Революция киберпанка, о необходимости которой так давно говорили любители фантастики, свершилась... Вот только отмечено это происшествие было не выстрелами пушек и не брызгами шампанского, а двумя совершенно разными, не связанными между собой и даже трудно сопоставимыми событиями. Для одних это был выход на русском языке заключительной книги из культовой трилогии писателя-киберпанка Уильяма Гибсона; для других же — масштабная рейв-вечеринка, состоявшаяся в Московском дворце молодежи и громко названная “Революция киберпанка победила!”. Причем если второе событие и может служить примером триумфа указанного стиля в России, то первое свидетельствует, скорее, о его полном провале и несостоятельности. Дело вот в чем. В 1997 году в издательстве “АСТ” была начата концептуальная книжная серия “Виртуальный мир”, в которой вышло шесть книг, включая первые две части из трилогии У.Гибсона — “Нейромант” и “Граф Ноль”. В том же году эта серия была закрыта как абсолютно провальная, а вышедшие тома продавались по сниженным ценам. Третья книга — “Мона Лиза Овердрайв” — вышла с горем пополам спустя два года совсем в другой серии и в другом оформлении. Эта книга не стала явлением, хотя должна была бы. А загадочное словечко “киберпанк” незаметно перебралось со страниц журналов, печатающих фантастику, на телеэкраны, в передачи, посвященные современной электронной музыке. Как это объяснить? Может быть, мы имеем дело с двумя различными киберпанками? Чтобы разобраться с этим казусом, не обойтись без исторического экскурса.
Конец 70-х — начало 80-х годов были отмечены переходом человечества в новую историческую фазу. Культурологи назвали этот этап “информационной цивилизацией”, в отличие от земледельческой, технической и экономической, предшествовавшим ей. Информация стала той силой, которая начала определять жизнь человека. Первой на этот переход отозвалась фантастическая литература — в различных американских журналах вышло несколько рассказов молодых писателей, объединенных не только общей тематикой, но и целым рядом стилистических приемов. Для них был характерен жесткий, динамичный сюжет экономического детектива, развивающийся на фоне урбанистического и высокотехнологичного будущего, в котором ведутся “войны корпораций” за новые технологии и наивысшей ценностью считается информация, а люди превращаются лишь в ее носителей, “усовершенствованных” с помощью генной инженерии. Произведения эти обыгрывали — так или иначе — понятие “виртуальной реальности”, мира, смоделированного суперкомпьютерами и ставшего для героев не менее вещественным, чем агрессивный мир вокруг. Так появился новый стиль не только фантастики, но и вообще современной литературы постмодернизма. Так определился круг авторов: Брюс Стерлинг, Майкл Суэнвик, Руди Рюкер, Джон Ширли, Пэт Кэдиган, Грег Бир и, наверное, самый успешный из этой когорты — Уильям Гибсон. На одном из конгрессов писателей-фантастов, где эти “молодые львы” шокировали “стариков” не только своими текстами, но и своеобразными костюмами: кожаными куртками и зеркальными очками, — кто-то из классиков жанра воскликнул в сердцах: “Да это же какой-то киберпанк!” Так у нового стиля появилось название. В последующие несколько лет произведения перечисленных писателей получили все мыслимые премии в области фантастики и этим определили ее развитие на годы вперед. “Возможно, в “Нейроманте” впервые осуществлена попытка создания синтеза поэтики, поп-культуры и технологии. Прочитав “Нейроманта”, я понял, что заглянул в будущее научной фантастики (а возможно, и литературы в целом)” (курсив мой. — А.Щ.-Ж.), - признавался крупный американский теоретик постмодернизма, профессор филологического факультета Университета в Сан-Диего Ларри Маккафри.
Особенности авторского почерка Гибсона заключаются еще и в том, что он, стремясь отобразить информационное поле, в котором “тонет” современный человек, довольно интенсивно приправляет свои тексты аллюзиями на самые разные явления поп-культуры — такие, как тексты песен Лу Рида и Дэвида Боуи или старые американские кинофильмы. Следовательно, киберпанк изначально был ориентирован вовне. Поначалу он питался образами массовой культуры, а потом сам стал кормом для нее. Вскоре появился технический дизайн в стиле киберпанк, мода в стиле киберпанк... В кинематографе он получил воплощение в фильмах “Джонни Мнемоник” и “Матрица”, на телевидении — в мини-сериале “Дикие пальмы”. Сейчас уже не упомнить, кто из музыкантов первым назвал свой альбом “Киберпанк”. Но можно сказать точно, что это произведение было в равной степени далеко как от стилистики, заявленной литературой киберпанка, так и от той музыки, которой вдохновлялся сам Гибсон.
В начале 90-х годов о литературе киберпанка аккуратно заговорили в России. Сначала о нем начали писать фэнзины — самодеятельные малотиражные издания любителей фантастики. Потом его заметили профессиональные журналы. В минской “Фантакрим-МЕГЕ” вышел целый ряд компиляционных статей, а также интервью с ведущими авторами и образцы текстов. В 1992 году волгоградский энтузиаст Борис Завгородний выпустил сборник “Киберпанки на Волге”, объединивший короткие рассказы Брюса Стерлинга и Пола Ди Филиппо. Сейчас это уже библиографическая редкость.
