Никакого вопроса, и в глазок не посмотрела, и цепочку не накинула. Это
в Москве! Ночью! Одна в квартире! Вихрь пожирал последние остатки ее
осторожности, той самой, что позволила девушке продержаться несколько
дней. Вот так обычно они и погибают, люди, на которых наложено
проклятие...
А внешне Светлана пока оставалась нормальной. Разве что тени под
глазами, но мало ли, как она ночь провела. И одета... юбка, нарядная
кофточка, туфельки, словно ждала кого-то, или почти собралась уходить.
-- Добрый вечер, Светлана,-- сказал я, уже замечая в глазах намек на
узнавание. Конечно, она смутно запомнила меня со вчерашнего дня. И
этот миг, когда она уже поняла, что мы знакомы, но еще не вспомнила,
как, надо было использовать.
Я потянулся сквозь сумрак. Бережно, потому что вихрь как приклеенный
висел над головой девушки, и реакция могла последовать в любую
секунду. Бережно, потому что мне не хотелось обманывать.
Даже желая ей только добра.
Это интересно и смешно только в первый раз. Потому, что если интересно
будет и дальше, тебе не место в Ночном Дозоре. Одно дело -- менять
моральные императивы, причем всегда в сторону
добра. Другое -- вмешиваться в память. Это неизбежно, это приходится
делать, это часть Договора, и сам процесс нашего входа-выхода в сумрак
вызывает у окружающих секундную амнезию.
Но если однажды ты получишь удовольствие от игры с чужой
памятью -- тебе пора уходить.
-- Добрый вечер, Антон,-- ее голос слегка поплыл, когда я заставил ее
вспомнить то, чего никогда не было.-- У тебя что-то стряслось?
Я, кисло улыбнувшись, похлопал себя по животу.
В памяти Светланы сейчас бушевал ураган. Не такой я мастер, чтобы
наложить ей сконструированную ложную память. К счастью, тут можно было
дать лишь два-три намека, а дальше она обманывала себя сама. Она
собирала мой образ из какого-то давнего знакомого, с которым мы были
похожи внешне, другого, еще более давнего и недолгого, но симпатичного
ей характером, из двух десятков пациентов моего возраста, из каких-то
соседей по дому. Я лишь легонько подталкивал процесс, подводя Светлану
к целостному образу. Хороший человек... неврастеник... и впрямь часто
болеет... слегка флиртует, но только слегка -- очень неуверен в
себе... живет в соседнем подъезде.
-- Боли? -- она чуть собралась. Действительно, хороший врач. Врач по
призванию.
-- Немного. Выпил вчера,-- всем своим видом я выражал раскаяние.
-- Антон, я же вас предупреждала... проходите...
Я вошел, закрыл дверь -- девушка этим даже не озаботилась. Раздеваясь,
быстренько огляделся -- и в обычном мире, и в сумраке.
Дешевые обои, истрепанный коврик под ногами, старые сапожки, лампа под
потолком -- в простом стеклянном абажуре, радиотелефон на
стене -- паршивая китайская трубка. Небогато. Чисто. Обычно. И дело
тут даже не в том, что профессия участкового врача много денег не
приносит. Скорее -- в ней самой нет потребности в уюте. Плохо... очень
плохо.
В сумрачном мире, квартира производила чуть лучшее
впечатление. Никакой гнусной флоры, никаких следов тьмы. Кроме черной
воронки, конечно. Она царила... я видел ее всю, от черенка,
крутящегося над головой девушки, до раскинувшегося на тридцатиметровой
высоте соцветия.
Вслед за Светланой я прошел в единственную комнату. Тут все-таки было
уютнее. Теплым оранжевым пятном светился диван, причем не весь -- а
уголок у старомодного торшера. Две стены были закрыты книжными
полками, поставленными одна на другую, семь полок в высоту... Понятно.
Я начинал ее понимать. Уже не как объект работы, не как возможную
жертву неведомого темного мага, не как невольную причину катастрофы, а
как человека. Книжный ребенок, замкнутая и закомплексованная, с кучей
смешных идеалов и детской верой в прекрасного принца, который ее ищет
и непременно найдет. Работа врачом, несколько подруг, несколько
друзей, и очень-очень много одиночества. Добросовестный труд,
напоминающий кодекс строителя коммунизма, редкие походы в кафе и
редкие влюбленности. И вечера, похожие один на другой, на диване, с
книжкой, с валяющимся рядом телефоном, бормочущим что-нибудь
мыльно-успокоительное телевизором.
Как много вас до сих пор, девочек и мальчиков неопределенного
возраста, воспитанных родителями-шестидесятниками. Как много вас,
несчастных, и не умеющих быть счастливыми. Как хочется вас пожалеть,
как хочется вам помочь. Коснуться сквозь сумрак -- чуточку, совсем
несильно. Добавить немножко уверенности в себе, капельку оптимизма,
грамм воли, зернышко иронии. Помочь вам -- чтобы вы смогли помочь
другим.
Нельзя.
