Даже к тому, что летишь как птица... да нет, быстрее и выше любой птицы. Я по-прежнему был в испарине, и к горлу подпирал комок, но на смену паническому оцепенению пришла какая-то бесшабашная болтливость.
— Эй, ведьма ночная! А пожрать у тебя ничего не найдется?
На миг Хелен повернула голову, одарила меня ненавидящим, хоть и удивленным взглядом. Снова уставилась на свои приборы.
Марк заерзал. Крикнул:
— Сбрасывай толкач!
— Ты меня еще рожать поучи, — презрительно откликнулась летунья. Я подумал, что рожать-то ей вряд ли доводилось, судя по крепкому животику, и поддержал мальчишку:
— Давай, делай что велят!
На этот раз она ответила:
— Будь ты один — сама бы планёр в воду воткнула. Но мальчишку я довезу... попробую... молчал бы, душегуб.
— Я честный вор, — обиделся я.
— Сбрасывай толкач! — снова сказал Марк. Он был испуган. — Хвост подпалим!
Хелен помедлила еще миг. Потом рванула один из рычагов. Планёр дернулся, рев мигом стих, и я увидел в окно, как падает, кувыркаясь, дымящийся цилиндр. Вот была здоровая длинная труба, вот он превратился в карандаш, а вот уже точка несется к волнам, рассыпая искры и оставляя дымную полосу.
Мне снова стало жутко. Я ощутил высоту.
— Только не паникуй! — Марк говорил слишком громко, еще не оценив наступившей тишины. Хелен презрительно глянула на меня — и это помогло. Пацан не боится, женщина не боится, один я трястись буду?
Нет.
Решимости хватило на минуту, в течении которой я разглядывал светлеющее небо, оранжевую полосу восхода и убеждал себя в надежности планёра. Потом я почувствовал, как он клюет носом, словно лодка на крутой волне. Хелен впереди дергала рычаги, мы то заваливались на крыло, то проваливались в бездонную яму. Море и небо мелькали в окнах, будто решили шутки ради местами сменяться. Меня бы давно уже стошнило, не будь желудок безнадежно пуст. Я вцепился в спинку переднего кресла и тонкое дерево затрещало.
Марк впился в меня, попытался придавить к креслу. Какой там... я толкнул его так, что мальчишка спиной уперся в матерчатый потолок. Дрожащая под напором ветра ткань захрустела, разрываясь. Марк дико закричал.
Это меня отрезвило. Не то, чтобы страх совсем пропал, но на миг я о нем забыл. Глаза у Марка от ужаса стали круглыми, пальцы закаменели на моих плечах. Я рывков прижал его к себе, обнял. Холодный ветер хлестал по лицу, врываясь в кабину.
— Поворачиваю к острову, — сказала Хелен. — Сейчас сядем.
Марк ничего не ответил — краткий миг, когда он торчал из планёра спиной наружу, убил все его мужество. Поэтому я выдернул из-за пояса нож и коснулся шеи летуньи.
— Мы летим к материку. Слышишь?
Планёр по-прежнему дергался в стороны. Хелен молчала.
— И хватит пугать, — добавил я. — Да, мне страшно! Только вбей в свою красивую головку — на остров я не вернусь. Прирежу тебя, если обратно повернешь. Ясно?
Теперь планёр летел ровно. Неуловимыми движениями рук Хелен направляла его на верный курс. И высоту мы перестали терять, опять поползли вверх, в полной тишине, и это было страшно, но в то же время прекрасно. Лишь ветер хлестал в прорванную обшивку.
— Спрячь кинжал, — сказал я Марку. Тот взял нож и убрал в Холод — без единого слова, как во сне, еще не отошел от страха. Что-то я побаиваться стал оружия в своих руках — тем более в такой ненадежной штуке, как планёр. От ветра слезились глаза, Хелен тревожно оглядывалась на прореху.
— Есть у тебя иголка с ниткой? — спросил я ее.
— Под креслом, — быстро ответила летунья. — Аккуратно шей.
Я похлопал Марка по щеке — он слабо улыбнулся, приходя в себя. Пробормотал:
— Спасибо.
— За что спасибо, дурачок, я же сам тебя чуть не выпихнул...
— За то, что опомнился.
