Рыбаков В. На чужом пиру: Роман. — М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 2000. — 400 с. — (Звездный лабиринт). 11 000 экз. (п) ISBN 5-237-05438-2, ISBN 5-7921-0312-7
За...
Ноктюрн лома
Новый роман Вячеслава Рыбакова продолжает дилогию “Очаг на башне” — “Человек напротив”. Действие происходит примерно в 2005 году. Магистральные персонажи прежних романов, Симагин и его супруга, присутствуют на втором плане. Главный герой — симагинский пасынок Антон Токарев. Он волей случая приобрел способность к мощной эмпатии (почти что телепатии), создал частную психотерапевтическую клинику и бескорыстно помогает тем, кто растерял творческий потенциал. Декорации максимально приближены к нашему дню, элемент фантастического допущения сведен к ничтожно малой величине. Никаких выдающихся художественных вершин Рыбаков на этот раз не взял: добротный психологизм, несколько ярких и достоверных зарисовок из семейного быта, мастеровитый стиль письма. Вот и все, пожалуй. Но иначе и быть не могло: историософия и публицистика абсолютно преобладают над художественным началом. Именно в них заключена сила и оригинальность романа.
Вставной историософский трактат о современном состоянии России и выборе оптимальных маршрутов ее движения в будущее играет роль смысловой доминанты. Устами одного из персонажей Рыбаков формулирует ядро идеологии и даже кое-что из политической программы. Основные тезисы: России следует вернуться на тот путь, который она оставила и вне которого, без сомнения, превратится в ничтожество, в этнографический материал. Искомый путь четко сориентирован на ценности православной цивилизации (без утеснения прочих конфессий). При этом необходимо “противодействовать экономическому и культурному подавлению со стороны Запада… подавляя в той или иной степени собственные демократические институты”. Либо это сделает само правительство “с осторожностью и тактом”, либо “люди честные, ответственные… по сути, опора страны, — вынуждены будут защищать ценности своей культуры НЕЛЕГАЛЬНО”. То есть вплоть до радикального криминала. Лучше и правильнее найти тот компромисс, ту форму сотрудничества с собственным государством, при котором оно совершит поворот и станет как минимум “средством защиты НАШЕГО будущего от НЕНАШЕГО настоящего”.
По сути, писатель предложил модернизированный вариант учения Н.Я.Данилевского — К.Н.Леонтьева с некоторой добавкой из конфуцианства и старших славянофилов.
Думается, Рыбакову еще предстоит получить сполна за ту смелость, с которой он манифестирует свою программу. В его романе взломаны фундаментальные табу российской интеллигенции. Писатель философствует ломом.
Заигрывать с властью, причем с какой угодно властью, хоть с царем, хоть с генсеком, хоть с президентом — табу. А у Рыбакова главный герой четко обозначает совершенно противоположную установку: с государством следует быть честным, сотрудничать с ним не только можно, но и просто необходимо, поскольку оно — главный инструмент любых серьезных преобразований. Как таковое оно нуждается в укреплении. Сделать программой жизни бесконечную интеллектуальную фронду и попукивание в сторону властей означает напрасно растратить собственный потенциал.
Работать в одной упряжке с органами государственной безопасности — табу из табу. В известном романе В.Маканина “Андеграунд” главное действующее лицо решается убить человека, только чтобы избавиться от ничтожнейшей угрозы прослыть “стукачом”. Антон Токарев не только помогает чекистам, но даже исполняет роль агента наружного наблюдения. И при этом не чувствует особого дискомфорта. А шестидесятник в подобной ситуации сделал бы себе харакири. Публично. Да, прежняя слава у российских спецслужб мрачновата. Но государство без них не стоит, точно так же, как и без сильной армии. Если сотрудничать с государством, значит, и с чекистами — такова формула Рыбакова.