Каждое действие Добра -- соизволение проявить активность Злу. Договор!
Дозоры! Равновесие мира!
Терпи -- или сходи с ума, нарушай закон, иди сквозь толпу, раздавая
людям непрошеные подарки, ломая судьбы и ожидая -- за каким поворотом
выйдут навстречу бывшие друзья и вечные враги, чтобы отправить тебя в
сумрак. Навсегда...
-- Антон, как ваша мама?
Ах, да. У меня, пациента Антона Городецкого, есть старушка-мама. У
мамы остеохондроз и полный комплект болезней пожилого возраста. Она
тоже пациентка Светланы.
-- Ничего, все нормально. Это я что-то...
-- Ложитесь.
Я задрал рубашку и свитер, лег на диван, Светлана присела
рядом. Пробежала теплыми пальцами по животу, зачем-то пропальпировала
печень.
-- Больно?
-- Нет... сейчас нет.
-- Сколько вы выпили?
Я отвечал на вопросы, выискивая ответы в памяти девушки. Вовсе не
стоило выглядеть умирающим. Да... боли тупые, несильные... После
еды... Вот сейчас чуточку заныло...
-- Пока гастрит, Антон...-- Светлана убрала руки.-- Но радоваться
нечему, сами понимаете. Я сейчас выпишу рецепт...
Она поднялась, пошла к двери, сняла с вешалки сумочку.
Все это время я следил за воронкой. Ничего не происходило, мой приход
не вызвал усиления инферно, но и ослабить его не смог...
-- Антон...-- голос шел сквозь сумрак, и я узнал Ольгу.-- Антон,
воронка уменьшилась на три сантиметра. Ты где-то сделал правильный
ход. Думай, Антон.
Верный ход? Когда? Я ведь ничего не совершил, просто нашел повод для
визита!
-- Антон, у вас еще остался омез? -- Светлана, присевшая за стол,
посмотрела на меня. Заправляя рубашку я кивнул:
-- Да, несколько капсул.
-- Сейчас придете домой, выпьете одну. А завтра купите еще. Будете
пить две недели, перед сном.
Светлана явно была из тех врачей, что верят в таблетки. Меня это не
смущало -- я тоже в них верил. Мы, Иные, испытываем перед наукой
иррациональный трепет, даже в тех случаях, когда достаточно
элементарного магического воздействия -- тянемся за анальгином или
антибиотиками.
-- Светлана... простите, что спрашиваю,-- я виновато отвел
глаза.-- У вас неприятности?
-- С чего вы взяли, Антон? -- она не перестала писать, и даже не
глянула на меня. Но напряглась.
-- Мне так кажется. Вас кто-то обидел?
Девушка отложила ручку, посмотрела на меня -- с любопытством и легкой
симпатией.
-- Нет, Антон. Что вы. Это зима, наверное. Слишком долгая зима.
Она натянуто улыбнулась -- и воронка инферно качнулась над ней, хищно
повела черенком...
-- Небо серое, мир серый. И делать ничего не хочется... все смысл
утратило. Устала я, Антон. Вот весна наступит -- все пройдет.
-- У вас депрессия, Светлана,-- ляпнул я, прежде чем сообразил, что
вытянул диагноз из ее же памяти. Но девушка не обратила на это
внимания:
-- Наверное. Ничего, вот солнышко выглянет... Спасибо, что
беспокоитесь, Антон.
На этот раз улыбка была более искренняя -- хотя, все равно,
вымученная.
Этот вопрос -- он пострашнее, чем «что я делаю неправильно». Если ты
ошибаешься -- достаточно резко сменить линию поведения. Вот если попал
в цель, сам того не понимая -- кричи караул. Тяжело быть плохим
стрелком, случайно угодившим в яблочко, пытающимся вспомнить движение
рук и прищур глаз, силу пальца, давящего спуск... и не признавая, что
пулю направил в цель порыв безалаберного ветра.
Я поймал себя на том, что сижу и смотрю на Светлану. А она на
меня -- молча, серьезно.
-- Простите,-- сказал я.-- Светлана, простите ради бога. Ввалился
вечером, лезу не в свое дело...
-- Ничего. Мне даже приятно, Антон. Хотите, я напою вас чаем?
-- Минус двадцать сантиметров, Антон! Соглашайся!
Даже эти сантиметры, на которые уменьшается вихрь обезумевшего
инферно -- подарок судьбы. Это человеческие жизни. Десятки, или даже
сотни жизней, вырванные у неминуемой катастрофы. Не знаю, как это
происходит, но я повышаю сопротивляемость Светланы к инферно. И
воронка начинает таять.
-- Спасибо, Светлана. С удовольствием.
Девушка встала, пошла на кухню. Я -- следом. В чем же дело?
-- Антон, готов предварительный анализ...
Мне показалось, что в прикрытом шторами окне мелькнул белый птичий
силуэт -- пронесся вдоль стены, следуя за Светланой.
-- Игнат работал согласно общей схеме. Комплименты, интерес,
обожание, влюбленность. Это ей нравилось, но вызвало рост
воронки. Антон, ты идешь другим путем -- сочувствие. Причем сочувствие
бездеятельное.
