкавшийся в нише, вытряхивая из волос песок и пыль, нечаянно увидел проходившую мимо, словно пугливая лань, прекрасную мыслительницу Не-свелю (Немеркнущий свет любви) и вдруг с внутренним содроганием понял, что зрелище это не вызывает в нем должного отвращения, и, более того, он направился к реке следом за прекрасной коллегой, со все растущим удовольствием глядя на движения ее бедер и лопаток.

Почувствовав его взгляд, Не-свелю оглянулась, словно за ней крался хищник.

— Что? — воскликнула она. — Что-нибудь случилось?

Но в этот момент ее взор уперся в обнаженный фасад Ут-бе-бе, и ей пришлось зажмуриться, чтобы не упасть в обморок. Ут-бе-бе тоже смутился и нырнул в кусты, которые оказались колючими.

Так что, когда он выбрался из зарослей у самой воды, он был исцарапан, чем воспользовались жгучие мухи и оводы, которые до того мирно резвились над струями воды.

Спасаясь от них, Ут-бе-бе погрузился в холодную воду, и его сразу же вынесло в заводь, где нежились под солнечными лучиками серебряные рыбы, которые приняли Ут-бе-бе за крупную, но вполне безопасную рыбу, так как никогда еще не встречались с опасной рыбой. Для них, форельной мелочи, опасность исходила с суши.

Неожиданно для самого себя Ут-бе-бе наткнулся растопыренными пальцами правой руки на небольшую форель, и та не успела уплыть, так как его пальцы сомкнулись, и, сам не веря своему успеху, Ут-бе-бе вскочил, подняв фонтан сверкающих брызг, и закричал, распугивая птиц:

— Я поймал рыбу!

В мгновение ока его спутники сбежались к заводи — никто из них уже не видел, что Ут-бе-бе голый. Все видели рыбу. Все желали ее.

— Давайте разожжем костер, — предложила Не-лю.

— Зачем? — быстро спросил Ут-бе-бе.

— А что вы предлагаете? — спросила Не-лю.

— Я предлагаю ее съесть, — сказал Ут-бе-бе.

— Сырую! — воскликнула Не-лю.

— Один? — закричал Ут-пя.

— А почему бы и нет? — спросил Ут-бе-бе. — Ведь я ее поймал

— Ут-бе-бе, — вмешался в разговор капитан, — вы, очевидно, забыли, что, даже лишившись одежды, даже не имея средств к существованию, мы остаемся представителями передовой, развитой цивилизации.

— Которая нас укокошит, когда узнает, что мы не покончили с собой, — возразил Ут-бе-бе, поднося рыбу ко рту.

— Она может быть ядовитой! — воскликнул По-из.

— А может, и не ядовитой, — ответил Ут-бе-бе и вгрызся зубами в жабры форели.

— Но в конце концов вы же интеллигентный человек! — закричал Ут-пя. — Вспомните о чувстве собственного достоинства.

Ут-бе-бе начал жевать рыбку, которая продолжала бить хвостом.

И тут нервы у его спутников не выдержали.

— Делить! — закричали они. — Да здравствует справедливость!

Ут-бе-бе, занятый поеданием форели, оказался недостаточно резв, и толпа пришельцев опрокинула его в воду. Отчаянным усилием форель рванулась из руки и ушла вниз по течению, увлекая за собой своих товарок.

А пришельцы, удрученные, одураченные, голодные и злые, по очереди вылезали на берег и усаживались там, отмахиваясь от комаров и оводов.

— Добились справедливости, — сказал Ут-бе-бе. — Мыслители!

На что капитан ответил:

— Поделился бы по справедливости, и тебе бы достался кусок.

Затем капитан продолжал:

— Мы с вами, коллеги, попали в невероятно сложную ситуацию. В отличие от вас я всю ночь не спал и думал. Я пришел к выводу, что остаться живыми и умными мы сможем, только если будем неукоснительно соблюдать правила человеческого общежития, беречь высокие законы нравственности. Какими мы были дома, какими мы были на борту космического корабля, такими мы должны остаться здесь...

Капитан пожевал губами и окинул бывших подчиненных внимательным взглядом. Все молчали, все внимательно слушали, хотя Ут-бе-бе криво усмехался, стараясь хоть этим дать понять, что он выше капитанской морали.

— Мы только что наблюдали превращение человека в грязное животное. Да, именно так! И не пытайся возразить, уважаемый Ут-бе-бе. Ты еще не видел жизни и не знаешь, что человек силен только в коллективе. Тем более если он попал во враждебную среду. Сегодня ты сожрал в углу пойманную рыбку, завтра ты украл у меня кусок хлеба...

При слове «хлеб» телепаты сглотнули слюну, потому что воображение капитана воспроизвело кусок хлеба.

— Послезавтра... — Голос капитана окреп и вознесся к вершинам гор. — Послезавтра мы соберемся и зарежем самого вкусного и молодого члена нашего общества.

Капитан показал на Любу. Ут-бе-бе заплакал, но неизвестно, от искреннего раскаяния или от притворства.

— У меня есть предложение, — продолжал капитан совсем другим, обыкновенным, мирным голосом. — В лесу есть ягоды, плоды, орехи и грибы. Мы не знаем, какие из них ядовитые, а какие нет. Мы не можем выделить из нашей среды пробовальщика но, как гуманисты, мы все должны поочередно выполнять эту роль. Один день пробовать будет Ут-пя, второй Не-лю... и так далее.

Будучи цивилизованными людьми и учеными, присутствующие согласились, что при таком решении шансы погибнуть от отравления становятся равными. И это справедливо. А справедливость, высказанная и принятая всеми и определившая всем одинаковые условия риска, поставила Ут-бе-бе перед обязательным выбором — подчиниться большинству или в одиночестве двинуться по пути, ведущему к дикости. За Ут-бе-бе был соблазн зверя, в решении капитана — стремление выдержать напор этой дикости. Не умерев со всеми, капитан вознамерился жить со всеми. И помогать слабым.

После этого пришельцы разбрелись по окрестностям, собирая ягоды и плоды, а также орехи и грибы. Все это было снесено на берег и разложено на плоском камне.

Затем капитан оглядел всех присутствующих и спросил:

— Будут ли возражения против того, чтобы первым пробовальщиком стал уважаемый Ут-бе-бе, который сегодня уже проявил склонность и способности к знакомству с местными продуктами?

Ни у кого, кроме Ут-бе-бе, возражений не оказалось, да и Ут-бе-бе, деморализованный недавним поражением, не смог сопротивляться.

К сожалению для пришельцев, март — это конец зимнего сезона. Большинство кустов и деревьев уже дало плоды, и после трехмесячного сна они лишь распускают свои разнообразные душистые цветы. Правда, людям удалось отыскать на земле некоторое количество лесных орехов, часть из них еще не успела сгнить и была съедобна. Женщины забрели в банановые заросли у реки, из тех, что цветут и плодоносят круглый год. Бананы были еще зелеными, но есть их было можно. Грибы — высокие поганки — Ут-бе-бе отказался пробовать наотрез, объяснив свой бунт тем, что покончить жизнь самоубийством он мог раньше и безболезненнее.

Тем временем Ут-пя с По-изом старались вспомнить, как разжигают огонь. Конечно, им это бы удалось, если бы нашлась хоть какая-нибудь линза. В школе они учили, что огонь добывается и трением. Но что обо что тереть, они так и не вспомнили.

Пока Ут-пя и По-из добывали огонь, капитан и Не-лю фиксировали достижения Ут-бе-бе, который смиренно давился добычей, остальные пришельцы занимались рыбной ловлей — бродили по мелководью и время от времени плюхались животами в воду. Но рыба больше не попадалась — она быстро поумнела.

Примерно через час, отчаявшись добиться успеха, они окружили изнемогшего от усилий Ут-бе-бе и наблюдали, нет ли в его лице признаков приближающейся смерти. Ут-бе-бе это надоело, и он закричал на своих коллег:

— Ну что вы сбежались, как хищные крысы к моему свежему трупу! Если я даже помру, вам никогда не догадаться, что же меня погубило.

— Догадаться, догадаться! — возразил капитан. — Мы все записываем.

Под этим он имел в виду изобретенную им систему камешков, которые он укладывал возле себя на песочек.

В результате Ут-бе-бе признался, что придется пока питаться орехами и зелеными бананами. Так и было решено, хотя этих продуктов в долине было недостаточно.

Во второй половине дня они отправились вниз по течению реки, надеясь, что там должно быть теплее по ночам, а также богаче растительность. Все были голодны, устали от тщетности усилий накормить себя и растерянности перед завтрашним днем.

Исключение составлял Ут-бе-бе, который, хоть и мучился расстройством желудка, не был так голоден, как остальные. К тому же он был зол на капитана и не намеревался более подчиняться правилам цивилизованного общества, правда, в будущем решил быть осторожнее и не попадаться на глаза общественности.

Они шли, стараясь не удаляться от реки, однако ущелье порой сужалось, и волей-неволей им приходилось подниматься выше, пользуясь звериными тропками. Однажды удалось даже увидеть одно из животных. Это случилось при драматических обстоятельствах.

... В тот момент, на закате солнца, они взошли на высокий обрыв, и оттуда была хорошо видна теснина, где шумела ставшая уже более полноводной река.

Они переводили дух, отмахиваясь ветками от комаров, когда зоркая Люба воскликнула:

— Смотрите вниз!

И они увидели, как из чащи к воде осторожно, оглядываясь, вышло изящное четвероногое животное с рогами на голове и копытцами на ногах. Оно стало пить воду, поминутно поднимая голову и оглядываясь.

— Сколько мяса! — сказал тогда Ут-пя.

— Надо кинуть камень! — спохватился капитан. — Надо попасть ему в голову.

Тут же все как по команде кинулись в разные стороны и стали ползать над обрывом в поисках достойного камня. Но отыскать его не успели, потому что людей обогнал крупный хищник, тело которого было поперек поделено на желтые и черные полосы, а раскрытая в момент прыжка пасть была алой. Хищник в прыжке ударил свою жертву, и потому она почти не сопротивлялась. Острые громадные зубы хищника сомкнулись на тонкой шее жертвы, та засучила в муке ногами, взрывая острыми копытами траву и камешки, и замерла, залитая кровью.

Хищник тут же начал пожирать жертву, а пришельцы стояли на краю обрыва и в ужасе смотрели на эту сцену.

Неподвижность коллег нарушил непокорный Ут-бе-бе, который все же нашел камень и поднял над головой, намереваясь метнуть его вниз.

Не-лю заметила это движение и кинулась к Ут-бе-бе, отчаянно шепча:

Что вы делаете! Не смейте! Он же нас съест.

— Нет, — отвечал Ут-бе-бе, отбиваясь от умудренной женщины. — Он струсит, он всего лишь зверь. А если мы его не отпугнем, Он утащит труп своей жертвы.

И с этими словами Ут-бе-бе метнул камень, который упал возле головы хищника, заставив того отпрянуть. Хищник запрокинул кверху страшную морду и зарычал, отпугивая людей. Люба была близка к обмороку, а По-из уже тащил еще камень. Ут-бе-бе метнул его точнее и угодил хищнику в бок. Это возымело действие. Рыча от боли, зверь отпрыгнул от добычи и попытался взобраться на утес, чтобы напасть на людей.

Почувствовав силу, пришельцы стали собирать камни, палки и сучья, и вниз посыпался град предметов, что испугало хищника настолько, что он убежал, поджав хвост.

Ут-бе-бе начал быстро спускаться к трупу погибшего животного, потому что не без оснований полагал, что здесь водятся трупоеды, которые могут обогнать людей. Он вооружился дубиной, вернее, отломанным от сухого дерева суком, и теперь ему не был страшен хищник, потому что вряд ли тот осмелится вернуться к добыче, на которую претендуют столь агрессивные ученые.

Через считанные минуты они стояли, окружив труп несчастного рогатого существа.

— А что теперь делать? — спросила Люба и не нашла телепатического ответа на высказанную мысль. Никто не знал, как подступиться к добыче.

— Для начала, — произнес наконец Ут-бе-бе, и от его слов и мыслей Люба упала в обморок раньше, чем он успел перевести мысли в слова, — мы можем отсосать его кровь — она должна быть питательна.

Но сам он не сделал никакого движения, чтобы привести свой план в жизнь.

— Лучше убейте меня, — сказала Не-лю.

— Вот бы и убивалась вовремя, — мрачно заметил Ут-пя.

— Давай, — сказал капитан, — пей кровь, как комар.

— И выпью, — сказал Ут-бе-бе. В нем было упрямство, которое в свое время помогало ему не раз побеждать на физических олимпиадах и конкурсах, потому что, когда остальные участники падали в изнеможении, он продолжал рисовать и писать и уже за одно это получал премии.

Ут-бе-бе встал на колени перед убитым животным. Шея животного была разодрана зубами хищника, и кровь еще сочилась из нее. Над рваной раной стайкой вились уже пронюхавшие о добыче зеленые мухи.

— Ну! — крикнула Не-лю.

В голосе ее звучало злорадство. Ут-бе-бе ничего не оставалось, как выполнить свое намерение. Он дотронулся губами до кровавой раны. Кровь отвратительно пахла, и Ут-бе-бе понял, что сейчас упадет бездыханным рядом с трупом жертвы.

Нет, мысленно произнес он и, сделав вид, что отпил крови, выпрямился. Кровью было измазано все его лицо и кровь сползала густеющими полосами по груди.

— Ой, нет! Только не это! — закричала прекрасная Не-свелю и кинулась в реку.

Вода понесла ее и ударила о камень. Ут-бе-бе бросился в воду следом за красавицей и, будучи неплохим пловцом, быстро настиг ее, заодно отмывшись от крови. Когда он помогал ей выбраться из реки, которая, впрочем, была чуть шире ручья, то на нем и следа не осталось от недавнего ужаса.

— Нет, сначала надо добыть огонь, — сказал капитан. — Кстати, у нас нет ножа?

Все с облегчением согласились с капитаном, и для того чтобы сохранить труп животного от гниения, насекомых и хищников, они сволокли его в глубокий бочаг посреди реки и оставили в воде.

— Ничего, — сказал Ут-пя, — сейчас найдем укрытие, разведем огонь, выточим ножи — и заживем!

— Только бы дожить до этого, — вздохнула мудрая Не-лю. Она уже ослабела, и каждый шаг давался ей с трудом. К тому же из-за комаров она потеряла много крови.

Так и не отведав мяса, они вновь направились вниз по реке и, наверно, в тот день не смогли бы отыскать себе убежище, потому что страшно устали и изголодались, если бы вдруг не услышали впереди угрожающий шум и треск.

Они замерли, полагая, что возвращается полосатый хищник, чтобы востребовать добычу. Но действительность оказалась куда страшнее.

Вдоль берега реки медленно поднимались несколько гигантских животных, подобных которым на планете Дом не водилось. Впоследствии выяснилось, что жители Земли называют этих животных слонами, или элефантами, и слоны не едят людей. Но обо всем этом пришельцы не подозревали, и потому, увидев серых гигантов с двумя хвостами — спереди и сзади толстого туловища, они кинулись во все стороны, стараясь забраться как можно выше по склону...

Слоны остановились, удивленные таким поведением людей, и, будучи научены уже тому, что люди — это злобные враги других животных, они повернули обратно.

Пришельцы влезли на склон и оказались на широкой плоской площадке под каменным навесом. Далее зияла темнота — обширное подземное помещение, пещера.

Жизнь, столь жестокая к ним в последние часы и дни, вдруг смилостивилась. Впрочем, у каждой палки бывает два конца, и, ухватившись за приглянувшийся конец, пришельцы совершенно не подозревали, во что выльется для них жизнь в большой пещере в долине реки Пруи.

* * *

— Ну вот, постепенно все и образуется, — сказал штурман Ут-пя, усаживаясь на камень возле входа в пещеру и глядя на зеленое вечернее небо с яркими звездами, одна из которых была родной Вассапой, вокруг которой вращалась планета Дом. Штурмана Ут-пя охватила тихая безнадежная грусть — так, видно, и придется до конца дней своих лицезреть Дом лишь трудно угадываемой искоркой на чужом небе. Штурману безумно хотелось вернуться к работе, ведь он был математиком, и небо в звездах, напомнив ему о доме, превратилось в мыслях в громадный дисплей...

— Мне надо выйти, — сказала негромко Не-свелю, останавливаясь рядом со старым штурманом, — но я боюсь — там кто-то есть.

— Да, в чаще могут таиться дикие звери, — согласился штурман.

— Может быть, вы пойдете со мной и побудете неподалеку, пока я буду... — Не-свелю не смогла заставить себя произнести вслух название того, что она будет делать, потому что в цивилизованном обществе это было бы верхом неприличия, а Не-свелю даже здесь не забывала о том, что она представительница высокой цивилизации.

— Ничего не выйдет, — ответил штурман. — Если мы пойдем вместе, то дикие животные сожрут нас обоих. Меня такой вариант не радует.

— Но что же делать? — воскликнула красавица.

— Найти себе более отважного провожатого или ходить в кусты всем коллективом.

В тропиках темнеет очень быстро. За время короткого разговора небо стало темно-синим. Кусты возле пещеры казались черным зевом ночи, и оттуда доносились шорохи, треск, шуршание и даже вздохи таившихся там существ, враждебных обнаженным ученым.

Не-свелю не нашла себе отважного провожатого и, пользуясь темнотой, совершила свой туалет у стены пещеры, подальше от размышлявшего о компьютере Ут-пя.

Благоразумный По-из еще в сумерках нарвал на склоне травы и соорудил себе во внутреннем зале пещеры относительно мягкую постель. Люба последовала его примеру, остальные же были заняты иными проблемами — спорами о будущем, жалобами, рассуждениями и стенаниями — попыткой изобретения огня, планами изготовления рыболовной снасти... Так что темнота застала многих неподготовленными, и, когда пришло время отойти ко сну, По-из почувствовал, как в темноте пещеры вокруг него собираются коллеги, все более ощущающие прохладу подземного убежища и охваченные страхом провести ночь в одиночестве. И потому добрый По-из сказал:

— Давайте опять спать в обнимку — у меня здесь много травы, а если Люба соединит свою постель с моей, то всем хватит.

Пришельцы потянулись к переводчику По-изу и вскоре уже лежали клубком, как и в первую ночь.

Правда, ничто не повторяется в точности. Вчера их заставляли сжиматься в клубок тесные стенки ниши, в которой они затаились, сегодня же они лежали на плоском полу, кое-как прикрытом травой. Вчера царил такой холод, что зуб на зуб не попадал, сегодня же было прохладно, но терпимо. Вчера никто не смел шелохнуться и покинуть клубок тел, сегодня же время от времени кто-нибудь поднимался и уходил к выходу из пещеры, потому что у всех наевшихся зеленых бананов и орехов с непривычки испортился желудок.

К тому же голод мучил людей так сильно, что Ут-бе-бе, например, жевал травинки, которые составляли их ложе и не мог заснуть, капитану же так явственно снился ужин в родительском доме, что переводчица Люба проснулась и чуть не захлебнулась слюной от этих очевидных мыслей.

Более зрелую и умудренную Не-лю мучили мысли о бесславном завершении жизни. В свое время, отправляясь в рискованную экспедицию, Не-лю с готовностью согласилась на жестокое условие — самоубийство в случае провала или опасности разоблачения миссии. Она приняла это условие, как человек принимает мысль о собственной неизбежной смерти. Да, это случится в каком-то будущем.

Когда же оказалось, что перст судьбы направлен ей в сердце, все в Не-лю взбунтовалось против необходимости оборвать цветение собственной жизни в момент, когда она лишь достигла своей вершины. Смерть из невнятной и далекой угрозы превратилась в конкретный образ — шаг к пропасти, и тебя нет... И в тот момент инстинкт самосохранения оказался сильнее высших соображений преданности планете и государству. Подвиг совершается в момент самозабвенного движения, но не в момент рассуждения, что выбрать — послушание или жизнь.

Так рассуждала Не-лю, лежа на жесткой траве, чувствуя затекшим боком прикосновение холодного камня и понимая, к собственному удивлению, что она счастлива — счастлива выбором, который заставляет ее теперь испытывать холод и голод, укусы комаров и боль в сбитых ступнях — это же и есть продолжение жизни! Это победа ее выбора над слепой волей холодных сердцем чиновников.

И еще ничего в жизни не закончилось — главное, что с этого момента она свободна и никому свою свободу не уступит. Пускай ей осталось прожить год, месяц, неделю — но прожить на свободе!

Улыбаясь в полусне сквозь слезы, женщина теснее прижалась к спине капитана Ут-дирека и, преисполненная нежности, прикоснулась горячими губами к его шее. Капитан удовлетворенно хмыкнул во сне — ему снилось что-то приятное.

* * *

Утро, туманное, прохладное, сырое, низвергло путешественников на еще более низкую ступень отчаяния. Белая вата ползла по площадке перед пещерой, от сырости было зябко, а к реке спуститься трудно, потому что туман в глубине ущелья был гуще.

Люба проснулась раньше других и лежала, досматривая вместе со своими спутниками их утренние сны. Она намеревалась, как только станет совсем светло и поднимется солнце, отправиться на поиски фруктов. Но густой туман заставил ее замереть на краю площадки.

Вскоре к ней присоединился По-из, которому тоже не спалось. Они молча стояли и смотрели на текущее перед ними молоко, им не надо было обмениваться словами, чтобы понимать друг друга.

Как известно, на Доме переводчики (телепаты) чаще всего вступают в браки между собой. И, несмотря на некоторое неудобство постоянного знания того, что творится в голове твоего партнера и прозрачности для него твоей собственной головы, такие браки обычно прочнее, чем браки между переводчиками и обычными людьми. И неудивительно, что По-из, еще перед отлетом познакомившись с новой молодой и способной переводчицей и при том привлекательной девушкой, сразу подумал, что она может подойти ему в качестве подруги жизни.

— Еще один такой день, — сказала Люба, — я не могу переносить мучения других людей. Они же умрут с голода, а я вынуждена буду умереть с ними вместе.

— Неужели тебя не учили, как закрывать свои органы чувств от воздействия чужих волн?

— Мы проходили это в школе, — ответила Люба. — Но я такая трепетная, что все равно чувствую...

— Не беспокойся, — сказал По-из, кладя руку на обнаженное плечо своей младшей коллеги, и та отпрянула в удивлении.

— Что вы имеете в виду?!

— Ты побледнела, — сказал По-из. — Ты еще так молода и наивна. У тебя никогда не было мужчины...

— Мне еще не назначили мужа, — согласилась Люба.

— Теперь ты выберешь его сама.

— Кого захочу?

— Кого захочешь — из нас.

— Нет! — вырвалось у девушки. — Я надеюсь, что здесь есть другие мужчины.

— К сожалению, ты не сможешь найти счастья с чужим. Я тебе это гарантирую.

По-из не считал нужным скрывать свои вполне земные желания от девушки. Но облекал их, опытный соблазнитель, в туман, подобный тому, что струился у их ног. И Люба понимала опасность, но в опасности была запретная сладость... Она даже забыла о голоде.

Люба нечаянно взглянула на ступни По-иза, а оттуда взгляд ее скользнул выше, по его ногам... Нет, это немыслимо!

Но Люба не успела ничего сказать и даже не успела упасть в обморок, потому что сначала По-из, а через две секунды и она сама почувствовала и услышала, как к пещере идет некто совсем чужой. Но разумный.

Они начали отступать под навес пещеры... И тут-то Люба лишилась чувств.

По-из растерянно склонился над ней, стараясь поднять ее и унести, но не успел, потому что как раз в этот момент из тумана вышел старший унтер-офицер Сато.

Старший унтер-офицер Сато

Семья, к которой я принадлежу, занималась крестьянским трудом. Однако низкое происхождение никогда не мешало мне иметь высокие идеалы. В школе я принадлежал к обществу Вишневого бутона и воспитывался в духе преклонения перед волей императора. Я поднимал дух бусидо и зачитывался приключениями ронинов. Я намеревался после школы поступить в военное училище, потому что шла великая война и войска империи проливали кровь для создания Великой Азиатской сферы сопроцветания. Однако плохое зрение и залеченный в детстве туберкулез не позволили мне стать летчиком и, поднявшись с палубы авианосца, взять курс на американские линкоры в Пёрл-Харборе. Я смирился с жизненным поражением и продолжал тренировать свое тело и дух. Я был убежден, занимаясь военной подготовкой на пыльном поле за школой в нашей деревне, что моя жизнь будет нужна императору.

Меня мобилизовали в армию в марте 1943 года в возрасте 18 лет. До этого я, помимо обучения и активного участия в деятельности общества Вишневого бутона, регулярно дежурил в отряде противовоздушной обороны. У меня была невеста, однако имени ее я не помню.

В качестве солдата я был направлен сначала в Сайгон. Командиром моей роты был первый лейтенант Камико, а командиром взвода лейтенант Имада. В течение первого года моей службы я участвовал в трех операциях по борьбе с партизанами. Я был в роте на хорошем счету, потому что, несмотря на относительно слабое здоровье, я всегда выполнял приказы командования, не щадя себя, и проявлял верность императору и любовь к командирам.

В начале 1944 года наш полк был направлен в Бирму, где мы участвовали в араканской операции и отразили английское наступление. Я был ранен, но остался в строю. Мною были убиты три английских солдата. Летом 1944 года я был произведен в младшие унтер-офицеры. В то время ходили слухи, что нас направят на острова в Тихом океане, где шли тяжелые бои и где решалась судьба Великой сферы сопроцветания. Однако нас перебросили в Лигон. В Лигоне было тихо. В то время он еще был тылом. Я был направлен на железную дорогу, которую строили английские и голландские пленные. Там был очень тяжелый климат, и многие болели дизентерией. Мне пришлось участвовать в одной акции против деревни, в которой находили себе кров и защиту некоторые враги нашей империи. Я делал это с удовлетворением, потому что около той деревни в засаде погиб мой друг, имени которого я не помню. Мы сурово отомстили за него. Мы стояли у двух выходов из деревни, и, когда другие поджигали дома, мы стреляли в тех, кто пытался убежать. Если бы меня спросили, чувствую ли я раскаяние, я бы ответил, что высшая справедливость требует идти на ограничения излишней совестливости. Совестливые опасны в бою. Я убежден, что беда японской императорской армии заключалась в излишней мягкости в борьбе с противником. Будь наши противники больше напуганы, они бы скорее сдались и в конечном счете пролилось бы меньше крови, как японской, так и крови наших противников.

Вы полагаете, что за все эти годы я стал диким зверем, лишенным умения думать, подобно детям, взращенным волками? Я убежден в том, что я не озверел. Но у меня была возможность долго и много думать. Я понял, что в этом мире лишь разумная жестокость может принести мир и спокойствие. Любое послабление ведет к появлению различных мнений, а наличие различных мнений приводит к беспорядку и, следовательно, к междоусобной грызне и гибели как людей, так и самой идеи. Я убежден, что, если бы мою точку зрения разделили тысячи и тысячи солдат и офицеров императорской армии, то наша закалка, умение переносить трудности, немыслимые для обычных людей, позволили бы нам создать новую армию, перед которой, как жалкий тростник, склонились бы наши враги. На этом я заканчиваю свои рассуждения и перехожу к описанию событий моей жизни.

В августе 1945 года после тяжелых боев в долинах Лигона наш полк был отведен на отдых и переформирование в горные восточные области страны. Мы получили две недели отдыха, в которых очень нуждались. Наша часть стояла на окраине городка Танги, и мы могли выходить в город. Английские войска имели преимущество в технике и боевой силе, в то время как американский флот перехватил инициативу на коммуникациях в океане. Однако мы с уверенностью смотрели в будущее, потому что понимали, что боевой дух нашей армии и секретное оружие, над которым трудились японские ученые, помогут нам преодолеть временные трудности. Должен сказать, что в нашей части не все, к сожалению, разделяли мою точку зрения, однако наши командиры отличались мужеством и не переставали вливать в нас уверенность в окончательной победе. В те дни у меня произошел конфликт с младшим лейтенантом Макино. В частной беседе лейтенант Макино разговаривал со мной и еще двумя унтер-офицерами нашей роты о том, что война проиграна и наша империя должна будет долгие годы расплачиваться за преступления самураев и генералов. Я единственный из присутствующих резко возражал младшему лейтенанту, несмотря на то, что он был мой старый боевой товарищ. Я понимал, что его речи вызваны усталостью и упадком боевого духа. Будь я гражданским лицом, я бы забыл об этом разговоре, но я понимал, что в часы тяжелых испытаний речи младшего лейтенанта Макино могут оказать деморализующее влияние на боевой состав роты. Поэтому я решил в свободный день посетить штаб военной полиции — кемпетаи и посоветоваться там с кем-либо из офицеров.

В ближайший же выходной я выполнил свое намерение. Уйдя в увольнение, я сказал моим товарищам, что намерен посетить гарнизонный публичный дом, но на самом деле такого намерения у меня не было.

В кемпетаи меня провели к полковнику — командующему окружной полицией, и я сообщил ему о нашем разговоре в роте.

Лейтенанта Макино в тот же день взяли в кемпетаи. Вскоре он был допрошен и расстрелян как предатель. Я полагаю, в батальоне никто не узнал о моем визите в кемпетаи, хотя кое-кто догадывался. Когда через две недели мы вернулись на фронт, в первом же бою кто-то стрелял мне в спину, но промахнулся.

Тяжелые бои, начавшиеся после того, как мы вернулись на фронт, проходили вдоль горного хребта, который мы оседлали, выкопав вдоль гребня индивидуальные окопы. Погода была плохая, шли дожди, в окопы налилась вода, с деревьев все время срывались тяжелые капли. Я знал, что это мой последний бой, потому что за нашими спинами было большое длинное озеро, которое мы не могли бы переплыть, а английские войска превосходили нас числом и у них было много самолетов, тогда как наших самолетов уже не было. Англичане начали наступление на рассвете после артиллерийской подготовки. Нам удалось отразить атаку англичан, так как у нас оставался пулемет. Однако потери у нас во взводе были велики. Тем не менее я должен сказать, что в ходе всего боя я ощущал воодушевление и подъем духа, несмотря на голод и усталость.

