Провожать меня поехал только Глеб. Прогулял школу, и поехал.
Он почти до конца мне не верил. Хотя увидел и пустую квартиру, откуда унесли муниципальную мебель, а то что принадлежало родителям — в маленьком контейнере складировали в подвале.
— Ты псих, — сказал Глеб, когда автобус подъезжал к космопорту. Он начал верить. — Будешь дебилом. Ты что, старых модулей не видел?
— Они вовремя не вышли, — сказал я. Чемоданчик с вещами я держал на коленях. Как я узнал из контракта, у меня было право на двенадцать килограммов вещей.
— И ты не выйдешь. За пять лет мозги спекаются, — Глеб вдруг облизнул губы и сказал: — У меня билет имперской лотереи, ты знаешь?
Я знал. У Глеба был один шанс из двадцати выиграть бесплатное обучение на любую специальность. Он собирался стать пилотом, конечно же.
— Хочешь, я его тебе отдам?
— Тебя родители убьют, — ответил я.
— Нет. Не убьют. Я уже поговорил с ними. Я могу переписать билет на тебя. Хочешь?
Билет имперской лотереи — это здорово. Я о нем и не мечтал… зато нейрошунт у меня “Креатив”, а у Глеба — только “Нейрон”.
— Спасибо, Глеб. Не надо.
Он растерянно заморгал жиденькими белыми ресницами. Глеб очень светловолосый и бледный. Это не мутация, это наследственность.
— Тиккирей, я честно…
— Глеб, я вечером буду в космосе.
— Это будешь не ты, — прошептал Глеб.
Когда автобус остановился у гостиницы, он вяло протянул мне руку. Я ее пожал, и спросил:
— Зайдешь?
Глеб покачал головой, и я не стал спорить. Долгие проводы — лишние слезы.
Меня ждал космос.
Я не знал, где живет старпом и остальной экипаж корабля. Поэтому пошел в номер к доктору.
Дверь снова была не заперта, и дверь в ванную распахнута. Антон стоял у зеркала, в одних трусах, и брился древней механической бритвой. Будто нельзя заморозить все волосяные фолликулы раз и навсегда.
— Ага, — сказал он, не оборачиваясь. Я видел только отражение его глаз в зеркале, но мне показалось, что их выражение изменилось. — Ясно. Номер семьдесят три. Там капитан.
— Кто пришел? — раздался голос из комнаты. Тонкий, девичий.
— Это не к нам, — отозвался Антон. Но из комнаты выглянула смуглая девушка — одна из тех, что вчера смеялась. При виде меня она вначале улыбнулась, а потом помрачнела. Наверное, она была совсем голая, потому что замоталась в простыню.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Какой ты дурачок, — сказала девушка. — Господи, ну откуда берутся…
— Замолкни, груз! — процедил я. Получилось. Почти как у старпома. Девушка замолчала, часто моргая. Антон на миг прекратил бриться, потом бритва продолжила движения. Вверх-вниз.
А я повернулся и пошел в семьдесят третий номер.
Капитан был младше и старпома, и доктора. Наверное, он закончил какую-то очень известную космошколу, если ему доверили командовать кораблем. Крепкий, красивый, в парадной белой форме.
— Тиккирей, — утвердительно сказал он, когда я вошел. Почему-то я понял, что он видел запись моего вчерашнего обследования, и мне стало стыдно. Перед Антоном или старпомом — не было стыдно. А перед настоящим капитаном, который даже сидя один в номере оставался в парадной одежде — стыдно.
— Да, капитан.
— Значит, не передумал?
— Да, капитан.
— С контрактом ознакомился?
— Да, капитан.
Контракт я читал до трех часов ночи. Он и впрямь был стандартным, но я все проверил.
— Тиккирей, может быть ты думаешь нас обмануть? — предположил капитан. — Сделать два-три рейса, выбрать планету посимпатичнее, и там сойти?
— Разве я имею на это право? — очень натурально удивился я.
— Имеешь, конечно, только что это тебе даст? — несколько секунд капитан пристально смотрел на меня. — Ладно, не будем тянуть.
Он сел за стол, быстро проглядел мои бумаги, проверил подлинность печатей ручным сканером, подписал контракт и вернул мне один экземпляр. Протянул руку:
— Поздравляю вас, Тиккирей. Отныне вы член расчетной группы космического корабля “Клязьма”.
Мне не понравилось то, что он назвал меня не членом экипажа, а членом расчетной группы. А еще больше не понравилась фраза “только что это тебе даст?” Но я улыбнулся, и пожал ему руку.
— Вот тебе подъемные, — капитан достал из кармана несколько банкнот. — Они не оговорены в контракте, но это добрая традиция — к первому старту. Только постарайся не…
На секунду капитан замолчал, потом засмеялся:
— Да нет, ты не напьешься, я думаю.
— Не напьюсь, — пообещал я. Вчера, после водки, меня стошнило в автобусе. А может быть это случилось еще и из-за проверки моей работоспособности…
— Сбор в пять часов внизу, в вестибюле, — сказал капитан. — Да, и… Это, опять же, не оговорено, но если тебя там не окажется, я не стану подавать в суд. Просто порву контракт.
