Многочисленные поклонники книг Владислава Крапивина предпочитают называть их автора коротко и звучно — Командор. Таким был официальный титул писателя в созданном им детском отряде “Каравелла”. Таким, возвышенно-романтичным и мужественным, естественно представлять себе человека, произведения которого учат юных читателей добру, честности, храбрости… Всегда бывшие на особицу в эпоху советско-пионерской казенщины, книги Крапивина пришлись ко двору и в холодные, меркантильные 90-е. Доказательство тому — все новые и новые издания его романов и повестей. С этой темы и началась беседа писателя с нашим корреспондентом.
— Владислав Петрович, вы автор множества книг, каждая из которых многократно переиздавалась. А как выходила самая первая ваша книга?
— Это случилось очень давно. В 1961 году я защищал диплом в университете на факультете журналистики. Начавшаяся эпоха относительной демократии и некоторых послаблений пришла и туда. И в том году впервые были разрешены так называемые “творческие дипломы”. До этого темы дипломов формулировались примерно так: “Роль партийной организации газеты "Ульяновская правда" при освещении уборочных работ в таком-то году”. А тут сказали: “Выбирайте себе жанр (очерк, рецензия, репортаж), делайте короткое теоретическое вступление, а дальше в качестве диплома можете представлять свои творческие работы”. Я взял тему “Очерк и рассказ в газете и журнале” и написал диплом, на 80 процентов состоящий из рассказов. Кто-то из преподавателей показал эту мою работу в Свердловском издательстве (позже оно стало называться “Средне-Уральское”). И однажды редактор этого издательства Ирина Алексеевна Круглик пригласила меня к себе и сказала, что рассказы ей понравились и если добавить еще парочку, может получиться книжка. Спросила: не желаю ли я напечататься? Я, естественно, желал! И в результате вышла книжка “Рейс "Ориона"” — небольшой сборник рассказов о школьниках. Очень хорошо изданная, на мелованной бумаге, с цветными картинками, тиражом по тем временам небольшим, а по нынешним — вполне достойным: 15 тысяч экземпляров.
— Ну, сегодня-то вашим тиражам можно лишь позавидовать. Ведь вы, пожалуй, единственный из активно работающих авторов, кто имеет целых четыре собрания сочинений: издательства “91”, издательства “Нижкнига”, то, что сейчас выходит в “Центрполиграфе”, и самое первое — цикл книг в едином оформлении, который в 80-х годах выпускало Средне-Уральское издательство…
— Ну, если считать тот цикл за собрание, то тогда можно посчитать за собрание еще и семь книг в “рамке”, выпущенных “Центрполиграфом” некоторое время назад. А сейчас “Центрполиграф” выпускает почти полное собрание. К сожалению, не все в этом процессе мне нравится. Я (может быть, по наивности и на основании своих устаревших представлений) считал, что если издательство берется за такое дело, то между ним и автором должны возникнуть какие-то творческие, добрые отношения. Поменьше формализма, побольше взаимопонимания… Впрочем, я не жалуюсь. Живу надеждой, что столь крупное начинание будет доведено до конца, — это главное. Пока что из запланированных 29 томов вышло 13.
— Ваши книги всегда ценились за то, что в них шел откровенный разговор о жизненных ценностях — подлинных и мнимых. Жизнь изменилась, многие прежние идеалы поблекли. Уютно ли вам в современном обществе?
— Я писал и пишу о детях. Нынешние ребята достаточно твердый народ, и их принципы очень близки к тем, что исповедовали пионеры, герои моих прошлых книг. Посмотрите, как они отстаивают сейчас в Екатеринбурге свой Дворец пионеров, который власти вознамерились отдать под резиденцию уральского “генерал-губернатора”. А уютно ли мне лично? Какой может быть уют, когда кого-то взрывают, что-то горит, кто-то тонет…
— К вопросу о ваших героях. Не хотелось бы вам когда-нибудь написать такую “взрослую” повесть, в которой не было бы ни одного ребенка?
— Нет, не хотелось бы. Потому что в этом была бы какая-то жуткая искусственность. Что это за мир, в котором нет ни одного ребенка? Это какой-то больной, выморочный мир. Например, когда в 50—60-х годах в итальянском кинематографе развивался их знаменитый неореализм, все режиссеры считали, что фильм не может быть полноценным, если в нем нет детей. Потому что жизнь взрослых и детей переплетена, и если ты стремишься к правдоподобию описываемых событий, то без детей обойтись нельзя. И потом, что с ними делать, с взрослыми? Они уже состоялись как личности. На них уже надежды никакой. Дети хороши тем, что в них есть надежда.
— Можете ли вы прокомментировать мнение о том, что в ваших произведениях содержится мощная эзотерическая линия, что в них скрыта некая тайная истина?
— Ну, если существует такое мнение, то, возможно, она там есть. Каждый вправе воспринимать любое произведение так, как ему хочется.
— Как вы считаете, появление ваших текстов в Интернете способствует увеличению тиражей книг за счет дополнительной рекламы или, наоборот, уменьшает тиражи? Как вы относитесь к пиратскому (вне официальной страницы) распространению этих текстов в Сети?
— Я до сих пор еще не разобрался в этом вопросе. Потому что есть масса мнений, а у меня самого выхода в Интернет нет. Я сознательно отказываюсь от этого, чтобы не взваливать на себя лишнюю нагрузку и лишние контакты. С одной стороны, соблазнительно взять да и отдать в Сеть все, что у тебя есть, и пусть люди читают. С другой стороны, я не знаю, как на это посмотрят издательства. Но я уже понемножку отдаю в Интернет вещь за вещью на официальную страницу (www.rusf.ru/vk. — Д.Б.). Что касается пиратского распространения текстов в Сети, то, скорее всего, мне будет лень писать гневные письма, влезать в конфликты. И вообще, надо посмотреть, из каких побуждений человек сканирует книжку и выкладывает текст. Если из добрых, то почему бы и нет?