Пошарив под креслом, я и впрямь нашел — порезанным день назад пальцем, не везет же ему, — воткнутую в чехольчик сиденья кривую парусную иглу с вдетой нитью. Вовремя — материя медленно расползалась под напором ветра. Марк забрал у меня иглу и стал неумело стягивать прореху. Над кабиной ткань лаком не покрыта, но все равно проколоть трудно.
— Края крепи, — посоветовал я. — Вначале края, потом все зашьем.
Небо светлело. Мы летели навстречу восходу, планёр больше не трясся, а будто по невидимым волнам скользил. Я покосился налево, направо, вверх глянул. Небо самое обычное, словно и не летим, ничуть ближе не стало.
Вроде бы я окончательно опомнился. Страх сжался в груди, затаился, давил на сердце, но все-таки не превращался в панику. Марк терпеливо трудился, прореха уже была почти затянута.
— Гнилая твоя машина, летунья, — сказал я. — Неужели покрепче не могли сделать? Деревом обшить...
— Ты еще предложи из железа планёры строить, — фыркнула Хелен не оборачиваясь. Я понял, что сказал глупость, и перестал срамиться, замолчал. Ясное дело, она же говорила: планёр большой вес поднять не может...
— Ильмар... — сказал вдруг Марк, тихо, на выдохе. — Глянь налево...
Я посмотрел — и вздрогнул. По свинцовым волнам полз, рассекая острым носом воду, линкор. Даже с высоты он казался громадным... неужели эти точки на палубе — люди?
— “Сын грома”, — сказал Марк. Странное что-то прозвучало в его голосе — гордость пополам с тоской.
Паруса на корабле были спущены, значит он под машиной. Из трех высоких труб валил черно-бурый дым, линкор шел на полном ходу. Это с небесной выси кажется, что он медленный и неуклюжий, а на самом-то деле таран волны режет, вода бурлит за кормой, и от материка до островов корабль за два-три дня дойдет, особенно если ветер попутный дунет. Палуба у корабля была деревянная, выскобленная добела, а вот борта обшиты золотом до самой ватерлинии. Дом, небось, и на железо бы не поскупился для лучшего корабля Державы, но проржавеет такой корабль.
— Умный ты, жаль, что дурак. Качну, не бойся. Корабль первым сигналить должен.
Над бортом встал дымок — ударила пушка. Холостым, вроде.
Планёр качнулся, Хелен ответила на приветствие. Было в этом что-то титаническое, божественное, выше мелких людских забот. Плывущий по океану гигантский корабль, могучий и величественный, и несущийся над ним планёр — хрупкий, презревший тупую силу ради быстроты и легкости.
Вот в такую минуту даже вор вроде меня гордость испытывает — за Дом, за Державу, за гений человеческий.
И в тоже время — смешно. Я, тать нощной, планёр угнал, и мне же преторианский линкор салютует...
— Сколько лететь будем? — спросил Марк у Хелен.
— Если повезет — часов пять.
— А если нет?
— Падать здесь и минуты хватит.
Нет. Не буду больше пугаться.
Раскинувшись поудобнее, сколько позволила теснота, я снова спросил:
— Хелен, так есть у тебя что из еды, или нет?
— Неужели аппетит проснулся? — съязвила она.
— Сутки я не ел, сладкая моя.
— Мной подавишься, — фыркнула летунья. Помолчала, потом неохотно сказала: — Сзади... на твоем кресле — карман сзади.
Мы с Марком столкнулись руками, выдирая из кармана тугой пакет.
— Не трясите планёр, обжоры! — крикнула летунья. Какой там! Нам теперь все равно было, мы до еды дорвались. Не слишком много в пакете нашлось — пара засохших бутербродов с сыром, яблоко, апельсин, половинка жареной курицы, стеклянная фляжка. Смололи мы все вмиг, и я себя на том поймал, что очень не хочется делиться с Марком поровну... мальчишка ведь, ему меньше надо...
Тьфу ты, ну почему натура человеческая такая мелочная? Как с каторги убегать — я из-за мальчишки шеей рискую! Как ухоронка с железом, или куриная лапа — от жадности корчусь!
— Бери, — я отдал Марку надкушенный вместе с кожурой апельсин. Словно наказывал сам себя.
Мальчишка спорить не стал, жадно слопал фрукт. А я откупорил фляжку, нюхнул...
Эх, Галлия, земля щедрая! Коньячок из лучших, таким и аристократ не побрезгует! Сивухой не прет, язык не обжигает, а в животе словно костер развели, тепленький, ласковый.
