Беседа была опубликована в газете "Книжное обозрение".
— Итак, "откуда есть пошел" писатель Михаил Успенский? Откуда вы родом?
— Я родился в 1950 году в Барнауле, столице Алтайского края. С тех пор жил в основном в Сибири — в Томске, в Красноярске. Там же, в Красноярске, продолжаю жить и сегодня. Закончил Иркутский государственный университет, отделение журналистики. Работал в многотиражных газетах (например, в многотиражке алюминиевого завода), на краевом телевидении, в приложении к краевой газете — в общем, на тех должностях, где не требовалась партийность. А продвинуться выше беспартийный журналист не мог принципиально...
— Ваше нежелание стать партийным тоже, видимо, было принципиальным?
— Да, конечно. Хотя, помнится, в армии меня однажды "достал" замполит: вступай да вступай. Ну, думаю: ладно, сдамся. И перед самым собранием, когда должен был состояться прием, на меня какая-то лихорадка нападает. У меня температура вообще никогда не подымается, а тут что-то выше сорока подскочила — на три дня в больничку положили. И партия обошлась без меня. Видно, кому-то на небесах не хотелось, чтобы я вступил в нее. Внутреннее сопротивление организма.
"Он любил эти вызовы на Старую площадь, любил и одновременно боялся, а может, потому и любил, что боялся. Но чего уж он никак не ожидал, так это того, что в воздухе раздастся его собственная фамилия.
— Да-да, я к тебе обращаюсь, Виктор Панкратович!
И говорил-то не кто попало, а член Политбюро с 1918 года Мустафа Тарасович Раньше, проводивший это заседание. Востромырдин облился холодным потом, и ладно, что не чем похуже. А Мустафа Тарасович, несмотря на то, что еще Ленина видел, ловко покинул председательское место и направился через потрясенный зал прямо к нему.
— Затеял, понимаешь, строить у себя Музей восковых персон! Мастеров, понимаешь, у мадам Тюссо переманивает! Валюту тратит! Вот тебе валюта, сукин сын! Вот тебе фонды!
И вместо фондов и валюты сунул под нос Виктору Панкратовичу сухой старческий кукиш"
(М.Успенский "Дорогой товарищ король").
— Вы почти ничего не сказали о раннем периоде своей жизни, а ведь именно в это время начинается становление человеческой личности. Было бы очень интересно узнать, как формировалось ваше мировоззрение, что влияло на вас в те годы...
— У меня была хорошая бабушка, которая постоянно мне читала, пока я сам не научился, которая постоянно рассказывала о прошлом, о нашей семье, о родне, о жизни до революции, о том, что из себя представляло тогдашнее образование. По происхождению она была крестьянка с Алтая. Говорила чистым, правильным русским языком. От нее я очень многому научился. Потом стал читать сам. Читал я практически все, понимая и не понимая. Какая бы книжка мне ни попадалась, кроме технических справочников, я ее старался "заглотить".
— А какие попадались?
— В основном классика. А вот детские советские книжки я почему-то не любил. Если только стихи: они легко запоминались. Но все остальное казалось каким-то фальшивым, неправильным... Кстати, одно время на разных семинарах молодых авторов можно было часто услышать такое слово — "литературщина". То есть писателю следовало сначала познать жизнь — поработать плотогоном, лесорубом, на стройках...
— Посидеть в тюрьме...
— Возможно. Однако меня ни на стройку, ни в тюрьму не тянуло. Мне говорили: ты побольше общайся с народом. Столько разных историй можно услышать у вокзальных перронов! Но, по-моему, истории у вокзальных перронов очень однообразны: папа был капитаном, мама — балериной, а я — вот такой... Словом, у жизни я почти ничему не научился. Ну, разве изредка услышишь слово какое-нибудь меткое, запомнишь. Иное дело — классика. Корпус литературы достаточно велик, но я быстро очень читаю. Достаточно сказать, что в десятом классе, когда надо было сдавать "Войну и мир", я встал в шесть утра, взял эти два тома и где-то к часу — к двум ночи закончил чтение. Правда, потом, уже после окончания школы, я перечитал роман так, как надо: по кусочкам, медленно...
— А из фантастики что первым попалось?
— Из фантастики Уэллс, по-моему. В 1957-м или 1958 году выходил его двухтомник, а еще трехтомник был, с такими красивыми обложками. Да, пожалуй, Уэллс. Ну и Жюль Верн, естественно. Причем я даже помню, когда какая книга в доме появилась. В 1958-м отец привез из Ленинграда "Туманность Андромеды", новенькую совсем, голубенькую. Потом была "Страна багровых туч"...
— И все это нравилось?
— Конечно, нравилось! Потому что это не походило на жизнь, не имело с ней ничего общего.
— Ну, читать — это одно, а писать — совсем другое. Как родилась идея писать самому?