Ночью к нам на гребень вышел четвертый взвод под командой унтер-офицера Аоки. Аоки был похож на школьника. Он извинился, что пришел так поздно. Теперь в общей сложности на гребне стало тридцать шесть человек. Примерно в девять часов утра я услышал отдаленные команды на английском языке. Пули ударялись в землю вдоль линии окопов. Я выкрикивал по очереди имена моих солдат, и каждый, кто был жив, отвечал мне криком: «Хай!». Потом я закричал, что, если англичане подойдут ближе, можно кидать гранаты. Наконец я увидел в просветах между кустами отдельных вражеских солдат. Я закричал: «Третий взвод! Прикрепить штыки! Приготовить гранаты!» Издалека сквозь шум боя до меня донесся тонкий голос Аоки: «В атаку!» Я увидел, как юный командир взвода вскочил на ноги. Я испугался, что мои солдаты поддадутся его порыву, и закричал сам: «Третий взвод, оставаться на местах!»

Юный Аоки упал, а те его солдаты, что остались живы, вернулись и спрятались в такоцубо. Я слушал, как плещет вода от падения их тел. Англичане были совсем близко, и до меня доносились их голоса. Мы стреляли и кидали в них гранаты. Но они все равно приближались. К счастью, в этот момент в дело вступили три горные пушки, которые были подняты на руках на гребень. Англичане растерялись и покатились назад. Командир роты лейтенант Яхиро выбежал вперед и приказал идти в штыки. Мы побежали за ним. Кругом были только мертвые англичане. Я вернулся на вершину гребня, где нашел командира роты лейтенанта Яхиру и доложил ему о действиях взвода, от которого осталось четыре человека. Лейтенант сказал: «Спасибо вам, старший унтер-офицер Сато, за то, что вы испытали такие трудности». Я как сейчас помню его голос. Там же был и батальонный командир, который имел с собой список заслуг, на первой странице которого он записал мое имя. Это было большой честью для пехотинца и называлось «цветком мечты».

Ночью вновь начался обстрел наших позиций из минометов.

Неподалеку от меня разорвалась мина, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, была уже глубокая ночь. Я услышал невдалеке голоса англичан. Было тихо, и голоса звучали мирно. Сквозь заросли я увидел огонь костра. У меня очень болела голова, онемела и не гнулась рука. Нога тоже была ушиблена. Я пополз к огню, надеясь, хоть и не было к тому оснований, что у огня я увижу своих товарищей. Я ошибся. У огня сидели англичане. Они разговаривали так, словно были на прогулке и никого не боялись. Мне захотелось расстрелять их из автомата, и только тогда я понял, что безоружен. Может быть, автомат я потерял, когда меня отбросило взрывом, а может быть, его сняли с меня, решив, что я мертвый. Я почувствовал сильный голод, так как вторые сутки ничего не ел, а от костра вкусно пахло.

Англичане долго ели, а потом стали петь песню, и я подумал, что, наверное, наши отступили далеко, иначе бы англичане не смели петь. И только тогда я вспомнил, что за гребнем идет крутой обрыв к озеру и отступать нам некуда. Может быть, решил я, подоспели плоты и эвакуировали нашу часть?

Наконец англичане кончили ужинать и разошлись по палаткам, которые они поставили на площадке на склоне. Один из них, который был дневальным, взял кастрюлю и вылил из нее суп в кусты. Я готов был его убить. Потом он ушел спать, а я пополз к догорающему костру. Я помнил то место, куда англичанин вылил остатки супа. Я испытывал ненависть к англичанам, которые выбрасывают пищу в то время, как солдаты императорской армии вынуждены голодать. Я готов был всех задушить, но испытывал боль и дурман в голове. Я думал, что как-нибудь подкреплюсь, а потом украду у них оружие и всех их расстреляю. Но, когда я залез в кусты и шарил руками по черной траве, чтобы найти объедки, близко раздался голос англичанина. Я совсем забыл о часовом, которого они все же оставили, и он услышал, как я роюсь в кустах. Я замер, а англичанин выпустил очередь из автомата по кустам. Остальные начали вылезать из палаток и спрашивать, что случилось.

Когда все утихло, мне удалось уползти подальше от английского лагеря. Затем я перебрался через хребет. С некоторой печалью я поглядел на такоцубо, в котором провел два дня. Окопчик был до половины полон водой. Мне пришли в голову такие строки:

Желтый лист плавает в черной воде.
В этом пруду утоплены мои надежды.

Но мне некому было сказать эти строки. И не на чем их записать. Я спустился дальше, к озеру, которое было разрезано серебряным следом луны. Я шел осторожно, потому что здесь могли встретиться английские солдаты. В темноте я споткнулся о распростертое тело. Я наклонился и узнал своего солдата Оцуки, которого еще вчера видел живым. Недалеко от воды в естественной нише располагался штаб батальона. Сюда светила луна. Я увидел три или четыре тела. В глубине лежал труп майора — командира батальона.

Я пошел на север вдоль берега озера, скрываясь в чаще и надеясь, что выйду к шоссе на город Танги, который еще, наверно, удерживается нашими частями. Днем мне пришлось залечь в кустах, потому что я случайно попал прямо в центр английского лагеря. Несколько раз я был на волосок от разоблачения. Дождя не было, меня мучила жажда, но голод несколько утих. Следующей ночью я вышел к шоссе, по которому шли на восток английские машины. И тогда я понял, что мой долг — вести войну так, словно я остался в рядах императорской армии. Через день я отыскал пистолет и к нему обойму. Из этого пистолета я застрелил одного лигонца в деревне, когда он сдирал с флагштока японский флаг, и потом мне пришлось три дня, как зверю, укрываться в лесу, а они охотились на меня, как загонщики. Я научился находить съедобные корни, похищать с полей ямс и из садов бананы и манго. Я убил за эти месяцы двух отставших англичан и потому был хорошо вооружен. Но с началом сухого периода мне пришлось уходить дальше на север, в глухие места, потому что с деревьев спала листва и меня легко было найти. А обо мне в тех местах уже знали и боялись меня, ненавидели и хотели поймать. Я стал как маленькая армия, грозная и неуловимая. Несколько раз я пытался сворачивать к востоку. Но, как я ни прислушивался, артиллерийская канонада затихла, и я понял, что меня отделяют от моих товарищей десятки, а может, и сотни миль. Я не знал судьбы моей страны, но я был убежден, что до тех пор, пока я стою на своем посту, Великая сфера сопроцветания существует и слава японского оружия распространяется на Лигон.

Человек привыкает ко всему — к плохому и хорошему. Он привыкает к новой жизни, и она идет не медленнее, чем обычная. Иногда я думал, был бы я счастливее, если бы вернулся в Японию? Я не знаю. Я был воспитан для того, чтобы выполнить свой долг. И по крайней мере здесь, в глухих местах, я его выполнял. Я не был пешкой, ничтожеством, я, как один из сорока семи ронинов, мстил за своего микадо, потому что думал, что, если нас победят, микадо будет унижен и уйдет из этого мира.

Я вел счет месяцам, потом годам по сезонам дождей и по сухим месяцам. Мне не нужно было огнестрельное оружие — зачем привлекать чье-то внимание выстрелами, — хоть оно у меня и было. Мне верно служил штык, похожий на широкий нож...

Иногда долиной реки по тропе проходили контрабандисты. Если их было много, я их не трогал. Если же я видел одинокого путника, я его мог и убить. Это случилось трижды за эти годы. Я несколько раз сильно болел и немного потерял ловкость движений, но в общем в горах был здоровый климат, и ел сырую пищу и потому сохранил силы. Я был уверен, что обязательно наступит день, когда я услышу отдаленную канонаду с востока, над моей головой пролетит истребитель с красным кругом на крыльях, и я встречу моих товарищей.

Вопрос: Неужели за все эти годы вы не имели сведений о том, что происходит в мире?

Ответ: Я не хотел об этом знать. Мир — внутри меня, мир создан мной. Другие люди ошибаются.

Вопрос: Вы не знали, что Япония признала свое поражение и свою неправоту в мировой войне?

Ответ: Я повторяю, что поражение в войне Япония потерпела в каком-то другом мире. В моем же она подвергла меня испытанию одиночеством. Когда я выдержу это, она призовет меня к себе.

Вопрос: А если этого не случится?

Ответ: Это не так важно. Значит, это случится в будущем рождении. Я приду в мир Спасителем, Боддисатвой. Для меня нет законов, кроме тех, которые я сам устанавливаю.

Вопрос. Если вы считаете себя Спасителем, Боддисатвой, значит, стремитесь к миру, к добрым стараниям.

Ответ: Вы решили, что я буддист? Нет, я не принадлежу ни к какой религии. Я — Чакравартин, повелитель Вселенной. Я приведу мир к законам, установленным мною.

Вопрос: Что это за законы?

Ответ: Вы все время стараетесь подтолкнуть меня к ответам, которые вам нужны. Не я подчиняюсь законам кармы, а карма подчиняется мне.

Вопрос: Значит ли это, что более двух десятилетий, когда вы таились от людей, скрывались в чаще, боясь показаться жителям гор...

Ответ: Я никогда никого не боялся, я всегда был верен закону бусидо — самурайской чести. Но я знал, что мой день еще не наступил и потому был хитер и молчалив, как летающая змея.

Вопрос: И тем не менее вы скрывались в чаще. Вам приходилось нелегко?

Ответ: Это не так. Я привык к одиночеству, я привык ждать. Я не чувствовал ни в чем недостатка, потому что лес может прокормить умного и сильного человека, который умерен в своих потребностях. В течение этих лет я сменил несколько жилищ. Как правило, это были пещеры, сухие, близкие к воде. Если не спешишь, то всегда найдешь такую пещеру.

Вопрос: А если ее нет?

Ответ: Даже в самых отдаленных и забытых ущельях гор можно найти развалины покинутого старинного монастыря или постоялого двора, а то и крепости. Человеку легко затеряться — я умею сливаться с лесом и землей, я часть этого мира. И его хозяин.

Вопрос: Такое жилище у вас было в долине Пруи?

Ответ: Да, в долине Пруи я нашел хорошую пещеру и оборудовал ее. Я решил, что буду жить в ней долго.

Вопрос: Не угрожали ли вам дикие животные?

Ответ: Все животные знали, что я хозяин леса. Они боялись меня.

Вопрос: А люди?

Ответ: Люди плохо ходят по диким горам. Если они появляются в моих краях, я их чую за милю. Даже горцев.

Вопрос: Значит, вы их не боялись?

Ответ: Зачем бояться, если они мне помогали.

Вопрос: Как они могли вам помочь?

Ответ: Они того не желали. Ведь я люблю хорошо поесть. Для этого недостаточно дичи и рыбы, фруктов и овощей, которые дает лес. Я совершал набеги на деревни. Например, у меня был припрятан мешок с рисом, который я взял во время похода в деревню племени фан. Это был далекий поход, но он оправдал себя с военной и тактической точки зрения.

Мне удалось взять там соли, в которой я всегда испытывал недостаток, и других продуктов, которыми хотел себя побаловать.

Утром, когда я перетащил часть добычи на холм, от которого я намеревался идти к перевалу, я увидел, как одна молодая девушка отправилась в лес собирать грибы как раз в мою сторону. Во мне возникло желание.

Я бросил свои вещи в кустах и преследовал ее так, как преследовал олениху, стараясь ничем не выдать своего присутствия. И я должен сказать, что мой опыт войны в лесу и жизни в горах приучил меня передвигаться по лесу так же бесшумно, как летучая мышь, и так же быстро, как олень мунжак. Я следил за ней, и мое желание росло. Я даже не подозревал, что оно будет таким всеохватывающим. Это была молодая девушка, горянка, на ней была короткая, сшитая из одного куска черная юбка, распахнутая блуза, черная же накидка и еще, помню, ожерелье из серебряных монет. Волосы были убраны под синий тюрбан, и оттого ее широкие скулы выдавались еще больше. Корзинка была приторочена к спине. У нее были короткие толстые ноги. Я шел за ней, и она не чувствовала моего присутствия, а потом она остановилась и наклонилась, чтобы сорвать гриб. Там было много грибов, они росли, покрывая собой всю поляну. Я подумал, что на будущее я буду знать, что эти грибы можно есть. Я не собирал грибы, потому что боялся отравиться. Тогда я понял, что мы отделены от деревни лесом и холмом и ее криков никто не услышит, и я спокойно вышел на поляну и пошел к девушке, но она увидела меня и сразу все поняла, потому что кинула корзину и бросилась бежать.

Наконец я нагнал ее, она стала отбиваться. Может быть, я бы не сделал ей ничего, но она отбивалась, и мои руки почувствовали, что она слабая упругая женщина. Я много лет не знал женщины, но желание войти в женщину во мне никогда не пропадало.

Когда я сорвал с этой дикарки юбку, она перестала бороться со мной и была покорна. Я вошел в нее, и это было сладко. И я подумал: почему я не делал этого раньше? Почему я позволил себе думать, что женщины гор — всего-навсего животные? Эта девушка не была животным. Она была очень напугана и старалась сделать мне как можно лучше, чтобы я к ней хорошо относился. Я подумал: как хорошо бы оставить ее мне навсегда. Она бы заботилась обо мне и готовила пищу.

Вопрос: Что вы сделали потом?

Ответ: Я был вынужден убить девушку, потому что людям нельзя верить. При первой возможности она бы убежала в свою деревню, и меня бы выследили и убили. Я не хотел ее убивать. Потом я закопал ее в землю, я сделал настоящие похороны, как делают в ее племени. Я хотел, чтобы дух этой девушки был спокоен и не преследовал меня. Потом я ушел из того ущелья, потому что охотники стали бы искать пропавшую девушку и выследили бы меня.

Вопрос: Вам приходилось еще кого-нибудь убивать недавно?

Ответ: За последние месяцы я убил только одного человека. Я думаю, что это был вор с рубиновых приисков. Он остановился на ночь в моем ущелье. Я испугался, что он найдет мое убежище. Я его убил. У него был пистолет с патронами, который мне пригодился, а также мешочек с рубинами.

Вопрос: Это случилось задолго до встречи с голыми людьми?

Ответ: За несколько дней до этого.

Вопрос: Расскажите немного о встрече с голыми людьми.

Ответ: В ту ночь я ночевал не в пещере, а выше в горах. Я не спешил возвращаться в мою пещеру, потому что меня тревожило появление в тех краях солдат. Раза два над долиной пролетел вертолет. Что-то солдатам было нужно в моем царстве. Я знал, что они мне не опасны, но все же решил быть осторожным. В лесу, высоко в горах, я увидел олененка, потерявшего мать. Я долго преследовал его, потому что захотел его мяса. Только поздно вечером я его затравил и убил. Я напился его крови и съел его мяса.

Вопрос: Вы не готовили себе пищу? Не варили, не жарили ее?

Ответ: Во-первых, это опасно — дым виден издалека. Во-вторых, в сыром мясе и крови много витаминов, а мне надо поддерживать себя в боевой форме — я не могу стать слабым. Поэтому и мясо, и рыбу я ел только сырыми. На рассвете я поднялся, разделал тушку, взял с собой язык, печень, задние ноги и пошел к своей пещере. Был туман.

Я вышел из кустов к пещере и увидел, что у входа в нее стоят два дикаря, вернее, дикарь и дикарка. Совершенно голые. И что-то шепчут на своем диком языке.

Они кинулись в пещеру, в мою пещеру! Молодая девушка лишилась чувств, а старый тащил ее, словно надеясь спрятать от меня. Это было комическое зрелище!

Вопрос: И вы не стали их убивать?

Ответ: Не было смысла их сразу убивать.

* * *

Старший унтер-офицер Сато не спешил войти в пещеру. Он неподвижно стоял под навесом, каждой клеткой тела прислушиваясь к тому, что происходило внутри пещеры, как бы незримо присутствуя там — его слух и прочие первобытные чувства обострились за десятилетия жизни в лесу настолько, что он мог сравниться с диким зверем.

А в пещере были и еще люди — несколько человек. Они были испуганы и переговаривались на непонятном языке. Но вот вопрос: было ли у них оружие? А то сейчас всадят в него из темноты очередь... Да, ты становишься беспечным, унтер-офицер Сато. Ты уже привык, что стал господином маленького на карте, но в действительности гигантского просторного мира, тебе на самом деле и не нужна уже ни Япония, ни Лигон — твое величие соразмеримо лишь с горами и шумом лесов.

И тогда, удивляясь собственной уверенности, Сато сделал шаг в сторону, чтобы не стоять на пути возможных пуль. Он положил ладонь на рукоять ножа — отличного армейского штыка, который служил ему столько лет.

У Сато было настоящее оружие — карабин и пистолет. Карабин он нашел давно в блиндаже высоко в горах. Там в сухости и хрустальном воздухе он пролежал несколько лет после войны рядом со скелетами трех англичан, которые защищали этот блиндаж в 1942 году и не ушли оттуда живыми. Там же Сато взял плоскую английскую каску, которая пригодилась как миска, и много патронов. Надо бы взять больше, но ведь тогда, двадцать лет назад, Сато не знал, что останется здесь надолго. И еще у унтер-офицера был пистолет, совсем новый, недавно взятый у убитого контрабандиста. Вместе с красивыми рубинами. Но и карабин, и пистолет лежали далеко внутри пещеры, в тайнике. Сато никогда не ходил на охоту с огнестрельным оружием — звук выстрела мог выдать его.

Простояв неподвижно с минуту, Сато начал продвигаться к входу в пещеру, прижимаясь спиной к скале.

Он замер, когда следующий шаг должен был вывести его на открытое пространство, все еще не в силах решить, как выманить дикарей поодиночке, чтобы можно было их при нужде зарезать. Его мысли смогли проникнуть в пещеру и добраться до сознания чуткой Любы. Она тут же передала, что слышала, По-изу.

— Он один, — сказал По-из остальным. Говорил он беззвучно, не размыкая губ, посылая свои мысли непосредственно в мозг. Такое общение допускалось лишь в случае острой нужды, иначе считалось на Доме неприличным. — Он один. Он вооружен ножом. Он думает, что мы можем на него напасть, и потому хочет нас убить.

— О небо! Еще этого не хватало! — мысленно возопила Не-лю. — Кто только не желает моей смерти!

— Он остановился, думая, как выманить нас, — продолжал По-из.

— Кто он? — спросил капитан. — Является ли он представителем властей? А если является, обычно ли в их стране сразу убивать незнакомцев? Возможно, здесь просто недоразумение? Может быть, он ожидает от нас каких-нибудь пропусков или удостоверений?

— Вы предлагаете, чтобы я с ним заговорил? — спросил По-из.

— Очевидно, у нас нет другого выхода.

— К тому же в крайнем случае мы с ним расправимся, — заявил Ут-бе-бе. — Нас много, а он один. И отнимем у него нож. Нож нам пригодится.

Ут-бе-бе уловил восхищенный взгляд Не-свелю. Красавица любила решительных мужчин. Ее возлюбленный Ут-мгн даже отсидел несколько лет за вызывающий переход улицы в неположенном месте.

— Прекратите нести чепуху! — оборвал молодого человека капитан. — Мы не знаем, как он связан с местными властями, сколько людей ждут его и какие беды обрушатся на нас, если мы не проявим лояльности.

— К тому же, — заметила умудренная Не-лю, — может быть, он не такой плохой. Если его не пугать, он может стать нашим спасителем.

И эта мысль всем понравилась.

— Иди, — приказал капитан переводчику По-изу.

Тот сделал несколько шагов навстречу старшему унтер-офицеру, и тот услышал, вернее, ему показалось, что он услышал, тогда как на самом деле он уловил мысль:

— Простите, пожалуйста, но мы не желаем вам зла.

Сато не шевельнулся. Он теперь думал не так быстро, как раньше. Он понял, что они с ним разговаривают. Но он никак не мог различить, откуда донесся голос.

В пещере царила мертвая тишина. Люба передавала слова По-иза остальным.

— Кто ты? — спросил наконец Сато. Он стоял, прижавшись спиной к стене, и держал нож перед собой.

— Меня зовут По-из, — ответил переводчик. — Мы никому не причиняем вреда. Мы чужие здесь и рады, что встретили человека.

— Чужие? Откуда вы, чужие?

— Мы спустились по реке с гор.

— Из Китая?

По-из не знал, что такое Китай, и не мог получить о нем информации из головы Сато, поэтому спорить не стал.

— Чего вам тут нужно? — спросил Сато. — Зачем вы забрались в мою пещеру?

— Нам было холодно. Мы искали дом.

— Сколько вас?

— Нас семеро.

— Какое оружие? — спросил Сато.

— У нас нет оружия.

— Так не бывает. Вы идете по горам без оружия?

— Мы попали в беду. У нас ничего не осталось.

— Выходи на открытое место, — приказал тогда Сато. — Один выходи. Руки держи перед собой.

По-из подчинился. Он вышел из пещеры, вытянув вперед руки.

Туман рассеялся, но солнца еще не было — стояла светлая теплая мгла.

— Стой! — приказал Сато.

Он рассматривал дикаря. Дикарь рассматривал унтер-офицера и передавал информацию о нем внутрь пещеры.

Сато увидел человека выше среднего роста с темной, не загорелой, не бронзовой, не красной, а просто темной кожей, какой бывает стоячая вода в глухой тени. У него были большие глаза, зрачки которых были светлее кожи, и волосы светлые, возможно, седые. Волосы были короткими и странно подстрижены ежиком на затылке, но спереди падали на лоб.

Человек этот был совершенно голым. Такого Сато раньше не видел. Он знал, что в горах водятся дикие племена. Он видел сам и нага, и голубых фанов, и танги-циней, женщины которых ходили обнаженными по пояс, а мужчины лишь в набедренных повязках. Но они компенсировали недостаток одежды избытком бус, колец, браслетов и других украшений. А этот был голым. И, более того, он, что не свойственно дикарям (правда, Сато об этом не подумал), стеснялся своей наготы и старался опустить руки так, чтобы закрыть некоторые части своего тела.

По-из же смотрел на сухого, морщинистого, высохшего человека без возраста, с длинными гладкими черными волосами, забранными сзади в пучок, в рваной брезентовой куртке с оторванными рукавами и коротких штанах.

Разумеется, По-из не мог предположить, что этот человек не происходит из этих краев, а родился и вырос далеко за морем, что попал он сюда по приказу его соотечественников, чтобы захватить эту страну.

Он видел человека и знал, что от него исходит опасность, злоба к тем, кто открыл его убежище (дом? нору?). Но многие мысли и соображения старшего унтер-офицера Сато были переводчику непонятны ввиду сильных различий между этими культурами и того, что цивилизация Дома обогнала земную на несколько столетий.

— Выходи вперед, — приказал Сато, — руки над головой!

По-из с удивлением заметил, что пришедший опасается, нет ли у него оружия, хотя не понимал, как можно скрыть оружие, если ты совершенно раздет. О чем он и сообщил старшему унтер-офицеру.

Менее всего Сато ожидал услышать японскую речь из уст голого дикаря. У него даже мелькнула мысль, не встретил ли он остатки еще одной скрывающейся в лесах японской части, пообносившейся больше, чем он сам.

— Вы откуда? — спросил он переводчика.

— Мы живем там, — сказал По-из и, почувствовав недоверие в мыслях Сато, неопределенно повел рукой вокруг себя, признавая этим, что живет не в этом ущелье.

— Ты японец? — спросил Сато.

По-из видел, что в собеседнике возникла радостная надежда, но при всем желании укрепить его в ней он не посмел сказать неправду и ответил, не разжимая уст, что он вряд ли может считать себя японцем, потому что не знает, кто такие японцы.

И только тут Сато заметил, что По-из говорит с ним, не раскрывая рта, как чревовещатель на ярмарке, и это окончательно убедило Сато, что надежда на встречу соотечественников провалилась.

Сато решил пока отложить вопрос о происхождении пришельцев и приказал:

— Выходите и выстраивайтесь у стены! — Сато сделал шаг назад, чтобы при необходимости скорее убежать.

По-из мысленно позвал своих товарищей, и те стали выходить из пещеры.

Сначала, разумеется, вышел капитан.

Хоть бы какую-нибудь тряпочку надел на чресла, подумал Сато, который сам никогда не позволял себе оголиться и этим сравняться с дикими зверями.

За капитаном последовала Не-лю.

Женщина! Типичная женщина! И не очень старая. И совершенно голая!

Сато стало интересно — кто же выйдет следующим?

Не-лю робко улыбнулась унтер-офицеру. По-из держал товарищей в курсе мыслей Сато. И сообщил, что при виде Не-лю он несколько смягчился.

Ут-пя не вызвал в Сато интереса, зато Ут-бе-бе показался опасным и унтер-офицеру не понравился, о чем По-из и сообщил Утешающему в беде и беспорядках.

В заключение взор Сато был обрадован появлением красавицы Не-свелю, которая и не могла бы считаться красавицей по строгим европейским или даже лигонским нормам, но здоровьем, молодостью и уверенностью в себе производила сильное впечатление на мужчин разных планет.

Старший унтер-офицер Сато не был исключением⁹.

Чувства, вспыхнувшие в нем, были настолько очевидны, что вышедшая за Не-свелю переводчица Люба была готова провалиться сквозь землю, и руки ее жалко метались перед телом, стараясь прикрыть именно те его участки, которые попадали в поле зрения старшего унтер-офицера, хотя эти участки далеко уступали размером выдающимся формам Не-свелю...

И вот все они выстроились у стены.

И были они смирны и покорны.

Сато обозрел их и даже прошел перед строем пришельцев, неожиданно для себя ощутив давно забытое чувство младшего командира, проходящего перед строем взвода.

И именно тогда, всего через несколько минут после первой встречи, Сато уже понял, что никуда он не отпустит так неожиданно свалившееся ему на голову племя голых людей и оставит его при себе, потому что ему пришла пора повелевать людьми. Он завершил испытание одиночеством, и за это небо прислало ему подданных.

Мысль о собственном взводе вертелась в его мозгу, искала словесного выражения, а между тем старший унтер-офицер все прохаживался мимо строя пришельцев и, как бы разговаривая сам с собой, задавал им вопросы. И ему уже было приятно, что не надо повышать голоса — даже шепот его подхватывался переводчиками.

— Давно идете? — спрашивал он.

— Давно, — отвечал По-из. Ведь не могли они признаться местному жителю в своем иноземном происхождении.

Сато остановился напротив Любы. Он разглядывал ее ноги, слишком нежные и ухоженные, чтобы принадлежать дикарке, и в то же время исцарапанные и исколотые, что говорило о том, что девушке пришлось некоторое время ходить по лесу пешком. Это было странно, и объяснения этому Сато найти не мог. Следовало продолжить допрос.

— А что едите?

— Собираем... срываем...

— Врете, — сказал Сато. — Сейчас не сезон. Сейчас в лесу трудно. А вы гладкие, смотри какие!

Он неожиданно сделал шаг вперед и жесткими, как кость, пальцами схватил и потянул к себе складку жира на животе штурмана Ут-пя.

— Нет, — сказал старший унтер-офицер, — вранье! Брехня! Сознавайся, откуда сбежали!

— Мы живем в горах, — упрямо сказал По-из, потому что иного ответа они дать не могли.

— Ладно, — сказал с угрозой Сато. — Сегодня же пойдете со мной в лес, покажете, какие грибы, какие ягоды собираете. Если будете обманывать — убью.

— Мы голодные, — сказала умудренная жизнью Не-лю. Она испытывала симпатию к Сато, потому что он был груб и мускулист. Он был хозяином жизни. Парадокс заключается в том, говорила она себе, что он считает нас дикарями, а мы знаем, что он-то и есть настоящий дикарь.

Тут Сато заметил, что не понимает слов зрелой женщины. И обернулся к По-изу. По-из перевел. Сато торжествующе ткнул пальцем в грудь По-изу:

— Ты — японец. Они — дикие.

По-из согласился. Было очевидно, что лучше считаться японцем, чем диким.

— Мы голодные, — повторила Не-лю.

— Идите и возьмите, — ответил Сато. — Как всегда берете, так и сейчас возьмите.

Капитан Ут-дирек, внимательно наблюдавший за старшим унтер-офицером, уже сделал для себя некоторые логические выводы. Он немало времени посвятил изучению пленок и записей, которые были доступны в Галактическом центре, державшем под скрытым наблюдением Землю уже несколько десятилетий, и не забывал о существовании на Земле высокоразвитого общества, летательных аппаратов и атомной бомбы. У капитана были все основания полагать, что человек, вышедший к пещере, не относился к сливкам земного общества, а скорее всего сам дикарь или отщепенец иного рода, не исключено, что и преступный элемент.

Рассуждая так, капитан понимал, что, возможно, несмотря на опасность, проистекающую от контактов подобного рода с преступным элементом, для них, изгоев, в этом есть преимущество — изгой изгоя не выдаст. Или по крайней мере не будет спешить с выдачей.

— А вы кто такой? — спросил капитан.

Сато удивился. Вопрос исходил из уст худого мужчины с редкими прилегающими к черепу волосами. Глаза этого человека были посажены так близко к переносице, словно это был один глаз, разделенный перегородкой.

— Здесь вопросы задаю я, — заявил Сато, вспомнивший, как любил выражаться лейтенант Макидо.

И для того чтобы не оставалось сомнений в том, кто здесь главный, он выхватил из-за пояса нож.

Капитан пожал плечами, но по неслышной унтер-офицеру подсказке эстафету подхватил Ут-пя. Он был глубоко обижен этим дикарем, который посмел дотронуться до его живота.

— Мы вас не звали, — сказал Ут-пя.

— Не дразните его! — воскликнула Не-свелю.

Сато услышал этот оклик, насторожился, но, естественно, не понял его значения.

— Они правы, — сказал По-из. — Этот незнакомец агрессивен и хотел бы подчинить нас своей воле.

— Мы ему не нужны! — поддержала молодую женщину Не-лю. — Зато он нам нужен. Он нам расскажет, как здесь добывают пищу, он нас всему научит!

— Правильно, — сказал капитан. — Но вы хотите, чтобы он делал это с позиции силы, а мы желаем, чтобы он подчинился нам.

Углубившись в спор, они на несколько секунд забыли о Сато, а тому надоело выслушивать их тарабарскую речь, которую старый переводчик почему-то не хотел переводить на нормальный японский язык. В эти секунды направление мыслей Сато было схоже с рассуждениями капитана. Он тоже желал управлять людьми, но для этого, оказывается, их надо было напугать. А как напугаешь семь человек, если ты один и у тебя только нож?

Это можно сделать, лишь применив неожиданное нападение. И напасть надо на самого главного — на лысого начальника, который заварил эту кашу.

По-из и Люба, отвлекшись на разговор своих коллег, проморгали это решение и движение унтер-офицера.