Рекомендаций не последовало, значит никаких выводов аналитики еще не
сделали. Но, по крайней мере, я знал, как мне поступать
дальше. Грустно смотреть, сочувственно улыбаться, пить чай и говорить
«у тебя усталые глаза, Света...»
Мы ведь перейдем на «ты», верно? Обязательно перейдем. Не
сомневаюсь.
-- Антон?
Я слишком долго на нее смотрел. Светлана застыла у плиты с тяжелым,
матовым от водяной мороси чайником. Не то, чтобы она испугалась, это
чувство уже было ей недоступно, выпито черной воронкой дочиста. Скорее
девушка смутилась.
-- Что-то не так?
-- Да. Мне неудобно, Светлана. Явился среди ночи, вывалил свои жалобы,
и еще остался чаевничать...
-- Антон, я вас прошу остаться. Знаете, такой странный день выдался,
что быть одной... Давайте, это будет моим гонораром за прием? То, что
вы посидите, и поговорите со мной,-- торопливо уточнила Светлана.
Я кивнул. Любое слово могло стать ошибкой.
-- Воронка снизилась еще на пятнадцать сантиметров. Антон, ты выбрал
верную тактику!
Да ничего я не выбирал, как они не понимают, аналитики фиговые! Я
воспользовался способностями Иного, чтобы войти в чужой дом, влез в
чужую память, чтобы продлить свое пребывание там... а теперь просто
плыву по течению.
И надеюсь, что река вынесет меня туда, куда надо.
-- Хотите варенья, Антон?
-- Да...
Безумное чаепитие. Куда там Кэрроллу! Самые безумные чаепития творятся
не в кроличьей норе, за столом с безумным шляпником, ореховой соней и
мартовским зайцем. Маленькая кухня маленькой квартиры, утренний чай,
долитый кипяточком, малиновое варенье из трехлитровой банки -- вот
она, сцена, на которой непризнанные актеры играют настоящие безумные
чаепития. Здесь, и только здесь, говорят слова, которые иначе не
скажут никогда. Здесь жестом фокусника извлекают из темноты маленькие
гнусные тайны, достают из буфета фамильные скелеты, находят в
сахарнице пригоршню-другую цианистого калия. И никогда не найдется
повода встать и уйти -- потому что тебе вовремя подольют чая,
предложат варенья, и пододвинут поближе открытую сахарницу...
-- Антон, я вас уже год знаю...
Тень -- короткая тень растерянности в глазах девушки. Память услужливо
заполняет провалы, память подсовывает объяснения, почему я, такой
симпатичный и хороший человек, остаюсь для нее лишь пациентом.
-- Пусть только по работе, но сейчас... Мне почему-то хочется с вами
поговорить... как с соседом. Как с другом. Ничего?
-- Конечно, Света.
Благодарная улыбка. Мое имя трудно сократить до уменьшительного,
Антошка -- это уже перебор, слишком широкий шаг.
-- Спасибо, Антон. Знаешь... я и впрямь сама не своя. Уже дня три.
Конечно. Трудно оставаться собой, когда над тобой занесен меч
Немезиды. Ослепшей, рассвирепевшей, вышедшей из под власти мертвых
богов Немезиды...
-- Вот сегодня... да ладно...
Она хотела мне рассказать про Игната. Она не понимает, что с ней
происходило, почему случайное знакомство едва не дошло до постели. Ей
кажется, что она сходит с ума. Всем людям, попавшим в сферу
деятельности Иных, приходит подобная мысль.
-- Светлана, может быть вы... может быть ты с кем-то поссорилась?
Это грубый ход. Но я спешу, спешу сам не понимая почему. Воронка пока
стабильна, и даже имеет тенденцию к снижению. Но я спешу.
-- Почему ты так думаешь?
Светлана не удивлена, и не считает вопрос слишком уж личным. Я пожимаю
плечами, и пытаюсь объяснить:
-- У меня так часто бывает.
-- Нет, Антон. Ни с кем я не ссорилась. Не с кем, да и не зачем. Во
мне самой что-то...
Ты не права, девочка. Ты даже не представляешь, насколько не
права. Над тобой висит черная воронка таких размеров, что возникают
раз в столетие. И это значит, что кто-то ненавидит тебя с такой силой,
какая редка отпущена человеку... или Иному.
-- Наверное, надо отдохнуть,-- предположил я.-- Куда-нибудь
уехать... в глушь...
Я сказал это, и вдруг подумал, что решение проблемы есть. Пусть
неполное, пусть по-прежнему смертельное для самой Светланы. В глушь. В
тайгу, в тундру, на северный полюс. И там произойдет извержение
вулкана, упадет астероид или крылатая ракета с ядерными
боеголовками. Инферно прорвется, но пострадает лишь сама Светлана.
Как хорошо, что подобное решение для нас столь же невозможно, как
предложенное темным магом убийство.
-- О чем думаешь, Антон?