Хмелеть я начал тут же, на третьем глотке. На пустой желудок, да хорошего коньяка — много ли надо?
— Будешь? — дружелюбно спросил я Марка.
— Угу, — он сделал маленький глоток, поморщился, вернул фляжку. Виновато признался: — Я вино больше люблю.
— А ты, летунья?
Сейчас я весь мир любил.
— Жить надоело? — отрезала Хелен.
Ну, не хочет, как хочет. Может и впрямь, не стоит пьяному хитрой механикой управлять.
Через минуту меня потянуло в сон. Марка тоже сморило. Какое-то время мы возились, пытаясь устроиться удобнее на крошечном сиденье. Хоть мальчишка и худой, но уже не такой маленький, чтобы на коленках его держать. Эх, маловат планёр... будет ли когда такое, что планёры размером с линкор над океаном понесутся? Я бы слетал. Дело нехитрое, когда летун умелый: сиди, держись крепче, слушай, как ветер парусиновые крылья треплет...
Дважды я просыпался — так, на миг, когда планёр начинал кружить в поисках попутного ветра. Один раз заметил, что солнце в спину светит, и схватил Хелен за плечо:
— Куда летишь, ведьма!
Она вздрогнула:
— Поток ищу! Успокойся, вор, на острова нам уже не вернуться, не тот ветер!
Марк открыл глаза, протянул руку, взял карты. Вглядывался в них минуту, потом вернул Хелен.
— Все правильно, Ильмар...
И тут же заснул снова.
Правильно так правильно. Я уснул. Мне снилось, что мы снова взлетаем с острова, ревет ракетный толкач, только это уже было не страшно, наоборот, я сам сижу на переднем креслице, дергаю рычаги, и матерчатая птица послушно взмахивает огромными крыльями...
— Маркус! Ильмар! Маркус!
Проснулись мы вместе. Колени у меня затекли, не разогнуть... вот незадача, будто Марк, уснув, потяжелел чуть не вдвое.
— Плавать умеете? — отрывисто спросила Хелен.
Впереди тянулись скалы. Берег! Сестра-Покровительница, и вправду — берег! И ни какой-нибудь там остров, Европа впереди, Держава...
Вот только море было под нами. Совсем рядом. Казалось, что пенные брызги с верхушек волн вот-вот захлестнут планёр и утянут за собой, на дно.
— Я его час назад сожгла, — хмуро отозвалась летунья. — Крепко же ты спал, мальчик...
Значит не примерещился мне рев ракетный...
— До берега доплывешь? — спросила Хелен.
— Нет, — ответил я. — Ноги затекли.
— О тебе речи нет, дурила, — отозвалась девушка. — Маркус, доплывешь?
До берега с милю еще было, и я головой покачал. Никому тут не доплыть, вода холодная, море бурное.
— Нет, Хелен, — спокойно сказал Марк. — Не доплыву я. Тяни уж... Ночная Ведьма. Звездный час твой пришел... сама ведь знаешь, чего я стою.
Она обожгла его разъяренным взглядом. И снова в свои рычаги впилась. А планёр дергался, носом клевал, все ниже и ниже клонился.
Когда с острова взлетали, я того боялся, что море далеко. Теперь — вот как все повернулось! — наоборот. Убиться-то мы не убьемся, наверное. Только внизу — буруны да камни, а впереди — обрыв да водяные валы, дробящиеся о скалы в пыль. Изломает планёр, и из кабины не выберемся. А и выберемся — не доплывем до берега. А и доплывем — прибой нипочем живыми не отпустит.
— Тяни, ну тяни же, Хелен! — крикнул Марк. — Как в Далмации тянула, когда зажгли тебя! Тяни, Ночная Ведьма! Прошу тебя!
Девушка молчала, вся в свою механику ушла, будто частью планёра стала. И пусть мне самому было страшно, но не восхититься ей я не мог.
Неужто и впрямь она из тех летунов, что в горах воевали, бомбы на головы гайдукам бросали? У нее же, наверное, Железный Орел с венком за храбрость, особой аудиенции с Владетелем удостоена... Тяни, Хелен, тяни свою машину! Никогда больше тебя ногой по животу не ударю, клянусь! Только долети до берега! Сестра, Сестра-Покровительница, глянь на меня, пропадаю! Искупитель, дай время повиниться, много зла на мне, не успею все вспомнить, пока тонуть буду!