Он одним прыжком преодолел три шага, отделявших его от капитана, и ловко, мгновенно, словно нож был продолжением его пальцев (как, впрочем, и было на самом деле), он воткнул его острие в глотку капитана, в самое его основание — на сантиметр, не более и полоснул ножом в сторону так, словно намеревался отсечь капитану голову, хотя это, конечно, не входило в планы Сато — ему требовалось лишь испугать дикарей и доказать им, как он силен. Вот и все. И пускай они увидят кровь. Красную кровь. Может, они отвыкли на нее смотреть?

Раз — прыжок. Два — сверкание ножа. Три — капитан отшатывается, не понимая, что произошло. Четыре — алая кровь хлещет из горла капитана... Капитан понимает, что убит, и медленно опускается на камни.

И все понимают, что капитан убит, но никто не понимает, как это произошло.

Сато сделал легкий шаг назад — никогда не подумаешь, что ему за пятьдесят. Нож скользит обратно в ножны.

Капитан, обмякнув, сполз на камни у стены, он в ужасе смотрел на свои пальцы, покрытые кровью. Вздох ужаса прокатился по его товарищам. Все были готовы кинуться ему на помощь, и всех удержит на секунду, на две секунды, на три секунды... на пять секунд грозная неподвижность унтер-офицера Сато, неподвижность змеи перед добычей.

— О, боги! — закричала, не выдержав молчания, Не-свелю. — Неужели он его убил?

И вот она уже склонилась к капитану.

Капитан смотрел на окровавленные пальцы — никогда в жизни он не видел сразу столько человеческой крови. Вторую руку он прижал к горлу, и между его пальцев медленно протекала кровь.

Остальные тоже придвинулись к капитану, и чем ближе они сходились, тем более ощущали единство, способность к сопротивлению и к ним возвращалось вполне цивилизованное возмущение диким бесчеловечным актом, который позволил себе этот оборванец.

— Ты его убил! — произнесла Не-свелю, употребив самое презрительное из обращений, существующих в родном языке.

Сато улыбнулся, показав гнилые зубы.

— Я его поцарапал, чтобы он не говорил лишнего, — сказал Сато.

— Я умираю? — спросил капитан.

— Трус, — сказал Сато.

— Я презираю вас, убийца! — сказал капитан. Ему стало так больно, что спасительная дурнота охватила его, и он потерял сознание.

— Он умер! — ахнула Не-лю.

— Нет, — сказал По-из.

— Ему не угрожает смерть, — сказала Люба, оглянувшись на Сато и не уловив в нем намерения продолжать наказание ученых. — Но ему плохо от голода и страха.

— Переведи! — потребовал Сато, глянув на По-иза. Он не догадался, что Люба тоже переводчица.

По-из повторил слова Любы.

— Правильно, — сказал Сато и прошел внутрь пещеры, чтобы проверить, не спрятался ли там еще кто-нибудь из гостей. Он прошел спокойно, потому что эти голые люди наверняка были собирателями ягод и улиток, а не настоящими людьми. Если они не напали на него сразу, значит, у них нет силы напасть на него потом. Для этого их придется время от времени пугать.

Сато был не совсем прав. Мы не знаем, как бы развивались события дальше, если бы не необходимость для инопланетян сохранять тайну своего происхождения. Ведь, придя в себя, капитан сам остановил рвавшегося в бой Ут-бе-бе.

Беда была в другом — кровь не переставала течь, видно, Сато все же задел какой-то важный сосуд. И потому, когда через несколько минут Сато снова вышел из пещеры, он убедился, что голые люди остались на своих местах. По-из обратился к нему с такими словами:

— Человек, вы нанесли незаслуженную рану нашему товарищу. Как вы видите, он истекает кровью. Вы можете стать виновником его смерти. Если у вас есть совесть, вы должны нам помочь.

— Как? — спросил Сато.

Он был искренне удивлен. Он никому не помогал уже много лет и не намеревался этого делать в будущем.

— У вас есть какой-нибудь перевязочный материал? — спросила умудренная жизнью Не-лю.

— Не нужно, — сказал Сато.

Не-лю смело подошла к унтер-офицеру и сказала:

— Вы немедленно поможете нашему... капитану или я никогда в жизни не буду с вами разговаривать...

Она окинула взглядом окруживших капитана пришельцев и добавила:

— И никто из нас не скажет с вами ни одного слова.

Главное — удивить оппонента. Сато мог ожидать чего угодно, но не такой угрозы.

Некоторое время он стоял, прищурив глаза и глядя на женщину, словно хотел пронзить ее взглядом. Но Не-лю выдержала взгляд и даже не сочла нужным прикрыть грудь.

Сато резко повернулся и одним прыжком исчез с площадки перед пещерой.

— Ну, как прикажете это понимать? — спросила Не-лю.

Никто ей не ответил.

— Может, принести листьев? — сказал По-из.

И как бы в ответ на эту фразу Сато вновь появился перед пещерой. В руке он держал охапку длинных бархатных листьев. Он подошел к капитану и протянул их ему.

— Это надо приложить к ране, — перевел его слова По-из. — Кровь не будет идти.

Капитан так ослаб, что Ут-бе-бе, имевший медицинское образование, встал перед ним на колени и приложил листья к ране, придерживая их пальцами.

Сато стоял неподалеку и обстругивал ножом палочку. Мысли его текли так медленно и просто, что переводчики не могли их уловить. Словно рядом с ними была пустота. Наверное, он был похож на пастуха, тупо глядящего на то, как пасется стадо.

Остальные тоже молчали, поглядывая на унтер-офицера и стараясь осознать очередную перемену в их судьбе. Теперь они зависели от этого загадочного человека, который может напасть на себе подобного без всякой видимой причины, тяжко ранить его и не испытывать никаких угрызений совести. Причем ведь никто не знает, один он здесь или скоро за ним последует целая банда ему подобных.

— Вы здесь один живете? — спросила Не-свелю. Она не была к нему так сурова, как старшие товарищи.

Сато не ответил. Такой вопрос ему не понравился. Он отошел от пришельцев и уселся, скрестив ноги.

Он сидел к ним в профиль, не показывая, что наблюдает за ними, но и не смея повернуться спиной: все же дикие люди — это дикие люди. С ними надо быть осторожным, если не хочешь, чтобы тебе не перекусили жилу.

Затем Сато снял с плеча домотканую открытую суму — мешок на широкой ленте через плечо, отнятый у горянки, которую он изнасиловал, а потом убил. Сума ему очень нравилась, и к тому же он любил ее нюхать — ему казалось, что она сохраняет запах той девушки.

Теперь он никогда не расставался с этой сумой. В нее он складывал все нужные или вкусные вещи, что встречались в походах и которые следовало приберечь про запас.

Он вынул из сумы два яблока, которые отыскал внизу, затем несколько крупных и вкусных, по мнению Сато, фруктовых улиток. Он давно не ел и потому проголодался.

Рядом с улитками он положил горсть хороших орехов и самую главную добычу — четыре большие сладкие луковицы, каждая с кулак.

Сато размышлял, с чего ему начать трапезу.

Остальные смотрели на него. Ут-бе-бе сказал капитану:

— Сами держите, вам уже легче.

Капитан послушно придерживал листья и тоже смотрел на обед старшего унтер-офицера.

Сато начал с луковицы.

Помимо своей воли пришельцы начали придвигаться к нему. Все они понимали, что Сато не любит их, что он им не друг, что понятия гуманизма ему чужды, что они должны сохранять гордость и взаимовыручку — в ином случае они бессильны... Все они понимали, но вид пищи вызывал слюноотделение и туман в голове.

Не-свелю первой оказалась возле Сато.

— Это вкусно? — спросила она, и По-из перевел.

— Обыкновенно, — сказал Сато.

— А можно попробовать?

Предложение молодой женщины удивило Сато. Он еще не решил, выгнать их или сделать своими рабами, а они уже просят есть.

Не отвечая, Сато придвинул к себе суму и вытащил оттуда плоскую алюминиевую флягу. Он протянул ее женщине и приказал:

— Принеси воды.

Не-свелю оглянулась, как бы обращаясь к товарищам за советом, но совета не получила, потому что остальные были недовольны ее несдержанностью. Возможно, если бы они сговорились заранее и о еде заговорил бы некто, выбранный собранием, все было бы иначе. Но Не-свелю просила только о себе. Что было неэтично.

— Дружок, — сказала Не-свелю, делая шаг в сторону Ут-бе-бе, который, как подсказывала женская интуиция, был к ней неравнодушен, — ты не будешь любезен похаживать за мной?

Не-лю не смогла сдержать смешок. Ут-бе-бе смутился. Но нежелание показаться глупым в глазах сограждан заставило его ответить почти грубо:

— Я рад бы поухаживать за вами, но не хочу прислуживать этому монстру.

Ут-пя захлопал в ладоши, что служило знаком одобрения.

Сато поднял голову, оглядел дикарей.

— Ну! — крикнул он.

И положил руку на рукоять ножа.

Не-свелю, поставившей себя в ложное положение, не оставалось ничего иного, как медленно пойти по узкой тропинке вниз, к реке, и Сато со все возрастающим желанием смотрел ей вслед и даже приподнялся, готовый погнаться за ней и сделать с этой дикаркой то же, что и с девушкой, убитой раньше. Но мысль о том, что эти дикари обязательно воспользуются его легкомыслием и растащат его завтрак, остановила Сато, и он, не дрогнув ни одной ресницей, продолжал задумчиво жевать сладкий корень, и лишь чрезвычайно чуткая к чужим чувствам Люба почувствовала неладное, испугалась неладному, но не смогла для себя определить суть дела и даже спросили мысленно у По-иза: «О чем он подумал?» «Я не разгадал», — честно признался По-из. Впрочем, иной ответ был немыслим, потому что переводчики (телепаты) никогда не лгут друг другу. Это же невозможно.

Между тем кровь из глубокой царапины на горле капитана перестала сочиться, и он уже смог начать вычислять линию поведения. Надо было что-то делать. Если в первые минуты знакомства этот негодяй мог напасть на него, то через час он кого-нибудь убьет.

Следовательно, надо будет его обезоружить.

Капитан поманил штурмана, и тот присел на корточки возле капитана и сказал первый, словно сам был телепатом:

— У нас есть два пути, капитан.

Еще вчера они недолюбливали друг друга, еще час назад Ут-пя был сердит на капитана за то, что тот уничтожил его родственника, но сейчас оба понимали, что только совместное противостояние грубой силе может их спасти.

— Говори, — сказал капитан.

— Или мы уничтожаем его...

— И что получаем?

— Трофейный нож!

— И все?

— Нож, штаны, суму... Это уже немало.

Очень мало, — возразил капитан, — слишком мало, чтобы смогли выжить семь человек.

— Тогда, может быть, лучше второй вариант? — Говоря так, Ут-пя смотрел, как от воды поднимается Не-свелю, неся в протянутой руке старую битую алюминиевую флягу. Не-свелю шла с высоко поднятой головой, как бы бросая вызов своим согражданам.

— Говорите, говорите, — торопил капитан, недовольный тем, что Ут-пя отвлекся.

— Вижу опасность раскола, — сказал Ут-пя.

— Я с ней потом поговорю, — пообещал капитан. — Продолжайте.

— Второй вариант — терпеть, — сказал штурман. — Терпеть для того, чтобы с помощью наших переводчиков постепенно, в течение нескольких дней, узнать, где он живет, что представляют собой жители окрестных мест, узнать все что можно...

— Но мы должны будем улещать его, — с сомнением возразил капитан. — А как известно, мерзавцы наглеют от того, что им потворствуют.

— Я и без вас знаю, что мы рискуем. Но третьего пути нет.

Не-свелю подошла к унтер-офицеру и присела перед ним на корточки, передавая флягу и в то же время втягивая расширившимися ноздрями запах сытных луковиц.

Сато принял флягу из рук молодой женщины и положил рядом с собой.

Потом, подумав, отломил дольку от луковицы — совсем небольшую дольку — и протянул Не-свелю.

— Не много же тебе досталось, — сказал стоявший на краю площадки Ут-бе-бе, который искренне переживал эту сцену, потому что ему очень нравилась Не-свелю, особенно теперь, когда она была обнажена и приобрела совсем иное назначение в его глазах, то есть стала менее коллегой и менее товарищем по экспедиции, а более женщиной независимо от уровня ее магистерской диссертации.

— Будет больше, — сказала Не-свелю с вызовом. Она понимала, в какое глупое положение она попала, противопоставив себя коллективу.

Она хотела сказать еще что-то ироничное и тонкое, чтобы окончательно поставить на место Ут-бе-бе, позволявшего себе смотреть на нее без всякого уважения, но ничего сказать не успела, потому что завизжала и подпрыгнула — по простой причине: воспользовавшись тем, что женщина смотрела в другую сторону, а может, и не обращая на это внимания, старший унтер-офицер протянул жесткие пальцы и уверенно схватил ее за полную высокую грудь. Такой груди унтер-офицеру еще не приходилось видеть, потому что его жизненный опыт ограничивался деревней, девицами в дивизионном публичном доме да тремя или четырьмя случайными встречами во время войны. Но все без исключения партнерши унтер-офицера были малогрудыми азиатками, тогда как женщины планеты Дом телосложением скорее напоминают жительниц южной Европы, пышногрудых и широкобедрых.

Не-свелю подпрыгнула и чуть не подавилась долькой луковицы.

— Как вы смеете! — воскликнула она.

Все остальные обернулись к ней, но, честно говоря, никто в тот момент не видел трагедии в этой ситуации — наоборот, она показалась всем забавной. Люди, даже принадлежащие к самым высокоорганизованным галактикам, бывают поражены слепотой.

И тут впервые унтер-офицер засмеялся.

— Коза! — повторял он, а переводчики не понимали, что же он имеет в виду. — Коза! Ускакала! Иди сюда, я тебе еще дам! Никому не дам, а тебе дам.

По-из покорно переводил слова Сато. Не-свелю, прикрывая груди правой рукой, подошла ближе и протянула левую. Сато дал женщине дикую луковицу. Однако не удержался от очередной шутки: когда она брала луковицу, он попытался схватить ее за низ живота, но не преуспел, потому что красавица уже была готова к его выпадам и вовремя отбежала, но не к своим товарищам, а в другую сторону, к краю площадки, чтобы ни с кем не делиться.

Она кидала в рот дольку за долькой, а голодные люди не могли оторвать от нее взгляда.

Капитану потребовалась немало труда, чтобы продолжить разговор с Ут-пя.

— Есть третий путь, — наконец негромко произнес он.

— Какой?

— Мы его обезопасим, отнимем у него нож и, если нужно, запрем в пещере. И тогда пускай наши переводчики постараются извлечь из него всю нужную информацию. То есть без дружбы, но и без убийства.

Тихая Люба не выдержала и подошла к красавице Не-свелю.

— Простите, — сказала она, — но по вашим ощущениям я чувствую, что вы едите что-то очень вкусное.

Не-свелю засунула в рот луковку и начала жевать энергичнее.

— Я бы попросила немного, — сказала Люба, сглатывая слюну, ведь ей было труднее всех — она так явственно ощущала вкусовое наслаждение Не-свелю, будто ела сама, только в рот ей ничего не попадало.

— Неужели вы не видите, — ответила, не переставая жевать, Не-свелю, — какая у меня маленькая луковица! Я не могу с вами поделиться. Но могу дать хороший совет.

— Какой? — спросила Люба. Задавая этот вопрос, она уже знала ответ.

— Подойдите к этому мужчине, который сидит перед вами, и попросите у него луковицу — вы же видите, что у него их еще две. Видите?

— Вижу, — покорно произнесла Люба, не двигаясь с места.

— В худшем случае он вас пощупает — продолжала Не-свелю. — Очевидно, на Земле это национальный обычай. Ничего страшного с вами не произойдет.

Чтобы прекратить этот унизительный для Любы разговор, переводчик По-из решился на крайнюю меру: он сам направился к Сато.

— Простите, — сказал он, — вы были так любезны, что угостили Не-свелю. — По-из указал на красавицу, которая дожевывала последнюю дольку, мысленно проклиная Любу за то, что та заставила ее поспешить.

— Не-свелю, — произнес неуверенно Сато.

— Но у нас есть другие голодные женщины. Не могли бы вы и им выделить немного пищи из ваших запасов. Мы постараемся вам отплатить добром.

— Хай! — воскликнул Сато. — Пускай она попросит сама.

— Она боится вас, — ответил По-из.

— Кто боится, ходит голодным, — сказал Сато. Эти люди казались ему все интереснее. Самые настоящие дикари — совершенно глупые и доверчивые. Нет, он не будет их убивать. Может, убьет только того, старого, которому он порезал глотку. Очень уж у него взгляд нехороший. А остальные будут трудиться. — Пускай она не боится.

— Иди, — печально произнес По-из.

— Нет, — сказала Люба. — Я боюсь.

— Надо действовать сейчас, — сказал капитан штурману. — Немедленно.

— Вы возглавите операцию? — спросил Ут-пя.

— К сожалению, мне придется возложить руководство на вас, — ответил капитан. — Вы же видите, что я небоеспособен. Но, как только приду в себя, вновь возьму на себя руководство группой.

— Так дело не пойдет, — сказал Ут-пя. — Потому что мне не на кого опереться.

— Вас трое здоровых мужчин!

— По-из не воин, он боится даже пролетающей бабочки. А Ут-бе-бе я и в лучшие времена не доверял. Он типичный избалованный эгоист, плод нашей либеральной системы образования.

По-из подталкивал Любу к Сато, который сидел, скрестив ноги, и держал на ладони луковицу.

Люба сопротивлялась, и это стоило ей страшного напряжения нервов.

И в этот момент неожиданно для остальных Не-свелю сделала несколько быстрых шагов, наклонилась, схватила луковицу с ладони Сато, но тот успел сжать пальцы, и красавица осталась ни с чем.

Сато засмеялся еще веселее.

Как раз в это время Люба наконец-то поддалась напору По-иза и, потеряв равновесие, упала на колени перед японцем.

— Поздно, — сказал Сато, схватив с земли третью луковицу и водя ею перед носом переводчицы.

Этого По-из не выдержал. Он стал вырывать луковицу из руки Сато, и тот резко рванул луковицу к себе, По-из потерял равновесие и свалился на камни и Любу.

И тогда капитан, забыв о том, что ранен, бросился вперед, чтобы скрутить Сато. На бегу он кричал:

— Ут-пя, Ут-бе-бе, за мной!

Но те промедлили и дали возможность Сато отпрыгнуть назад, выхватить из-за пояса нож и остановиться, широко расставив ноги.

— Ну что же, — прошипел он, и По-из, сидя на земле, послушно переводил, потому что в этом заключался его главный долг перед человечеством. — Иди сюда, старая змея! Иди, я тебя еще мало порезал!

Тут Сато увидел, что двое других мужчин тоже надвигаются на него, нерешительно, но надвигаются.

— А вы, — крикнул он им, — два шага назад! Ну!

Ут-пя и Ут-бе-бе от неожиданного оклика остановились.

Теперь у Сато был только один противник. Капитан.

И капитан понял, что его бой проигран. Он повернулся спиной к Сато и ушел в пещеру.

* * *

В отсутствие капитана его роль попыталась сыграть умудренная Не-лю, для чего она обратилась к Сато с длинной речью, в которой выражала ему свое сдержанное недовольство его поведением. Она попыталась довести до сознания Сато простую истину: чтобы тебя уважали, ты должен уважать окружающих.

На этом месте речи Не-лю Сато растянул губы в известной уже всем зловещей улыбке и сказал:

— Женщина!

По-из не смог передать презрения, вложенного в это слово старшим унтер-офицером, которому не приходилось еще встречать женщин умных и образованных и который поэтому полагал, что все женщины годятся лишь, чтобы использовать их в качестве любовниц, жен и, как естественное продолжение, — кухарок.

— И все же! — воспротивилась окрику Не-лю, которая понимала, что, если спустить этому мерзавцу сейчас, потом будет куда труднее его укротить. — Не забывайте, сударь, что нас семеро, а вы один! Даже если у вас есть нож! Или вы сейчас согласитесь на мир и сотрудничество, или мы все покинем вас.

Почему такая угроза возникла в голове Не-лю, она сама бы не могла понять. Возникла и все тут. Хотя, как всем показалось, именно этого Сато и желал.

На самом деле слова женщины унтер-офицера встревожили. Он уже свыкся с мыслью, что племя голых людей послано ему судьбой для того, чтобы ему было кем управлять и кому являть свою справедливость, свой гнев и свое милосердие. Впрочем, последнего слова ему слышать не приходилось. Уход голых людей оставил бы его в одиночестве, а этого Сато в тот момент никак не желал. Его увлекла игра в вождя племени.

Поэтому угроза женщины, которая хотела быть вождем вместо старого вождя, унтер-офицеру не понравилась. Еще минута, и за ней уйдет вот тот молодой человек (Сато имел в виду Ут-бе-бе) — и как тогда бегать за ними по лесу?

Сато протянул руку, нащупал на земле небольшой, чуть больше грецкого ореха камень и, почти не замахиваясь, запустил им в Не-лю. Камень попал ей в щеку, и это было так больно, что Не-лю схватилась за лицо и зарыдала, а Люба пошатнулась и чуть не упала в обморок — к счастью, По-из успел ее подхватить.

— Я тебя ненавижу! — воскликнула Не-лю. Когда она отняла руку от щеки, все увидели, что под глазом уже расплылся кровоподтек.

Если Сато думал, что он сломил сопротивление женщины, то он ошибся. Ведь все же перед ним была не горянка, а доктор наук, выдающийся ум планеты Дом.

Держась за щеку, Не-лю повернулась и при полном молчании остальных пошла к краю площадки. Она спускалась по тропинке, и все смотрели, как ее голова скрылась в кустах. Ут-бе-бе намеревался пойти следом за ней, потому что нельзя оставлять женщину в одиночестве в лесу. Но тут вскочил Сато.

Он не мог оставить такой бунт без внимания.

— Всем стоять здесь! — приказал он.

По-из содрогнулся от злобы, которая изливалась из оборванного маленького человека. И потому он перевел не только приказ Сато, но и собственный комментарий к нему: надо подчиниться.

И все подчинились.

А Сато быстро пошел, не оглядываясь, легкий как волк, следом за Не-лю.

И на площадке наступила тишина.

Через минуту или две кто-то спросил:

— Как там? Что с ней?

— Я думаю, что он ее не убьет, — сказал По-из. И всем было приятно это слышать, потому что в ином случае надо было бы бежать следом и столкнуться с злобой жестокого незнакомца.

А Сато тем временем быстро и легко спускался следом за женщиной, которая, разумеется, шла куда медленнее, так как не привыкла ходить босиком и даже в гневном состоянии все же смотрела под ноги и поджимала пальцы, чтобы не наступить на ядовитое насекомое или острый сук.

Так что Сато догнал женщину возле самой воды.

Солнце поднялось уже высоко, тучи его пробивали листву и касались быстро бегущей воды, над которой, сверкая прозрачными крыльями, парили стрекозы.

Не-лю не услышала, как Сато подошел к ней вплотную. Он ходил по лесу беззвучно. Иначе бы не выжил.

Не-лю стояла у воды, неожиданно для себя захваченная дикой красотой этого чужого мира, завороженная игрой солнечных лучей и щебетом птиц, звонким движением хрустальной воды... Она вдруг забыла, что привело ее сюда и какие опасности ей могут угрожать. И потому голос Сато, прозвучавший совсем рядом, незнакомый и в то же время уже отвратительный, разрушил неясные мечтания женщины и жестоко швырнул на землю.

Сато говорил быстро и ровно. Он улыбался, но это было видно лишь в промежутках между фразами, когда губы оставались растянутыми. Сато ругал эту женщину и втолковывал ей, чтобы она выкинула из головы свои капризы, потому что он запросто может отрезать ей голову и ничего особенного не произойдет, а ее соплеменники только обрадуются, потому что им достанется больше пищи, которую он, Сато, будет им давать.

Сато говорил и сам уже верил в свою справедливость и великодушие. И ему казалось, что эта дикарка должна его понять и смириться перед ним.

Но женщина ничего не поняла, кроме того, что этот наглец ей угрожал. И потому она сухо попросила его убираться, откуда пришел. Она восприняла его погоню за ней как знак слабости и надеялась, что остальные тоже правильно поймут движение разбойника и сейчас со всех сторон набросятся на него и погонят, униженного, прочь с глаз.

Сато слушал ее, наклонив голову. Ему было странно, что только сейчас он все понимал, а теперь ничего не понимает и даже не уверен, понимает ли его эта женщина. Поэтому он жестом приказал ей возвращаться.

Но женщина сделала вид, что не понимает жеста, и показала на кровоподтек под глазом. Она сказала старшему унтер-офицеру:

— Я никогда не прощу тебе, свинья, того, что ты осмелился поднять руку на женщину.

Сато схватил ее за локоть и подтянул к себе, желая лишь, чтобы она вернулась в пещеру. Он тоже понимал, что ему надо вернуть ее как можно скорее. Иначе у ее соплеменников могут появиться ненужные идеи.

Не-лю стала вырываться. Нет, вы только подумайте! Он смеет меня трогать!

— Сейчас я закричу! — предупредила она Сато.

— Все равно пойдешь! — ответил Сато.

Чтобы было удобнее тащить ее, Сато обхватил Не-лю за талию крепкими жилистыми руками. А плоть ее была нежна и не укреплена физическими упражнениями или тяжкой хозяйственной работой. Несколько сотен лет Не-лю проработала у компьютера, а в свободное время купалась в бассейне или совершала долгие пешие прогулки. Она сменила нескольких мужей, но в последние восемьдесят лет жила одна, не потому что стала старой — нет, до старости ей еще было далеко, — а потому, что научная деятельность все более увлекала ее.

Стараясь заставить Не-лю подняться к пещере, Сато прижал ее к себе, и именно в тот момент он наконец понял, что обнимает незнакомую пышущую зрелым здоровьем женщину, которая неумело рвется из его объятий.

Не-лю тоже уловила мгновение, когда Сато из грубого дикаря, желавшего наказать ее, вдруг превратился в мужчину, который ее возжелал. И Не-лю стало так страшно, что она лишилась голоса и способности сопротивляться. Она как бы обмякла в руках сжимавшего ее Сато, а тот еще более распалился желанием, и его руки принялись мять ей груди и живот. Не-лю не могла двинуться, а если и вырывалась, то ее попытки были робкими и заранее обреченными на неудачу.

Никогда в жизни, за много сотен лет, никто не пытался овладеть ею без ее согласия и, более того, без ее к тому инициативы. На Доме относящиеся к интеллигентным кругам общества женщины сами выбирают партнера, хотя порой они и предпочли бы отказаться от такой чести. Но так высоко уважение к женщине-товарищу, женщине-возлюбленной, что и мужчины подчиняются решению женщин, даже если им этого не хочется. Так что любовные драмы, которые разыгрываются на Доме, — а они там есть, как и везде в Галактике, — связаны чаще всего с превышением женщиной ее возможностей или столкновением интересов различных женщин.

— Нет, — шептала Не-лю, в ужасе ощущая на больной щеке и на шее прикосновение сухих губ и мягких длинных усов и понимая, что она совершенно беззащитна.

— Нет, — шептала она, чувствуя, как этот насильник раздевается, опрокидывает ее на траву и ложится на нее, а она все не может собраться с силами и изгнать его...

А затем наступило самое страшное — этот дикарь, это ничтожество, претендующее на роль вождя, уже вторгся в нее, уже тихо рычал от наслаждения, которое Не-лю, разумеется, не могла разделить и все пыталась столкнуть с себя не тяжелого, но жестокого и цепкого насильника.

Острые камешки под спиной давили и резали кожу, и она не могла даже объяснить этой мерно ухающей машине, что она раздерет себе всю спину...

А тем временем наверху, у пещеры, события также приняли неожиданный оборот.

Увидев, что унтер-офицер скрылся в кустах, Ут-бе-бе не смог сдержаться и, как бы гуляя, направился к суме Сато, оставленной без присмотра. Возле нее лежали недоеденные припасы. Проходя мимо сумы, Ут-бе-бе как бы невзначай нагнулся и подхватил луковицу. И прошел далее в глубину, в темноту пещеры, хрупая луковицей так нагло, словно он продолжал пробу плодов леса.

Все остальные смотрели на него обезумевшими глазами, и не успел он еще скрыться в пещере, как возле сумы произошла небольшая свалка, о которой никто потом не хотел вспоминать, потому что тогда необходимо было бы признаться, что ученые вели себя недостойно. Ведь даже крайним голодом нельзя оправдать тот факт, что Ут-пя оттолкнул Любу так, что она ушибла коленку, а По-из вырвал (для Любы) длинный белый корень у красавицы Не-свелю, а та поскользнулась на улитке.

Еще минута — и сума была пуста, а пришельцы делали вид, что не имеют к этому акту никакого отношения.

Именно это событие и объясняет, почему никто не пришел на выручку несчастной Не-лю, которая, распростертая на траве и камнях, была вынуждена стать объектом похоти старшего унтер-офицера Сато, в те минуты ограбленного ее соплеменниками.

Но один человек не участвовал в свалке.

Это был капитан корабля Ут-дирек, загнанный, почти уничтоженный унтер-офицером, но не сдавшийся.

Из темноты пещеры он видел и поступок Ут-бе-бе, и последующую свалку. Но не вмешался в эти действия, потому что не считал себя вправе это делать. Он понимал, что его друзья становятся рабами собственных желудков. И как таковые могут стать легкой добычей Сато.

Капитан понимал, что куда важнее сначала спасти Не-лю, которой могла угрожать смертельная опасность, если она будет сопротивляться диктату дикаря.

И, приняв решение еще раз вмешаться в борьбу против Сато, капитан решительно покинул пещеру и, выйдя на площадку перед ней, обратился к По-изу, который уже поделился добычей с Любой и проглотил то немногое, что ему досталось.

— Пошли! — приказал он переводчику.

— Куда? — Переводчик не читал мыслей капитана.

— Вниз. Наша помощь может понадобиться Не-лю.

Переводчика охватил стыд. Он ничего не сказал.

И когда капитан пошел по тропинке вниз, По-из покорно засеменил следом.

Они спускались молча.

Тропинка была узкой, над ней смыкались кроны деревьев, и жара не чувствовалась в вечной тени.

Вдруг По-из прошептал:

— Стойте.

— Что? — испугался капитан. — Что-то плохое?

— Я не знаю, — прошептал По-из и далее мысленно сообщил капитану, что до него докатываются волны странных смешанных чувств, причем чувства Сато полны вожделения и растущего внутреннего трепета, тогда как в чувствах госпожи Не-лю По-из разобраться не смог — в них смешалось отвращение, страх, безнадежность, смирение и некоторая доля наслаждения, с которым женщина боролась с источником этого отвращения и наслаждения.

