“Фантастика — это вранье, которое не прикидывается правдой”
— Начну с главного. Очень мало приходит сейчас в российскую фантастику ученых, инженеров. Фантастику пишут бывшие журналисты, театральные режиссеры, сотрудники органов внутренних дел, а традиционный “поставщик” почти увял. Вы — одно из редких исключений в этом плане. Как вы объясняете сложившуюся ситуацию?
— Во-первых, это связано с общим разочарованием населения в науке — разочарованием понятным, многократно объясненным. Во-вторых, в последние годы сказываются еще и материальные проблемы научно-технического “состава” страны, поскольку уход в литературу — это не способ себя обеспечить. По крайней мере, в первые годы ученичества. Для отдельных удачников это может стать способом заработка через пять, через десять лет. А людям надо жить, надо кормить семью.
— А разве журналистам и режиссерам не надо кормить семью?
— Но это очень разные вещи — инженерное дело и сочинение текстов. Человеку из мира техники, если он решит начать писать, свое образование нужно фактически начинать заново.
— Беда в том, что засилье гуманитариев в фантастике дает явный перекос в сторону “гуманитарной НФ”, которая появилась в 60-е годы, а сейчас буквально задавила все. Можно не объяснять никак свое фантастическое допущение? Можно. Что блестяще доказали в “Попытке к бегству” братья Стругацкие. Но когда никто ничего не объясняет, это страшно обедняет фантастику, это значит, что она не затрагивает огромного спектра человеческой деятельности.
— Когда все объясняют, это тоже обедняет фантастику. Что делать? Не только у нас идут шараханья. Возьмем 50-е, даже 60-е годы — вот засилье чисто научной фантастики. А фантастика должна быть разной. Хотя мне действительно больше нравится научная.
— Есть у нас пошлый обычай — всем бросаться в одну сторону. Принято считать, что надо делать так, а не иначе, — все и делают…
— Что меня радует в последние годы: наша страна перестает быть триггером с двумя состояниями — “ноль” и “единица”. Шараханья по-прежнему есть, но они становятся более плавными. Ничего страшного в нынешней ненаучности фантастики я не вижу. Пройдет и это, и установится нормальная пропорция. Просто потому, что читатель этого хочет.
— Однако ваш роман “Запретный мир” — яркий пример того, что человеку с научным складом ума не так-то легко переключиться на фэнтези. Больше подобных попыток не будет? “Ужастик”, к примеру, не хочется написать?
— Понятия не имею, куда меня занесет в дальнейшем. В ближайшие год-два вроде бы не планируется.
— А что планируется?
— Который год зреет и уже, кажется, созрел замысел фантастического детектива. На современном российском материале, но со всеми атрибутами жанра. Будет и замкнутый круг лиц, и убийство в закрытой комнате, и попытки его распутать…
— То есть российскую фантастику обогатит образ этакого мудрого сыщика?
— Мне совсем не хочется описывать мудрых сыщиков. Быть может, потому, что ни с одним из них я не знаком.
— А как же тогда?
— Сыщики будут немудрые, делающие массу ошибок. Сыщики поневоле.
— Сейчас писатель Александр Громов живет благодаря литературным заработкам?
— Практически да. Процентов на 90. А десять дает моя работа в НИИ, которую я не бросаю, ибо мне там интересно.
— И в чем заключается эта работа?
— Известно, в каком состоянии находятся сегодня НИИ. Так что я прихожу на службу, запираюсь в своей комнате, и мне там никто не мешает.
— То есть вы там пишете?!
— В общем, да…
— С ума сойти!
— …за редким исключением, когда вдруг возникает срочная работа. Впрочем, обычно она все-таки не возникает.
— А с начальством нет проблем? Оно знает?
— Начальство терпит. Все-таки что-то, кроме фантастики, я там делаю и полагаю, что свою ничтожную зарплату я отрабатываю. А кроме того, служба дисциплинирует: раз уж пришел на работу, хочешь не хочешь — работай. Просто так сидеть скучно…
— Вероятно, вы и писать начали от скуки?
— Было скучно представлять себе дальнейшую перспективу. Ну, сейчас веду блок, потом буду вести стойку, потом — шкаф, потом — кабину с какой-то аппаратурой. На это истратить жизнь? Я уважаю людей, которым это интересно. Но я, как выяснилось, получаю удовольствие совсем от другого.
— Удовольствие — в том числе и от чтения фантастики? Вы были прилежным читателем НФ?