Табу в кубе — признать, что против России некто может вести шпионскую или подрывную деятельность. Да как же так? Мы ведь — империя зла! Это у нас шпионы и диверсанты! А против нас — честные миротворцы и совестливые культуртрегеры. Это у большевиков, в лубянских подвалах каких-нибудь, кровавые функционеры придумали ксенофобский миф! Да ни один порядочный человек... и т.д. и т.п. В романе Рыбакова действует самый настоящий американский шпион, кровавый функционер, специализирующийся на покупке “мозгов” для последующей перекачки в Штаты и на ликвидации тех, кто уехать не соглашается. А в паре с ним работает предатель (тоже, кстати, из “органов”), которого ближе к финалу ловят и обезвреживают. Как ядовитую гадину. Это уже какое-то табу в четвертой степени, и оно тоже получило свою торпеду.
Позиция В.Рыбакова обозначена в романе до такой степени остро, что места для дискуссии не остается. Читатель получает альтернативу: или ты с нами и приемлешь предложенную концепцию, или ты против нас и стоишь по другую сторону баррикад. Автор этих строк не хотел бы заканчивать статью в нейтральном, “объективном” тоне. Отчего ж! Рыбаков сформулировал то, что буквально носится в воздухе, волнует умы и уже прорвалось в нескольких газетно-журнальных публикациях. Он сделал это весьма точно и вовремя. Поднимается добрый ветер. Большая историческая правда взламывает многослойные плотины иллюзий. Грешно стоять у нее на пути.
Дмитрий ВОЛОДИХИН
...и против
Иона и крокодил
Литературный критик — не психоаналитик и не социопатолог, но в случае с последним романом В.Рыбакова “На чужом пиру” вторжения в смежные области не избежать. Сам романист провоцирует такой подход, максимально урезая литературную составляющую произведения и отбирая у рецензента право остаться в рамках ремесла…
Увы. Давно нет прежнего Славы Рыбакова. Сгинул, испарился сочинитель до боли щемящей антиутопии “Не успеть” (1989). Пропал автор пронзительного, трогающего за душу “Очага на башне” (1990). Просочился сквозь чьи-то пальцы создатель крепко выстроенной и по-живому выстраданной альтернативки “Гравилет "Цесаревич"” (1993). Если в “Гравилете…” у читателя была еще свобода выбора, то ныне его ведут строго по курсу. Шершавый язык плаката слизывает ненужные тропы. Подтекст вылезает в открытый текст.
Из неполных четырех сотен страниц новой книги собственно словесности отведена хорошо если сотня. Вся же остальная площадь занята явной либо слегка беллетризованной (то есть разбитой на диалоги) публицистикой. Причем публицистикой того особого сорта, которая во времена цензурные существовала в виде кухонных ламентаций творческих интеллигентов — под поллитру и слезу. Сегодня устная речь перетекла в печатную, из кухонь вышла на газетные и журнальные площади. Однако ответ на главный вопрос — “Куда катится Россия?” — и поныне складывается из ответов на два вопроса помельче: “Куда скатывается моя профессия?” и “Куда качусь я?”.
Разумеется, Россия катится в пропасть. Но! Единственным образом по причине того, что стараниями бездарей и торгашей творческие профессии вырождается в попсу, а творца тонкого, высокодуховного не подпускают к печатному станку (не выпускают на сцену, не допускают до кинокамеры, отнимают кисть и резец). То есть падение можно остановить. Если принять меры. Патернализм властей тут не отвергается, напротив — его вожделеют: беда халявных пряников в том, что их вечно не хватает на всех. Значит, госмужей надо сориентировать, поскольку те не всегда способны приголубить именно того творца — нужного и патриотичного. А не другого — гадкого, бесполезного для России. Или вообще скрытого вредителя.
Последний нюанс важен. Неотделимость проблем творческих от госбезопасных для Рыбакова-2000 выглядит аксиомой. Недаром ближе к финалу белокурые друзья и рыжие враги окончательно расставлены по полюсам. Омерзительный стукач клевещет на обаятельного героя не где-то, а в демпрессе, существующей на деньги ЦРУ. Обаятельный герой разоблачает гнусного агента-двойника, который по указке из Лэнгли старается ослабить коллективный мозг нации (губит таланты, которые не клюют на забугорные подачки и остаются с родною навеки страной). Двойника ловят. Мозги спасают. Все — общими усилиями интеллигента и гэбиста. На последних сантиметрах романа апелляции к государственному Левиафану — прими НАС, обогрей НАС, а МЫ ужо тебя подопрем! — достигают высокого накала. Одинокое “я” тонет в океане соборности. В ход идут прописные буквы и крупноблочный пафос. Выделяя местоимение “МЫ”, романист желает Евгению Замятину, создателю известного антитоталитарного романа, перевернуться в гробу. Хэппи-энд.