Через несколько осторожных шагов и сам капитан, раздвинув кусты, смог увидеть и понять, что происходит.

— Почему же она молчит и не зовет на помощь? — мысленно спросил он По-иза.

— Ей стыдно, что мы ее увидим, — ответил мысленно переводчик. — Она более всего боится, что мы догадаемся о ее позоре. Она скорее умрет, чем признается в этом.

— Я ее понимаю, — сказал в конце концов капитан.

Капитан первым пошел обратно, по дороге мысленно попросив По-иза никогда и никому не рассказывать о том ужасном позоре, которому подверглась Не-лю...

Сато возвратился к пещере первым, минут через десять после капитана и По-иза, которые ни с кем не стали делиться своими наблюдениями.

Первым делом он увидел, что ограблен, и начал кричать на пришельцев высоким гнусавым голосом. Но пришельцы к тому времени отступили в тень пещеры. Они, конечно, слышали крики Сато, но не отзывались.

Когда на площадку вышла, еле переставляя ноги, обесчещенная Не-лю, Сато обернулся к ней, выразительно показывая на пустую суму и на вход в пещеру.

— Чего же было ждать? — ответила ему Не-лю. — Люди, которые не смогли или не захотели прийти ко мне на выручку, вполне могли опуститься до низкого воровства.

Сато ругался, кричал, но на самом деле не был глубоко расстроен.

У него в тайниках было запрятано достаточно еды, чтобы прожить в пещере полгода. И он понимал, что, раз укравши пищу, все эти люди стали его должниками. Им стыдно. Они еще не умеют воровать.

* * *

Сато стоял посреди площадки перед пещерой и смотрел, как вкусные яблочные улитки медленно ползли по камням — их дикари не тронули. Сато подобрал улитку с камня, покрепче сжал тонкую скорлупу, отбросил осколки и с удовольствием проглотил. Вторую он протянул Не-лю.

Не-лю ощущала враждебные взгляды соплеменников, обжигающие из темноты пещеры.

Меньше всего на свете ей хотелось глотать живую улитку, но она понимала — наступил, может быть, самый решающий момент ее жизни. Она должна сделать выбор, как бы тяжел он ни был. С кем мы, подумала она, мастера науки? С теми, кто груб, невоспитан, нахален, но прост и заботлив или с теми, кто был близок тебе вчера, но предал тебя сегодня?

Не-лю сильно сжала пальцы, хрустнула скорлупа ракушки, но от этого усилия скользкий моллюск вылетел из пальцев и, описав дугу, скрылся в кустах.

— Дура! — в сердцах воскликнул Сато, но бить женщину не стал — может, она и не видела раньше улиток, может, она не с гор, а из-под земли или из какого-то иного места.

Не-лю почувствовала облегчение, полагая, что испытания улиткой закончились, но тут же она в ужасе увидела, что Сато был способен к жалости и заботе. Он отыскал у самой стены еще одну, самую большую, больше сливы, улитку, сам содрал с нее скорлупу и, подойдя к замершей, обесчещенной им женщине, приказал:

— Открой рот.

— Он просит вас открыть рот, — донесся из пещеры перевод По-иза.

Не-лю зажмурилась и стала извлекать кубические корни из простых чисел с точностью до шестого знака.

Рот ее заполнило нечто скользкое, теплое и отвратительное, но женщина знала, что обязана, если не хочет стать посмешищем своих соплеменников, проглотить улитку, не подавившись, не вытошнив ее, не упав в обморок.

Пальцы Сато упорно проталкивали улитку в глотку Не-лю, и та уже готова была к смерти от удушья, когда ее глотка совершила спазматическое движение — видно, уж очень не хотелось умирать, — улитка послушно скользнула по пищеводу, и это чувство вкупе с облегчением, охватившим Не-лю, было сказочным.

Странно, подумала Не-лю. Еще час назад он был мне отвратителен. И с тех пор у меня не должно было возникнуть к нему теплых чувств — к насильнику, лишившему меня человеческого достоинства, грубой скотине. Очень грубой... И в то же время он, дитя первобытных инстинктов, оказался единственным, кто подумал о том, что я голодна и одинока. Со стороны, наверное, смешно наблюдать за тем, как он проталкивает мне в глотку живую улитку — бррр! какой ужас! — и в то же время это естественно для сына природы. Он заботится обо мне как может. И больше у меня нет ни одной близкой души во всей Галактике.

Слезы благодарности и грусти текли по щекам женщины, она обернулась к Сато и прошептала:

— Спасибо.

И он уже не казался ей таким гадким, как недавно.

* * *

А Сато между тем размышлял, как сделать, чтобы дикари больше не воровали. Воров ему тут не нужно.

— Эй! — приказал он громко. — Все выходите сюда и стройтесь вдоль стены. Слышали мою команду?

— Слышали, — ответил из пещеры По-из.

Он же и вышел первым из пещеры, чуть согнувшись и держа руки перед собой ладонями вверх и являя этим полную беззащитность. Следом потянулись другие пришельцы, охваченные чувством стыда, потому что никто из них еще никогда не осквернял себя воровством — оно было немыслимо на планете Дом.

Сато, глядя, как эти люди выстраиваются вдоль каменной стенки, думал, что они испуганы, потому что ждут неминуемого наказания. На самом деле испуг был второстепенен. Пришельцев терзало чувство стыда, давно забытое старшим унтер-офицером.

Они не смотрели в глаза своему мучителю.

Сато оглянулся на Не-лю, которая стояла в шаге сзади.

Он не любил, когда кто-то стоял сзади.

— В строй! — приказал он женщине, и Не-лю не сразу поняла, чего от нее хотят.

Она была убеждена, что теперь, после жертвы, принесенной ею, она самой судьбой выделена из толпы мелких воришек. Поэтому, даже поняв приказ Сато в переводе По-иза, она замешкалась, подыскивая правильные слова, чтобы не выдавать товарищам сути их новых отношений и в то же время показать свое презрение к усатому дикарю. Унтер-офицер же, который не мог долго ждать, был вынужден подтолкнуть Не-лю в строй, и она, покраснев от нового оскорбления, заняла место с краю, рядом с Любой, которая помимо своей воли прочитала некоторые из мыслей Не-лю и была ими встревожена.

— Вы воры! — закричал высоким голосом Сато, как кричал когда-то лейтенант Макидо. — Вы грязные собаки! Я вас всех расстреляю!

По-из старался переводить не сами слова, а образы, которые виделись унтер-офицеру за этими словами, и следует сказать, они были не столь страшны, как слова, служившие скорее ритуальным действом.

— Я вас отучу! — Сато подошел к строю. Первым стоял капитан. Капитан поднял глаза на разъяренное лицо Сато и непроизвольно прикрыл рукой красную полосу на горле, чем позабавил унтер-офицера.

Сато не стал вынимать ножа. Дикари уже знали, как он действует. Он обойдется без него.

Рука Сато быстро поднялась. Он резко ударил капитана по щеке — голова дернулась, затылком капитан ударился о стену.

Сато не стал задерживаться. Продолжая ругать дикарей и грозить им смертью, он вышагивал вдоль строя и каждому (каждой) отвешивал пощечину — больно, оскорбительно, безжалостно.

Хрупкую Любу он чуть не сшиб с ног. По-из, который получил свою пощечину безропотно и даже успел чуть отклониться, подхватил Любу, подавляя в себе ненависть к Сато и надеясь, что она не прорвется наружу.

Удар — голова мотнулась, глаза помутнели от боли и обиды.

Удар — человек ударился затылком о стену.

Удар — за что? Так нельзя!

Подошла очередь последней — Не-лю.

Та смотрела в ужасе на своего насильника. Неужели он осмелится ее ударить?

Сато потрепал Не-лю по щеке — уверенно, как собаку.

Не-лю поняла, что предпочла бы, чтобы он ее ударил.

— Каждый замеченный мною в противоправных действиях, — заявил Сато, отступая от наказанных дикарей, — будет жестоко наказан. Сегодня это было не наказание. Сегодня было предупреждение. Сегодня я шутил и учил вас. Вы не заслуживаете другой участи. Но я не люблю повторять уроков. Вам ясно?

Никто не ответил ему, но Сато и не ждал ответа.

Он продолжал говорить, потому что уже продумал свои следующие шаги.

— Вы видите облака?

Облаков почти не было, если не считать ватных клочьев на синем небе.

— Пока облаков мало. Потом будет много. Потом будут дожди, каждый день. Вы паршивые бездельники, и я не хочу вас кормить. Но я добрый, и я покажу вам, где искать еду и как ее хранить. Если вы будете слушаться меня, то всегда будете сытые. Если вы будете делать глупости, я буду вас наказывать, и вы будете голодные.

Закончив монолог. Сато подумал вдруг, что неплохо бы одеть голое племя, ведь неприлично же женщинам ходить в чем мать родила. Но потом он отказался от такой попытки, которую было бы трудно осуществить без набега на деревню фанов или город Танги. Ведь пока эти дикари остаются голыми, им некуда спрятать оружие или замыслить иную гадость против своего благодетеля. Нет, пускай ходят голыми. Голыми родились, голыми прожили жизнь, пускай доживают как могут.

В то время старшему унтер-офицеру не приходила в голову мысль, что голые люди могут морочить его, что они на самом деле вполне одетые и даже ученые. Ни один человек не станет жить хуже, чем может, ни один не выкинет одежду. Если он не сумасшедший.

Все безропотно собирались на поиски пищи, только Ут-бе-бе попытался сопротивляться. Он ненавидел этого хама, он презирал Не-лю, которая, вернее всего, пожертвовала большим, чем имела на то право цивилизованная женщина, ради сомнительной позиции фаворитки. Он вознамерился бросить вызов Сато, но тут все начали уговаривать его не устраивать бессмысленных акций.

— Будьте разумны, — уговаривал его капитан. — В данной ситуации дикарь желает нам добра, не делая при этом добра. Вам понятен ход моих мыслей?

— Совершенно непонятен.

— Он признал нас своими, скажем, подопечными, но понимает, что прокормить нас будет нелегко. Значит, он должен научить нас искать и готовить пищу. А это в наших интересах. Каким бы ни было последующее наше решение, одним из главных условий выживания на Земле должно стать умение самостоятельно питаться. Неужели это вам непонятно?

— Понятно, — буркнул Ут-бе-бе.

— Тогда собирайтесь вместе с нами, а революцию оставьте на сытый желудок.

— Все революции совершаются голодными, — возразил Ут-бе-бе.

— Какое наивное заблуждение, почерпнутое из учебников официальной истории! На самом деле революции замышляются и проводятся в жизнь сытыми или очень сытыми людьми. А вот сражаются на баррикадах, как правило, голодные. И зачастую умирают раньше, чем успевают понять, на чьей стороне они оказались.

После этого внушения Ут-бе-бе согласился идти вместе со всеми.

И начался первый совместный поход старшего унтер-офицера Сато и племени голых людей.

* * *

Поход прошел мирно, правила игры, установленные старшим унтер-офицером, были приняты всеми — голые люди побаивались далеко отходить от наставника, так как он увел их вниз по течению реки в болотистую, пышущую влажным полдневным жаром долинку, где и росли всевозможные вкусные и полезные растения. От некоторых в еду шли стебли, другие имели сочные сытные корневища, третьи давали путнику свои плоды. Без помощи Сато пришельцы никогда бы не догадались искать эти растения, а если бы стали пробовать все без разбора, то уже через несколько дней вымерли бы в мучениях.

— Нам его послало небо, — сказал капитан, сидя на поваленном дереве и умело плетя из тростника корзину — вспомнились детские деревенские забавы. Не-лю, подносившая ему сорванные стебли тростника, соглашалась с капитаном, тем более что он ничем не показал, что был свидетелем насилия.

— Мы обязаны как можно быстрее научиться у него всему, что он нам может дать.

— А потом мы его убьем, да? — Вопрос показался капитану странным. Он не мог для себя решить, движет ли Не-лю желание отплатить обидчику или она, отринув эмоции, рассуждает сейчас как член экипажа.

Обе версии капитана были неверными. На самом деле, не желая себе в этом признаться, Не-лю уже с не свойственным ей вожделением перебирала в памяти сцену насилия и, желая на словах лишь смерти Сато, думала о том, намерен ли он покуситься на нее вновь.

— Если возникнет необходимость убить это существо ради спасения интеллектуального багажа нашей группы, мы будем вынуждены пойти на это, — ответил капитан, задумчиво глядя на кучевые облака. Эти слова подслушал Ут-бе-бе, мывший в луже неподалеку клубни дикого ямса.

— Вы непоследовательны, капитан, — сказал он. — Лишь вчера вы доказывали нам необходимость общей гибели ради чести планеты, а сегодня вы уже тщитесь сохранить наш интеллектуальный потенциал. Да наш потенциал уже равен нулю! Мы уже оглупели, если разрешаем дикарю делать с нами что угодно.

— Вовсе не все что угодно! — огрызнулась Не-лю, воспринявшая упрек на свой счет. — И я, например, вовсе не поглупела. Мы должны быть благодарны... кормильцу. Да, кормильцу! Сегодня мы так можем его назвать.

Ут-бе-бе сардонически расхохотался, привлекши этим внимание Сато, который сидел на скале, свесив ноги и держа в поле зрения всех своих подданных. Порой он покрикивал на сборщиков пищи, если они вели себя глупо или рвали несъедобные плоды. По-из, стоявший у подножия скалы, передавал его слова остальным.

Старшему унтер-офицеру нравилась его новая роль. Ведь, не будь голых людей, ему самому пришлось бы заготавливать еду на дождливый сезон. Нравилось ему и то, что дикари оказались не настолько идиотами, как он решил вначале. Головы у них были. И даже кое-какие первобытные умения. Например, старик, которого Сато наказывал и даже хотел убить, оказался неплохим рукодельником — он плел корзину, и если корзины у него будут получаться, то такой старик — большая ценность. Молодой здоровяк, которому надо-то всего-навсего вымыть клубни дикого ямса, уже снова начал вводить в смущение старика и ту женщину, которой Сато сегодня благополучно овладел. Возможно, наказывать придется не старика, а вот этого молодого и наглого самца.

Солнышко пригревало, влажный зной расползался над долиной.

Господин старший унтер-офицер потянулся и подложил руку под голову. Он уже не боялся этих голых людей. Они сегодня будут послушными. Со зверями и детьми всегда надо чередовать плеть и плошку риса. Плетью он их наказал, и они испугались. Они ждали, что он будет бить их и дальше. А он оказался умнее. Теперь он привел их к плошке риса. И они испытывают благодарность.

Сато мирно заснул, о чем По-из сообщил остальным.

И сразу темп работ в долине упал, и только капитан продолжал плести корзину, думая о чем-то далеком.

А остальные, кто как мог, разлеглись на возвышенных местах и, отмахиваясь от насекомых, задремали.

* * *

Сато проснулся первым. Над горами, в стороне от ущелья, шел вертолет — он летел так далеко, что звук его мотора непосвященному показался бы комариным писком. Но Сато сразу проснулся. Он лежал, бодрствуя, но неподвижно, не открывая глаз — весь обращенный в слух. В последнее время вертолеты стали часто шуметь над этими дикими горами, но Сато не знал, что причиной появления вертолетов была активизация торговцев наркотиками и намерение Лигона вступить в АСЕАН, для чего требовалось доказать всей Юго-Восточной Азии, что правительство страны решило положить конец всевозможным безобразиям в районе «золотого треугольника»... Чтобы успешнее бороться с базами контрабандистов, надо было их найти, и в Лигоне началась большая операция по составлению подробных карт северных районов, для чего были использованы армейские части.

Ничего этого Сато не знал, но еще со времен войны усвоил, что самое опасное для солдата — звук авиационного мотора: скройся, исчезни, замри.

... Вертолет замолк — значит, ушел к фанским деревням.

Сато открыл глаза и тут обнаружил, что его новые подданные, воспользовавшись тем, что вождь задремал, тут же бросили работу и сами разлеглись отдыхать.

Если так пойдет и дальше, они быстро распустятся.

Эта мысль испугала Сато, а то, что его пугало, приводило старшего унтер-офицера в бешенство.

Он вскочил, как разъяренная пантера, и кинулся со скалы вниз. Усы его развевались, как тонкие косички на ветру, он прыгал среди разморенных жарой, сонных пришельцев, колотил их руками и ногами, как плантатор-рабовладелец, решивший, что обленившиеся рабы его разорят.

Только-только задремавшие люди вскакивали и пытались укрыться от гнева самозванного вождя. Досталось и Не-лю. Лишь капитан сумел избежать наказания, потому что не спал и при приближении бури в образе Сато подхватил почти готовую корзину и сумел отбежать, прижимая ее к груди.

Обратно в пещеру возвращались подавленные, еле переставляя ноги. Каждый волочил свою долю продуктов, а капитан вместе с Ут-бе-бе, который шепотом рассказывал, как уничтожит этого бандита, волокли корзину, полную клубней ямса.

На площадке возле пещеры все еще мрачный Сато велел разложить продукты, чтобы просушить их. Затем приказал выделить дежурных, которые будут отгонять от продуктов птиц и зверей.

После этого он объяснил голым людям, что они ему надоели. Он не намерен терпеть их распутство, лень и никчемность. Пускай они убираются, откуда пришли, и не мешают ему жить, как ему хочется. Уходите.

Никто не двинулся с места, хотя Ут-бе-бе промычал нечто невразумительное, вроде бы намереваясь последовать предложению Сато. И этого-то Сато только и ждал.

— Кто сказал, что уходит? Это ты, шакаленок? — Он обнажил нож и бросился на Ут-бе-бе.

Ут-бе-бе был по своему развитию и силе молодых мышц куда сильнее и здоровее Сато. Но он не знал о насилии за пределами площадки для толкания мяча. И когда он увидел, как на него несется нож, к рукояти которого прикреплен бешеный убийца, он принял единственное возможное решение — не обращая внимания на камни и колючки, он понесся вниз по тропинке, да так быстро, что закаленный Сато отстал от него у реки.

Конечно, старший унтер-офицер мог бы догнать непокорного голого человека, не сейчас, то через полчаса. А догнав, спокойно зарезать, потому что Ут-бе-бе не знал, как остановить острый нож. Но Сато вспомнил, как дикари разделались с его пищей, и представил, как они сейчас, давясь и чавкая, пожирают собранные запасы. И потому он плюнул на сбежавшего Ут-бе-бе и быстро поднялся наверх, готовый к новой расправе.

Но расправляться было не с кем, потому что на площадке царила напряженная, но мирная атмосфера. Ведь пришельцы не были дикарями — то, что они позволили себе под влиянием крайнего голода, теперь, заморив червячка, они, конечно же, не могли себе позволить. К тому же они понимали: вся собранная пища предназначалась им самим. Так что они сидели на площадке, несчастные, потные, усталые и с трепетом прислушивались к звукам леса, ожидая услышать предсмертный крик Ут-бе-бе.

Когда Сато вернулся, они потянулись навстречу ему, а По-из, прочтя в его мыслях, что вреда Ут-бе-бе он не причинил, сообщил об этом остальным.

Остаток дня прошел без особых событий, и Сато был даже благодушен. Поэтому стороны употребили свободное время для того, чтобы побольше узнать друг о друге. И постараться, узнавая о другом, как можно меньше сообщить о себе. Будучи куда умнее и тоньше, чем старший унтер-офицер, пришельцы поняли, что некогда в этих краях была война и их новый вождь по имени Сато, вернее, господин Сато командовал одним из отрядов. Но потом наступала неясность, которую не смогли расшифровать даже переводчики — почему-то отряд ушел, а господин Сато предпочел остаться в этих горах. Здесь он главный хозяин, все его боятся, и он не хочет уходить к другим людям...

Затем наступил второй вечер на Земле.

Небо начало быстро темнеть, переливаясь тропическими красками заката, сразу появились яркие звезды. Из ущелья потянуло холодом. Сато приказал Не-свелю принести с реки воды, для чего дал ей английскую каску, а сам, велев остальным оставаться у входа в пещеру, углубился внутрь. Там он забрался в тайник, где у него были спрятаны одеяло и валик, набитый сеном, чтобы класть под голову. Он устроил себе постель поближе к выходу, а потом сам раздал всем пищу на ужин, и никто из пришельцев не возражал, хотя Сато дал куда больше пищи женщине Не-лю и капитану — за корзину.

Тем временем Не-свелю спустилась к реке и стала зачерпывать воду. Внизу царили густые сумерки, и молодой женщине было очень страшно — за каждым кустом она видела образ подкрадывающегося хищника, и потому, когда, зачерпнув каской воды, она услышала мужской голос: «Не бойся, это я!», то испугалась и кинулась наверх, потеряв по дороге каску.

Когда она взлетела на площадку, там как раз заканчивался дележ продуктов на ужин.

— Что случилось? — спросил Сато, насторожившись.

— Простите, — ответила Не-свелю. — Но там кто-то есть. Я испугалась. Я убежала. Простите...

Сато вскочил. Он был готов к бою.

— А где миска? — спросил он.

— Я ее потеряла.

— Ты будешь наказана, — сказал Сато и медленно и бесшумно двинулся к краю площадки.

Но ему так и не удалось спуститься и узнать самому, куда делась каска.

Каска появилась на краю площадки — на вытянутых руках ее нес Ут-бе-бе. Он держал ее так, чтобы господин Сато видел, что Ут-бе-бе не питает никаких умыслов.

— Это я, — заявил он, и По-из поспешил перевести, чтобы Сато не зарезал молодого ученого. — Я был внизу, когда туда спустилась Не-свелю. Она испугалась и уронила каску. И я решил, что господин Сато, наверно, беспокоится, где же каска?

С этими словами Ут-бе-бе осторожно поставил каску у ног Сато.

Тот ловко поднял ногу и толкнул пальцами ноги Ут-бе-бе в лицо, так что тот свалился с площадки.

Затем Сато повернулся к Не-свелю и сказал:

— Ты все равно будешь наказана! Ты могла потерять миску. Ты поняла?

— Но я же не виновата! — громче, чем требовалось, воскликнула женщина. — Он меня испугал!

— Он уже наказан, и он поступил правильно, что принес миску с водой. Он может прийти сюда.

У всех наступило облегчение. Все переживали за судьбу Ут-бе-бе, которого могли сожрать дикие звери. Да и сам он боялся того же, иначе не принес бы наполненную водой английскую каску.

По-из прокричал Ут-бе-бе приглашение Сато.

Потом все сели за ужин. Наказанные Не-свелю и Ут-бе-бе должны были довольствоваться маленькими луковками. Хорошо еще, что во время сбора продуктов они успели поесть.

Быстро темнело. Появились комары. Все молча съели то, что им было положено. Затем Сато разрешил идти спать в пещеру. Сам он занял свою удобную постель из сена и накрылся одеялом.

Остальные разлеглись на травяных подстилках.

В пещере было темно. Но сквозь широкий вход можно было увидеть яркие звезды.

— Спокойной ночи, — сказал всем капитан. — Желаю вам здоровья и завтрашнего дня.

Это была обычная фраза, с которой капитан корабля обращается вечером к своему экипажу.

И все пришельцы были благодарны капитану Ут-диреку за эти слова, напомнившие им, что они принадлежат к цивилизованному обществу и, если они будут поддерживать друг друга, есть надежда на спасение.

* * *

Сато не спалось.

Он был взволнован.

Двадцать два года он прожил в этих горах. И эти годы пролетели быстро, потому что Сато всегда был занят — трудно было прокормить себя, избежать встреч с людьми и зверями, перенести болезни и холода. И в то же время с сорок пятого года пролетело столько лет, что война и другие люди стали как бы привидениями. Можно убеждать себя, что они существуют, но ведь, вернее всего, их нет в живых. Они утонули на пути в Японию, они погибли в последних боях или умерли от болезней. И Сато остался последним человеком на Земле. Последним настоящим человеком. Но если это так, значит, жизнь его потеряла смысл, потому что он был как облако, которое пройдет над горами, даже не излившись дождем... Может быть, не надо было убивать ту горянку? Она родила бы ему сына. Но зачем так грустить, старший унтер-офицер? Ведь вместо горянки у тебя есть несколько жен, боги прислали тебе рабов. А что если это тоже испытание? Испытание его мудрости? Может, сейчас за ним следят сверху, с небес, чтобы решить, достоин ли он княжеской власти. Ведь, конечно же, голые люди — не настоящие люди, а, вполне возможно, оборотни. Разве могут быть настоящие дикари с такими нежными руками и ногами, разве может быть в мире племя, которое не умеет само себя прокормить? Словно они свалились с неба. Вот именно — свалились с неба!

Быстро холодало — ночи в горах куда прохладнее, чем в долине. Сато натянул одеяло до самого подбородка. Он подумал, что голым людям, наверно, тяжко переносить такую погоду, но если они идут с севера, то для них такие холода привычны.

Сато слушал, как кашляют, ворочаются, вздыхают, но не смеют переговариваться его люди.

Он угадал, скорее чутьем, чем глазами — даже его остроты зрения не хватало, чтобы разглядеть, что происходит в пещере, — что к нему осторожно, на четвереньках, приближается женщина. Он понял, что Не-лю, которую он осчастливил сегодня днем у реки (а он уже нашел для себя самого нужное слово: осчастливил), замерзла на жалкой кучке травы и будет проситься под одеяло. Сато даже улыбнулся этой мысли и подумал, что зря он сам не приказал ей лечь с ним. Это и приятно, и тепло.

Сато не боялся этой женщины — он уже почти не боялся дикарей. Потому что они его боялись.

Женщина склонилась к нему и что-то прошептала на своем неразборчивом языке.

— Давай, — сказал Сато, и его голос пронесся по пещере, но Сато было безразлично, слышат его или нет.

Женщина шарила руками по одеялу, нащупывая старшего унтер-офицера, чтобы возлечь к нему. Когда женщина забралась под одеяло, обнаружилось, что у нее такие холодные ноги, что Сато чуть не убежал. Но средние части тела были куда теплее, чем ноги и пальцы рук, и Сато вскоре забыл о том, что ноги у нее холодные.

Женщина нежно прижималась к Сато, и у нее был гладкий шелковый живот и полные нежные губы, а волосы были пышными и упругими.

— О-ляляля, — горячо шептала женщина, и Сато подумал, что он не уверен в том, что обнимает свою Не-лю — кажется, у той волосы были короче и скуднее. Да и запах иной. Как зверь джунглей, Сато имел тонкое обоняние и память на запахи — все звери имеют память на запахи. Запах у женщины, которая так прижималась к унтер-офицеру, был иной, чем у Не-лю.

Руки женщины были ловкими и настойчивыми. Они щупали, гладили, пощипывали, царапали унтер-офицера, и в нем проснулось страстное желание обладать этой женщиной, и он не отказал ей в удовлетворении ее желания, потому что исполнял свой долг — быть мужем всех женщин своего племени.

Но все равно его смущало то, что он входит за один день во вторую женщину. Может быть, произошла ошибка? Может быть, эта женщина шла к другому мужчине и в темноте ошиблась?

Вряд ли это возможно. Ведь неизвестная женщина только что сняла с него штаны, а у других мужчин штанов не было. Зачем снимать штаны с того, на ком их нет? Значит, ее не удивило, что на нем были штаны?

На этом ход мыслей Сато был вынужденно прерван, потому что дыхание неведомой женщины стало учащаться, руки ее все сильнее прижимали к себе податливое, но непривычное к таким объятиям жилистое тело старшего унтер-офицера. От женщины уже исходил такой жар, что Сато начал погружаться в него, словно в горячую ванну — как в детстве в деревенской бане...

И тогда, не умея и не желая побороть в себе зверя, Сато подмял под себя трепещущее тело, отыскал дверь в него и ворвался внутрь, как снаряд трехдюймового орудия, и начал производить опустошительные действия внутри женского тела, которое, разумеется же, не принадлежало доброй и мудрой Не-лю, а принадлежало кому-то еще — скорее Не-свелю, красавице, полной сил и энергии, нежели субтильной и робкой Любе.

А пещера не спала.

Пещера завороженно вслушивалась в учащающиеся вздохи и стоны, но так как акт любви происходил в полной темноте, лишь переводчики (телепаты) были уверены, что знают истину, вслушиваясь в попытку замерзшей в ночной пещере и потому презревшей условности и преступившей гордыню красавицы Не-свелю попасть под теплое одеяло к пожилому японскому унтер-офицеру.

Остальные терялись в догадках.

Капитан почему-то решил, что любовная сцена разыгрывается между Ут-бе-бе и красавицей Не-свелю, а штурман Ут-пя полагал, что, пользуясь темнотой, сблизились телепаты. Ут-бе-бе надеялся, что стал свидетелем того, как развивается роман между Сато и Не-лю.

Не-лю, к сожалению, знала точно, что лежит на холоде, а Сато рядом нет. Она знала также, что стонущий мужской голос принадлежит ее недавнему насильнику, и ей было ясно, что унтер-офицер не удовлетворился ее стареющим телом, а поддался провокации одной из двух других женщин — вернее всего, этой кошки Не-свелю, которой мало было загубить талантливого изобретателя Ут-мгн и которая теперь ради лишнего куска хлеба пытается оттолкнуть локтями других, более достойных людей.

Любовные стоны, достигшие апогея, заставили остальных людей заткнуть уши, а Любу даже выбежать из пещеры, на ночной холод, так ее смутили и раздразнили чувства, проникшие в ее подсознание.

— Ты настоящий мужчина, — благодарно прошептала женщина, лежавшая в объятиях Сато. Но Сато не понял ее слов, хотя ему было очевидно одобрение.

Не-свелю, а это была, разумеется, она, одарив унтер-офицера искренней и горячей любовью, подобной которой он, конечно, не знал ранее, рассчитывала не только и не столько на постоянную склонность, как на то, чтобы не замерзнуть ночью. Да и желание подарить свое прекрасное тело дикарю возникло у нее в полусне, когда она поняла, что не доживет до рассвета. Так что, став сосудом, одарившим Сато любовью, она обняла его горячими руками и вознамерилась счастливо заснуть под теплым одеялом.

Но не тут-то было! Именно в тот момент, когда Не-свелю начала успокаиваться, по-хозяйски прижав к себе старшего унтер-офицера, лопнуло терпение у ее старшей товарки — магистра наук Не-лю.