— Я буду.
— Хорошо, Тиккирей.
Я понял, что разговор окончен, и вышел из номера. Внизу, в баре, было так же немноголюдно, и бармен был прежний. Он улыбнулся мне, а я подошел, и положил одну банкноту на стойку.
— Это за вчера. И… у вас есть молочные коктейли?
— Конечно есть, — бармен выдал мне сдачу. — Приняли?
— Приняли. У меня оказались очень хорошие показатели. Правда.
— Здорово. Только ты вовремя завяжи с этой работой, ладно? С чем тебе коктейль?
— С апельсином, — сказал я наугад.
Бармен поморщился, наклонился ко мне. Заговорщицки прошептал:
— Скажу по секрету, самые вкусные молочные коктейли — это самые простые. Например — с шоколадом и щепоткой ванили.
— Давай, — так же шепотом ответил я.
Это и впрямь было вкусно. Я так и просидел в баре до пяти часов, оставив чемодан за стойкой у бармена, чтобы не следить за ним. Пару раз сбегал в туалет, чтобы не повторилось вчерашнего конфуза. Хотя, наверное, на корабле все это как-то продумано.
Последний коктейль я допил впопыхах, поглядывая на часы. Пожал руку бармену, и выскочил в вестибюль.
Весь экипаж уже собрался. Капитан, старпом, доктор. И еще два человека, которых я не видел — наверное, навигатор и карго-мастер.
— Опаздываешь, модуль, — холодно сказал доктор. Он свое обещание сдержал — для него я уже не был славным мальчиком.
— Простите, больше не повторится, — сжимая ручку чемодана сказал я. Старпом молча взял у меня из рук чемодан, прикинул вес, вернул.
— Идем, — сказал капитан. Все повернулись и двинулись к шлюзу, к которому уже был пристыкован микроавтобус.
На меня даже внимания не обращали. И дверь автобуса закрыли, едва я успел переступить порог. Старпом и доктор сидели рядом, карго и навигатор — тоже. Рядом с капитаном было свободное место, но на него он очень аккуратно положил свою фуражку.
Я прошел в конец автобуса, сел на свободный ряд кресел.
Капитан поднял и надел фуражку.
Автобус покатился по оранжевому такыру.
“Клязьма” была стандартным сухогрузом, такие к нам непрерывно летают. Керамическая туша двухсот метров в длину, похожая на слишком вытянутое яйцо. При посадке она выдвигала опоры, но по сравнению с кораблем они были почти невидимы — такие маленькие. Казалось, что “Клязьма” лежит прямо на песке, сплавленном за многие годы в твердую каменистую корку. Грузовой люк был уже закрыт, но вдали еще пылила колонна большегрузных грузовиков, загружавших в корабль обогащенную руду.
— Последний рейс в этот гадюшник, — сказал старпом. — Слава тебе, Господи…
— Зато какой пай, — негромко возразил тот, кого я считал навигатором. Это был негр, пожилой, полный, с очень добрым лицом.
— Да, пай хорош, — согласился доктор. — И хороший модуль наняли.
Обо мне они говорили так, словно я был покупкой, валявшейся на заднем сиденье. Я сцепил зубы и промолчал. Наверное, это такое испытание. Чтобы убедиться, серьезно я настроен с ними работать, или начну ныть и возмущаться.
Автобус пристыковался к шлюзу — спустившейся сверху прозрачной трубе. Вшестером мы едва втиснулись в маленькую кабинку лифта. Меня прижало к капитану.
— Простите, капитан… — сказал я.
Он молчал. Старпом тронул меня за плечо и холодно подсказал:
— Разрешите обратиться, капитан…
— Разрешите обратиться, капитан, — повторил я.
— Разрешаю.
— А где остальные члены расчетной команды? Они вернулись раньше?
Мне вдруг стало страшно. Я подумал, что у них вообще нет модулей, и значит, моим мозгам придется работать непрерывно.
— Они не сходили с корабля, — ответил капитан.
Больше ничего я спрашивать не стал.
Из шлюзовой камеры, довольно большой, со скафандрами в застекленных нишах, какими-то приборами на стенах и принайтованном к полу флаером, все немедленно стали расходиться по своим делам. Капитан бросил, ни к кому не обращаясь:
— Старт через пятьдесят минут, через сорок всем быть в сети.
Я стоял, разинув рот и ничего не понимая. А мне куда идти?
Пальцы доктора цепко взяли меня за плечо:
— Иди за мной.
Мы поднялись в лифте, прошли по коридору. Доктор молчал, он был серьезен и сосредоточен.
— Извините, а что я должен буду делать… — начал я.
— Для твоей работы тебе вовсе не требуется что-либо знать, — отрезал доктор. — Ты — “мозги в бутылке”, понимаешь? Входи.
Он подтолкнул меня вперед, и я первым вошел в небольшой зал. Тут был стол, и большая видеостена, и мягкие глубокие кресла. В креслах сидели люди — остальные расчетные модули. Их было пятеро, трое немолодые, один средних лет, и один паренек лет семнадцати.