— Как только я начал читать, тут же стал и писать. Сочинял всякие истории про космонавтов.
— Сразу про космонавтов?
— Да. Я подражал той же "Стране багровых туч" и — впоследствии — "Трудно быть богом". Но все эти попытки не доводились до конца. Вижу, что не так хорошо получается, и бросаю.
— А когда же вы начали писать сатиру?
— Много позже, когда после окончания факультета журналистики я работал в многотиражке Красноярского алюминиевого завода. Сочинял рассказы, которые иногда печатались в местных газетах. А в 1982 году меня впервые опубликовали в Москве, в "Московском комсомольце". Это произошло после семинара сатириков в Малеевке.
— Вас напечатал, вероятно, Лев Новоженов, ныне более известный по своим телепрограммам?
— Да. Потом я довольно часто публиковался в "Литературной России", иногда — в "Литературной газете".
— Это были бытовые зарисовки или то, что называется "фант-юм"? Помнится, в "ЛГ", на полосе "Двенадцать стульев", существовала такая рубрика.
— Скорее "фант-юм". Во всяком случае, на бытовые мои рассказы отнюдь не походили. Один из них, под названием "Размножение документов", все время читали по радио — в программе "Опять двадцать пять".
— А как произошло ваше знакомство с Хазановым?
— В 1984 году было очередное совещание молодых писателей. И он меня нашел в гостинице. Ну, он следит за публикациями... Я ему отдал несколько рассказов. Не скажу, чтобы они сильно обогатили его репертуар. Читал он, например, "Заседание Верховного Совета" (это уже гораздо более поздняя моя вещь). Хазанов говорит, что с такими текстами неинтересно работать, потому что не надо ничего выдумывать — все есть в языке. Он может, конечно, читать мои рассказы академически, как актер. Но, по его словам, он лучше возьмет плохую вещь, из которой можно сделать хорошую, чем хорошую, из которой уже ничего нельзя сделать.
— Наша беседа как-то перескакивает из одного времени в другое. Ваше знакомство с Хазановым произошло в 1984 году. А к какому периоду относятся первые публикации в местной прессе?
— Ну, я в то время еще в школе учился, стихи писал. Вот их-то году в 1967-м и напечатали. А рассказы публикуются с начала восьмидесятых.
— После многотиражки вы оказались на краевом телевидении?
— Да, в редакции художественного вещания. Эта работа к писательскому труду в общем-то отношения не имела. Я делал передачи про местных художников. То есть моя литературная деятельность со всей остальной жизнью практически не связана.
— Вашей первой заметной фантастической публикацией стал, наверное, роман "Чугунный всадник"?
— Наверное. Хотя можно считать началом и "С пятого на десятое". Правда, это было опубликовано у нас — в альманахе "Енисей". А вот "Чугунный всадник" вышел уже в "текстовском" сборнике "Нечеловек-невидимка", и я получил за него премию "Бронзовая Улитка".
— А каким образом произошел контакт с фантастами, с фантастическим сообществом?
— Я никого из них не знал. Но в 1986 году Виталий Бабенко прислал мне приглашение на семинар в Дубулты. И там я со всеми познакомился.
— Вы по-прежнему работаете на телевидении?
— Нет, давно уже нет. Я несколько лет вообще на вольных хлебах жил. Мне тогда повезло: я первым перевел — правда, с польского — роман Роберта Говарда "Час дракона". Поскольку он не раз переиздавался (а платили тогда исправно), я мог позволить себе не ходить на службу.
— А чем вы занимаетесь теперь?
— Работаю в нашей местной газете "Комок", делаю еженедельные обзоры телевидения, политических событий. Получается два или три материала в номер.
— И параллельно продолжаете сочинять художественные произведения... Вот недавно в издательстве "Локид" вышел ваш сборник "Там, где нас нет". Что его выход для вас значит?
— Ну, если бы он вышел лет пять назад... У меня сборник такой же толщины готовился в издательстве "Текст". Но они все тянули, тянули, а я не считал себя вправе передавать рукопись другим издателям. И в результате я, наверное, единственный среди моих друзей, у кого вышла только одна книга. У всех остальных — по три, по четыре, а то и больше.
— В сборник вошли романы "Там, где нас нет", "Дорогой товарищ король" и "Чугунный всадник". По сути, перед нами "Избранное"...
— Да. "Чугунный всадник" — это просто политическая сатира. "Дорогой товарищ король" — уже попытка соединить такие несоединимые, казалось бы, жанры, как политическая сатира и фэнтези. Ну, а "Там, где нас нет" — это чистая фэнтези на русском материале.
— Над чем идет работа в настоящий момент?
— Сейчас мы с Андреем Лазарчуком, как теперь говорят, реализуем совместный проект большого романа, который надеемся завершить к августу. И, может быть, если издательство будет расторопным, он выйдет еще до конца года. Вещь, вероятно, получится интересной, но говорить о ней подробнее я пока не считаю нужным.