— Вы сейчас много читаете? И что вы читаете?
— Я больше перечитываю старое, чем читаю новое. Например, очень часто читаю переписку Константина Паустовского — есть целый том его писем, это удивительная вещь, его можно читать как роман. Перечитываю Марка Твена, Стивенсона, Чехова, Пушкина... А новых авторов почти не знаю. Вот сын Пелевина принес, но я только начал читать. Мне показалось это достаточно интересным, но будет ли интересно дальше, я не знаю. Вообще, глаза стали сильно уставать. Может быть, это от компьютера? Я ведь раньше никогда не работал на компьютере, но теперь начали побаливать суставы пальцев, почерк стал ужасным, вот и пришлось переходить на клавиатуру. И еще — приходится читать много рукописей разных авторов. А на книги остается все меньше времени.
— А вы могли бы с ходу назвать десяток книг, оказавших максимальное влияние на вашу жизнь и творчество? Помните, был такой бородатый тест…
— Конечно, с ходу не могу. Меня всегда несколько раздражал этот тест. Ну, попробую… “Том Сойер”, Паустовский, конечно, из Пушкина кое-что, О.Генри, какие-то вещи Джека Лондона, “Герой нашего времени”. Да я могу сейчас долго перечислять… А из современных авторов? Кроме Стругацких, пожалуй, никого.
— Вот мы и затронули фантастику… Много ли вы читаете современной фантастики?
— Вам покажется это странным, но я вообще не люблю фантастику.
— Но ведь вы же ее пишете!
— Это у меня выходит совершенно случайно. Я никогда не старался писать фантастику ради фантастики. У меня фантастика получалась тогда, когда моим героям становилось тесно в трехмерном, обыденном пространстве. Я придумывал всякие другие миры и планеты, чтобы расширить сцену действия для героев. Чтобы они могли реализовать себя более ярко и полно, чем в рамках нынешней жизни. Например, в последней моей повести “Мальчик девочку искал” действие происходит на двух материках — один держится на трех китах, другой на слонах и черепахе. Но это не для фантастической “закрученности”, а для того, чтобы показать, какая великая сила любовь — она может сдвинуть континенты. Только и всего.
— Как вы относитесь к современным литературным премиям?
— Да как я отношусь… Индифферентно. Правда, когда мне недавно дали Премию губернатора — почти 18 тысяч рублей с учетом налога, я обрадовался. Мне было приятно и в материальном, и в моральном плане. Тем не менее никакого восторга и упоения я не испытал. Меня когда-то выдвигали и на Государственную премию. И я даже не особенно интересовался: мол, дали, не дали? Не дали — ну и ладно, пошел дальше работать…
— Ваши новые вещи сейчас печатаются в основном во “взрослых” журналах — в “Урале”, в “Если”… А с детскими периодическими изданиями вы сотрудничаете? Например, с “Пионерской правдой”?
— В “Пионерской правде” отказались печатать мою последнюю вещь, и я сотрудничество с ними прекратил. По-моему, они испугались, что я достаточно четко и однозначно высказал свое отношение к чеченской войне и ее жертвам — детям. Повторяю: так мне кажется, ибо формулировка отказа была достаточно расплывчата и дипломатична. Но тогда я сказал: “Раз так, то могу предложить еще одну вещь — "Дело о ртутной бомбе", а там в одном из эпизодов мальчик помогает солдату-дезертиру, бежавшему из армии из-за избиений. Вас устроит эта тематика?” Они: “Да нет, нам бы лучше сказку какую-нибудь...” Я говорю: “А вот у меня и сказка есть — "Трава для астероидов" (на эти маленькие планеты попадают дети, погибшие в горячих точках)”. Они: “Да вот, понимаете…” Отлично я все понимаю! Вообще-то, мне еще Аркадий Натанович Стругацкий рассказывал, что поступал так: если он дает свою вещь какому-то журналу и оттуда ее возвращают, то он с этим изданием больше не сотрудничает. И я стараюсь поступать так же. Что касается других детских журналов, то мою повесть “Дело о ртутной бомбе” напечатал в этом году “Костер”.
— Принципиальный для ваших поклонников вопрос: видите ли вы среди педагогов и писателей младшего поколения своих преемников?
— Что касается отряда “Каравелла”, то я не руковожу им с 1994 года. Отрядом командуют бывшие “каравелловцы”. А раз он существует и держится достаточно крепко, значит, преемники есть. Что касается литературы, то сегодня работают авторы, на которых мое творчество оказало определенное влияние (они и сами этого не отрицают). Но я не считаю, что у писателя должны быть какие-то прямые преемники. Всякий автор как творческая личность индивидуален. А преемник всегда рискует скатиться в подражатели, а это литературе совсем не нужно.
— Почему вы уже долгое время не появляетесь в Москве?
— Потому что считаю в корне неверным, что я, гражданин России, приезжая в свою столицу, должен где-то “регистрироваться”, как лицо, в чем-то подозреваемое или потенциально опасное для страны. Мне кажется это нелепым. Если у столичных властей есть подозрения в адрес каких-то иностранцев, пусть они их останавливают на границе, проверяют визы и так далее. Но почему я, житель России, должен все время ходить и опасаться, что меня остановят, оштрафуют и даже вышлют? Я не поеду в Москву, пока это не прекратится! А поскольку прекратится это, похоже, не скоро, то я вообще туда не поеду.