Планёр уж было совсем к воде прижался, и Хелен такое словечко выдала, что не всякий мужик решится повторить. И словно того дожидаясь, планёр вдруг вверх подался, тяжело, но все же вверх! Правду видно говорят русские, что черное слово беду прочь гонит!
— Давай! — радостно крикнул Марк.
Скалы надвигались, и летели мы на одном с ними уровне. Высокий берег, больно уж высокий. Неужели врежемся в камень?
Но, видно, не зря Хелен славу имела!
Перед самыми скалами, когда, казалось, я уже листики на кустах случайных различал, да ополоумевших чаек, над гнездами мечущихся, вздернула она машину, будто норовистого коня перед барьером. И не подвел планёр, перемахнул скалы, чиркнул брюхом по земле, захрустело дерево, затрещали колеса на буграх. Помчались мы, еще быстро, но уже по тверди, и планёр на ходу рассыпá
лся, нас, драгоценных, оберегая, стекла в окошках бились и сыпались — я Марка к себе прижал, лицо от осколков укрывая и сам зажмурился. А Хелен впереди ругалась по-черному, и плакала навзрыд при каждом треске — все это в те короткие миги, пока мы останавливались.
Только в таких слезах я ее никогда не упрекну. Летуны не зря у Дома в чести, это я накрепко понял. И водить планёр — куда большее умение и храбрость нужны, чем по полю боя на пулевики скорострельные ходить...
Небо-то какое далекое...
Лежал я, присыпанный деревом и стеклом вперемешку, пол-лица тряпка оторвавшаяся прикрывала. Только одним глазом и мог смотреть вверх. А пошевелиться страшно. Ног не чую. Неужели хребет сломал, и теперь доживать калекой? Кому безногий вор нужен? Только палачу...
Не дело, видно, людям по небу летать. Совсем не дело.
— Ильмар!
Марк стащил с моего лица тряпку — я даже разглядел на ней шов, и ухмыльнулся тому, что торопливая штопка пережила планёр. Мальчишка вроде ничуть не пострадал, стоял прямо, лишь на ногу чуть припадал, но это еще с островов, это ничего...
— Ты как?
— Ног не чую, — пожаловался я. — Конец мне, парень. Вот оно как... летать...
Марк задумчиво смотрел на меня. Потом сообщил:
— Ты вроде не обделался...
— Да ты в своем уме! — рассвирепел я. — Чего несешь!
— Когда позвоночник ломают, то под себя ходят, — сообщил Марк. — Пошевели ногой.
Я попробовал, но ничего не ощутил.
— Нога шевелится, — сказал Марк.
Приподнявшись на локтях, я глянул на ноги. Напрягся.
И впрямь — двигаются.
— Как же так, словно немые... — прошептал я.
Мальчишка вдруг засмеялся:
— Ильмар... да я же у тебя на коленках четыре часа просидел... отдавил тебе ноги. Пройдет!
— Тьфу ты...
Встать не получилось, зато я сел. Ноги и впрямь начало покалывать.
— Отъел задницу, — абсолютно несправедливо ругнулся я на мальчишку. — Где летунья?
— Вон...
Хелен сидела в стороне. Левая рука у нее была замотана в самодельный лубок, она как раз затягивала зубами последний узел.
— Поломалась немного, — пояснил Марк. — Да не беда, главное — живы.
— Тебе все не беда, сам-то целехонек...
Я огляделся. Вокруг, метров на сто, не вру, валялись обломки планёра. Здесь, наверху, берег был довольно ровный, абсолютно пустынный. Пригорки, песок, редкие чахлые кустики. Шум моря под обрывом позади почти не слышен.
— Хелен! — крикнул я. Летунья обернулась. — Спасибо!
Она непонимающе смотрела на меня.
— Хелен, ты посмелее любого мужика! — сказал я. — И поискуснее. Спасибо, что жизнь спасла, что в панику не ударилась. Может я и вор презренный, только все равно — буду за тебя Сестру с Искупителем молить!
Девушка дернула плечами. Ее голубая форма была вся изорвана, блузку большей частью она на лубок пустила... и все же ей явно понравились слова.
— Плохая я летунья, Ильмар-вор. Планёр разбила. Знаешь, сколько планёр стоит?
Откуда же мне знать. Много, наверное. Я за всю жизнь столько не украду...
— Хорошая ты летунья, Хелен. Спасибо.