Та понимала, что ее держит в когтях морозная зима, что к ней приближается смерть и виной тому — эгоистический, недостойный цивилизованного человека поступок шлюхи Не-свелю. Не-лю не могла более мириться с этим. Она поднялась с кучки колючей травы и сделала шесть шагов, которые отделяли ее от ложа любви. По-из, на которого она наступила по пути, попытался мысленно ее успокоить и остановить, но, конечно же, в этом не преуспел.

Злобной фурией Не-лю рухнула на одеяло и стала вытаскивать из-под него только что задремавшую соперницу.

Та не сразу сообразила, что за беда на нее обрушилась, но, когда поняла, стала сопротивляться, пустив в дело ногти и зубы, однако хуже всех пришлось Сато, потому что схватка двух женщин происходила на его теле, которое пинали, рвали, царапали, втаптывали в каменный пол две крупные и хорошо упитанные женщины.

Остальные обитатели пещеры вскочили, но не подходили ближе, чтобы не попасть под случайный удар. Все молчали, кроме Ут-бе-бе, который громкими веселыми криками подбадривал воительниц.

В конце концов Сато удалось откатиться в сторону, освободиться от женщин и от одеяла.

В кромешной тьме он видел не намного лучше пришельцев, но все же имел преимущество перед ними, точно зная, кто где находится.

Поэтому, изловчившись, Сато схватил за волосы Не-лю и вспомнил, как недавно ласкал эти волосы, гладил их и трогал губами. Тут же он изгнал из себя ненужное воспоминание и принялся молотить ее кулаками, чтобы она пришла в себя. Женщина сначала отбивалась, не понимая, кто ее так больно колотит, но потом перестала сопротивляться и постаралась уползти и спрятаться как можно дальше.

Сато не стал ее преследовать, а вытащил из своей постели вторую, еще горячую любовницу и задал ей, совсем уж ни в чем не виноватой, такую же взбучку, как и старшей женщине. А потом изгнал ее со своего ложа.

Уверенный в том, что больше никто не нарушит его сна, Сато завернулся в одеяло и попытался заснуть.

А женщины так и не смогли отыскать в темноте свои жалкие постели, и тогда По-из открыл для них свой мозг и позвал их мысленно к себе, чтобы обняться и всем вместе согревать друг друга.

Почти все пришельцы сбились в живой ком и постарались заснуть, только Не-лю и Не-свелю не спали — слишком болели места побоев, нанесенных унтер-офицером. Поэтому они тихо плакали, стараясь не разбудить остальных.

Не спал и Ут-бе-бе.

Он хотел уничтожить Сато, но затем решил уничтожить Не-свелю. Он думал о том, что мы терпим несправедливости и переносим беды по собственной вине. В конце концов женщины сами напрашивались на обед к людоеду. И еще неизвестно, кто же более всех достоин смерти — может быть, и не дикарь, а цивилизованные женщины, доктора наук, унизившие не только себя, но и великую цивилизацию, отправившую их в космос.

Рассуждая так, Ут-бе-бе мирно задремал, и его осторожная дремота вскоре превратилась в мирный глубокий сон, который, однако, был снова и еще более драматически прерван.

Как ни странно, новое возмущение произошло от наиболее спокойного члена экипажа — штурмана Ут-пя, который ранее не вмешивался в конфликты и не изъявлял желания расправиться с Сато.

Но в ту ночь, лежа на жесткой подстилке и страшно страдая от холода, Ут-пя мысленно прошелся по своей относительно долгой и относительно успешной жизни и понял, что ей суждено завершиться здесь, на отдаленной дикой планете, хотя бы потому, что у него не осталось больше сил сопротивляться судьбе. Представляя себе, как и каждый разумный человек, возможность своей смерти, он не мог предположить, что она будет столь грязна, бессмысленна и унизительна. Оказываются, в приказе правительства об обязательном самоубийстве экипажа в случае опасности высадки на Землю заключалась высшая мудрость — умереть надо достойно. Струсил, сохранил себе жизнь ценой сделки с совестью — вот ты и обречен на медленное умирание, как свободолюбивый хищник в зоопарке.

Ут-пя был крайне огорчен тем, что благородные женщины планеты Дом ради ночного тепла, ради лишнего куска пищи стали продавать свою честь и тело. Ему было грустно видеть, как его коллеги покорно сносят издевательства унтер-офицера, хотя ничто не мешает им объединиться и изгнать его. Итак, цивилизация Дома не выдержала испытания прошлым, испытания звериными законами древнего мира. Но честь этой цивилизации можно было спасти. А спасти ее мог теперь только один человек — бывший штурман Ут-пя, уже готовый пожертвовать собой ради свободы остальных.

Сейчас я подползу к нему, планировал свою акцию штурман, и отыщу в темноте его горло. Я тяжелее его, я его задушу... Нет, не годится! Он сбросит меня и вырвется. Значит, надо отыскать тяжелый предмет, чтобы ударить унтер-офицера по голове.

Второй вариант был проще, не требовал борьбы с еще живой жертвой, и его можно было завершить в одну секунду. Надо было только отыскать камень..

Ут-пя понимал, что остаток жизни его будет мучить совесть за страшное преступление, на которое он идет ради своих товарищей. Вернее всего, единственным выходом для меня станет смерть, думал штурман. Зато остальные вздохнут свободнее. И не придется честным женщинам торговать своим телом, а отважному капитану подставлять глотку под острый нож.

Камень отыскался на удивление быстро, как будто лежал под рукой и ждал своего часа. Это обрадовало штурмана, это было знамением удачи.

Теперь надо было встать так, чтобы никто не услышал его движения.

Штурман приподнялся на локте и некоторое время прислушивался к дыханию других обитателей пещеры. Но не смог расслышать ничего подозрительного.

Тогда он пополз на четвереньках к ложу унтер-офицера, ощупывая перед собой пол свободной рукой. Главное — не ошибиться, главное — не поднять руку на кого-то из своих...

Но и тут счастье было на стороне штурмана.

Его ощупывающие камень пальцы наткнулись на грубую ткань — край одеяла, которым был накрыт Сато,

А где же его голова? Полцарства за фонарик!

Штурман прислушивался к дыханию унтер-офицера. Во сне тот заскрипел зубами, задышал часто, словно бежал.

О небо! — подумал штурман. Ведь это тоже человек! Живое существо, с его надеждами, болью и разочарованием! Имею ли я моральное право поднять на него руку и прервать его жизнь, даже если по отношению к нам этот человек ведет себя не лучшим образом?

Штурману захотелось ощупать голову, чтобы еще раз убедиться в том, что не произойдет ошибки. А вдруг какая-либо из женщин все же вернулась под одеяло к Сато и он сейчас совершит убийство невинного человека?

Так Ут-пя и замер с камнем в руке, а мысли его скакали, неслись, сшибая друг дружку. С одной стороны, он был убежден в правильности своего решения — ему было ясно, что пришельцы столкнулись с бессовестным преступником, который по мере того, как ему будут уступать, будет становиться все наглее. Сегодня он порезал ножом капитана и изнасиловал женщин, завтра он начнет калечить и убивать невинных людей. Долг, именно долг заставляет Ут-пя заняться самосудом... И тут же появились мысли иные, требующие иной справедливости. Почему действия капитана, убившего второго штурмана, допустимы и простительны, ведь второй штурман хотел жить не меньше, чем капитан? Почему правительство планеты Дом считает себя вправе издать приказ, предписывающий космонавтам массовое самоубийство ради неких государственных мертворожденных ценностей, ради того, чтобы некие чины в управлении стали еще более могущественными и послали новых людей в новые авантюры с тем же бесчеловечным приказом. Неужели действия Сато, мучающего и угнетающего людей ради собственной маленькой выгоды, хуже, чем действия гигантской машины, которая придает своим бандитским приказам форму закона? Чем страх, который испытываем мы перед Сато, отличается от страха, который мы, хоть и не признаемся в этом, испытываем перед государством? Не потому ли, что государство называет свои преступления нашими жертвами во имя высокой цели?

Так Ут-пя стоял на коленях над человеком, накрытым одеялом, занеся камень над его головой и никак не решаясь ударить им этого человека.

И в конце концов случилось то, что должно было случиться. Ут-пя покачнулся от напряжения, и это движение разбудило Сато. Тот в мгновение ока догадался, что ему грозит опасность, вскочил, выхватил камень из руки штурмана Ут-пя и сильно ударил того по голове.

И случилось это столь быстро, что даже переводчики не проснулись — им лишь снились кошмары, кровь и смерть...

Сато вновь улегся под одеяло, но долго не мог уснуть, потому что ему все грезилось, как голые мстители подкрадываются к нему со всех сторон.

* * *

Когда рассвело и за пределами пещеры запели первые птицы, луч света, проникший в пещеру, обнаружил там такую картину: в одной стороне зала, накрывшись одеялом с головой, мирно похрапывал старший унтер-офицер, в другой стороне клубком, перепутав руки и ноги, так как каждый стремился забраться в теплую сердцевину клубка, спали все остальные люди, а разделяло эти два спальных ложа недвижное тело штурмана Ут-пя, на лысой макушке которого располагалась гигантская шишка. Рядом с ним лежал небольшой округлый камень, которым, видно, и был нанесен удар.

Медленно и бесшумно, как привидения, пришельцы поднимались с камней и скапливались вокруг тела Ут-пя, не смея обеспокоить сон старшего унтер-офицера.

Женщины опустились перед штурманом на колени, а Ут-бе-бе, имевший медицинское образование, приподнял веко штурмана и одними губами произнес:

— Сомневаюсь.

На что чувствительная Люба мысленно ответила:

— А мне кажется, что в нем еще теплится жизнь.

В этот момент, почувствовав движение в пещере, очнулся Сато. Он сразу сел и схватился за нож.

Странно, подумал он, окидывая быстрым взглядом группу голых людей. Еще вчера вечером я их не боялся, а теперь, когда мною подавлено всякое сопротивление, когда они боятся даже слово сказать в моем присутствии, что-то меня тревожит и терзает, я жду удара в спину.

— Он хотел меня убить, — сказал Сато громко. — Вы слышите?

Все обернулись к переводчикам.

— Он так думает, — сказал По-из. — Он искренне так думает. Ут-пя напал на него.

— Молодец Ут-пя, — заметил себе под нос Ут-бе-бе, — хоть смог умереть достойно. В отличие от прочих... — Под прочими Ут-бе-бе самокритично подразумевал и себя.

— Так будет с каждым, — продолжал Сато, — кто осмелится поднять руку на создателя государства справедливости и вечного покоя!

И все догадались, что государством справедливости теперь будет именоваться темная пещера с ее обитателями.

Не выпуская ножа, Сато поднялся и подошел к телу Ут-пя.

— Шакал! — сказал он презрительно. — В темноте, ползком, хотел меня убить... А ну, всем кричать: шакал!

Все негромко крикнули слово, обозначающее на языке планеты Дом животного, которое питается падалью.

От этого звука Ут-пя очнулся, открыл глаза, но, к сожалению, никого не узнал.

— Простите, — спросил он склонившуюся ближе других Любу: — где мы находимся?

— О небо! — обрадовалась Люба. — Он жив!

Все стали радоваться тому, что Ут-пя жив. Сато не стал радоваться с остальными, а вышел на площадку и понял, что забыл оставить часового на ночь — с рассветом на площадку слетелись птицы и сбежались мелкие животные, чтобы поживиться плодами вчерашних трудов.

Сато закричал на мародеров, а затем призвал своих подданных перетаскивать поредевшие запасы внутрь пещеры.

Ут-пя продолжал лежать на каменном полу и никак не желал узнавать своих товарищей. Ему казалось, что он находится на родной планете Дом, в детском лагере отдыха, а отроду ему одиннадцать лет.

К вечеру он решил, что он старушка Не-коватон, некогда покорившая северный полюс его родной планеты. Вернуть его к сознательному образу мыслей не удалось.

В последующие недели весны 1977 года голое племя во главе со своим вождем вело размеренный и организованный образ жизни. С утра после краткого туалета и уборки помещения Сато лично проводил час строевой подготовки, затем мужчины уходили на поиски пищи, а женщины, если не были заняты тем же, принимались за приготовление обеда, а также обрабатывали продукты питания на дождливый период. После обеда Сато распределял поощрения и наказания. Последних было куда больше. Затем снова начиналась строевая подготовка, смысла которой никто из голых людей так и не осознал. А объяснения Сато никого не смогли удовлетворить. Пришельцы остались в убеждении, что строевая подготовка — это религиозный ритуал жителей горных областей Земли.

Вечером проходили очередные наказания и поощрения, а после наступления темноты Сато отправлялся спать, беря к себе на ложе Не-лю либо Не-свелю в зависимости от настроения. Эти две женщины порой ругались и дрались из-за права спать с унтер-офицером, потому что это давало немало преимуществ в питании и занятости, а Сато, будучи в принципе разумным повелителем, отдавал свободную от его постели наложницу наиболее отличившемуся в строевой подготовке мужчине. Этот факт был неприятен женщинам, потому что никто из них не хотел спать с По-изом или потерявшим память и рассудок Ут-пя. Но закон есть закон. Любу Сато не стал использовать в качестве наложницы, так как не любил костлявых женщин. Люба была счастлива.

Апрель не принес успехов в строевой подготовке, и Сато отказался от мысли раздать мужчинам деревянные ружья и сабли.

Тогда в ущелье появились лигонские солдаты.

Сначала участились полеты вертолетов. Каждый день над ущельем проходила одна, а то и две машины. Правда, голые люди вертолетов не боялись — может быть, встречались с ними, когда жили севернее, в китайских горах, а может быть, принимали их за больших птиц.

Затем наступил тот плохой день, когда Сато, собравшись за улитками, увидел идущих вдоль реки лигонских солдат. Солдаты громко переговаривались, смеялись и ничего не боялись. У Сато кольнуло в сердце — как у человека, который стриг газон у дома и вдруг увидал, как чужой автомобиль подминает зеленую травку.

Сато сидел на толстом нависшем над рекой суку и представлял себе, как прыгнет на солдат сверху, разорвет их, растопчет, растерзает... Но он был достаточно осторожен, чтобы не дать ненависти овладеть собой. Чего он добьется, напав на патруль? Ведь он один, а солдат много и в случае его нападения будет еще больше. Иное дело, если бы удалось натравить на патруль контрабандистов, но этим ущельем крупные группы контрабандистов и торговцев наркотиками не проходили — оно было слишком диким и тесным.

Пропустив солдат и надеясь, что они не заметят пещеру, Сато вернулся домой.

Он собрал голых людей перед пещерой и сказал так:

— В наше ущелье забрались бандиты, которые ищут голых людей, чтобы их убить.

— Зачем им нас убивать? — удивился Ут-бе-бе.

— Когда убьют, тогда и узнаете, — ответил Сато. — А пока вы мои люди, и я хочу, чтобы вы были живыми. Приказываю: ни в коем случае не попадаться на глаза людей в зеленой одежде и зеленых шляпах. Если они выследят нашу пещеру, то я раньше убью вас всех, чем допущу этих солдат замучить вас до смерти!

Сато был так искренен, что По-из и Люба растерялись — лжет он или на самом деле эти ненавистные люди в зеленой одежде охотятся на голых людей?

— Не исключено... — заметил капитан, когда пришельцы обсуждали эту проблему в отсутствие Сато. — Не исключено, что некая группа, местная или инопланетная, получила приказ от Галактического центра найти нас и обезвредить.

— Или наши, с Дома, их послали, — сказал Ут-бе-бе.

— Я буду им играть и петь, — сказал сумасшедший Ут-пя.

— Помолчи! — приказала Не-лю.

На Доме к юродивым, сумасшедшим и маразматикам относятся плохо. Само их существование — сильный аргумент в пользу теории оглупления — самого страшного, что может ожидать человека. Так что потерявший память штурман Ут-пя не пользовался сочувствием своих соплеменников. Плохое отношение к нему объяснялось также и тем, что всем приходилось тратить немало времени на строевую подготовку, которая, несмотря на старания новобранцев и строгость унтер-офицера, не давала желаемых плодов. Пришельцы отвратительно держали строй и сбивались с ноги. Сато объявил Потерявшего Память штурмана Ут-пя оркестром. Тот сделал себе дудочку и с наслаждением упражнялся в самое непотребное время суток. А когда, невзирая на пол и возраст, ученые под душным грозовым небом тянули носок или делали все «на-пра...во!», Ут-пя сидел в тени и пронзительно дудел, вызывая всеобщую ненависть. Дважды пытались разломать дудочку, но, как и любая борьба не с причиной, а со следствием, эти покушения ни к чему не привели, если не считать того, что каждая последующая дудочка становилась пронзительней предшественницы.

— Возможно, они лишь замаскированы под людей, — заметил Ут-бе-бе, который в последние дни переменил отношение к Сато, так как тот произвел его в ефрейторы и обещал при первой же возможности нашить ему на петлицы три золотые звездочки, а пока разрешил спать с Не-свелю в те ночи, когда она не была занята с господином старшим унтер-офицером.

Люба подумала, что лучше бы она покончила с собой, когда было надо, чем переживать, страшиться угроз. Ведь По-из, хоть и хороший человек, все же не защитник.

По-из уловил мысль любимой девушки и смирился с ее правотой.

— Нам надо уходить, — сказал капитан Ут-дирек. — Наверное, господин Сато знает укромные уголки, где можно отсидеться, пока не кончатся поиски.

— Откуда ты знаешь про укромные уголки? — рассердился Сато. Но По-из добавил, что капитан ничего не знает, но думает, что такой предприимчивый и осторожный человек, как господин Сато, обязательно должен иметь запасное убежище.

Сато хмыкнул и ничего не ответил.

Он не знал, зачем шастают по ущелью солдаты, и потому беспокоился втройне. Если они решили устроить пост, то никакие запасные убежища ему не помогут.

На следующий день появились новые основания для тревоги.

Из пещеры Сато увидел, как в кустах на том берегу кто-то таится. И не только таится, но и скрытно наблюдает за входом в пещеру. Сато провел больше часа, стараясь понять, кто этот наблюдатель. В тот день он не стал рассказывать об этом своим подчиненным — зачем их пугать? Но сам — по зайчику от стекла бинокля, по слабому отблеску на кокарде, по светлому пятну лица, разрезанному стволом бамбука, — был уверен, что за ними наблюдают военные и что внимание к пещере не случайно. Что-то военные узнали, кто-то был неосторожен.

Сато рассердился и, хоть в этом не было большого смысла, вызвал к себе Не-лю и зашел вместе с ней за скалу. Не-лю выполняла должность фискала, за что получала дополнительное питание. Не-лю высказала предположение, что неосторожность проявила Люба, которая в последнее время стала единолично и без разрешения вождя собирать бесполезные цветы.

Сато выдал Не-лю премиальное яблоко, затем взял плетку, сплетенную для наказаний умельцем-капитаном, и велел Любе, которая в тот момент чистила дикие луковицы, следовать за ним к речке. Уходя, он приказал Ут-бе-бе не пускать По-иза на выручку девушки — он знал, что По-из наверняка уловит внутренние крики наказанной. Ут-бе-бе ответил, что приказ будет выполнен, а Люба, поняв уже, что ее ждет порка, причем незаслуженная, задрожала — ее еще ни разу не пороли. Бить — били, но не пороли.

— Повернись.

Сато велел девушке встать на четвереньки и принялся ее пороть. Люба не сопротивлялась и терпела, в первую очередь чтобы не доставлять горя несчастному По-изу. Она терпела, содрогаясь от ударов плетью, и Сато постепенно возбудился этим зрелищем и, несмотря на сопротивление переводчицы, вошел в нее — и стал ее первым мужчиной. Люба горько рыдала. По-из тоже плакал и грозил самоубийством. Капитан собрал всех космонавтов, и коллектив постановил выразить порицание Не-лю, которая донесла на переводчицу, в результате чего та пострадала физически и морально. Но Не-лю не приняла упрека, заявив, что ее саму не раз так унижали.

Солдаты не ушли из ущелья — они устроили лагерь милях в двух выше по реке, на другом берегу. Там были палатки для жилья с кроватями, а также большая палатка со столом для еды. Еще палатка — кухня. Сато понимал, что такой лагерь продержится до сильных дождей, потом его смоет. Дожди должны были начаться со дня на день. Во всем в этом была загадка.

Загадка еще более усугубилась, когда на вертолете привезли совсем чужих и непонятных людей. Одна женщина и двое мужчин были инглизами, толстый индус в черном пиджаке, который жевал бетель, командовал поварами и прислугой, а еще один важный господин был лигонцем, но одевался как инглиз. С ними прилетел майор лигонской армии. Сато показалось, что именно он наблюдал за пещерой несколько дней назад.

Все эти люди ели, пили, громко разговаривали, словно были у себя дома. Сато пожалел, что не взял с собой

По-иза, который бы мог забраться к ним в мысли и разгадать, зачем они сюда приехали. Но брать По-иза опасно после истории с наказанием Любы.

Следующий день принес новые беды.

Инглизы подобрались к пещере и смотрели на нее из кустов с той стороны. Наверно, они думали, что в пещере живут больные идиоты, которые ничего не видят и не слышат. Впрочем, здесь Сато был не совсем прав: именно его голые люди и вели себя так, словно никогда раньше не жили в лесу. Они не замечали самых очевидных вещей — следов, оставленных солдатами, подходившими к речке, и мелькания многочисленных наблюдателей всего в ста шагах от пещеры. Скоро они будут сталкиваться с солдатами в лесу и говорить: простите, мы с вами еще не встречались?

Голые идиоты занялись между тем проблемой добывания огня. Они заявили своему вождю, что огонь можно добывать трением. Сато, мысли которого были заняты куда более важными проблемами, не стал с ними спорить. Капитан сам сделал какие-то паршивые палочки, тер их, а когда из этого, разумеется, ничего не вышло, страшно расстроился и чуть не расплакался — ему, видите ли, захотелось жареной рыбки. А унтер-офицеру хотелось сказать: будет тебе жареная рыбка, все тебе будет.

Конечно, если бы жизнь была иной, Сато дал бы им зажигалку. У него была хорошая газовая зажигалка — нашел на убитом контрабандисте. Но дым — самое опасное, чем себя может выдать отшельник: дым видно за много миль. Особенно сверху.

Сато ничего не стал говорить голым людям. Пускай живут, как индюки, предназначенные на убой, пускай себе квохчут. Дикими жили, дикими и помрут. Сато даже отменил строевую подготовку и изучение японских команд.

Он уже принял решение — уходить в секретное убежище. Надо было взять с собой все припасы, заготовленные на дождливый период, иначе племя вымрет — там, в секретном убежище, с едой не очень хорошо.

Но Сато медлил. Медлил потому, что так и не понимал, что нужно от него и голых людей приехавшим военным и инглизам. Почему инглизы и лигонцы действуют вместе? Они охотятся за Сато? Или за голыми людьми? А может быть, они ищут контрабандистов?

Готовый уже объявить своим подданным о подготовке к эвакуации, Сато решил подождать еще одну ночь.

Ночью произошли события, которые все изменили.

Этой ночью толстый индус в черном пиджаке ушел из военного лагеря и направился вверх по течению реки.

Сато не спалось, и он даже выгнал в ту ночь Не-свелю, которая надеялась понежиться под одеялом, вышел на площадку перед пещерой и услышал, как толстый индус, совсем не приспособленный к хождению по горам, ломится сквозь бамбук. Сначала Сато решил даже, что бредет сошедший с ума слон.

Убедившись, что по лесу в одиночестве прет индус, Сато покинул пещеру и последовал за директором Матуром.

Он сопровождал его до пещерки, в которой Матур нашел труп гонца, потом шел за ним обратно до самой своей пещеры. Он не хотел ничего делать с индусом, чтобы не вызывать к себе дополнительного внимания и подозрений военных, но, когда толстый индус поперся к большой пещере, Сато потерял присутствие духа. Ему вдруг показалось, что толстый индус догадался, кто убил контрабандиста и где надо искать мешочек с рубинами. А может быть, не догадался, а узнал? Может быть, у них с покойником был условный знак, который тот успел оставить перед смертью?.. Индус может потребовать мешочек с рубинами, а не отдашь — завтра придут солдаты.

У самой пещеры Сато догнал Матура и сильно ударил по голове дубинкой.

В тот момент он не думал, убьет Матура или нет, он просто не хотел пускать его в пещеру.

Матур лежал на земле. Сато присел возле него на корточки и стал думать.

Он думал долго, пока Матур не застонал. Оказалось, он еще живой.

Что же теперь? Добить и спрятать труп? Здесь труп спрятать не так просто — опытные горцы, а их-то и набирали в пограничную стражу, скоро его отыщут. А Пруи слишком мелка на перекатах, чтобы унести труп в долину.

И вот, глядя на бесчувственного Матура, Сато понял, что сначала его нужно допросить. Узнать у него, кто и зачем пожаловал в ущелье.

А потом, перед тем как уходить, мы его добьем.

И, решив так, Сато взвалил неподъемное тело Матура на спину и, пошатываясь под его тяжестью, поднялся к пещере.

Юрий Сидорович Вспольный

Я вынужден ненадолго вмешаться в последовательность событий, потому что хронологически они уже подошли к тому моменту, когда на сцене появляемся мы — участники международной конференции в Лигоне.

Вряд ли кто-нибудь сможет обвинить нас в слепоте. Поймите меня правильно — если бы пришельцы были в скафандрах, если бы их глаза излучали сияние, а по бокам болтались три пары рук, разумеется, мы бы догадались, что имеем дело с инопланетянами. Но как можно было предположить такое, если мы видели самых обыкновенных голых дикарей, которые вели себя как голые дикари. Мы словно заглянули в баню и не смогли угадать, кто там генерал, а кто нищий.

Не помогло и посещение пещеры, потому что там мы не увидели ничего, кроме экскрементов и кучек сухой травы.

Так что, несмотря на мою неприязнь к директору Матуру, я вынужден признать, что ему нелегко было бы догадаться, с кем же мы имеем дело. Разумеется, если бы в плен к голым людям первым попал я, то открытие не заставило бы себя ждать и было бы квалифицированно оформлено. Но мне не повезло, потому что я не дружу с контрабандистами.

Я на время предоставлю слово директору Матуру и процитирую некоторые отрывки из его в целом лживой книги. Но, как мне кажется, те страницы, что описывают его появление в пещере, в общем правильно отражают действительность.

Директор Матур

Я пришел в себя в полутемном помещении с низко нависающим каменным потолком. Лежать было неудобно. Попытавшись подняться, я понял причину неудобства — мои руки были связаны за спиной, а ноги, очевидно, также опутаны веревкой или лианой. По крайней мере я не смог их раздвинуть, а попытка подтянуть их к себе, чтобы понять, в каком они состоянии, не увенчалась успехом. Резкое движение вызвало вспышку боли в затылке. Тут я вспомнил, как шел по ночному лесу и услышал шорох в кустах... Все! Значит, на меня напали эти людоеды, значит, они связали меня, притащили в свой вертеп и теперь, вернее всего, готовят большой костер, чтобы меня поджарить, или ушли на поиски душистых приправ. Может, они не едят людей без перца, лука и чеснока?

Я мог с уверенностью сказать, что лежу на полу в той самой пещере, за которой мы наблюдали. Значит, самые худшие мои опасения сбылись.

Каждый человек знает, что он в конце концов умрет. Некоторые относятся к этому с ужасом, другие спокойно или даже с ожиданием прекращения земных страданий и беспокойств. Но в один прекрасный день доктор говорит тебе: «Что-то мне не нравится этот прыщик! Сделайте-ка онкологический анализ!» И все! В тот же момент ты выпадаешь из среды прочих людей, которые умрут когда-то, и оказываешься в числе тех, кто умрет скоро.

Так случилось и со мной. Только что я наблюдал за этой пещерой со стороны, даже сочувствуя несчастным дикарям, которым нечем прикрыть чресла. И вдруг — о несправедливость моей кармы! — я стал пленником, то есть существом ниже, чем они сами.

Мои тревожные мысли прервал странный звук. Музыкальный, но непривычный, неприятный и тревожный, он доносился из темноты пещеры. С большим трудом я приподнял голову и разглядел там, у стены, сидящего на корточках голого дикаря, который дул в подобие свирели. Так вот кто мой тюремщик!

— Эй! — воскликнул я, намереваясь поставить на место этого хама. — Приказываю сейчас же развязать меня, иначе я от вас здесь камня на камне не оставлю!

Дикарь удивился звуку моего голоса, поднялся и подошел поближе.

Вид у него был очень зловещий, рот изогнулся в коварной ухмылке. Кулаки покачивались над моей головой.

Я честно и по мере сил точно стараюсь передать мои чувства в тот момент. Учтите, что я был лишь беспомощной жертвой, связанной, как баран перед закланием. Что иное я мог подумать, если только что видел в другой, маленькой пещере, труп жестоко убитого курьера, а сам лишь чудом остался в живых после удара по голове?

И все же я смог собрать в кулак всю свою волю и недюжинную храбрость и потребовал:

— Немедленно развяжите меня! Иначе я буду жаловаться господину майору!

Но дикарь меня не понял. Он начал раскачиваться и напевать что-то на незнакомом мне языке, и я решил, что он поет ритуальную песню перед жертвоприношением.

Однако в тот момент, когда я готов был уже воззвать к помощи, в пещеру вошли другие дикари. Они окружили меня и с любопытством рассматривали.

Я старался разглядеть дикарей вблизи. Должен вам сказать, что зрелище совершенно голого и не стесняющегося своей наготы человека вызывает в интеллигентном бизнесмене отвращение. Правда, женщины были исключением. Одна из них — тонкая как тростинка, изящная и маленькая, вовсе не показалась мне слишком голой. Я бы скорее назвал ее приятно обнаженной. Как я потом узнал, эту девушку звали Люба.

Пока я разглядывал дикарей, в моем сознании послышался голос:

— Не надо так обо мне думать. Я стесняюсь.

Кто мог произнести эти слова?

Я не успел ни о чем догадаться, как в пещеру вошел пожилой японец с длинными, свисающими на грудь, черными тараканьими усами и в коротких штанах. Из-за пояса у него торчала рукоять ножа. Я сразу догадался, что этот японец здесь главный. Как говорится, среди слепцов и одноглазый — король.

Вновь пришедший обратился ко мне на своем языке, и я опять ничего не понял. Но голова моя, старая умная голова, начала работать. Что общего, задала она себе вопрос, между пожилым японцем и голыми людьми совсем другой расы? А ничего общего!

Значит ли это, что японец каким-то образом влился в эту группу людей и даже смог их себе подчинить?

— Да! — услышал я у себя в мозгу тот же голос. — Именно так!