Есть большой соблазн кивнуть на Железного Феликса, попенять автору: “И ты, Брут, продался Конторе!” — и увязать выход романа с некими тенденциями, уже заметными во внутриполитической жизни страны. Однако не все так просто.
Немного истории. Между поколением фантастов-шестидесятников, которых пробудила “оттепель”, и генерацией фантастов-восьмидесятников, застигнутых перестройкой, проскользнули семидесятники. Этим пришлось хуже всех. В старую совписовскую обойму они не попали по возрасту, ожидание новой растянулось на всю молодость. Горше многих пришлось В.Рыбакову, чей дебют и выход первой книги разделяет десятилетие. Чья Госпремия РСФСР за антиядерный сценарий быстро стала анахронизмом — как и сам сценарий. Да и сладость литераторских “корочек” была призрачно краткой: в начале 90-х они не стоили даже того картона, из которого сделаны...
Видимо, оттуда, из несбывшихся 70-х, берет начало рыбаковская ностальгия по советской цивилизации (дурной, подлой, родной), благами которой автор не успел воспользоваться. Опоздал родиться. Не оттого ли начиная с середины 90-х Рыбаков в своих статьях так страстно декларирует мессианскую роль НФ? Догадываясь, что “поэт больше, чем поэт”, лишь в заидеологизированном обществе, где литература играет роль единственной отдушины, Рыбаков не может отказаться от любимого тезиса: “Серьезная фантастика... является самым религиозным видом литературы после собственно религиозной литературы. Является шапкой-невидимкой, маскхалатом, в котором религия проникла в мир атеистов, нуждающихся, тем не менее, в суперавторитете, в объединительной вере”.
Вот чего фантасту жальче всего! Не “корочек”, не буфета совписовского и бильярда в Дубултах, а утраченной перспективы стать аятоллой, гуру. Что ж, ради этой перспективы можно заключать союз с кем угодно — хоть с дьяволом, хоть с Феликсом; не токмо в чрево кита проситься, но и кинуться в пасть позубастей... Кстати, один из героев Достоевского так и ухитрялся проповедовать из чрева крокодила. Сначала было неловко, а потом привык.
Роман АРБИТМАН
Взгляд из редакции
Последней книгой великого Гоголя, как известно, стали “Выбранные места из переписки с друзьями” (1847), опубликованные им вместо сожженного второго тома “Мертвых душ”. История литературы помнит, как сильно негодовал Белинский, понявший, что писатель, оставаясь непримиримым критиком социальных порядков, связывает будущее России вовсе не с “прогрессом”, но с укреплением духовно-нравственного начала… Я далек от мысли называть Рыбакова “Гоголем наших дней”, Арбитмана — “современным Белинским”, а Володихина — “Аксаковым-2000”. Но параллели очевидны. Как и автор “Ревизора”, Рыбаков от художественной прозы перешел к жанру проповеди (с поправкой на требования нынешнего книжного рынка). Как и полтора столетия назад, слышны упреки в отказе от прежних идеалов, в предательстве самого себя. Как и в случае с “Выбранными местами…”, упреки эти несправедливы… Рыбаков тоскует из-за невозможности стать аятоллой? Полноте! Причина его тоски — невозможность жить полноценной, свободной жизнью в полноценной, свободной стране (а не в “банановой республике”!). Кстати, такими же эмоциями насыщены и прежние произведения фантаста — “Не успеть”, “Гравилет “Цесаревич””. Разница лишь в том, что в книге “На чужом пиру” Вячеслав Рыбаков осмелился предложить собственный рецепт излечения российского социума от терзающей его болезни, и прописанное лекарство очень многим показалось слишком горьким (см., к примеру, дискуссии об этом романе в Интернете). Но лечиться-то нужно.