-- Света, что у тебя случилось?
-- Антон, слишком резко! Уводи разговор, Антон!
-- Неужели так заметно?
-- Да.
Светлана опустила глаза. Я все ждал крика Ольги о том, что черный
вихрь начал свой последний, катастрофический рост, что я все испортил,
сломал, и на совести моей отныне -- тысячи человеческих
жизней... Ольга молчала.
-- Я предала...
-- Что?
-- Предала свою мать.
Она смотрела серьезно, без всякой гнусной рисовки человека,
совершившего подлость, и кичащегося этим.
-- Не понимаю, Света...
-- Моя мать больна, Антон. Почки. Требуется регулярный
гемодиализ... но это полумера. В общем... мне предложили... пересадку.
-- Почему тебе? -- я еще не понимал.
-- Мне предложили отдать одну почку. Матери. Почти наверняка она
приживется, я даже анализы прошла... потом отказалась. Я... я боюсь.
Я молчал. Уже все стало понятно. Что-то и впрямь сработало, что-то
нашлось во мне такое, расположившее Светлану к столь полной
откровенности. Мать.
Мать!
-- Антон, ты молодец. Ребята выехали,-- голос Ольги был
ликующим. Еще бы -- мы нашли темного мага! -- Надо же... а при первом
контакте никто ничего не ощутил, сочли
пустышкой... Молодец. Успокаивай ее, Антон, говори, утешай...
В сумраке уши не заткнешь. Слушай, что говорят.
-- Светлана, такого никто не вправе требовать...
-- Да. Конечно. Я рассказала маме... и она велела забыть про
это. Сказала, что с собой покончит, если я на такое решусь. Что
ей... все равно умирать. А мне калечиться не стоит. Не надо было
ничего говорить. Надо было отдать почку. Пусть бы потом узнала, после
операции. Даже рожать с одной почкой можно... были прецеденты.
Почки. Какая глупость. Какая мелочь. Час работы для настоящего
белого мага. Но нам не позволено лечить, каждое настоящее
исцеление -- индульгенция темному магу на проклятие, на сглаз. И вот
мать... родная мать, сама того не понимая, в секундном порыве эмоций,
говоря на словах одно, запрещая дочери даже думать об
операции -- проклинает ее.
И вспухает чудовищный черный вихрь.
-- Я теперь не знаю, что и делать, Антон. Глупости какие-то
творю. Сегодня чуть не прыгнула в постель с незнакомым
человеком,-- Светлана все же решилась это сказать, хотя, наверное,
сил потребовалось не меньше, чем на рассказ о матери.
-- Света, можно что-то придумать,-- начал я.-- Понимаешь, главное не
опускать руки, не казниться понапрасну...
-Я же специально сказала, Антон! Я знала, что она ответит! Я хотела,
чтобы мне запретили! Ей проклясть меня надо, дуру чертову!
Светлана, ты не знаешь, насколько права... Никто не знает, какие
механизмы тут задействованы, что происходит в сумраке, и какая разница
между проклятием незнакомого человека, и проклятием любимого,
проклятием сына, проклятием матери. Вот только материнское
проклятие -- страшнее всего.
-- Антон, спокойно.
Голос Ольги отрезвил меня вмиг.
-- Слишком просто, Антон. Ты работал с материнскими проклятиями?
-- Нет,-- сказал я. Сказал вслух, отвечая сразу и Светлане, и Ольге.
-- Я виновата,-- Светлана покачала головой.-- Спасибо, Антон, но я и
впрямь виновата.
-- Я работала,-- донеслось из сумрака.-- Антон, милый, это не так
выглядит! Материнский гнев -- яркая черная вспышка и большая
воронка. Но рассеивается она вмиг. Почти всегда.
Может быть. Я не стал спорить. Ольга специалист по проклятиям, и она
повидала всякое. Да, конечно, родному ребенку не пожелают зла... уж
надолго -- не пожелают. Однако бывают исключения.
-- Исключения возможны,-- согласилась Ольга.-- Сейчас ее мать
проверят полностью. Но... я не стала бы рассчитывать на быструю
удачу.
-- Светлана,-- спросил я.-- А иного выхода нет? По-другому помочь
вашей матери? Кроме трансплантации?
-- Нет. Я врач, я знаю. Медицина не всесильна.
-- А если не медицина?
Она замешкалась:
-- О чем вы, Антон?
-- Неофициальная медицина,-- сказал я.-- Народная.
-- Антон...
-- Я понимаю, Светлана, трудно поверить,-- торопливо начал
я.-- Полно шарлатанов, аферистов, психически больных людей. Но
неужели все -- ложь?
-- Антон, покажите мне человека, который вылечил действительно тяжелую
болезнь,-- Светлана с иронией посмотрела на меня.-- Только не
рассказывайте про него, а покажите! Самого человека, и его пациентов,
желательно -- до и после лечения. Тогда поверь, во все поверю. В
экстрасенсов, в хилеров, в магистров белой и черной магии...