Я обвел взглядом лица дикарей, и мне показалось, что хрупкая девушка, которая мне так понравилась, незаметно прикрыла веки, как бы давая мне знак, что она меня понимает.

Японец рявкнул что-то, обратившись к самому пожилому из дикарей — робкому и сутулому мужчине, который, как я вскоре узнал, тоже был переводчиком-телепатом. И его называли По-из.

По-из посмотрел на меня, и тут же в моем мозгу прозвучал другой, его голос:

— Господин великий вождь нашего народа спрашивает, откуда вы пришли и что вам здесь нужно?

— Я требую меня сначала развязать, — приказал я.

Мои слова были переведены, потому что японец нахмурился и оскалился.

Два дикаря склонились ко мне и начали распутывать лианы, а голос переводчика проговорил в моем мозгу:

— Господин великий вождь просит вас, чужестранец, вести себя достойно и не убегать.

Я смотрел на их великого вождя, и у меня родилась гипотеза: а что если это один из тех японцев, которые остались в самых диких местах еще со времен войны и которых находят порой на Филиппинах или Калимантане? Их забыли, потеряли, а они, будучи безмерно преданы своему императору и присяге, продолжают служить теням забытой войны, ожидая, что о них вспомнят и их отыщут.

А если так, то японец, конечно же, случайно столкнулся с племенем.

«Может быть, вы правы, — услышал я голос в своей голове. — Но ваши мысли не совсем понятны. Кто такой японец, кто такой император?»

Я попытался ответить также мысленно, но в этот момент в нашу беседу вмешался сумасшедший музыкант и начал громко петь.

Японец ткнул его в бок кулаком, и музыкант покорно отошел к стене.

Я был развязан. Но мои руки и ноги затекли так, что я не мог ими шевельнуть. Наверно, мои страдания донеслись до мозга Любы и По-иза. Они склонились ко мне и стали массировать мои конечности. Я постарался сесть и только тут понял, что я так же обнажен, как и прочие дикари.

— Что такое?! — вскричал я, возмущенный таким произволом. — Немедленно приказываю возвратить мне одежду! За кого вы меня принимаете?

Но дикари не поняли моего возмущения, а японец, если и понял, то предпочел игнорировать мою просьбу.

В таком ужасном и унизительном положении мне еще никогда не приходилось пребывать. Я схватил с пола клок сена и прикрылся им, однако, как вам известно, я склонен к полноте, и потому этот клок скрылся под моим животом без видимого эффекта.

Никто не смеялся, ведь они не знали одежды!

Может быть, они не племя, думал я, отступая в темный угол пещеры, а банда сектантов-нудистов?

— Нет, — послышалось у меня в голове. — Мы не сектанты-нудисты. Мы вынуждены быть обнаженными из высоких соображений.

— Это ваше собачье дело, — согласился я.

Все смотрели на меня с интересом, но никто не намеревался мне помочь.

— Кто это меня раздел? — спросил я, не подумав, что в моем поясе было двести долларов — мой неприкосновенный запас.

Голос в моем мозгу разъяснил мне, что я раздет по приказанию господина вождя. Так я и думал.

— Вы говорите по-английски? — спросил я японца.

— Мало-мало, — ответил он скорее от неожиданности, чем от желания в этом признаться.

— Ты служил в охране лагеря для военнопленных? — спросил я, не давая японцу опомниться.

— Всего полгода, — ответил японец по-английски.

— И с тех пор все в наших местах?

— Я не буду отвечать, — огрызнулся японец. Но он уже ответил, выдал мне все свои маленькие секреты. Отныне он не представлял для меня интереса.

— Пойдем река, — сказал японец по-английски. Его английский был ужасен, но все же можно было понять. — Не убегай. Я быстро бегать, я имею нож.

Он показал мне штык, надеясь меня испугать.

— Пойдешь с нами, — приказал японец пожилому переводчику по имени По-из.

Я сделал несколько шагов и оказался на площадке перед пещерой. День был в самом разгаре. Я надеялся, что с того берега реки за мной уже наблюдают встревоженные глаза моих коллег-этнографов. Ведь, наверно, организованы поиски и армейские вертолеты спешат сюда, чтобы спасти мою скромную персону.

Я стоял и не делал следующего шага.

Почему этот старый негодяй пошел со мной к реке? Не потому ли, что счел удобным убить меня подальше от пещеры, не на глазах у дикарей?

В тот момент я не знал, конечно, насколько безраздельна власть старшего унтер-офицера Сато над племенем голых людей, и полагал, что он с ними вынужден считаться.

— В его сердце нет намерения убить тебя, незнакомец, — услышал я в мозгу голос переводчика По-иза. — Он желает знать о тебе.

Верить или нет?

— Верить. — Переводчики могли читать мысли. И меня это не удивило. Мой дядя Сони, в период его вооруженной борьбы с английскими колонизаторами, однажды услышал внутренний голос, который подсказал ему не выходить на следующий день на демонстрацию. Он подчинился голосу. А демонстрация была расстреляна англичанами.

Я начал спускаться к реке следом за японцем. Я знал, что чем дольше я буду находиться на открытом месте, тем больше шансов, что меня найдут.

Однако у воды японец выбрал местечко в тени большого мангового дерева. Нас не было видно со стороны.

— Пей, — приказал японец.

Меня уже начало возмущать то, что он сам ходит в штанах, тогда как культурные люди вынуждены обходиться ладонями, чтобы прикрывать стыд.

Но сначала мне надо было подкрепить силы.

Я спустился к воде чуть в стороне от японца и поглядывал на него краем глаза — мало ли какие каверзы он мог замыслить?

Но, к моему удивлению, японец сидел неподвижно, вперив взор узких глаз в скалу на том берегу речки. Это меня успокоило, и я не спеша напился. Для этого мне пришлось опуститься на четвереньки.

Японец произнес фразу. Я сразу посмотрел на По-иза. И тут же в моей голове прозвучал перевод:

— Зачем ты к нам пришел?

Я решил, что именно теперь я должен запугать этого ничтожного дикаря и варвара, иначе он обнаглеет.

Я скрестил руки на груди и обернулся к японцу.

— Я пришел сюда, потому что хожу где хочу и делаю что хочу, — со всей возможной резкостью и твердостью ответил я. — Моя армия находится на том берегу, готовая напасть на пещеру и перебить всех, кто в ней спрятался. Так что ты должен как можно скорее отдать мне мою одежду и попросить прощения.

Последовала долгая пауза — видно, По-из переводил мои угрозы в японские мысли.

Затем По-из мысленно сказал мне:

— Господин вождь Сато спросил меня, не лжешь ли ты о своей армии и своей силе?

— А ты? Что ты ответил? — Меня охватил страх. Вот где таилась измена!

— Я ответил ему, что ты многое придумал.

— Зачем ты это сделал? — Я готов был растерзать глупого старика.

— Потому что я не умею лгать, — ответил По-из.

Сато улыбнулся, догадываясь, о чем мы говорим.

— Что ты искал? — был следующий вопрос японца.

— Мы ученые, — сказал я. — Нас много. Мы летаем на воздушной машине, которая называется вертолет. Мы нашли вас и вашу пещеру. Мы смотрим на вас, как на муравьев.

Сато вскочил и закричал. Я понял, что меня снова обвиняют во лжи.

Но на этот раз По-из печально наклонил голову.

Я был в безвыходном положении. Я понимал, что нельзя пугать этих дикарей и ставшего во главе их японского отшельника. Они решат, что спокойнее меня убрать и бежать куда глаза глядят. Но и утверждать, что я одинок, я тоже не мог. Меня бы убили, как беззащитного львенка.

— Господин Сато догадался, что ты был в маленькой пещере выше по течению, где лежит мертвый человек, — вдруг сказал По-из.

— Нет!

— Образ этой пещерки в твоей памяти, уважаемый путник, — сказал переводчик.

— Лучше бы ты не думал, — в сердцах произнес я, чем еще более опечалил простого душой дикаря, который не питал ко мне зла, но оказался мне вреден.

Я и сегодня остаюсь в убеждении, что эти так называемые пришельцы с нашей, культурной точки зрения, все равно дикари. Они не понимают самых обычных вещей. А которые понимают, то делают совершенно неправильные выводы. Ну разве мог бы один бандит пожилого возраста подчинить себе целую группу взрослых людей, установить над ней власть только потому, что у него были нож и наглость?

Но вопрос Сато, не сразу дошедший до меня, вдруг озарил мне все будущее нечаянной логической догадкой.

Почему японский бродяга задает вопрос именно о курьере, о человеке, найти которого просил меня уважаемый Сумасвами? Но я не должен был сразу выдавать своей догадки. Ведь если Сато убил его, то он и взял посылку, которую нес курьер. И тогда мое общение с обитателями пещеры обретало совсем иной смысл. Я обязан был узнать правду.

А тем временем Сато продолжал допрос:

— Ты говоришь, что ты большой начальник?

— Да, — честно ответил я. — я главный начальник.

— И тебя будут искать?

— Уже ищут. И скоро найдут.

— Плохо твое дело, — сказал тогда японец. — Чтобы тебя не нашли, нам придется тебя убить.

— Но почему? За что?

— Потому что нельзя найти то, чего нет. Тебя не будет — тебя не найдут.

— Но вас все равно накажут.

— Меня уже наказывали и не раз, — усмехнулся японец. — Я никого не боюсь.

— Но голые люди обязательно расскажут о вашем злодейском преступлении.

— Их я тоже уберу, — сказал японец. — Мне это нетрудно сделать.

— Неужели он так думает? — спросил я у По-иза.

— Смерть всегда у него в мыслях. Но он не собирается прямо сейчас кого-нибудь убивать. Он еще не решил.

И тут мы услышали отдаленные голоса. Вернее, я не успел услышать их — у японца и дикаря слух был лучше моего, недаром они провели столько лет в джунглях, — как Сато вскочил. Он резко поворачивал голову — точно как дикий зверь. Мне показалось даже, что его уши настороженно вздрагивали.

В мозгу у меня — никак не мог я к этому привыкнуть — прозвучали слова переводчика:

— Сюда идут люди. Много людей.

— Разумеется, — сказал я спокойно, — меня ищут. И если хоть волос упадет с моей головы, вы дорого за это заплатите!

Сато поднял руку, умоляя меня замолчать.

Затем он обратился ко мне:

— Я отпущу тебя, уважаемый господин Матур. Но умоляю, не говори никому, что тебя посмели ударить. Я не хочу, чтобы наказание упало на головы невинных женщин.

— Не беспокойся! — сказал я насмешливо. — Полетит только твоя голова.

Видно, эти мои слова были тактической ошибкой. Гнев японца сразу же обрушился на голых дикарей.

— Я их уничтожу! — закричал он. — А сам убегу!

И с этим криком Сато кинулся вверх по склону, а По-из обратился ко мне:

— Умоляю вас, директор Матур, спасите моих соотечественников.

— Но как я могу им помочь? Хотите ли вы, чтобы я поспешил навстречу моим друзьям, которые меня ищут, и поторопил их?

Несчастный переводчик отрицательно покачал головой.

— О нет, только не это! — воскликнул он. — За это время Сато убьет всех остальных. Только на вас наша надежда! Поспешите же, спаситель!

Я понял, что переводчик прав. Если я не спасу дикарей, таких ценных для этнографической науки, то они погибнут и нам некого будет изучать. Я помчался вслед за японцем и успел в пещеру как раз следом за ним.

Все дикари, человек пять-шесть, не больше, сжались испуганно у стены.

— Я сейчас вас убью! — закричал хрипло японец.

Дикари упали на колени и простирали к нему тонкие руки, умоляя пощадить. Но Сато был непреклонен. Он выхватил из-за пояса острый штык и устремился к молодой хрупкой девушке-переводчице.

— Только не она! — закричал По-из. — Кто угодно, но только не она!

Сато хохотал дьявольским смехом.

— Остановись, несчастный! — произнес я тем громовым голосом, который возникает у меня в минуты душевных переживаний.

— И не подумаю! — настаивал японец.

И я вложил в свою фразу все благородство моей души:

— Я согласен быть заложником!

— В каком смысле?

— Ты пощадишь этих несчастных. Я же останусь с тобой. И если ты решишь, что твоей поганой жизни что-то угрожает, вот моя открытая грудь. Ударь в нее ножом, но пожалей несчастных!

Сато задумался.

Дикари, все как один, упали передо мной на колени, благодаря за спасение их жизней.

Я понимал, что хитрый японец сообразил, что я как заложник стою в тысячу раз больше, чем все голые дикари вместе взятые.

— Согласен, — сказал он. — Только ты пойдешь вместе с нами в мое тайное убежище.

— Хорошо, — ответил я. Я купил главное — время! Я купил жизни дикарей. Человечество этого не забудет.

— Собирайте припасы! — приказал Сато. — Кто сколько может унести. Мы уходим в тайное убежище.

Сато первым вбежал в пещеру. В полутьме я смог разглядеть ход в следующее помещение.

— За мной! — приказал Сато.

Мы, нагруженные связками луковиц и кореньев, плодами и стеблями растений, поспешили за японцем.

Раздался скрежет.

Я не сразу понял, что Сато поднимает плиту в полу, которая перекрывала скрытый от наблюдателей тайный ход.

Мы все спустились в узкий коридор. Там было холодно.

Сато закрыл плиту и велел нам идти вперед. Сам же он остаются сзади.

Мы шли довольно долго и наконец впереди увидели свет.

Подобно заблудившемуся в пещере Тому Сойеру, мы побежали на свет и вскоре оказались перед выходом из пещеры.

Этот узкий выход вывел нас в небольшую глубокую котловину или кратер между двух горных пиков. Дно котловины было занято небольшим озерцом.

Там мы долго стояли, ожидая Сато.

Но каково было мое удивление, когда вместо Сато из черного круга — тайного выхода из пещеры появилась, щурясь, Анита Крашевская!

И только после нее вышел Сато.

Юрий Сидорович Вспольный

На этом я позволю себе отнять слово у директора Матура, потому что чем дальше, тем больше он отступает не только от истины, но и от здравого смысла. Здесь имеет место лавинообразный эффект лжи. Стоит тебе начать лгать, как требуется оправдание лжи. На ложь накладывается новая ложь. И так далее...

Стоило директору Матуру солгать относительно мотивов своего поведения, которые не имели ничего общего с заботой о голых людях, а диктовались лишь страхом и надеждой добыть мешочек с рубинами, как ему пришлось вносить коррективы в описание бегства из пещеры.

Я не хочу цитировать его записи далее. Одна ложь влечет за собой другую, и постепенно Матур погружает читателя в мир, полностью вымышленный. Возникает образ самоотверженного героя, благородного и бескорыстного Матура, который не только спасет сейчас голых дикарей, но и сохранит мир на Земле.

До появления в пещере Аниты Крашевской я мог опираться лишь на сомнительные записки Матура. Но рассказ Аниты позволяет все расставить по местам.

* * *

... Аниту подвела наблюдательность.

Лучик ее фонаря коснулся щели в полу. В тот момент Сато, прежде чем закрыть плиту в каменном полу и поспешить вслед за своими подданными, решил кинуть последний взгляд на пещеру, полную недругами. Вот с этим взглядом и встретились глаза Анита. Анита ахнула — этот возглас я услышал, но не придал ему значения — и поспешила к щели в полу, чтобы выяснить, кто там таится. В отличие от жителей планеты Дом и директора Матура, эта польская паненка, представительница славного и древнего шляхетского рода, была лишена чувства страха¹⁰.

Сато, понявший, что его раскрыли, принял единственно возможный вариант поведения: он действовал быстро и безжалостно — плита откинулась, жилистая рука унтер-офицера схватила Аниту, и, потеряв равновесие, она ухнула в подземелье. Плита тут же легла на место. Потому наши поиски и ни к чему не привели.

А о том, что произошло дальше, Анита рассказала мне только после освобождения.

Анита Крашевская

Вместо того, чтобы позвать на помощь, я направилась к черной щели, из которой кто-то выглядывал — по крайней мере луч фонаря отразился в чьих-то зрачках. Я решила, что меня разглядывает какой-то зверек, затаившийся в щели. А щель была такой узкой, что тигр там бы не уместился. Поэтому я и подошла поближе и даже наклонилась над щелью, чтобы разглядеть «зверька».

Именно в это мгновение плита откинулась, словно канализационный люк, неудачно ударила меня по лбу, отчего я на мгновение «поплыла» и качнулась вперед. Этого мгновения «зверьку» оказалось достаточно, чтобы рвануть меня к себе.

Мое следующее воспоминание — это неприятное ощущение того, что ты половая тряпка и тобой вытирают камни, чтобы прибрать нору к визиту соседа-крота.

Окончательно я пришла в себя уже на свету.

Я сидела, прислонившись к каменной стене, вертикально уходившей в небо. Казалось, я нахожусь в гигантском стакане, на дне которого осталось немного серой воды, — такими отвесными и высокими были скалы, окружавшие долинку, в которую я попала. Густой выше человеческого роста кустарник и купы невысокого бамбука росли на кольце гальки, отделявшем воду от стен. Место было неуютное, зловещее, пришедшее из страшной сказки. Словно именно в таких стаканах драконы высиживают свои лиловые яйца.

Голова гудела. Я провела пальцами по спутанным волосам и подпрыгнула от неожиданной боли — на макушке у меня была огромная кровоточащая шишка.

Когда я открыла глаза вновь, то увидела наконец и самих голых людей.

Они стояли в некотором отдалении от меня, в низком кустарнике, спиной к скале.

А на берегу озера, глядя в серое небо, стоял их начальник, который в отличие от остальных был не голым, а облаченным в шорты, переделанные из армейских брюк, и в древней английской каске, из-под которой торчали длинные черные космы. Он был, очевидно, китайцем или японцем, тогда как прочие голые люди принадлежали к европеоидам, но отличались своеобразным зеленоватым цветом кожи.

Мое внимание было привлечено еще одной человеческой фигурой, которую я увидела не сразу, потому что она таилась за кустом, присев на корточки. Не подумав о последствиях, я обрадовалась и не скрыла своей радости.

— Господин Матур! — закричала я. — А мы так за вас боялись!

Забыв о своей ране, я вскочила на ноги и побежала к родной душе — пану директору газированной воды.

Тот почему-то не выразил никакой радости по поводу моего появления и всем телом стал отворачиваться от меня. Но опоздал. Я уже обогнула куст и оказалась рядом.

И тут я поняла причину странного поведения индуса: он был абсолютно гол. Катастрофически гол. Нагота очень толстого пожилого человека — это особый вид кошмара, даже в музее восковых фигур такую фигуру нельзя выставить — беременные зрительницы будут преждевременно рожать лягушат.

В растерянности я обернулась к прочим голым людям. Я все делала не по порядку. Я ведь еще не соображала, где я нахожусь и почему.

— Здравствуйте, — сказала я голым людям. — Меня не надо бояться. Я только хочу на вас посмотреть. Я специально прилетела сюда, чтобы с вами познакомиться.

Они смотрели на меня, потрясенные то ли моей прической, то ли джинсовым костюмом, прошедшим пустыню Гоби и остров Врангеля.

Я не ожидала никакой реакции, но она последовала.

Пожилой очень худой дикарь с лысой, обрамленной венчиком бывших кудрей головой быстро затараторил, обернувшись к прочим. Остальные тараторили в ответ. Я обратила внимание, что у них совсем иные, чем у нас, жесты. И подумала тогда, что, живя много веков в изоляции, они не имели возможности узнать у сведущих людей, как надо выражать согласие или отрицание.

И тут я услышала голос. На хорошем польском языке некто невидимый сообщил мне, что рад моему появлению, но хотел бы уточнить, кто прислал меня знакомиться с ними и что я намеревалась делать, познакомившись.

Потрясенная этим, я окинула взглядом дикарей, скосила взор на японца, который задумчиво подводил баланс кучкам и связкам продуктов, принесенных голыми людьми. Наконец я решила, что никто здесь не знает польского языка, потому что им не повезло с учителями, а общаются со мной методом телепатическим и главный телепат среди них — лысенький пан с кудряшками за ушами.

Правильно, подтвердил лысенький. Вы все правильно угадали, и мы рады встретить разумного человека.

Я поняла, что пахнет Нобелевской премией. Ведь одно дело — дичайшее племя, другое — то же племя с телепатическими способностями, позволившими ему выжить в условиях экологических бедствий.

Господин Матур тем временем углубился в кусты и оттуда выразил радость по поводу моего прихода.

Его интересовало, прибыла ли я для его спасения, а если нет, то где те спасатели, которые должны это сделать?

— Где вы потеряли штаны, коллега? — спросила я.

— Эти изверги! — закричал в ответ Матур, но докричать свой текст до конца он не сумел, так как мы с ним одновременно услышали внутренний голос лысенького, который оказался переводчиком по имени По-из. Переводчик сделал шаг вперед, чтобы нам лучше было слышно, но по мне он лучше бы этого не делал. Увидев так близко совершенно голого пожилого человека, который был не дикарем, а вернее всего, почтенным отцом семейства, ушедшим в секту опрощенцев, я смутилась, так как при такой степени обнаженности воспринимаешь как нечто неприличное совершенно приличные части тела.

— Простите, — сказал По-из и отпрыгнул за куст.

Вы спросите, почему я именно тогда догадалась, что дикари — вовсе не дикари, а обыкновенные сектанты? Да потому, что переводчик По-из был пострижен! Покажите мне стриженого троглодита!

И на это мое наблюдение По-из мысленно ответил:

— Но ведь из этого можно заключить, что и первобытные социумы производят обработку волосяного покрова.

— Но первобытные социумы не смогут объяснить эту процедуру корявым наукообразным языком, — ответила я.

— Женщина! — услышала я голос человека в шортах.

Вот этот, хоть и одетый, о парикмахере не слышал давно. Говорил он по-японски. И когда По-из хотел переводить, я сказала:

— Не надо, я училась в аспирантуре Токийского университета.

После этого я обернулась к человеку в шортах и спросила его на сносном японском языке, чего ему от меня требуется. К тому времени я уже сообразила, что именно его глазенки сверкали из-под плиты и именно он утащил меня в этот каменный стакан.

— От тебя требуется, чтобы ты разделась, — сказал он.

Как ни странно, его совершенно не удивило мое знание японского языка. Он был примитивно устроен, иначе бы не выжил столько лет в лесу, к тому же за последние дни телепаты подготовили его к тому, что весь окружающий мир может изъясняться понятно для него.

— Исключено, — сказала я. — Я не хочу раздеваться.

— Я приказал, — сообщил мне Сато. — Все раздеты, ты тоже. Ясно?

— А вы? — спросила я.

— Мне нельзя. Я старший унтер-офицер императорской армии.

— Я не вижу знаков различия, — сказала я, чтобы его позлить. Некоторые чувства у него были далеко запрятаны.

— Солдат японской армии всегда остается в строю, даже если выполнение секретных заданий требует, чтобы он общался с людьми, не будучи в военной форме.

Наверно, это был параграф из какого-то устава для лазутчиков.

— И давно вы здесь скрываетесь?

Почему-то этот ответ вывел его из себя.

— Я не скрываюсь! — закричал он высоким голосом. — Я остаюсь на посту!

Он кричал что-то еще, но я плохо слушала и не все понимала — все-таки почти десять лет без практики. Я уже сообразила, кто это такой — забытый при отступлении воин-завоеватель, о таких мне приходилось читать. Наверно, своего рода чемпион — с конца войны прошло больше тридцати лет.

Тут я заметила, что в руке у Сато длинный кинжал, которым он тычет мне в лицо. Сато упорно настаивал на стриптизе.

— Но зачем вам это? — спросила я.

— Тебя ищут одетую, а голую не ищут, — сказал Сато. — И у голых нет карманов. Нельзя спрятать оружие!

И он улыбнулся, показав мне много гнилых зубов.

— Только попробуй меня раздеть: — сказала я, постаравшись изобразить на лице полное равнодушие.

Сато стал приближаться ко мне, не спеша и получая садистское наслаждение от предвкушения... Интересно, он хочет меня зарезать или только раздеть?

— Госпожа Анита! — воскликнул директор Матур, выглянув из-за куста. Кстати, вид его был ужасен, но не порнографичен, потому что живот нависал над коленями, словно целомудренный занавес. — Я вас умоляю, разденьтесь, пожалуйста. Нам нужна ваша жизнь! Вы еще так молоды!

— При чем тут моя молодость! — рассердилась я. — Я не хочу раздеваться. Мне мама не разрешает раздеваться перед незнакомыми дядями.

— Что она сказала? — спросил Сато. Его ножик приближался с неотвратимостью танка.

— Прекратите, пожалуйста, — попросила я господина унтер-офицера, — а то я буду вынуждена принять меры.

— О, не надо, госпожа Анита! — вопил Матур. Но не двигался мне на помощь.

И этот феномен меня заинтересовал.

— Ну почему же никто не хочет меня защитить? — воззвала я к голым людям, но не успела получить ответ, потому что унтер-офицеру надоело мне угрожать и он кинулся на меня с ножом, без сомнения, надеясь проткнуть мой плоский, гладкий, без единого грамма жира живот.

Мне пришлось несколько отклониться, чтобы дать возможность пожилому хулигану пронзить ножом воздух, затем я, несколько выдвинув бедро, захватила летящего мимо меня японца за руку, вывернула ее и кинула обидчика в озеро, куда он и рухнул, подняв фонтан брызг.

Кинжал зазвенел, ударившись о камни.

Все стояли как громом пораженные и глядели на меня.

— Ну вот, — сказала я. — Вы все свободны.

И тут ЖЕ я вынуждена была обратить взор к озеру, потому что Сато шумел и бултыхался, а вода здесь наверняка холодная — еще утонет...

Я подошла к воде и протянула руку, чтобы помочь ему выбраться на берег.

Сато перестал бултыхаться и решил утонуть, для чего погрузился с головкой в воду. Но в трех шагах от берега из этого ничего не вышло, он тут же сел на дно и вскочил, чтобы глотнуть воздуха. Воды там было чуть ниже пояса.

— Вылезай, — сказала я. — Прошу больше не хулиганить.

Но Сато лишь кинул на меня возмущенный взор и, глядя поверх моего плеча, принялся кричать своим соратникам, чтобы они схватили меня, иначе им будет плохо.

Я только хотела сказать голым людям, что речь Сато свидетельствует о его бессилии, но тут на меня навалилось стадо слонов, и я рухнула на гальку под их тяжестью.

Они ему подчинились!

Несчастные дикари рвали на мне одежду, дергали, терзали, я пыталась уговорить их не стараться так отчаянно, ведь у меня нет с собой других джинсов, но единственный, кто внял моим призываем, был директор Матур.

Он сказал дикарям:

— Держите ее, пожалуйста, покрепче. Я лучше вас знаю, как раздевать женщин.

И он довольно погано засмеялся.

Убить его я не могла, потому что дикари и в самом деле крепко держали меня за ноги и за руки, а кто-то уселся мне на голову. Матур квалифицированно раздел меня, несмотря на мои попытки сопротивляться.

К счастью, насиловать меня он не стал, в планы Сато это также не входило. Как я потом узнала, в племени у него были две свои пассии, а таких худых и жилистых баб, как я, он на дух не переносил.

Я все еще лежала, пригвожденная к камням, когда Сато подошел поближе. Вода капала с его длинных волос и коленок мне на лицо.

Он показал мне пистолет. Видно, за то время, пока меня раздевали, он успел вытащить его из тайника.

— Пускай отойдут, — сказала я, и голые люди с облегчением разошлись.

Матур стоял в трех шагах и прижимал к груди мою одежду.

— Хоть бы трусики вернул, — укорила я директора.

— Все должны быть равны, мадам, — наставительно возразил Матур. — Я был бы рад вам помочь. Но вы же видите — он вооружен и очень опасен.

Я не была уверена, что дело в оружие. Или только в оружии. Шоколадные глазенки Матура сверкали, обвислые щеки тряслись, он виновато поглядел на Сато и спросил:

— Куда прикажете сдавать одежду?

Сато величественно показал на черную дыру у стены — наверно, там был его тайник. Матур просеменил туда и кинул мое драгоценное добро и черноту. А мне хотелось сесть на корточки, свернуться в клубок под внимательными взглядами дикарей, которые молчаливо рассматривали детали моего тела.

Но я не могла сесть на корточки, потому что взявший верх с помощью своих робких подданных Сато начал визгливо читать мне нотацию и грозить всевозможными карами, а я раздумывала, врезать ли ему еще раз, ведь я могла выбить у него пистолет и совершить военный переворот, но потому рассудила, что риск выше возможных выгод. С минуты на минуту нас отыщут и извлекут отсюда.

Когда Сато утомился, к делу подключился Матур.

— Госпожа, — говорил он, поглядывая на переводчика По-иза и рассчитывая, очевидно, что тот доведет его речи до сознания мокрого вождя, — вы неправы. Господин Сато поддерживает дисциплину, потому что только так можно контролировать таких диких людоедов, как эти.

Переводя эти слова, По-из даже съежился от негодования. Но стерпел.

— Госпожа, — продолжал Матур, разглядывая меня масляными глазками, — вы же могли нанести травму женщинам и детям!

— Детей я здесь пока не видела, — возразила я. — А что касается женщин, то до сегодняшнего дня я к ним относила и себя. Кстати, не выношу, когда мужчины кидаются на меня с ножами.

Пистолет в руке унтер-офицера дрогнул, и Матур заговорил вдвое быстрее:

— В настоящее время я не рискнул бы назвать вас женщиной, мадам Анита! Ваше поведение — не женское, нет! Вы нанесли господину Сато травму, напав на него.

— Если не можете говорить правду, тогда заткнитесь, — оборвала я Матура и почувствовала внутреннее одобрение переводчика По-иза. Но, к сожалению, это одобрение почувствовал и Сато, который только что блаженно улыбался, слушая монолог Матура, а тут, подпрыгнув, ловко ударил По-иза пяткой в бедро. Тот даже упал. А когда я кинулась ему на помощь, Сато сразу же показал мне внутренность пистолетного ствола — такую черную дырочку.

Никто не пришел на помощь стонущему переводчику.

Даже тоненькая девица — переводчица Люба осмелилась лишь приблизиться к его распростертому телу.

Я помогла переводчику встать, опасаясь, правда, что этот маньяк все же спустит курок. Но обошлось. Переводчик мне помогал. Он мог заглядывать в темную голову Сато и угадывать если не мысли его, то господствующие желания. И предупредить меня... На этот раз Сато стрелять вроде бы не намеревался. Он думал, что со мной делать. И придумал.