— А если в общих чертах?
— Ну, это как бы эзотерическая история двадцатого века.
— "Альтернативная"?
— Нет, наша. В ней будут отражены все события — вплоть до нынешних выборов. Действие начинается 1 января 1996 года, однако по мере развития сюжета читателя ожидают "отступления" в прошлое столетие, в начало этого, в довоенный и военный периоды.
— Можно ли предположить, что, как следует из романа, все произошедшее в двадцатом веке на самом деле имело несколько иную подоплеку, чем принято думать?
— Ну, во-первых, так оно и есть. А вот угадали мы эту подоплеку или нет — уже другой вопрос. Но в том, что все случалось не просто так, у нас нет никаких сомнений.
— А нельзя ли как-то охарактеризовать главного героя?
— Хотелось бы создать образ человека сильного, смелого, мужественного, благородного, талантливого. Кажется, мы удачно нашли фигуру.
— Справедливо ли утверждение, что этот роман является, так сказать, боевиком для умных?
— Для дураков, вообще-то, писать не стоит в принципе. Мы просто хотим, чтобы нашу книгу, с одной стороны, можно было читать, а с другой — чтобы нам не пришлось за нее краснеть.
— Теперь вопрос совсем из другой области. Вы начинали как писатель-сатирик. А сатира — это прямая, непосредственная реакция на какие-то общественные явления, процессы, происходящие в социуме. Волнует ли вас политика сегодня? Да, вы пишете соответствующие обзоры в своем издании, но вдохновляет ли она вас на творчество?
— Нет, ведь теперь над всем можно смеяться. Но смеяться над стариками с красными знаменами — грех. Смеяться над новыми русскими — тоже смысла не имеет. Кстати, они ничуть не хуже тех американцев, которых описывал Фрэнсис Скотт Фицджеральд в "Великом Гэтсби". Наши ходят в красных пиджаках, а Гэтсби носил розовый костюм. Та же публика, только жаргон чуть-чуть иной. В конце концов там образовалась современная Америка, образуется что-нибудь и здесь.
— Почему так мало анекдотов о Ельцине по сравнению с предыдущими лидерами, с тем же Горбачевым?
— Он слишком обыкновенный, нормальный человек. О чем обычно складываются анекдоты? Вероятно, со времен фараонов существуют анекдоты про престарелого правителя. Меняется только имя и чуть-чуть ситуация. Но Ельцин на престарелого еще не тянет. Других каких-то характерных черт у него тоже не наблюдается. Вот, наверное, и хорошо, что про него нет анекдотов, — значит, все нормально. Да и про Горбачева их не было.
— Ну, про Горбачева были...
— Очень мало. Новых анекдотов практически нет. Берутся старые и переделываются. Кстати, кто-то недавно говорил, что наши анекдоты про чукчу в Америке рассказывают почему-то про поляков или про индейцев.
— А как по-вашему, чувство юмора вненационально или какой-то национальный элемент все-таки присутствует? Какова ваша точка зрения как специалиста?
— У меня вообще нет чувства юмора.
— Но все ли согласятся с этим? Согласятся ли, например, те, кто присуждает премию "Золотой Остап"? Вы ведь получали ее уже два раза, не так ли?
— Получил одного маленького "Остапа" (по фантастике) и одного большого... Может быть, у меня своеобразное чувство юмора. Мне очень часто не смешно то, что считается классикой, — Чаплин, Джером К. Джером, многие советские кинокомедии. Вот и приходится писать весело, не обладая упомянутым чувством.
"Большой популярностью пользовался также отечественный политический роман "Брифинг на Багамах" — седьмая часть знаменитой декалогии о неустрашимом журналисте Мартынове. Действие захватывало с первых страниц: вернувшись с очередного пресс-релиза в свой пятикомнатный номер в "Хилтоне", журналист принимает ванну и, слив воду, обнаруживает на дне труп главы транснациональной корпорации "Хэви металл", склонившегося было на позиции людей доброй воли. Зловещие убийцы подстроили все так, будто промышленник зарезан лезвием "Нева" для безопасной бритвы. Спасти Мартынова от вздорного обвинения может только одно — коллективное письмо рабочих бритвенного завода о низком качестве своей продукции. Этому препятствуют показушники и очковтиратели, но столичные друзья Мартынова — академик, герой, мореплаватель и примкнувший к ним плотник, бывший алкоголик, добиваются общего собрания. Теперь мафия оказывается у журналиста в руках со всеми потрохами. Мартынов назначает брифинг, на котором собирается окончательно разоблачить воротил наркобизнеса, но из-за московских бюрократов-крохоборов у него кончается валюта и он покидает вплавь ставшие такими родными Багамские острова"
(М.Успенский "Чугунный всадник").