Я непроизвольно поежился. Над девушкой висело роскошнейшее
доказательство существования «черной» магии, хоть в учебники
вставляй.
-- Могу показать,-- сказал я. И вспомнил, как однажды в офис
притащили Данилу. Это была обычная стычка... не самая рядовая, но и не
слишком уж тяжелая. Ему просто не повезло. Брали семью оборотней, по
какому-то мелкому нарушению Договора. Оборотни могли сдаться -- и все
закончилось бы коротким разбирательством между Дозорами.
Оборотни предпочли сопротивляться. Наверное, за ними тянулся
след... кровавый след, о котором Ночной Дозор не знал, и теперь уже
никогда не узнает. Данила шел первым, и его серьезно порвали. Левое
легкое, сердце, глубокое ранение в печень, одну почку вырвали начисто.
Чинил Данилу шеф, помогал почти весь персонал Дозора, все, у кого в
тот момент были силы. Я стоял в третьем круге, нашей задачей было не
столько подпитывать энергией шефа, сколько отражать внешнее влияние. И
все-таки я временами поглядывал на Данилу. Он погружался в сумрак то
один, то вместе с шефом. При каждом появлении в реальности раны
уменьшались. Это было не столько сложно, сколько эффектно, ведь раны
были свежие и не предопределенные судьбой. Но никаких сомнений в том,
что шеф способен вылечить мать Светланы, я не испытывал. Даже если ее
судьба обрывается в ближайшем будущем, если она непременно
умрет. Вылечить -- возможно. Смерть наступит по другим причинам...
-- Антон, а тебе не страшно говорить такие вещи?
Я пожал плечами. Светлана вздохнула:
-- Дарить надежду -- это ведь ответственность. Антон, я не верю в
чудеса. Но сейчас готова поверить. Ты этого не боишься?
Я посмотрел ей в глаза.
-- Нет, Светлана. Я боюсь многих вещей. Но других.
-- Антон, снижение воронки на двадцать сантиметров. Антон, шеф просит
передать -- ты молодец.
Мне что-то не понравилось в ее тоне. Разговор через сумрак не похож на
обычный, и все-таки эмоции чувствуются.
-- Что случилось? -- спросил я сквозь мертвую серую пелену.
-- Работай, Антон.
-- Что случилось?
-- Мне бы такую уверенность,-- сказала Светлана. Посмотрела в
окно: -- Ты не слышал? Шорох какой-то...
-- Ветер,-- предположил я.-- Или прошел кто-то.
-- Ольга, говори!
-- Антон, с воронкой все нормально. Медленное снижение. Ты, каким-то
образом, повышаешь ее внутреннюю сопротивляемость. По расчетам, к утру
воронка снизится до условно-безопасной величины. Я смогу приступить к
работе.
-- Тогда в чем проблемы? Ольга, они есть, я чувствую!
Она молчала.
-- Ольга, мы партнеры?
Это подействовало. Я не видел сейчас белой совы, но знал, что ее глаза
сверкнули, и она на миг посмотрела на окна полевого штаба. В лица шефу
и наблюдателю от темных.
-- Антон, проблемы с мальчиком.
-- С Егором?
-- Антон, о чем ты думаешь? -- спросила Светлана. Тяжело общаться
одновременно и в реальном, и в сумеречном мире...
-- О том, что хорошо бы уметь раздваиваться.
-- Антон, у тебя гораздо более важная миссия.
-- Ольга, говори.
-- Я не понимаю, Антон,-- это снова Светлана.
-- Знаешь, я понял, что у одного моего
знакомого -- неприятности. Крупные неприятности,-- я посмотрел ей в
глаза.
-- Вампирша. Она взяла мальчишку.
Я ничего не ощутил. Никаких эмоций, ни жалости, ни ярости, ни
печали. Только внутри стало холодно и пусто.
Наверное, я этого ждал. Непонятно почему -- но ждал.
-- Там же Медведь и Тигренок!
-- Так получилось.
-- Что с ним?
Только бы не инициация! Смерть -- только лишь смерть. Вечная
смерть -- страшнее.
-- Он жив. Она взяла его в заложники.
-- Что?
Такого не было. Просто никогда такого не случалось. Заложники -- это
человеческие игры.
-- Вампирша требует переговоров. Она хочет суда... надеется
выпутаться.
Мысленно я поставил вампирше пять с плюсом -- за
сообразительность. Шансов уйти у нее нет и не было. А вот свалить всю
вину на уже уничтоженного товарища, который ее инициировал... Ничего
не знаю, ведать не ведаю. Укусили. Стала такой, какой стала. Правил не
знала, Договора не читала. Буду нормальной, законопослушной
вампиршей...
А ведь может и получиться! Особенно, если Ночной Дозор пойдет на
какие-то уступки. А мы пойдем... у нас нет выхода, любая человеческая
жизнь должна быть защищена.