— Нет. В юности читал фантастики очень немного. Из наших — в основном Казанцев, Гуревич, Росоховатский, Гансовский. Из западных, скажем, Кларк. И только в 23 года, когда я уже ходил на преддипломную практику, мне в институтской курилке сказали: дубина! Стругацких почитай! И дали мне “Сказку о Тройке”. Мы потом скинулись с приятелем и заплатили машинистке, чтобы она нам ее перепечатала. Вот тогда я и заболел фантастикой. Но прошло еще три года, прежде чем я попытался что-то сочинить. Написал совершенно безобразный рассказик… Сейчас, оглядываясь, могу сказать, что это был эксперимент: может ли нормальный человек средних способностей, далеко не гений, сделать себя писателем? Я полагал, что период ученичества займет у меня пять лет. Был даже удивлен, когда издатели проявили ко мне интерес спустя четыре года.
— Этот факт греет душу? Вы ощущаете, что добились желаемого?
— Не греет. На самом деле каждого третьего человека можно научить писать, точнее, помочь ему самому научиться писать. В конечном счете нужны две вещи: упрямство и способность зачеркивать написанное. Если это есть, человек писать научится. За исключением клинических случаев… Но меня очень удручает сейчас отсутствие личной сверхзадачи. Конечно, не творческой: я напишу и одно, и другое, и каждая новая книжка будет небольшим личным прорывом, однако… Теоретически может случиться так, что появится новая цель вне рамок литературы и писать я перестану.
— А какого рода цель? Покорить Эверест?
— Эверест покорить — уже здоровье не то. Но мало ли что может возникнуть. Я ведь по жизни упрямый и полагаю, что любая стенка на пути человека уступает в прочности человеческому лбу…
— И что же тогда греет душу? Семья?
— Да, семья. И успехи дочери, и успехи жены, и маленькие творческие удачи.
— Как складывается ваш рабочий день? Вы дома вообще не пишете?
— В последнее время нет. Я прихожу на работу, включаю компьютер, настраиваюсь и начинаю медленно вгрызаться в тот мир, который я придумал. Где-то часа через два, что называется, можно начинать барабанить. Потому что я уже в этом мире, я вижу эти сцены, я вижу этих людей.
— А как вообще приходит идея для романа? Так сидишь, сидишь, и вдруг — бац! — надо бы написать вот об этом. Или всегда есть первотолчок со стороны?
— Я это отследил только один раз, когда писал маленькую повесть “Такой же, как вы” про людей-клонов. Я ходил по лесу и собирал грибы. После дождя свинушки вылезли совершенно одинаковые. Я даже удивился, что они все одного роста, одной формы. Тут же мысль перескочила на людей. Забавным было бы общество, в котором все люди одинаковые. Пусть даже внешне отличаются, но психологически одинаковые. Через пять минут придумалась сцена суда над убийцей. За что его судить, если любой другой в этой ситуации тоже убил бы? Вот это мне показалось интересным… То, что я пишу сейчас, — роман о матриархате — возник из переписки в эхо-конференции. Одна дама спросила, не слышал ли кто о фантастическом произведении, где был бы классический матриархат, но в индустриально развитом обществе, чтобы имелись компьютеры и космические полеты. Кто-то ответил: ну, это настоящая фантастика. А я злобно добавил, что это даже не фантастика, а фэнтези, поскольку фантастика — это то, чего не произошло, а фэнтези — то, чего не может произойти никогда. Но потом задумался: а точно ли никогда? И нашел такие условия, при которых матриархат в технологически развитом обществе все же возможен. Роман сейчас дописываю. Где-то зимой книга выйдет.
— Писатель-фантаст, в отличие от авторов других жанров, попадает в узкий мирок с достаточно специфическими законами. Вы ощущаете давление цеховой среды?
— Подсознательно это в голове сидит, конечно, всегда. Но если это выходит на сознательный уровень, я думаю: а какого черта?! И не обращаю внимания… Круг общения-то у фантаста широкий. Есть коллеги, есть фэны, есть даже странные личности, которые озабочены “летающими тарелками”, торсионными полями, ловлей микролептонов при помощи осциллографа и прочими “кристаллическими свойствами атмосферы”. Иногда нападет такой фанат с горящими глазами, начнет излагать свои теории, и стоит большого труда объяснить ему, что фантастика не занимается такими делами, что фантастика — это вранье, которое не прикидывается правдой. Она как фокусник, который говорит: “Господа, я сейчас за ваши деньги буду дурить вам головы”. И публика довольна, потому что не грех обмануть человека, человек хочет быть обманутым. Грех выдавать обман за правду.