— Ты, толстый индус, — сказал он, ткнув пистолетом в сторону директора, — вел себя правильно. И говорил правильно. Понятно?

— Понятно, — пискнул Матур.

— Мы сейчас будем говорить. Если эта женщина будет отвечать неправильно, я буду наказывать женщину. Остальным отойти вон туда, построиться и заняться строевой подготовкой! Ответственный — Ут-бе-бе.

Молодой человек, неплохо сложенный, с приятным лицом, вытянулся в струнку и ответил:

— Слушаюсь, господин старший унтер-офицер!

И все голые люди, невзирая на пол и возраст, ушли от нас на ровную площадку. Я смотрела им вслед. И отметила еще одну важную деталь: они шли, поджимая пальцы ног и ковыляя, как люди, которые никогда в жизни не ходили босиком и для которых такая ходьба — мучение. Где же вы потеряли ботиночки? — подумала я.

— И ты иди, — приказал Сато По-изу, который задержался, собираясь, видно, помогать нам.

По-из ушел, а я пожалела об этом — он мог бы мне подсказать и помочь. Я чувствовала, что он добрый человек. Если Сато решит меня неожиданно подстрелить, некому будет предупредить жертву.

Сато огляделся и увидел директора Матура, который послушно стоял в трех шагах от нас.

— И ты тоже! — крикнул он. — Шагать! В ногу! Я вас научу дисциплине!

Матур растерялся.

— А мне зачем? — спросил он. — Я же не дикарь.

— Ты и есть голый дикарь!

Сато издевался над толстяком, и я получила от этого злорадное удовольствие, потому что всегда и всем доказывала, что любое потворство негодяям ведет к вашему же унижению. Негодяи знают только один язык — язык силы. И я не намерена была сдаваться. Правда, я была одна, значит, придется хитрить. Будем хитрить...

Матур, понурив голову, отправился заниматься шагистикой, и это было зрелище, достойное богов. Правда, никто не смеялся — мне было некогда, Сато был лишен чувства юмора, а голые люди не знали, над чем здесь принято смеяться, а над чем — запрещено.

Голый строй был потешен и ужасен. Без сомнения, все новобранцы господина Сато были людьми городскими, далекими от спорта и редко бывающими на берегу моря. Они покорно выстроились у стенки. Молодой человек встал лицом к строю, полный понурый мужчина средних лет поднес к губам самодельную свирель и принялся извлекать из нее пронзительные звуки. Остальные переминались с ноги на ногу.

— Ты зачем сюда пришла? — спросил Сато, убедившись, что никого близко не осталось.

Я смотрела, как Матур проталкивается в строй.

— Наверно, мистер Матур уже все вам рассказал.

— Зачем вы пришли сюда?

Раздался сухой выстрел. Я подпрыгнула — брызнули осколки гальки из-под ног, новобранцы замерли в ужасе.

— Говори, — потребовал Сато.

Какое несчастное существо, подумала я. Все тело в шрамах от ран, порезов и язв, лицо изрезано морщинами, белки глаз желтые, в красных прожилках, волосы редкие, грязные, ногтей на ногах нет — какие-то костяные наросты...

— Мы приехали, чтобы смотреть на голых людей, — сказала я по-японски.

— Зачем?

— На земле не осталось голых людей. А мы ученые. Мы хотели узнать их язык, их обычаи.

— Зачем?

— Чтобы много знать.

— Врешь, — сказал Сато, но не очень уверенно.

— А то, что вы здесь, никто не знал. И вы никому не нужны. Вы можете идти, куда хотите.

— Нет! — воскликнул унтер-офицер. — Это моя река! Это мой лес! Это мои люди!

— Река и лес ничьи, — сказала я как можно тише и спокойнее. — Люди тоже ничьи.

— Люди все поделены, — ответил Сато. — Солдат имеет офицера, ты имеешь мужа.

— Я не имею мужа, — на свою голову возразила я этому бандиту. Тут в нем ожила садистская жилка.

— Ты! — закричал он, тыча в Матура. — Ко мне!

По-из объяснил Матуру, что от него требуется, и сам затрусил следом за толстяком.

— Матур, — спросил Сато, — ты меня любишь?

Не знаю уж, чем Сато так прельстил нашего толстяка — я не присутствовала при завязке их романа, — но Матур, ни секунды не промедлив, вытирая пот, выступивший на лбу от энергичных строевых упражнении, воскликнул:

— Я нас люблю, господин офицер Сато!

— Ты будешь мне помогать?

— Я буду вам помогать.

— Ты готов погибнуть ради императора?

— Ради кого? — спросил Матур, который не знал, кто такой император. Только я в этой компании могла догадаться, что имеется в виду император Хирохито, коротающий свою почетную старость в токийском дворце.

— Ради моего императора! — На всякий случай Сато ткнул пистолетом в сторону Матура.

— Так точно! — обрадованно завопил Матур.

— Тогда знай, что и я люблю тех, кто мне предан. И я дарю тебе жену.

— Что? — Матур захлопал веками. Меньше всего он ожидал получить жену в этом каменном стакане.

— Вот твоя жена. Она будет тебе покорна. — Сато показал на меня. — Она будет готовить тебе пищу, она будет тебя ублажать и родит тебе много детей.

— Так точно! — повторил Матур, и я почувствовала в выражении его лица безмолвный вопль: «Еще этого мне не хватало!»

— Скажи мне, — продолжал Сато, — эта женщина, твоя жена, кому-нибудь нужна?

— Я вас не понял... — Матур согнулся, насколько позволял ему живот. — Кому она может быть нужна?

— Ее будут сильно искать?

Я видела, как крутятся, высекая искры, шарики и колесики в голове директора — он никак не мог сообразить, что скрывается за вопросом Сато, какая каверза? Как выгоднее ответить? Как угадать?

Лицо Матура покрылось потом. По-из, стоявший за его спиной, задрожал от чужого напряжения.

— Женщина... — произнес Матур и сделал паузу, надеясь увидеть нечто на каменном лице японца или услышать подсказку от По-иза. — Об этой женщине уже забыли!

Все, он решил мною пожертвовать, идиот! Объявив меня царицей Савской или мадам Тэтчер, он бы усилил и свои позиции. Но ему показалось, что я унтер-офицеру не понравилась и, уничижая меня, он попадет в фавор.

Сато обернулся ко мне.

— Женщина, — вопрошал он, — что ты скажешь о человеке, которого я дал тебе в мужья? Так ли он ничтожен, как ты? Так же о нем забыли, как обо мне?

— О нем никогда не забудут, — вежливо ответила я. — Вся великая Индия, затаив дыхание, приблизилась к экранам телевизоров и следит за тем, как идут поиски великого господина Матура! Я думаю, что сюда будут стянуты все авиационные эскадрильи из Бангкока и Рангуна. Перед тем как попасть к вам, я слышала, что к ущелью продвигается второй Сомерсетский батальон.

Матур смотрел на меня, выпучив глаза от удивления.

Сато был встревожен и растерян. Допрос рухнул...

— А ты? — спросил он.

— А я была послана, чтобы передать господину Матуру послание от генерала, который командует операцией по его спасению.

— Ха! — радостно закричал Сато. — И попала ко мне в ловушку!

— Но я выполнила свой долг.

— Ты сказала?

— Я все доложила великому господину Матуру. Теперь я никому не нужна. Я могу умереть.

— Нет, — сказал Матур. И замолчал. Может быть, я говорила правильно? Или это злая шутка и за нее Матура расстреляют?

Не хотела бы я быть на его месте.

Сато вытащил было пистолет из-за пояса, потом заткнул его на место.

— Пускай попробуют! — заявил он мне. — Пускай поищут! Меня здесь не найдут за сто лет!

И он пошел вдоль берега, туда, где голые дикари совершали странные телодвижения, которые должны были изображать строевую подготовку.

Уже на подходе к ним он начал кричать, требуя тянуть носок и держать голову выше.

— Что ж вы, Матур? — сказала я. — В капралы захотелось?

— Госпожа, поймите меня правильно! — взмолился нехрабрый директор. — Я хотел сделать лучше, я хотел, чтобы он не обращал на вас внимания. — При этом он сладострастно смотрел на мою обнаженную грудь и шевелил губами, напоминая, что он мой муж.

Я хотела врезать ему в челюсть кулаком, но тут его призвал к себе Сато.

— В строй! — кричал он. — А ну быстро в строй!

Я только отмахнулась от Сато и пошла в другую сторону. Мне надо было подумать. А для этого лучше всего немного искупаться. В моем положении было преимущество — не надо раздеваться.

Я ступила в холодное озеро. Дно круто уходило в глубину. Через пять шагов я была по пояс в воде и, оттолкнувшись от каменного дна, нырнула вперед.

Я вынырнула посреди озерца. Оттуда, на расстоянии пятидесяти метров, я видела, как, прекратив строевую подготовку, голые люди подбежали к краю воды, очевидно, решив, что я утонула. Сато даже ступил в воду, но при виде моей головы тут же сделал шаг назад и погнал дикарей к стенке продолжать упражнения.

Над каменным стаканом нависли темные тучи, они двигались медленно, как готовые к дойке коровы. Стало прохладнее. Вот-вот начнется ливень. А я знаю, что такое муссон — он обрушивается, как лавина, он на недели заливает долины Лигона, и здесь, в горах, голым людям будет несладко. Кто они на самом деле? Откуда пришли? Что за секта такая? Как ни странно, я не смогла придумать версии лучшей, чем сектантское происхождение голых людей.

Мне стало любопытно, глубокое ли озеро. Я нырнула. Дна я не достигла, но, к своему удивлению, обнаружила на глубине десяти метров движение воды. Если это родник, то он очень силен и напорист, раз сносит меня. Но куда тогда девается вода? И девается ли?

Когда я вынырнула наружу, стало еще темнее. Я обратила внимание на то, что Сато и Матур с тревогой глядят на небо. Они-то понимают, что означает начало дождей. А вот дикари, для которых приход муссона должен быть важным событием, совершенно игнорируют тучи. Они уморились после строевой подготовки, расселись вдоль берега озера и глядят на меня во все глаза. Может быть, они плавать не умеют? Или боятся холодной воды?

Я видела, как Сато, пригнувшись, скрылся в подземном ходе, которым мы пришли сюда из большой пещеры. Вернее, все пришли, а меня притащили.

Я доплыла до берега и вышла из воды. Воздух был парной, напоенный влагой, будто смоченный скорым дождем.

Матур подошел ко мне, как побитый пес.

— Я прошу прощения, мадам Анита, — прошептал он, оглядываясь на черный ход, откуда мог выскочить страшный Сато. — Но все что я говорил, я говорил, чтобы его обмануть. Вы меня понимаете?

— Нет, я вас не понимаю, — сказала я.

* * *

Мне удалось поговорить с голыми людьми после обеда. Если можно назвать обедом ту пищу, которую распределят лично господин Сато. Причем делал он это несправедливо, поощряя фаворитов и унижая слабых. Матуру для поощрения досталась лишняя луковица, а когда дошла очередь до меня, господин унтер-офицер впал в раздумье. Мое ничтожество, декларированное Матуром, не казалось ему убедительным. И все же он дал мне уменьшенную порцию, как переводчикам-телепатам и аккуратному старику по имени Ут-дирек. Меньше всего дали музыканту, который принялся ныть, и я подумала, что он не совсем нормален.

Я имела возможность присмотреться к своим товарищам по несчастью. Я уже была убеждена, что они здесь сидят не по своей воле, а так же, как и я, стали узниками унтер-офицера. Хотя я не знала еще, как это могло произойти и зачем они нужны японцу. Людей было семеро. Из них три женщины: одна неопределенного возраста, статная и, я бы сказала, сексапильная дама по имени Не-лю и две молодые — скуластая высокогрудая Не-свелю и хрупкая переводчица Люба.

Сато часто уходил в черный ход пещеры — то ли выбирался наружу, смотрел, как разворачиваются поиски бесценного господина Матура, то ли проверял тайники и секретные подземные ходы. Воспользовавшись его очередным отсутствием, я завязала разговор с голыми людьми. И придумала неплохой ход: я беседовала с ними по-польски. Ведь переводчикам-телепатам было все равно, на каком языке я говорю, если я умею думать. А вот Матур не понимал ни слова, хотя сидел, расставив уши, чтобы потом донести все японскому господину.

Стоило мне задать По-изу первый вопрос, как вмешался встревоженный Матур:

— Вы о чем разговариваете?

— Я говорю о погоде, — сказала я. — Мне интересно, сильный ли муссон в той местности, откуда они родом.

— Можно было бы спросить по-английски, — сделал мне замечание Матур.

— Господин муж, — ответила я, — разрешите мне говорить на моем родном варварском языке?

— И что они ответили про муссон? — спросил он.

— Это вас волнует?

— Конечно, волнует! — искренне воскликнул Матур. — С минуты на минуту хлынет ливень и ни один вертолет не поднимется в воздух! Как нас найдут?

— Убежим, — сказала я убежденно.

— Он нас перестреляет!

— Нет, если мы объединимся.

— С ними? — Голос Матура наполнился презрением.

В этот момент возвратился Сато, и нам пришлось прервать плодотворную беседу.

Но я ее вскоре продолжила, потому что в следующий раз Сато удалился в пещеру надолго, а По-из по секрету сообщил мне, что господин лег спать.

— Отлично, — сказала я, — а мы можем к нему подобраться и скрутить его?

— Нет, — ответил По-из. — Во-первых, это неэтично, а во-вторых, он спит, как хищный зверь, и все время слушает.

— Спасибо за информацию, — сказала я. — А может быть, вы теперь расскажете, как вы сюда попасти?

— Мне надо посоветоваться с остальными, — сказал По-из, и я не мешала ему советоваться в течение получаса.

— Я сообщил моим друзьям, — произнес наконец По-из, — что в вашем сердце нет опасности для нас.

— Спасибо за комплимент, — ответила я. — И чтобы не было никаких недоразумений, давайте я вам сначала расскажу, почему я здесь оказалась и как вас отыскала.

Они сгрудились вокруг меня. Трижды начинал моросить дождик, но потом таял в теплом воздухе. Храпел Матур. По-из подтвердил, что я не лгу, и только после этого они наконец поведали мне о своем спасении от самоубийства и последующих печальных приключениях. Так я стала первым человеком на Земле, который вполне достоверно встретился с пришельцами из космоса и не только встретился, но и беседовал с ними.

Пришельцы с Дома заявили, что после всех лишений, которые выпали на их долю, жизнь им не дорога. И если я намерена сдать их властям, то завтра же о их трусливом поведении будет сообщено в Галактическое содружество, их планета заплатит гигантские штрафы за нарушение международных договоренностей, а специальные агенты-ликвидаторы прибудут сюда для того, чтобы испепелить их до последнего человека. Так что если из двух зол выбирать меньшее, то они предпочтут остаться со старшим унтер-офицером и тихо сгинуть в этих горах.

Положение было безвыходным.

С одной стороны, я намеревалась выбраться отсюда и надеялась, что с помощью голых людей я одолею маньяка. С другой — я должна была понять и разделить чувства несчастных пришельцев. Я совсем не хотела, чтобы таких милых, интеллигентных и, к несчастью, голых людей уничтожили ликвидаторы космических служб.

Как странно, рассуждала я, выслушивая стенания инопланетян, что мы могли с самого начала принять их за дикарей! Лишь шоры, добровольно надетые на наши очи, заставляли нас допустить, что дикари здесь водятся, а вот пришельцы не залетают. Наше мнение было предвзятым с самого начала — нам сказали, что следует увидеть, и мы это увидели.

Слезы лились по щекам Не-лю, когда она рассказывала мне, как ее изнасиловал этот военный маньяк, другие женщины молчали, но по их глазам я догадывалась, что и им пришлось испытать это страшное унижение.

— Вот сидит Ут-пя, — сказал капитан, указывая на полного музыканта. — Разве вы угадаете в нем тонкого ценителя поэзии, диалектика и острослова?

— Вы о ком? — спросил Ут-пя и начал дуть в дудочку. Пронзительно и однообразно.

— О тебе, несчастный, о тебе, — сказал Ут-бе-бе.

— А я не жалуюсь, — сказал штурман. — Наконец-то я получил свободу и слился с природой.

И он запустил такую трель, что нам пришлось замолчать, пока штурман не насладится свободой.

— Я тоже подвергся ударам, — сказал капитан.

— И я! — вмешался молодой и внешне приятный Ут-бе-бе.

— А может быть, стоило связать этого бандита и оставить его в пещере? Пускай отдыхает, — предположила я.

— И погубить невинного человека?

Нет, они были гуманистами, а гуманисты такого рода опасны тем, что найдут словесное оправдание любому поступку. Сейчас они борются за право каждого человека на жизнь. Но завтра могут с таким же энтузиазмом броситься в бой за уничтожение реакции.

— Не надо его губить, — сказала я. — Достаточно обезвредить.

— Но вязать веревками разумное существо — это немыслимо! — сообщила нам Не-лю.

— Я тоже не вижу в этом смысла, — поддержал ее капитан Ут-дирек. — Ведь нам некуда деться.

И я поняла, что в его словах есть печальный смысл. Ну хорошо, уберу я их угнетателя, оставлю их снова, как и в начале пути, свободными. И куда они денутся? Они же утонут в этом каменном стакане, заблудятся в лесу или же, оказавшись в цивилизованных местах, будут разоблачены и попадут в лапы ликвидаторов. Но куда и как пристроить их? Об этом я еще не знала. И допускала даже, что не узнаю без совета с более опытными и доброжелательными коллегами. Тот же Юра Вспольный, милый мужчина из русского посольства, — он знает местные языки и обычаи. Или профессор Никольсон...

— Пожалуй, как наступит ночь, я убегу отсюда, — сказала я. — Я постараюсь отыскать добрых и умных людей.

— Очень опасно убегать от господина Сато, — сказал По-из. — Господин Сато может наказать.

— Он может нас наказать только тогда, когда вы это позволите, — сообщила я пришельцам.

Все согласились со мной, потому что признали мою правоту.

— Но он не спрашивает нашего разрешения, — сказала умудренная Не-лю.

— А вы тоже не спрашивайте, — сказала я, и после этого наша дискуссия зашла в тупик. Голые люди как бы символизировали большую и лучшую часть человечества, которая предпочитала покоряться власть имущим и таким образом выживала в тяжелые времена. Я же относила себя к бунтарям, которым не суждено дожить до рассвета.

— Сейчас обстоятельства переменились, — заявила я. — Вы не одиноки. Я с вами.

Никто не спорил, только По-из сдержанно заметил, что Матура можно отнести к союзникам Сато.

Я поклялась, что с Матуром справлюсь в одиночку, и только тогда в рядах покорных рабов произошел раскол. На мою сторону перешел молодой человек Ут-бе-бе, который воскликнул:

— Нельзя отступать бесконечно! Мы теряем интеллектуальное превосходство над этим маленьким чудовищем. Мы глупеем, так как в рабстве все глупеют!

— Только не это! — ахнула Не-свелю.

— Мы его обезоружим, когда он уснет, — заявил Ут-бе-бе.

— И свяжем! — поддержала его Не-свелю.

— И будем ждать, когда вы приведете помощь, — согласятся наконец капитан.

Я обрадовалась, что дело сдвинулось с мертвой точки.

— Только не отступать, не пасовать, не трусить, — потребовала я. — Как только кто-то даст слабину, Сато станет втрое нахальнее.

И тогда все пришельцы поклялись великой клятвой долины Колючих Роз, традиционной на планете Дом, что будут совместно бороться против произвола и угнетения и не отступят, даже если им будет грозить смерть.

Мне трудно сказать, сколько было тогда времени, но день клонился к закату. Облака нависали столь плотно и низко, что в стакане царили сумерки.

Я велела пришельцам спокойно дожидаться вечера. Я возьму на себя нападение на Сато. Я его обезоружу. Остальные должны по мере сил помогать мне или по крайней мере не мешать. В случае необходимости — нейтрализовать Матура. Хотя вряд ли этот толстый трус посмеет вмешаться в бой.

На этом подготовка заговора завершилась — мне жутко хотелось есть.

Но Сато куда-то спрятал припасы — наверно, в подземном ходе, а мне не хотелось начинать военные действия раньше времени. Я не была окончательно уверена в тех, кого собиралась освободить. Вдруг в самый решительный момент они разбегутся?

... Сато вылез из подземного хода и внимательно осмотрел берег. Пришельцы разбрелись по нему в поисках скудных плодов земли. Я же улеглась за кустом, намереваясь немного подремать.

Так что, когда Матур, завидев обожаемого Сато, пригибаясь, подошел к нему, они меня не заметили.

— Господин Сато! — прошептал Матур. — Тебя пиф-паф!

Он показал, как некто зловещий целится в Сато и стреляет. Сато понял. И спросил по-английски:

— Кто? — Он знал несколько английских слов — то ли помнил с войны, то ли поднабрался в лесах.

Я приподняла голову, наблюдая за Матуром.

Он выразительно обрисовал ладонями мою фигуру и показал, крутя пальцами над головой, что у меня короткие вьющиеся волосы.

— Да, — сказал Сато. — Хорошо.

— Я, — Матур ткнул себя пальцем в грудь, — друг. —

Он перевел палец к груди унтер-офицера. — Сато, — опять палец в действии, — друг Матур. Сато давай Матур камни.

— Камни?

Из-под ног Матур поднял несколько камешков и стал смотреть сквозь камешек на небо.

— Камни! — повторял он. — Рубины. В мешочке. Дай мне. Я — хороший.

Сато не понял или сделал вид, что не понял.

Мне надоело их слушать, и я сказала по-японски:

— Директор Матур просит вас поделиться с ним рубинами, которые лежат у вас в мешочке.

Сато не удивился тому, что я лежу так близко, хмыкнул и сказал:

— Передай ему, что он будет мой хороший друг много ночей и тогда я дам ему камешки. Но не сегодня.

Что я Матуру и сообщила. К большому неудовольствию индуса. Причем, как мне кажется, он был больше недоволен тем, что я услышала их разговор и донос Матура на меня.

Сато обогнул куст и встал надо мной.

— Ты хотела меня убить? — спросил он.

— Нет, — ответила я.

— Он говорит, что хотела.

— Пускай говорит.

Я всей шкурой чувствовала приближение опасности. Ну что ж, может, лучше и не ждать темноты?

Я продолжала лежать, чтобы казаться безопасной. Но, видно, моя нагота натолкнула Сато на обычную для него светлую мысль.

— Матур! — позвал он. — Это твоя жена.

— Да, господин!

Матур тоже чуял неладное, но ему было сложнее, чем мне. Ему и жить хотелось, и мешочек с камнями очень требовался. К тому же он должен был догадываться, что жизнь в подчинении у унтер-офицера не вечна. А потом придется возвращаться в цивилизованный мир, где я — доцент Варшавского университета, а он — заведующий бутылками в нашей временной столовой.

— Я велю тебе получать удовольствие, — приказал Сато.

— В каком смысле? — поинтересовался Матур.

— Это твоя женщина. Покажи ей, что она — твоя.

Все. Начинается последнее действие, поняла я.

Матур вяло переминался с ноги на ногу, не в силах подойти ближе. Голые люди стояли неподалеку.

— Панове, — сказала я по-польски, чтобы только По-из с Любой меня поняли, — приготовьтесь к действиям.

Мои слова повергли их в смятение. Они боялись потерпеть поражение.

— Иди! — Сато издевался над Матуром.

— С вашего разрешения, я хотел бы подождать ночи. В наших краях принято жениться в ночное время, вы меня понимаете?

— Я тебя понимаю, — сказал Сато. — Ты сказал, что ты мой слуга. Как же ты себя ведешь?

— Я подожду, можно?

Тогда Сато сунул руку в карман своих полушортов и извлек оттуда небольшой кожаный кисет.

— Знаешь, что здесь? — спросил он.

— Нет, — тупо ответил Матур.

— Тогда смотри.

Сато отошел на шаг, чтобы Матуру было до него не допрыгнуть, развязал мешочек и вынул оттуда пригоршню камешков, в основном размером с горошину. Размахнувшись подобно сеятелю, он кинул их в озеро. Матур взвизгнул.

Сато завязал мешочек и спрятал в карман.

— Ну как? — спросил он у Матура.

Толстыми пальцами Матур делал совершенно ненужные движения в области живота, словно расстегивал и снимал несуществующие штаны.

Он был в трансе.

— Матур! — строго окликнула я его. Мне было стыдно за этого пожилого человека.

— Да, конечно, — сразу откликнулся он. — Простите меня, мадам Анита. Я совсем этого не желаю, клянусь вам, я отношусь к вам с уважением, но ведь это просьба господина Сато. А у меня есть жена и дети, я их очень люблю.

— Тогда вам не нужна вторая жена. — Мне не хотелось, чтобы он попал в безвыходное положение.

— Вы совершенно правы, — согласился Матур. — Но вы, пожалуйста, потерпите, я недолго, я сделаю и уйду, ведь вы не девушка, правда?

— Эти вопросы я обсуждаю только с любимыми мужчинами, — гласил мой ответ. — И не на виду у коллектива.

Он начал склоняться вперед, и мне пришлось прикрикнуть на него.

— Пошел прочь, подонок!

А он продолжал надвигаться на меня, так что мне уже стало опасно дальше лежать на песочке.

— Панове! — обратилась я к пришельцам. — Сейчас я займусь Сато, а вы накидывайтесь на Матура. Он безопасен.

— Что? Что она говорит? — Надо отдать должное Сато — интуиция у него была дьявольская.

— Она не хочет, — растерянно заявил Матур, как мальчик, который жалуется маме на подружку, которая не дает ему игрушку.

— Сейчас захочет, — сказал Сато и вытащил из-за пояса пистолет.

— Хватайте Матура! — крикнула я остальным, а сама вскочила так, чтобы Матур оказался между мной и Сато.

Потеряв меня из виду, Сато начал водить стволом пистолета, и тут — а счет пошел на доли секунды — я прыгнула на Сато так, чтобы вышибить из его руки пистолет. Что мне и удалось.

Сато успел отпрыгнуть и удержался на ногах. А мои голые союзники оторопели и остановились, хотя Матура можно было брать голыми руками. Из-за их очередного предательства я потеряла преимущество внезапного нападения. Матур подхватил пистолет и трясущейся рукой направил его на застывших в позах отчаяния пришельцев. Я увидела, как Сато тянет руку к Матуру, чтобы отобрать пистолет, и поняла, что моя участь решена. И мне ровным счетом ничего не оставалось, как бежать.

У меня было два направления — подземным ходом в пещеру или в озеро.

Узкий ход наверняка станет ловушкой — пока я буду по нему карабкаться, Сато пять раз меня подстрелит, а если чудом мне повезет и он меня не подстрелит, то уж обязательно достанет, пока я буду поднимать каменную плиту.

Озеро тоже не обещало спасения, но лучше оно, чем ничего.

Так что я нырнула и постаралась как можно дольше не появляться на поверхности. И пока я плыла под водой, я рассуждала, укрыться ли мне на том берегу или нырнуть...

Я вынырнула посреди озера, чтобы набрать в легкие воздух, и тут же пуля обожгла мне ухо: Сато стоял на самом берегу и целился весьма уверенно. Никаких шансов скрыться на другом берегу у меня не было.

Значит — вниз.

Я успела глубоко вдохнуть и мысленно попрощалась с самой собой, Анитой Крашевской, тридцати одного года (честно!), разведенной, красивой и талантливой.

Внизу меня подхватил поток, и я не сопротивлялась ему, чтобы как можно дольше сохранить воздух в легких.

Меня несло все быстрее, раза два ударило о камни, раз я чуть не застряла на каком-то повороте, но я не очень чувствовала внешние толчки, потому что была занята лишь одним — как бы не глотнуть воды... Это было страшно и отвратительно, в какой-то момент мои глупые легкие заставили меня потерять контроль над собой и вдохнуть воду, после чего я начала терять сознание... И не знаю, как меня вынесло потоком на крутой склон и выкинуло на камни, что, видно, и спасло меня — от удара я начала судорожно кашлять, выплескивая из легких воду и стараясь носом втянуть воздух... А потом я долго лежала на каких-то колючках, наслаждаясь тем, что на свете есть колючки и самый настоящий воздух, и зарекаясь подходить к воде иначе, как к умывальнику. Я пролежала там, пока не почувствовала, что готова идти дальше.

Поток, который вырывался из-под скал и скатывался по камням, вливался в Пруи несколько ниже нашего лагеря. Так что мне пришлось перебраться через реку, благо я нашла широкий плес, и пробираться тропкой к палаткам, уже не веря тому, что лишь недавно жила в махонькой империи страха.

Я подошла к лагерю, никем не замеченная, и уже увидела сквозь листья бамбука площадку и палатки на ней, как остановилась, словно громом пораженная. Я вспомнила, в каком я виде!

Впереди, разгуливая по травке, мирно беседовали Вспольный с Никольсоном, чуть дальше несколько солдат — их явно стало больше, чем было раньше, — прислушивались к отдаленному звуку вертолетного мотора.

Я не могла выйти из леса. Я не могла подойти к ним. Я готова была умереть, но — ни шагу дальше.

Может показаться странным — ну прикрылась бы каким-нибудь банановым листом, крикнула бы, чтобы мужчины отвернулись... Нет, я стояла столбом — вся моя наглость и уверенность в себе, которые поддерживали меня в каменном стакане, куда-то испарились. И ни тяжкая судьба голых людей, ни беспокойство за их жизнь, ни жалость к этому подонку Матуру — ничто не могло подвигнуть меня на то, чтобы покинуть убежище и показаться моим коллегам и солдатам в образе Афродиты, которой не досталось морской пены.

Я уселась и стала ждать, когда площадка опустеет.

В ущелье стояло безветрие, и меня начали жрать комары и всяческие летучие твари. Мне пришлось отступить к реке и некоторое время, мучаясь голодом и отчаянием, подпрыгивать у воды. Тут на берег, конечно же, пришли за водой солдаты, и мне пришлось спрятаться в самых колючих на свете зарослях, где кроме меня жил еще гигантский паук-человекоед, впрочем, я не настолько хорошо разбираюсь в энтомологии — может быть, он был обыкновенным слоноедом. Паук смотрел на меня, я на паука, и в конце концов паук, по-моему, решил, что я недостойная его размеров и аппетита добыча, и отправился на настоящую охоту. Когда я выбралась из обморока, я сползла в воду, залезла туда по шею и сидела так минут десять, пока окончательно не закоченела.

Но это помогло мне прийти в себя, а когда я вернулась к засаде у лагеря, пошел редкий дождик и комары разлетелись по своим бомбоубежищам.