Я даже обмяк от облегчения. Казалось бы, что мне этот пацан, на
самом-то деле? Выпадет на него жребий -- он превратится в законную
добычу вампиров и оборотней. Такова жизнь. И я пройду мимо. И даже без
жребия -- сколько раз Ночной Дозор не успевал, сколько людей погибло
от темных... Но странная вещь -- я уже ввязался в схватку за него, я
вступил в сумрак и пролил кровь. И теперь мне не все равно. Совсем не
все равно...
Темп общения в сумраке куда быстрее, чем разговор в человеческом
мире. И все-таки мне приходилось разрываться между Ольгой и Светланой.
-- Антон, не забивай себе голову моими проблемами.
Несмотря ни на что, мне захотелось засмеяться. Ее проблемами были
сейчас забиты сотни голов, а Светлана об этом думать не думала, и
ведать не ведала. Но стоило упомянуть о чужих проблемах -- таких
крошечных, на фоне черной воронки инферно, как девушка моментально
перенесла их на себя.
-- Знаешь, есть такой закон,-- начал я.-- Закон парных случаев. У
тебя неприятности, но я говорил не о них. У другого человека
тоже -- крупные проблемы. Его личные проблемы, но от этого не легче.
Она поняла. И что мне понравилось -- не смутилась. Только уточнила:
-- Мои проблемы тоже личные.
-- Не совсем,-- сказал я.-- Мне так кажется.
-- А тому человеку -- ты можешь ему помочь?
-- Ему помогут без меня,-- сказал я.
-- Ты уверен? Спасибо, что выслушал, но мне-то и впрямь помочь
невозможно. Это судьба такая дурацкая.
-- Она меня прогоняет? -- спросил я сквозь сумрак. Мне не хотелось
сейчас касаться ее сознания.
-- Нет,-- отозвалась Ольга.-- Нет... Антон, она чувствует.
Неужели у нее есть способности Иной? Или это лишь случайный всплеск,
вызванный тянущимся инферно?
-- Что чувствует?
-- Что ты нужен там.
-- Почему я?
-- Эта сумасшедшая кровососущая стерва... она требует на переговоры
именно тебя. Того, кто убил ее партнера.
И вот тут мне стало по-настоящему плохо. У нас был факультативный курс
по антитеррористическим мерам, скорее для того, чтобы не приходилось
прибегать к способностям Иного, влипнув в человеческие разборки, чем
для реальных рабочих потребностей. Психологию террористов мы
проходили, и в ее рамках вампирша действовала вполне логично. Я был
первым работником Дозора, попавшимся ей на пути. Я убил ее наставника,
ранил ее саму. Для нее во мне сконцентрировался образ противника.
-- Давно требует?
-- Около десяти минут.
Я посмотрел в глаза Светлане. Сухие, спокойные, ни слезинки. Труднее
всего, когда боль спрятана под спокойным лицом.
-- Света, если я сейчас уйду?
Она пожала плечами.
-- Все так глупо...-- сказал я.-- Мне кажется, что тебе сейчас нужна
помощь. Хотя бы кто-то, кто умеет слушать. Или согласен сидеть рядом и
пить остывший чай.
Слабая улыбка, и едва заметный кивок.
-- Но ты права... еще одному человеку нужна помощь.
-- Антон, ты странный.
Я покачал головой:
-- Не странный. Очень странный.
-- У меня такое чувство... ведь я тебя давно знаю, а
кажется -- впервые вижу. И еще -- словно ты одновременно и со мной
разговариваешь, и с кем-то другим.
-- Да,-- сказал я.-- Так и есть.
-- Может быть я схожу с ума?
-- Нет.
-- Антон... ты ведь не случайно пришел ко мне.
Я не ответил. Шепнула что-то Ольга, и замолчала. Медленно вращалась
над головой исполинская воронка.
-- Не случайно,-- сказал я.-- Чтобы помочь.
Если темный маг, наложивший проклятие, следит за нами... Если это
все-таки не случайное, «материнское проклятие», а нацеленный
профессионалом удар...
В это облако тьмы над головой довольно влить еще одну каплю
ненависти. Волю Светланы к жизни достаточно ослабить на самую-самую
малость. И последует прорыв. В центре Москвы проснется вулкан, спятит
электроника на боевом спутнике, мутирует вирус гриппа...
Мы молча смотрели друг на друга.
Мне казалось, я уже почти понимаю, что происходит на самом деле. Вот
она разгадка, рядом, и все наши версии -- глупость и чушь, следование
старым правилам и схемам, которые просил отбросить шеф. Но для этого
надо было подумать, надо было хоть на секунду отрешиться от
происходящего, уставиться на голую стену или в бездумный телеэкран, не
разрываться между желанием помочь одному маленькому человечку и
десяткам, сотням тысяч людей. Не колыхаться в этой убийственной
трясине подлого выбора, который при любом раскладе останется подлым, и
всей разницей для меня будет -- быстро я погибну, перейдя под ударом
инферно в серые просторы сумеречного мира, или медленно и мучительно,
разжигая в собственном сердце тусклый огонек презрения к себе...
-- Света, я должен идти,-- сказал я.
-- Антон!-- это не Ольга, это шеф.-- Антон...