— А ведь ты к Виго тянула, Ночная Ведьма, — вдруг сказал Марк. — К гарнизону планёрному. Потому мы едва не сгибли!
— Уж очень ты смышленый, Маркус, — откликнулась Хелен.
Мальчишка усмехнулся. Он очень спокойный был, и даже чумазое лицо, грязная одежда, рваные штаны не могли скрыть этой уверенности.
— Мы где-то вблизи Байоны упали, — сказал Марк. — Знакомые места?
— Не пропадем, — успокоил я его. — Доберемся до города, отъедимся... ветчину тут хорошо готовят, переоденемся. Будь спокоен, я тебя не брошу.
Что-то меня тревожило. Не так все шло. Совсем не так, как я думал.
— А деньги откуда? Воровать будешь?
Я помедлил, но все же полез рукой в карман и достал увесистый железный слиток.
— Сукин сын! — закричала Хелен. — Лишний вес тащил!
На эти слова я не отозвался. Невелик вес. Зато хватит денег домой добираться.
Марк улыбнулся, глядя на железо. Конечно, он не заметил, как я прихватил его из купеческой ухоронки.
— Встать можешь, Ильмар?
Я попробовал.
— Нет пока. Да не стой ты, парень, помоги ноги растереть...
— Не можешь — это хорошо, — вдруг сказал Марк.
Глаза у него были виноватые, но не слишком.
— А ноги ты сам разотрешь. Ладно? Мне пора, Ильмар-вор. Спасибо тебе за все, теперь разойдемся.
У меня челюсть отвисла.
Хелен захохотала, откидывая голову. Радостно и неподдельно.
— И тебе спасибо, Ночная Ведьма, — сказал ей Марк. — Ты и впрямь лучшая из лучших.
— Никуда тебе не деться, Маркус, — она перестала смеяться. — Все равно ведь схватят. Сам знаешь.
— Знаю, — согласился он.
— Повинись, мальчик. Повинись и сдайся. Дом простит...
— А вот это уже не твое дело, — отрезал Марк. — За себя бойся.
— Ты что же, гаденыш, уходишь? — ко мне вернулся дар речи. — Я тебя от рудника избавил, а ты бросаешь? Да я тебя придушу, щенок!
Мальчик повел в воздухе рукой. Губы его шелохнулись.
Я первый раз увидел, как лезут в Холод при ярком свете, и так близко.
Просверк — солнечный луч на острие, что выползает из ниоткуда.
Порыв ветра. Холодного ветра.
Марк стоял с кинжалом в руке и смотрел на меня.
— Достойный поступок для мальчика твоей крови, — сказала вдруг Ночная Ведьма. Марк ее будто и не услышал. Протянул мне нож, держа за лезвие, как положено.
— За мое спасение, Ильмар-вор, жалую тебя клинком Дома и титулом графа... — он замялся, — графа Печальных Островов.
Хелен от хохота упала на землю. Ударилась сломанной рукой, застонала, но смеяться не перестала.
— Владей по праву, применяй с честью.
Я машинально взял клинок. Посмотрел на узорную рукоять, на протравленное лезвие.
И впрямь — герб Дома. Аквила — орел, парящий с мечом в лапах.
Неужто Марк так родовит, что с малолетства вправе титулы жаловать?
— Прощай, Ильмар-вор.
Марк повернулся и пошел. Спина все же напряженная была, будто боялся он, что метну кинжал. Но шел ровно и не спеша. По песку, через кусты, все дальше и дальше.
— Граф Ильмар, позволено ли будет бедной баронессе присесть в вашем присутствии?
Хелен стояла надо мной, слегка согнувшись в насмешливом поклоне.
— Хозяин Печальных Островов, почему вы так спешно покинули свои ленные владения?
Она не удержалась, снова прыснула, как молоденькая глупая девчонка. Уселась рядом, сказала почти ласково:
— Граф... Граф-вор.
— Не смейся, летунья, — сказал я. — Все воры. И графы тоже. А над больным смеяться — последнее дело. Тебе руку сломало, мальчишке ум растрясло...
Хелен покачала головой:
— Ты не прав, граф Ильмар. Есть у него право дворянством жаловать. По крайней мере — было. Только особо не радуйся, титул с тебя мигом снимут...
— Титул не снимают, — огрызнулся я, будто принял слова о дворянстве всерьез.