— И все-таки, юмор национален или нет? Начните переводить нашу юмореску на английский язык. Сколько при этом придется сделать сносок!
— Я испытал подобное на собственном опыте. Несколько моих вещей выходили в сборнике в ФРГ. Кроме меня, в нем были представлены Искандер, Евгений Попов, Татьяна Толстая, Пьецух... Там действительно на коротенький рассказ пришлось десять сносок. И это только для того, чтобы объяснить ситуацию. Например, почему наш научный работник ездит копать картошку. А уже языковые, словесные игры вообще непереводимы. Так что в данном отношении для заграницы я бесперспективен.
— Очевидно, как и все люди, которые "глубоко сидят" в языке...
— Для того чтобы написать "Там, где нас нет", я всего Даля и Срезневского проштудировал — новые, неожиданные слова искал. Даже "Словарь языкового расширения" Александра Исаевича Солженицына использовал. Боюсь, что я единственный человек в стране, кто может этим похвастаться. Зато он мне помог. Хороший словарь...
— Давайте снова переменим предмет беседы... Как писатель Успенский относится к понятию "работа на заказ"? Ну, когда издатель говорит: мне нужен роман в 20 листов, даю полгода...
— Это зависит от суммы, которую издатель пообещает, и, естественно, от темы заказа.
— А тема заказа, скажем, фантастика с приключениями.
— Так я же ничего другого и не пишу. Правда, хотелось бы попробовать себя и в иных жанрах. Например, какую-нибудь "страшилку" написать. Но для меня это почему-то трудно.
— Почему?
— Не знаю. Может быть, склад характера.
— В том плане, что сам начинаешь с иронией относиться к плоду своего воображения?
— Конечно. И это обязательно вылезет в тексте. А повторяться не хочется.
"Искать его теперь никто не будет, а если и увидят, посчитают за умруна: или за ходячего мертвеца, или за живого покойника, или, чего доброго, за бойкий труп примут. Потому что после смерти человеку, если он не желает спокойно в земле отдыхать, только в этих трех видах обретаться и можно. Ходячий мертвец людям без толку и даже опасен, потому что его под землей научили сосать кровь; живой покойник неприятен, поскольку приходит по ночам и вещает самую горькую правду, а кому она нужна; бойкий же труп обязан указывать людям клады, а они, увы, не во всякой местности зарыты"
(М.Успенский "Там, где нас нет").
— А как насчет "космической оперы"? Или это абсолютно далеко от вас?
— Трудно сказать. Вся подобная литература одинакова, однотипна, равно как и поток фэнтези на кельтском материале, который сейчас пошел. Пока знали только Толкина, это было еще интересно, а когда выяснилось, что такого полным полно...
— Западные фэнтези на кельтском материале вполне органичны. А что вы думаете по поводу нынешних петербургских авторов, которые пишут произведения хотя и со славянской атрибутикой, но абсолютно по западной модели? Тот же "Волкодав" Семеновой — это национальная фэнтези или нет?
— Непростой вопрос. Дело в том, что на Западе эпос сложился. У нас же он сложиться не успел, а есть только разрозненные былины. Да, "Слово о полку Игореве" (пусть оно и коротенькое) на голову выше всех западных эпосов по политической силе. Но наша литературная традиция была пресечена. Откуда мы знаем, какие рукописи сгорели во время татарского нашествия? Может быть, среди них был наш эпос? Поэтому вполне объяснимо, что сегодняшние отечественные фэнтезийные произведения делаются по западной схеме. Хотя я бы не сказал, что у Семеновой так уж много западного. Это — нормальный исторический роман с элементами сверхъестественного. Ну, пусть не совсем исторический — пусть там выдуманные княжества, выдуманные народы. Но все равно он написан в нашей традиции.
— Что ж, прекрасно... Но что мы все о работе да о работе? Может быть, поговорим о вашем хобби?
— Да нет у меня, честно говоря, никакого хобби. Ни рыбалкой, ни охотой не увлекаюсь...
— А какова семейная жизнь Михаила Успенского?
— Семейная жизнь спокойная, размеренная. У меня кабинет, полки по трем стенам — мне больше ничего не надо. Внизу, под окном, роща — можно выйти погулять. Я не любитель походов, путешествий. Если бы была возможность — сидел бы на месте. Почему я выдумываю все эти приключения? Потому что домосед. Тот, кто везде ездит, все видит, — написать не сможет. Еще Ян Парандовский в своей "Алхимии слова" заметил: то, о чем рассказывается в произведении, обычно полностью противоречит образу жизни его автора.
— То есть автор воплощает несбывшееся в реальной жизни?
— Да. Мне достаточно просто представить ситуацию, чтобы исчезла необходимость переживать ее.
— Значит, писать для вас — какая-то потребность натуры?