Он запнулся -- он ничего не мог мне приказать, ситуация зашла в
этический тупик. Видимо, вампирша стояла на своем, и ни с кем другим
вести переговоры не желала. Приказывая мне остаться, шеф убивал
мальчишку-заложника... и потому даже не мог приказать. Даже просить не
мог.
Экспресс-посвящение в тайны мироздания? Дубль два?
-- Я расскажу утром. Хорошо?
-- Ты сошел с ума,-- донесся голос шефа.
-- Тебе действительно надо уходить?
-- Только этого не говори!-- крикнула Ольга. Она почувствовала мои
мысли.
Но я сказал:
-- Света, когда тебе предложили искалечить себя, но продлить жизнь
матери, когда ты отказалась... Это было правильно и разумно, так ведь?
Но сейчас тебе плохо. Так плохо, что лучше было бы поступить
неразумно.
-- Если ты сейчас не уйдешь, плохо будет тебе?
-- Да.
-- Тогда иди. Только вернись, Антон.
Я встал из-за стола, оставив остывший чай. Вихрь инферно покачивался
над нами.
-- Обязательно приду,-- сказал я.-- И... поверь, еще не все
потеряно.
Больше мы не сказали друг другу ни слова. Я вышел, начал спускаться по
ступенькам, Светлана закрыла за мной дверь. Какая тишина... мертвая
тишина, даже собаки устали скулить в эту ночь.
Неразумно. Я поступаю неразумно. Если нет этически правильного
выхода -- поступай неразумно. Мне это кто-то говорил? Или вспомнилась
строка из старых конспектов, фраза из лекции? Или я подбираю себе
оправдания?
-- Воронка...-- прошептала Ольга. Голос был почти незнакомый,
севший. Захотелось вжать голову в плечи.
Я толкнул подъездную дверь, выскочил на обледенелый тротуар. Белая
сова комком пуха кружила над головой.
Вихрь инферно уменьшился, присел. Ненамного, по сравнению с общей
высотой, но уже заметно для глаз, метра на полтора-два.
-- Ты знал, что это произойдет? -- спросил шеф.
Покачав головой я смотрел на вихрь. Да в чем же тут дело? Почему на
появление Игната, специалиста по приведению людей в благостное
расположение духа, инферно отреагировало усилением, почему мой
сумбурный разговор и неожиданный уход снизили воронку?
-- Группу аналитиков пора разгонять,-- сказал шеф. Я понял, что это
уже было сказано всем, не мне одному.-- Когда у нас будет рабочая
версия происходящего?
Машина вынырнула откуда-то с Зеленого проспекта, обдала меня лучами
фар, скрипнула шинами, неуклюже переваливаясь через бугры разбитого
асфальта, остановилась у подъезда. Приземистый спортивный кабриолет
теплого оранжевого цвета был нелеп среди унылых панельных многоэтажек,
в городе, где лучшим видом транспорта по-прежнему оставался джип.
Семен высунулся с места водителя, кивнул:
-- Садись. Приказано доставить тебя с ветерком.
Я оглянулся на Ольгу, и та почувствовала взгляд.
-- Моя работа здесь. Езжай.
Оббежав машину я сел на переднее сиденье. Сзади развалился Илья,
видимо, шеф счел нужным усилить пару Тигренок-Медведь.
-- Антон,-- догнал меня сквозь сумрак голос Ольги.-- Помни... ты
сегодня задолжал. Держи это в памяти -- каждый миг держи...
Я не сразу понял, о чем она говорит. Ведьмочка из Дневного Дозора? Да
при чем тут она?
Машина рванула, задевая днищем ледяные надолбы. Семен вкусно
выругался, крутя руль, с негодующим ревом двигателя машина поползла к
проспекту.
-- У какого полудурка вы взяли тачку? -- спросил я.-- В такую погоду
на ней...
Илья хихикнул:
-- Т-с! Борис Игнатьевич одолжил тебе свой автомобиль.
-- Правда, что ли? -- только и спросил я, оборачиваясь. На работу шефа
возил служебный «БМВ». Вот уж не замечал в нем тяги к непрактичной
роскоши...
-- Правда. Антошка, как ты его? -- Илья кивнул в сторону высящегося
над домами вихря.-- Не замечал у тебя подобных способностей!
-- Я его не трогал. Только с девушкой говорил.
-- Говорил? А трахнуть -- трахнул?
Это была обычная манера общения Ильи, когда он от чего-то
напрягался. А уж поводов для волнения у нас сейчас было хоть
отбавляй. И все же я поморщился. То ли нарочитость какую-то поймал в
словах... то ли просто резануло.
-- Нет. Илья, не надо так.
-- Извини,-- легко согласился он.-- Так что ты сделал?
-- Просто поговорил.
Машина наконец-то вырвалась на проспект.
-- Держитесь,-- коротко велел Семен. Меня вжало в кресло. Илья сзади
возился, доставая и раскуривая сигарету.
Секунд через двадцать я понял, что предыдущая поездка была
неторопливой увеселительной прогулкой.