— Еще как снимают. Вместе с головой. Давай, разотру тебе ноги.
Я молча спустил штаны, и Хелен принялась здоровой рукой массировать голени. Без брезгливости, не морща нос от грязи и пота.
Она и не такую грязь повидала, наверное.
— Он что, столь высокороден? — спросил я.
— А ты даже не знаешь, кто твой дружок? — Хелен хихикнула. — Ох, какие графы нынче необразованные... Высокороден, не сомневайся. Колет ноги?
— Колет.
— Хорошо. Сейчас за мальчишкой двинемся.
— Зачем?
Хелен вздохнула:
— Возьмем живым, так и ты жить останешься. И не просто жить, а с титулом. Я скажу, будто ты с самого начала мне помогал. Слово чести!
Кажется, она не шутила. Да и не шутят высокородные с честью.
— Нет. Пусть идет. Мы с ним вместе бежали, он за меня смерть в вину взял. Не стану я его ловить, Ночная Ведьма.
— Я особо и не надеялась, — просто ответила Хелен.
— Сама беги... если хочешь.
— Не могу. Тоже зашибла ноги, Ильмар. Из меня сейчас ловец... как из тебя граф.
— Давай тоже разотру, летунья...
Потянулся было к ней я, опомнился и замер. Мы уставились друг на друга.
— Это от страха, — сказала Хелен. — От страха всегда так. Хочется... жизни радоваться.
Я провел ладонью по гладкой белой коже. Спросил:
— Ну и как, летунья, рады мы жизни?
Секунду она колебалась. Зрачки у него расширились, губы дрогнули:
— Рады... граф.
И черные женщины у меня были, и китаянки. А вот высокородных — никогда. Происхождением не вышел. И все дружки, что про любовниц-графинь рассказывали, врали напропалую, это уж без сомнения.
Одно обидно — не меня она хотела, а жизнь в себе почувствовать.
И не Ильмару-вору отдалась, а Ильмару-графу. Пускай даже графу на час.
А так... как с черными. Вначале непривычно, а потом видишь — женщина как женщина.
Страстная она оказалась, будто ее год в одиночной камере продержали, да еще со связанными руками. Только и я — от пережитого, от свободы нахлынувшей, от тюремного воздержания был грубый как насильник.
Кажется, именно это ей и понравилось.
Потом я лег рядом, положил Хелен руку на упругий животик, посмотрел искоса. Довольна? Довольна.
А вот у меня настоящего удовлетворения не было. Так... одно облегчение да сладкая усталость.
Будто не по правде все, а сон любовный приснился.
— Ноги-то разошлись? — спросила Хелен. — У меня вроде да. Даже рука меньше болит.
Она улыбалась, а мне вдруг противно стало. Что же это, я для нее лекарством послужил? Поднялся — ноги и впрямь слушались, стал одеваться.
— Не сердись, Ильмар, — сказала летунья. — Злая я сейчас. Маркуса упустила, планёр разбила. Перед Домом ответ держать...
— Пошли со мной, — сказал я. — Выбираться вдвоем легче.
Хелен облизнула губы.
— Ты иди, Ильмар-вор. И быстрее иди. Здесь пост есть, башня стоит неподалеку.
— Какая башня?
— Наша башня, летунов. Погоду изучать, ветра. Карты там составляют, чтобы летать над побережьем. Они планёр должны были увидеть, вышлют сюда конный разъезд. Ты уходи на север, к Виго. Я не скажу, куда ты пошел.
Вот оно как.
Судьба у вора — простая. Хватай да беги. О друзьях не думай, девиц выбирай на час.
— И на том спасибо, Хелен.
Кинжал я за пояс спрятал. Может я теперь и граф, только все одно — Слова не знаю.
— Удачи тебе, вор Ильмар.
— Какой удачи, Ночная Ведьма?
— Тебе теперь жизнь сохранить — вот и вся удача. Забейся в щель, да и живи тихонечко. Кинжал лучше выбрось в море, слишком вещь приметная.
— Вор Ильмар подумает, — сказал я.
Хелен улыбнулась мне с земли. Она по-прежнему лежала нагая, не стесняясь... хотя чего уж теперь стесняться? Красивая, умная, и как всегда — не моя.
Отвернулся я, и захромал потихоньку на север, к Байону, к Виго. Ноги еще слушались плохо.
Но все же Хелен была права — разошлась кровь в жилах.