Начало темнеть, и я надеялась через полчаса или в худшем случае через час вернуться к себе в палатку, к такому милому халатику и тапочкам.

Но не тут-то было.

Раньше меня на поляне появился другой гость — господин директор Матур!

Он не скрывал своей наготы. Он гордился ею, как племенной жеребец сомнительных кровей. Ах ты, мой муженек!..

Я не сердилась на него — он тоже был близок к смерти, его унижали и даже чуть было не заставили меня изнасиловать, что, как вы знаете, невозможно без моего одобрения.

Все бросились к нему.

Пошатываясь, Матур стоял на краю прогалины. Его тут же подхватили под руки и поволокли к большой палатке, желая немедленно положить в спальный мешок и лечить либо эвакуировать в Танги. Но Матур держался мужественно. В вечерней тишине мне было слышно каждое слово, произнесенное моим собратом по несчастью.

— Что с вами было? — спрашивал майор Тильви Кумтатон, и ему вторили остальные участники экспедиции. Даже господин Никольсон, с презрением сухопарого жеребца относившийся к толстой жабе — Матуру, не мог не сочувствовать господину директору.

— Я там был! — воскликнул Матур. — Я был схвачен!

Затем последовал короткий раунд борьбы между фельдшером и Матуром, в ходе которой тот отбился от лекарств и продолжил свою душераздирающую историю.

Рассказ Матура занял добрых полчаса, так что мне придется изложить его здесь вкратце.

Оказывается, камешки, из-за которых Матур на самом деле отправился в ночной поход, были ни при чем. На самом деле его выманили с помощью прекрасной дикарки, которая подкралась к его палатке и умоляла прийти на помощь ее маленькому народу, который попал в злобные лапы японского военнослужащего.

Ну хорошо, подумала я, сердиться за это на Матура нельзя. Он скрывает свое богатство, свою добычу... Меня больше занимало, как он вырвался из каменного стакана? Беглец он или шпион?

Далее Матур довольно сбивчиво, но горячо рассказывал, как он решил освободить голых дикарей от власти японца, как он пришел вместе с дикаркой к запрятанному высоко в горах озеру, где угнетал дикарей жестокий японец.

Матур вступил с японцем в отчаянную борьбу, что было нелегко сделать, потому что японец был вооружен автоматом, пулеметом и еще гранатами, а Матур сражался голыми руками. Эта титаническая схватка закончилась в конце концов победой Матура, который изгнал японского милитариста, но, к сожалению, за это время неблагодарные дикие люди разбежались по ущелью и, может быть, ушли за хребет, в сторону Китая.

Тут профессор Никольсон, который делал вид, что верит в плохо слепленную версию Матура, спросил, не встречал ли Матур в своих боевых странствиях некую женщину по имени Анита Крашевская.

И тут мой Матур искренне зарыдал.

— Никогда! — воскликнул он. — Никогда не прощу себе, что не удержал эту девушку. Да, она была в плену у японца, но я умолял ее потерпеть, она же испугалась, кинулась в озеро... и утонула!

Я собралась было засмеяться, но передумала, ведь тут Матур говорил правду: он видел, как я нырнула в озеро, и не видел, как я из него выбралась. А следовательно, я утонула.

Майор Тильви Кумтатон стал выспрашивать у Матура, где же находится это озеро, и я поняла, что мой муженек или не знает карт, или не хочет, чтобы озеро нашли.

Пока военные вежливо, но настойчиво допрашивали Матура, я услышала, как к зарослям, в которых я скрывалась, подошли Никольсон и Юра Вспольный. И тут я, к удивлению своему, услышала, что Вспольный плачет. Этот большой и толстый белый джентльмен в очках плакал, как маленький мальчик, забывая английский и переходя на русский язык:

— Я пойду ее искать, может быть, она жива.

— Скоро будет темно, — отвечал Никольсон. — А с утра мы пойдем вместе. Я полностью разделяю ваши чувства.

— А может быть, Матур врет? — спросил Вспольный.

— К сожалению, я не вижу нужды для него врать.

— Да, — согласился Вспольный. — Нужды лгать нет.

Растроганная, я уже готова была выйти из кустов, но тут меня обеспокоила другая мысль: если Матур что-то скрывает и лжет, то почему? Что случилось в каменном стакане? Может, это дьявольская хитрость Сато и он таится поблизости, чтобы ночью зарезать всех моих товарищей, включаю трогательного и милого Юру Вспольного?

Я поняла, что сейчас сделаю — я быстро добегу до пещеры и узнаю, где же на самом деле пришельцы, живы ли, что им грозит... И это будет куда быстрее, чем организация военной спасательной экспедиции.

И я вновь отказалась от уютной палатки и горячего кофе, потому что мне было жалко этих нелепых пришельцев, о которых никто не должен знать, что они пришельцы.

Было еще светло, и дорога к пещере была мне отлично знакома.

* * *

Духи гор покровительствовали мне. Неожиданно распогодилось, облака разбежались. Оказалось, что солнце только-только ушло за зубцы гор и их вершины еще окрашены желтым закатным светом. Так что в моем распоряжении было достаточно времени, чтобы дойти до пещеры, не поломав по дороге ног.

Мне странно было идти по ущелью. За последние дни оно стало мне знакомым, будто я прожила здесь больше месяца. Я возвращалась в особый, никому не известный мир, о котором и я вчера имела самое смутное представление.

Последние лучи солнца оторвались от вершины самой высокой из гор, и ущелье было залито вечерней синевой, когда я поднялась на площадку перед большой пещерой и отвернулась от открытой уборной пришельцев. Мне не хотелось поднимать каменную плиту в темном внутреннем зале пещеры и лезть в узкий проход, ведущий к озеру, но у меня не было другого выхода.

К счастью, мне не понадобилось этого делать.

Как только я ступила под навес над площадкой, внутри пещеры раздались радостные голоса и в моем мозгу прозвучали слова Любы:

— Смотрите, кто к нам пришел!

— Не может быть! — сказал По-из. — Вы же, к сожалению, утонули.

— К счастью, я чудом не утонула, — ответила я. — И не пытайтесь изобразить меня духом.

— Вы не бросили нас! Вы не забыли о нас! — стенали пришельцы, окружив меня. Их нагота была мне привычна и не пугала. Моя собственная не играла здесь роли. Даже Ут-пя с его дудочкой меня почти умилял.

— Мне стало любопытно, — сказала я, — потому что мне встретился директор Матур.

— И что он вам сказал? — спросил капитан Ут-дирек. Голос его звучал сдержанно.

— Он меня не видел, он говорил с другими. Он сказал, что уговаривал вас встретиться с людьми, но вы убежали.

— И вы не поверили? — спросила умудренная жизненным опытом Не-лю.

— Разумеется, — сказала я. — Он же сказал, что Сато от него убежал.

— У нас есть фонарь, — сказал капитан. — Это ваш фонарь. Его потом забрал Сато. А теперь это наш фонарь.

Он протянул мне фонарь, но я не сразу поняла, зачем.

— Зажгите, — сказал капитан. Он выглядел подавленным, а я тупо стояла с потушенным фонарем в руке.

Потом зажгла его.

Луч его обежал лица пришельцев. Пришельцы жмурились и отворачивались от яркого света. Потом он натолкнулся в глубине пещеры на лежащего навзничь человека.

Глаза Сато были закрыты, щеки ввалились и потемнели, нос заострился — я его даже не сразу узнала.

— Когда вы пропали, господин Сато очень сердился. Он даже пошел в воду, чтобы вас найти, — рассказывал между тем По-из.

— Он хотел меня спасти? — Я была поражена непоследовательностью этого человека.

— Он очень сердился, но не хотел, чтобы вы утонули. Он снял пояс и штаны и нырнул в воду. Он вас не нашел, а толстый человек Матур схватил мешочек, кожаный мешочек с красными камнями и хотел убежать. Сато вылез из воды и полез за ним в подземный ход.

— А потом вы услышали оттуда выстрелы.

— Да, — сказал По-из. — Мы услышали выстрелы и испугались. Мы сидели и ждали. Мы долго ждали.

— А потом он начал стонать, — сказала Люба.

— Кто? — не поняла я.

— Господин Сато. Я почувствовала, что он жив, но ему очень больно. И мы полезли туда, чтобы ему помочь, — ответила Люба.

Я так живо представила себе эту сцену — голые пришельцы толпятся у черной дыры подземного хода и прислушиваются к стонам, несущимся из-под земли.

— Мы нашли его у самой пещеры. Видно, он догнал господина Матура, когда тот открывал каменную плиту. Мы подняли господина Сато наверх и положили здесь. Мы не делали ему больно. Но он все равно умер. Раны были смертельные. — Люба говорила виноватым голосом, хотя это мне только казалось, нельзя же мысленно говорить виноватым голосом. Но пришельцы чувствовали себя виноватыми.

И капитан даже сформулировал это состояние:

— Если бы мы не свалились ему на голову и не нарушили весь порядок его жизни, он бы и дальше охотился, ходил по горам и, может быть, вернулся в свою страну Японию. Но мы оказались соблазном. Он изменил жизнь.

— Вы неправы, — сказала я. — И без вас сюда бы прибыл Матур или какой-нибудь другой курьер, чтобы выяснить, куда делся контрабандист, который нес рубины. А мы с вами знаем, что контрабандиста убил Сато и забрал себе мешочек с камнями. Виноваты рубины, виноваты контрабандисты, виновата жадность Матура...

Но, по-моему, я не убедила пришельцев.

Они сбились в кучку, как замерзшие котята, и тихо гудели — то ли пели, то ли плакали, а я не знала, что же делать дальше.

Наконец я поняла.

Я собралась было идти обратно в лагерь, но желание это было половинчатым — если ты не знаешь, зачем идти, то не очень хочется продираться сквозь ночной лес.

И я решила остаться вместе с ними.

Мы стащили в одно место сено, что лежало кучками по залу, легли, прижавшись друг к дружке, и постарались накрыться одеялом японца. Его хватило только на женщин, которых положили в середину.

Лишь Ут-пя не хотел спать. Он остался сидеть над телом Сато, наигрывая, к счастью, негромко на своей дудочке.

Я спала в объятиях Любы, прижавшись к Не-свелю, от пришельцев исходил чужой, необычный, но не неприятный запах, и мне всю ночь снились странные сны.

* * *

Я проснулась на рассвете от того, что мне было холодно. Оказывается, все остальные уже поднялись. Одеялом они накрыли фигурку Сато.

Кто-то сходил к озеру и принес оттуда припасы. Я поела вместе с пришельцами.

— Мы решили... — сказал капитан. — Мы пойдем через горы. Мы уйдем из этих мест. А дальше будет видно.

Я стала доказывать им, что стоит подождать еще день, я переговорю с моими коллегами, и мы что-нибудь придумаем.

Но пришельцы не согласились ждать, потому что они чувствовали мою неуверенность.

Они решили идти вверх по реке — там меньше людей.

Мы собрались расстаться, но никто не решался сделать первый шаг.

Так мы и стояли на краю площадки, глядя на долину Пруи, над которой плыл рассветный туман.

И вдруг издалека донесся звон колокольчика. Тихий такой, мелодичный звон. Он оборвался.

— Идут, — прошептал По-из, но замолчал, потому что не смог объяснить, кто же идет.

Потом прозвучал негромкий голос.

Несколько человек неспешно спускались по ущелью.

Я приблизилась к самому краю площадки и увидела людей, о приближении которых мы слышали.

Это были молодые, а то и совсем юные люди, они были странно одеты, а некоторые и не одеты вовсе. У одних головы были выбриты, у других оставлены косички, кто-то был облачен в розовую марлевую накидку, а на ком-то были лишь рваные плавки. У каждого через плечо висела холщовая сумка, и все были босые... Впереди шествовал буддийский монах, тоже бритый, в оранжевой тоге.

Сделав знак пришельцам оставаться на своих местах и позвав с собой Любу, я осторожно начала спускаться к воде, потому что путники как раз сделали там привал.

Мы остановились за кустами, чтобы не пугать людей своим видом, и Люба сказала:

— Они ни о чем не думают, они замерзли за ночь. Они здесь чужие.

— Спроси вон у того, старого человека в оранжевой одежде, кто они и куда идут?

Услышав голос в своей голове, буддийский монах вовсе не испугался и не удивился, а ответил по-лигонски:

— Это неизвестные паломники. Они идут к реке Ганг. Они пришли в наш горный монастырь Манудаунток, или Сокровище трех Боддисатв, и мы их лечили и кормили. А теперь я провожаю их до монастыря в деревне Линили. Мы туда придем послезавтра.

Паломники замолчали. Они поняли, что их проводник с кем-то разговаривает, и потому насторожились.

Было тихо, только пели утренние птицы. Паломники негромко разговаривали между собой.

— С кем это он треплется? — спросила голая до пояса, бритая девушка с плоской грудью, которой лучше было бы носить лифчик, подбитый ватой, чем ходить голышом.

— Наверно, здесь немало бесплотных астральных тел, — ответил юноша с длинным носом и тонкой косичкой на затылке. — Блаватская предупреждала в своих работах, что в предгорьях Индии надо быть вдвойне внимательным.

— Я потерял равновесие духа, — сказал капризно исхудавший паренек в розовой майке — единственном предмете туалета, который ему достался.

Меня смущало то, что я так легко понимаю этих молодых паломников. Имя Блаватской тоже мне было откуда-то знакомо. О, Матерь Божья! Они же говорят по-русски!

Я так удивилась и обрадовалась, что выбежала из-за куста и оказалась среди молодых людей.

Сначала они шарахнулись было во все стороны, скорее от неожиданности, чем от страха. Но далеко не отошли. Их нелегко было удивить.

— Привет! — сказала я им. — Вы откуда здесь взялись?

Юноша с длинным носом, который предупреждал об астральных телах, посмотрел на меня с подозрением.

— А вы что, здесь и живете?

— Пока живу.

— По принципиальным соображениям? — спросила девица с большим животом, месяце на восьмом. У нее было обиженное лицо, словно ее пригласили на прогулку, а теперь заставляют таскать немыслимые тяжести.

— Нет, я здесь ненадолго.

Люба, почувствовав, что от молодых людей не исходит опасности, тоже вышла из-за кустов и присоединилась к нам, ни у кого не вызвав удивления. Лишь монах все поглядывал наверх, на кусты, словно ждал, что оттуда появятся новые лесные феи. Затем он вспомнил, что он монах, а не любитель эротических зрелищ, потому склонил голову и начал усердно перебирать четки. Четки были рубиновые, цены им нет. Как хорошо, что Матур далеко отсюда!

— Куда путь держите? — спросила я. Наверно, получилось неестественно, но я никак не могла найти нужного тона в беседе с этими странными созданиями. Когда я жила в Москве, там таких еще не водилось.

— В Бенарес, — ответил мне длинноносый — видно, ихний вождь. — В святой город.

— И зачем же?

— Там нас ждет гуру Нилаканта Шастри.

— Долго будет ждать, — сказала я.

— Почему? Почему? — спросил длинноносый.

— Потому что дорога на Бенарес чуть правее, — сообщила я. — А таким путем вы скоро доберетесь до Сиамского залива.

И тут я поняла, что они плохо изучали в школе географию и разницы между Сиамским заливом и Панамским каналом не ощущают.

— Не слушай ее, Денис, — сказала беременная паломница. — Это типичная провокация. Ты лучше спроси ее, в какой школе ЦРУ она русский язык выучила?

Туг все паломники посмотрели на меня, как на врага, и я поспешила ответить.

— Никакого ЦРУ! Я здесь нахожусь в экспедиции.

— Вот видишь, Василиса! — сказал человек с челкой.

— А какая же, позвольте, экспедиция? — не сдавалась беременная девица. (Впрочем, если беременная, то по-русски уже не девица, да?)

— Ищем трон царя Соломона, — призналась я.

— Евреи, — пояснил остальным мрачный тип с челкой.

— Нет, ты скажи, в самом деле промахнулись? — спросил исхудавший паренек.

— А давно идете? — спросила я.

— Мы верим в великого Кришну и вечное благо. В спасение через добро! — крикнула беременная девица. Видно, ей все это уже порядком надоело.

— И давно идете? — спросила я.

— Мы сами из Люберец. Мы примкнули к туристской группе в Монголию, — сказал длинноносый.

— На поездку в Индию характеристик не дали, — сказала беременная, а мрачный тип с челкой пояснил:

— Монголия является страной социалистического лагеря.

Исхудавший паренек показал мне крепкую палку, всю изрезанную зарубками.

— Шестьсот семьдесят дней, — сказал он. — Особенно трудно приходилось в Китае. Но мы в коммуне работали.

— Всех бы повесила! — закричала беременная.

— Василиса, Василиса, — стали уговаривать ее товарищи. — Где твое смирение?

— Нет, — сказала я. — В таком состоянии вам идти дальше нельзя. Вам не выдержать пути до Бенареса.

— А что делать? — пискнула бритая девица с плоской грудью. — Мы уже на грани истощения!

— Мне вредно питаться одними овощами, да еще немытыми! — поддержала ее беременная.

— Тогда послушайтесь моего совета. Следуйте за этим добрым буддийским монахом, который ведет вас к монастырю. Остановитесь в монастыре, поживите там, может, месяц, может, два. А там уж решайте. Возможно, кто-то захочет вернуться домой, а кто-то перейдет в буддизм.

— Только не это! — закричал длинноносый.

— А если не оставят? — пропищал исхудалый паренек.

— Оставят. — Я обратилась к монаху, который не поднимал на меня глаз, и с помощью Любы спросила, насколько добры и гостеприимны монахи монастыря в Линили. Монах ответил, что монастырь славится своей заботой о странниках, в нем можно будет жить в качестве помощников, собирать плоды в саду, чинить и мастерить — кто что может.

Это я перевела бывшим советским туристам, а ныне кришнаитам, ищущим Бенарес и, возможно, покойного гуру Наликанта Шастри.

Как вы, может быть, догадались, пока я разговаривала с советскими паломниками, у меня созрела идея.

— С вами пойдут еще шесть местных кришнаитов, — сказала я. — Вы включите их в свою гриппу.

— Еще чего не хватало! — возмутилась беременная, но длинноносый сообразил, что заинтересован в моей поддержке, и сказал:

— Если они наше жрать не будут, пускай идут. И пускай учтут, что язык общения — русский! Везде.

— Хорошо, — пообещала сообразительная Люба.

Она же и поскакала как серна к пещере, чтобы привести своих спутников.

К сожалению, я не могла дать им денег на дорогу, но предусмотрительная Не-лю взяла высыпавшиеся из мешочка рубины, так как правильно рассудила, что раз земные жители ценят эти блестящие камешки, значит, стоит ими запастись. Я же убедила По-иза и Любу проявлять в будущих сделках с рубинами крайнюю осторожность.

По моей подсказке пришельцы разделили между собой части одежды покойного Сато и раздетого Матура. Зрелище было странное, но именно эта нелепость в одеяниях примирила советских кришнаитов с пришельцами с планеты Дом. Склонному к пижонству Ут-бе-бе достался пиджак Матура, Не-лю взяла себе полушорты Сато, капитан натянул марлевые дхоти Матура, По-изу досталось его нижнее белье...

И когда я, стоя на склоне, смотрела на увеличившуюся группу, она показалась мне вполне гомогенным образованием, словно паломники топали вместе через весь Китай. Только потом я вспомнила о себе, но не было сил и отваги лезть в подземный ход и искать одежду на берегу озера, так что я ограничилась набедренной повязкой из рваного мешка.

Я прошла с паломниками три мили, что отделяли пещеру от военного лагеря.

По дороге мы говорили мало и тихо. Я предупредила советских друзей, что там сидят в засаде солдаты, которые вылавливают всех кришнаитов и отправляют на родину. Поэтому кришнаиты шли буквально на цыпочках.

А когда тропинка, миновав лагерь, свернула от реки, я попрощалась с пришельцами. Прощание получилось сдержанным, потому что я не знала, как у них на Доме прощаются сердечно. Я обещала приехать в монастырь и помочь им советом, но надеялась, что вместе с советскими друзьями они доберутся даже до Бенареса.

Потом я попрощалась с советскими друзьями и пожелала беременной Василисе замечательного сыночка, на что исхудавший юноша сказал, что он хотел бы девочку. Я не ожидала, что он и есть отец семейства, потому замолчала.

Длинная процессия малоодетых людей человек за человеком исчезала в банановых зарослях. Вдруг беременная Василиса, по-утиному переваливаясь, поспешила назад и сунула мне в руку какую-то палочку.

— Анита, — прошептала она. — товарищ Крашевская! Советский Союз в моем лице надеется на сознательность польских товарищей.

И засеменила следом за остальными, сверкая черными пятками.

Оказалось, что Василиса оставила мне туго скрученную полоску тонкой коры, на которой спичкой или палочкой было выдавлено:

«Совершенно секретно. Предс. КГБ лично.

Двигаемся на Бенарес. Прод. наблюдение. ЦРУ внедр. шесть агентов. След. послание оказией. Майор Пупыщ».

* * *

Когда я поднялась в лагерь, утро уже вступило в свои права. Поляна была залита солнцем. Она была пуста, если не считать часовых, стоявших в отдалении. Из большой палатки, где была столовая, доносились голоса.

Я устало добрела до той палатки и, откинув полог, вошла внутрь. Я не хотела никого удивлять, мною владела лишь одна мечта — поесть и завалиться спать.

Но почему-то все обернулись ко мне — один за другим, и на их лицах появилось одинаковое обалделое выражение.

Все молчали.

Молчание нарушил директор Матур.

— О нет! — завопил он на всю долину. — Изыди, злой дух!

Он закатил шоколадные глаза и грохнулся в обморок, потянув на себя скатерть вместе с кофейником и кастрюлей с порриджем, и оставил меня, мерзавец, без завтрака.

Юрий Сидорович Вспольный

Появление Аниты Крашевской, уже похороненной и оплаканной нами, за несколько минут до выхода очередной партии на поиски ее тела, вызвало шок в палатке, где мы завтракали. Эта милая молодая женщина была обнажена, как Афродита, вышедшая из морской пены.

Первым спохватился профессор Никольсон.

Когда Матур потерял сознание, потащив со стола скатерть, Никольсон ловким движением старого тореадора подхватил эту скатерть и, сделав несколько быстрых шагов, накинул ее на Аниту.

Тогда Анита поняла, в чем дело, устало улыбнулась и сказала:

— Спасибо. Вы очень любезны, сэр.

И так поправила на себе скатерть, что показалась нам прекрасной гречанкой, одетой в лучших гомеровских традициях.

* * *

Оказалось, что майор Кумтатон с самого начала подозревал Матура в связях с контрабандистами, и ему не стоило труда отыскать в тот же день останки убитого японцем гонца.

Я не должен был этого знать, но, когда живешь в палатке, нужно говорить шепотом. Поэтому я услышал, как майор допрашивал директора Матура. Он обещал ему свободу и забвение, если тот вернет рубины, которые Матур отнял у Сато. А в этом майор был убежден, потому что два или три камешка были найдены в подземном ходе и в пещере.

Но Матур был тверд как скала. Его допрашивали весь день, но без результата.

Матур сопротивлялся, как буйвол, до тех пор, пока майор не пригласил ожившую свидетельницу — Аниту. Анита показала, что не видела, чтобы Матур убивал Сато, но видела злополучный мешочек с рубинами.

Не знаю, как они сговорились — в конце концов оба жители зарубежного государства, и я не имею права вмешиваться в их внутренние дела, но, насколько я знаю, Матур сдал все-таки мешочек с рубинами, а дело о смерти бездомного японца было закрыто.

Об исчезнувших голых людях также более никто не упоминал — все как бы сговорились, что голые люди исчезли в неизвестном направлении.

Версия, высказанная Анитой о том, что это инопланетные пришельцы, которые скрываются в каком-то горном буддийском монастыре, не нашла подтверждения. Монастырей в Лигоне тысячи. Документов у монахов и служителей отродясь не было — ну как тут угадаешь, кто лигонец, кто пришелец, а кто и вовсе советский кришнаит.

Существование последних — не плод воображения Аниты, как можно было бы предположить. В первый же вечер Анита незаметно для окружающих передала мне свернутую в трубочку кору с донесением майора Пупыщенко (или Пупыщева). Я отнекивался, говоря, что не знаю никого из этой организации, но Анита отмахнулась от моих возражений и ответила:

— Знаешь, коханый, знаешь. Если сам не оттуда.

Но сказала это без озлобления, а так, в шутку.

Она была, разумеется, права. Я знаю, кому передать это донесение.

Что же касается пришельцев, то надеюсь, они нашли себе место на Земле и постепенно вжились в лигонскую действительность. Порой, встречая на базаре или на улице людей с зеленоватым цветом кожи, я буду думать, не один ли это из потерпевших крушение? Впрочем, я не теряю надежды отыскать их следы. Это может случиться, когда к нам поступит новое донесение майора Александры Ивановны Пупыщенко. На этот раз с точными координатами.

Лигон, 1977 г.

Дополнение

Сегодня, провожая участников конференции, прошедшей плодотворно и принесшей ряд новых открытий, но, к сожалению, не доставившей нам счастья обнаружить новое отсталое племя, я встретился на аэродроме с майором Кумтатоном и профессором Мутанчоком.

Майор сообщил мне, что в соответствующих лигонских органах ознакомились с моей рукописью и сочли ее очень интересной, несмотря на то, что в ней рассказано о невероятных событиях. В свете этого и для дальнейшего развития дружбы между советским и лигонским народами было принято решение разрешить мне публикацию рукописи о «голых людях» при условии, что я буду указан ее автором (хотя могу воспользоваться любым псевдонимом), а само документальное повествование будет названо «фантастической повестью».

Первой моей реакцией было возмущение. Я не мог допустить, чтобы тщательно документированное, совершенно фактологическое, основанное на показаниях живых свидетелей изложение было сознательно объявлено сказочкой.

Тогда, к сожалению, сообщил мне профессор, интересы Республики Лигон требуют отказа от публикации моей книги в любой форме.

— Но книга Матура! Ему же вы разрешили!

— Это было условием нашего соглашения, — улыбнулся майор. — Он отдал рубины и получил разрешение напечатать книгу. Но учтите, он не подозревает, что голые люди — пришельцы с другой планеты, и не мог поставить под угрозу их безопасность. Во-вторых, он врал там так много и часто, что название «документальная повесть», которое поставил на титульном листе книги написавший ее со слов Матура журналист, кажется издевательством над здравым смыслом.

— Послушайтесь дружеского совета майора, — сказал тогда профессор Матунчок. — Имеющий уши да слышит и имеющий глаза да видит. Лучше райская птица в руках, чем орел в небе. Мы не хотим никаких неприятностей. Ни с японским консулом, ни, не дай Бог, с так называемым Галактическим сообществом.

— Все-таки верите? — спросил я.

— А почему бы не верить? — сказал майор.

— Может быть, вы и пришельцев отыскали?

— Это крупные ученые, которые могут оказать большую помощь нашему бедному развивающемуся государству, — загадочно произнес майор.

— Нашли или нет? — воскликнул я, дрожа от возбуждения.

— Не так уж много буддийских монастырей в округе Танги, — сказал профессор.

— Кстати, — завершил разговор майор Кумтатон, — вам тут просили передать.

И он протянул мне сложенный треугольником листок бумаги.

Там было написано по-русски:

«Сов. секр. Предс. КГБ. Нахожусь монаст. (дальше вычеркнуто)... кормят без мяса.

Убегу. Со мной два кришн. Жду инструкц. Пупыщ».

— Но эта записка совершенно не по адресу! — возмутился я. — Я не знаю никакого майора Пупыщенко.

— Они уже убежали, — сказал Тильви Кумтатон. — Я ему передал инструкции. Завтра он будет в Лигоне. Я хотел бы, чтобы ваше посольство оплатило майору Пупенченко...

— Пупыщенко! Александра Ивановна Пупыщенко!

— Вот именно, чтобы посольство оплатило майору Пупыщенко и ее новорожденной дочке Сарасвати Семеновне билет на самолет.

На этом наша беседа закончилась.

Больше я ничего не слышал о голых людях.

¹ IV Международная конференция «Первобытные этносы Азии». (Здесь и далее примечания мои. — Ю.Вспольный).

² Как вы понимаете, директор Матур исполнял на конференции скромную роль агента фирмы прохладительных напитков.

³ Очередная ложь директора Матура. В свое время у майора были все основания отвертеть голову Матуру. Он не сделал этого только потому, что у Матура нашлись покровители.

⁴ Из дальнейших событий станет ясно, что директор Матур, как всегда, лукавит, чтобы выставить себя в лучшем свете, чем он того заслуживает.

⁵ Университетская столовая.

⁶ Я публикую записки Аниты без сокращений, несмотря на то, что Анита позволила мне вносить в них любые сокращения. Величие летописца и собирателя древних рукописей зависит от его беспристрастия. Что было, то прошло. И мне ли переживать сегодня о мыслях, пришедших в прекрасную головку Аниты более года назад!

⁷ Но никогда не берут себе на борт людей. Контакты и встречи с инопланетянами — это плод измышлений психопатов, жуликов и желтой прессы. И я с гордостью хотел бы отметить, что на моей Родине, в Советском Союзе, отлично понимают нежелательность обращать внимание на тарелочки, и наша пресса о них молчит. Надеюсь, что наше государство просуществует еще сотни лет, и даже в обществе победившего коммунизма никто на тарелочки не обратит внимания.

⁸ Так в тексте, предоставленном нам Ю.Вспольным. Очевидно, автор имел в виду собирательный образ. (Прим. ред.).

⁹ Появление голых людей в долине Пруи стало роковым ударом по тем сторонникам уфологии, которые рассказывали нам о зеленых человечках или трехногих кузнечиках. К счастью, восторжествовала теория панспермии, то есть существования во всей Галактике лишь одного вида хомо сапиенс — человека разумного. Факт, очевидный и известный с детского сада любому жителю безграничной Галактики, для нас стал открытием по значению не меньшим, чем открытие закона тяготения. Разумеется, в первую очередь он воодушевил представителей различных религий, но и мы, атеисты, теперь можем с презрением отвергнуть всякие домыслы и суеверия и смело заявить: все люди в космосе — братья! Не только по разуму, но и по хромосомам!

¹⁰ Прадедом пани Аниты был известный и невероятно плодовитый исторический романист И.Крашевский.

Фантастика -> [ПИСАТЕЛИ] [Премии и ТОР] [Новости] [Фэндом] [Журналы] [Календарь] [Фотографии] [Книжная полка] [Ссылки]