С 1995 года рассказы писателей-киберпанков начал регулярно печатать журнал фантастики “Если”. На его же страницах была проведена дискуссия об этом жанре среди российских писателей. Ее организатор Андрей Чертков, кроме прочих, задал вопрос: "Возможен ли киберпанк в России?” Автор этих строк ответил на него следующим образом: “Русский киберпанк возможен. Теоретически. А практически — маловероятен”. Мне уже тогда казалось, что все дело даже не в том, что у нас некому писать киберпанк — у нас некому его читать! Как это ни печально, время доказало мою правоту. Книги из специализированной киберпанковской серии “Виртуальный мир” не нашли своего читателя, что и привело к ее закрытию. Заключительная часть трилогии Гибсона вышла спустя два года уже без грифа “киберпанк”, без единого упоминания этого слова, которое, как оказалось, не привлекает, а наоборот, отпугивает среднестатистического читателя фантастики. Ведь киберпанк — это литература интеллектуалов и эрудитов. Его авторы смело и свободно обращаются в своих произведениях то к современным культурологическим концепциям, то к передовым научно-техническим теориям, то к архаическим религиозным обрядам, вроде культа вуду. Киберпанки свободно передвигаются в пространстве мировой культуры и приглашают в это путешествие своих читателей. Как ни обидно, но приходится признать, что для российского поклонника фантастики жанр оказался интеллектуально перегружен.
Американские писатели-киберпанки крепко стоят на плечах своих предшественников из так называемой “новой волны”. Харлан Эллисон, Филип Дик, Майкл Муркок, Роджер Желязны в 60-е годы совершили своеобразную революцию — доказали, что фантастическая литература способна ставить перед читателем самые серьезные и злободневные вопросы. Современные американские писатели-фантасты смело пользуются передовыми литературными приемами, владеют модными филологическими теориями. В российской НФ, к сожалению, такого не происходит. В середине 80-х группа молодых фантастов пыталась совершить прорыв, однако в современной системе книгоиздания ни один из них не нашел себе достойного места. Сейчас издатели навязывают авторам некий усредненный стиль. Их можно понять, они заботятся о стабильности книжных серий, но этим самым вытравляют всякую писательскую индивидуальность, отбивают стремление к поиску чего-либо нового. Читатель фантастики, в свою очередь, уже и не ждет от нее новых тем и приемов, а рад очередным вариациям старого. Такому читателю киберпанк непонятен, чужд и тяжел для восприятия, а другие после смерти Аркадия Стругацкого отвернулись от фантастики.
Читатель не виноват. Он не глуп и не малообразован — он просто недостаточно информирован. Как уже отмечалось выше, именно информация определяет сегодняшнюю жизнь человека, диктует ее стиль. Однако поле знаков и символов, окружающих россиянина, до сих пор гораздо уже, чем у любого американца или европейца. Мы просто обделены информацией. Особенно если говорить о российской провинции. Разница между столицей и регионами, кроме всего прочего, еще и в уровне информированности — в этом корни взаимного непонимания и разобщенности. Сегодняшний россиянин часто даже боится информации, резонно считая, что новости бывают только плохие. Отсюда всевозможные фобии, связанные с техникой вообще и с компьютерами в частности. Английский ученый Олвин Тоффлер в 1970 году ввел в обиход понятие “футоро-шок”, то есть “шок перед лицом будущего”. Наука и техника стремительно вторгаются в быт, будущее слишком быстро становится настоящим. В современной западной науке всерьез обсуждаются способы борьбы с этим источником неврозов и других психических расстройств, однако надежного решения до сих пор не найдено. По мнению некоторых специалистов, отчасти защитные функции осуществляет фантастическая литература, делая своему читателю своеобразную “прививку будущего”. Если это действительно так, то можно говорить о том, что российский человек практически не готов к встрече с будущим. Вот какие невеселые размышления навевает выход третьей части трилогии Гибсона...
Можно смело сказать, что литература киберпанка в России не прижилась; тем не менее слово это довольно часто можно услышать по телевизору, только уже в музыкальных программах. Тут оно почему-то связывается с электронной клубной музыкой. Почему — остается загадкой. Очередной раз кому-то понравилось красивое звучание слова, и он смело включил его в наш лексикон и при этом даже не удосужился узнать его истинного смысла. “Казанова, Казанова, зови меня так — мне нравится слово”, — пела когда-то группа “Наутилус Помпилиус”. Точно так же, не понятно почему, некогда словом “рокеры” у нас в России начали называть байкеров, любителей гонять на мотоциклах. А еще раньше, в прошлом веке, из-за близкого звучания во французском языке слов “тарелка” и “ситуация” в нашем лексиконе появилось парадоксальное идиоматическое выражение “не в своей тарелке”. Так произошло и с киберпанком; сейчас это слово приобрело хождение в молодежной клубно-музыкальной среде, где внешнее проявление гораздо важнее внутреннего содержания, а звучание слова интересней его значения. Люди, не читающие даже журнал “Птюч”, издаваемый вроде бы специально для них, лишили слово “киберпанк” его содержания, того семантического шлейфа, что тянулся за ним; и слово потеряло свою ценность, превратившись в междометие. Это еще один симптом “недоинформированного” общества.
Что же делать? Возделывать информационное поле, не противопоставляя одни средства информации другим: традиционные, вроде книг или газет, — современным, наподобие телевидения или Интернета. Будущее за синтезом и первого, и второго, и чего-то нового, третьего... Кстати, примеры подобного синтеза образованный читатель может найти в книгах Уильяма Гибсона, где информацию закачивают прямо в мозг человека, а романтически настроенный искусственный интеллект составляет художественные композиции из старых предметов. Примеры эти подчас страшноваты, однако готовят человека к встрече с будущим.