-- Семен, вероятность аварии убрана? -- крикнул я. Машина неслась
через ночь, будто пыталась обогнать свет своих фар.
-- Я семьдесят лет за рулем,-- презрительно бросил Семен.-- Я по
Дороге Жизни грузовики в Ленинград водил!
Сомневаться в его словах не приходилось, и все же я подумал, что те
поездки были менее опасными. Скорости не те, предугадать падение бомбы
для Иного -- не проблема. Машины сейчас попадались пусть нечасто, но
попадались, дорога была, мягко говоря, отвратительной, наш спортивный
автомобиль для подобных условий никак не предназначался...
-- Илья, что там произошло? -- пытаясь оторвать взгляд от увиливающего
с нашего пути грузовика, спросил я.-- Ты в курсе?
-- С вампиршей и пацаном, что ли?
-- Да.
-- Глупость наша, вот что произошло,-- Илья ругнулся.-- Хотя и
глупость относительная... Все было нормально сделано. Тигренок и
Медведь представились родителям мальчишки дальними, но любимыми
родственниками.
-- «Мы с Урала»? -- спросил я, вспомнив курс по общению с людьми и
варианты знакомства.
-- Да. Все шло нормально. Застолье, пьянка, поедание уральских
деликатесов... из ближайшего супермаркета...
Я вспомнил увесистую сумку Медведя.
-- В общем, время они проводили хорошо,-- в голосе Ильи была не
зависть, а, скорее, полное одобрение товарищей.-- Светло, тепло, и
мухи не кусают. Пацан то с ними сидел, то в своей комнате... Откуда
было знать, что он уже способен входить в сумрак?
Меня обдало холодом.
И впрямь -- откуда?
Я же не сказал. Ни им, ни шефу. Никому. Удовлетворился тем, что
вытащил мальчишку из сумрака, пожертвовав толикой крови. Герой. Один в
поле воин.
Илья продолжал, ни о чем не подозревая:
-- Вампирша зацепила его Зовом. Очень прицельно, ребята не
почувствовали. И крепко... пацан даже не пикнул. Вошел в сумрак и
выбрался на крышу.
-- Как?
-- По балконам, до крыши было всего три этажа. Вампирша уже ждала
там. Причем знала, что парень с охраной, едва схватила -- сразу же
раскрылась. Теперь родители спят крепким здоровым сном, вампирша стоит
с мальчишкой в обнимку, Тигренок и Медведь рядом с ума сходят.
Я молчал. Нечего тут было говорить.
-- Глупость наша,-- все-таки заключил Илья.-- И роковое стечение
обстоятельств. Мальчишку ведь даже никто не инициировал... кто знал,
что он может войти в сумрак?
-- Я знал.
Может быть это были воспоминания. Может быть страх перед бешенной
гонкой автомобиля по трассе. Но я посмотрел в сумрак.
Как хорошо людям, они не видят этого -- никогда! Как им плохо -- им не
дано увидеть!
Глубокое серое небо, в котором нет и не было звезд, небо вязкое как
кисель, светящееся тусклым, мертвенным светом. Все силуэты смягчились,
растаяли -- и дома, по стенам которых растекся ковер синего мха, и
деревья, ветви которые в сумраке колышутся совсем не по воле ветра, и
уличные фонари, над которыми кружат, едва шевеля короткими крыльями,
сумеречные птицы. Едут навстречу машины -- медленно-медленно, шагают
люди -- едва переставляя ноги. Все сквозь серый светофильтр, все
сквозь ватные пробки в ушах. Немое черно-белое кино, изыск
пресыщенного режиссера. Мир, где мы черпаем свою силу. Мир, который
пьет нашу жизнь. Сумрак. Каким в него войдешь -- таким и
выйдешь. Серая мгла растворит скорлупу, которая нарастала на тебе всю
жизнь, вытащит то ядрышко, что люди называют душой, и попробует на
зуб. И вот когда ты почувствуешь, как хрустишь в челюстях сумрака,
ощутишь пронизывающий холодный ветер, едкий, как змеиная
слюна... тогда ты станешь Иным.
И выберешь, на чью сторону встать.
-- Мальчик еще в сумраке? -- спросил я.
-- Они все в сумраке...-- Илья нырнул вслед за мной.-- Антон, почему
же ты не сказал?
-- Не подумал. Не придал значения. Я не оперативный работник, Илья.
Он покачал головой.
Мы не умеем, почти не умеем упрекать друг друга. Особенно, если кто-то
и в самом деле виноват. В этом нет нужды, наше наказание всегда вокруг
нас. Сумрак дает нам силы, недоступные людям, дает жизнь, по
человеческим понятиям -- почти вечную. И он же отбирает все, когда
приходит час.
В каком-то смысле, все мы живем взаймы. Не только вампиры и оборотни,
которым надо убивать, чтобы продлить свое странное
существование. Темные не могут позволить себе добра. Мы -- наоборот.
-- Если я не справлюсь...-- я не закончил фразу. И так все было ясно.