— Добрый день, расчетная команда, — сказал доктор.
Все пятеро зашевелились. Те, что постарше, кивнули. Мужчина средних лет что-то буркнул. А паренек поздоровался:
— Привет, док.
Они вовсе не выглядели дебилами. Скорее — людьми, увлеченными фильмом, который шел на экране. Что-то авантюрно-приключенческое, там как раз молодая красивая женщина доказывала кому-то, что она может переносить гипер, потому что ей специально пересажена игрек-хромосома. Вот же бред, как можно пересадить хромосому во все клетки сразу?
— Это ваш новенький друг, — сказал доктор. — Его зовут Тиккирей… если кому-то интересно.
— Привет, Тиккирей, — сказал парень. — Меня зовут Кеол.
Он даже улыбнулся.
— Ты сходил с корабля? — спросил док.
Кеол поморщился.
— Нет. Не люблю эту планету.
— Ты же, вроде бы… — Доктор махнул рукой. — Ладно. Все по местам! Старт через сорок минут.
Поднялись все сразу. Экран погас. Из щелей выскользнуло несколько черепашек-уборщиц и принялись елозить по полу. Я заметил, что кое-где рассыпан поп-корн, обертки от шоколада и еще какой-то мусор.
— Мне помочь новенькому? — спросил Кеол.
— Я сам все объясню. Ты проследи за стариками.
— Хорошо, док, — сказал Кеол.
— Он самый сохранный из всех, — не понижая голоса сказал доктор. Кеол даже не вздрогнул. И посмотрел на меня.
Я молчал, меня немножко колотило мелкой дрожью.
— Автобус еще не отошел, — сказал доктор. — Я попросил водителя выждать двадцать минут. Если хочешь, я провожу тебя в шлюз.
Во рту у меня пересохло, но я все-таки пошевелил языком и сказал:
— Нет.
— Это было последнее предложение, — сказал Антон. — Идем.
В зале было штук десять дверей, семь из них сразу выделялись — более широкие и какие-то массивные. В эти двери и уходили модули. Доктор подвел меня к крайней, заставил приложить руку к сенсорной пластине. Сообщил:
— Теперь это твоя бутылка.
Помещение и впрямь походило на лежащую бутылку… даже стены и потолок выгибались дугой. Здесь не было ничего кроме странной штуки, походящей на кровать для тяжелобольного. Поверхность ее была гибкая, блестящая и упругая. Почти посередине — отверстие.
— Раздевайся, — сказал доктор. — Все вещи и одежду — сюда.
Я разделся, убрал вещи в стенной шкафчик, тоже запирающийся на сенсорный замок. Молча лег на кровать. Было довольно мягко и удобно.
— Значит, так, — сказал доктор. — Самые сложные процессы для модуля… понимаешь, какие?
— Понимаю, — ответил я.
— Ходишь ты под себя, — сказал доктор. — Биде встроено в кровать и включается автоматически. Если у тебя нарушается работа кишечника, шунт начинает самостоятельно выдавать команды на периферийную нервную систему. Каждый час кровать массирует тебя. Раз в сутки нейрошунт выдает команды на сокращение мускулатуры, чтобы избежать мышечной дистрофии. Состояние здоровья контролируется непрерывно, если что — я прихожу и оказываю помощь. Так… Питание…
Он запустил руку под кровать и вытащил из какого-то гнезда шланг с расширением на конце.
— Это не питание, — увидев мои выпученные глаза сказал доктор, — это мочеприемник. Приладь сам.
Я приладил.
Самое унизительное было именно в том, что доктор стоял рядом, давал советы и комментарии. Словно он был на меня очень зол. За то, что я все-таки отверг их советы и пришел на корабль…
Второй шланг, который он достал, как раз и был “питанием”. Доктор быстро подобрал мне загубник, подходящий по размерам. Я взял его в рот.
— Питание жидкое, выдается небольшими порциями, одновременно со стимуляцией сосательного рефлекса, — пояснил доктор. — Хочешь попробовать?
Я покачал головой.
— И правильно. Ничего вкусного. Полезно, легко усваивается… дает минимум отходов. Но не более того.
Потом он пристегнул меня поверх кровати четырьмя широкими ремнями. Приговаривая:
— Запоминай порядок. В дальнейшем будешь делать все сам. Это вполне удобно, руки у тебя остаются свободными до конца. Потом ты всовываешь их в эти петли — они затянутся автоматически. Система простая, удобная, не меняется уже полсотни лет. Хочешь что-то сказать?
Я кивнул, и доктор вынул мне загубник.
— Когда мы прилетим, я смогу выйти в космопорт? Погулять…
— Конечно, — доктор даже удивился. — Или считаешь нас бандой, которая держит модулей принудительно? Тиккирей… самое печальное, что в этом нет нужды. Я уверяю тебя, Тиккирей, что если бы освоение космоса требовало вынимать людям мозги и держать их в банках по-настоящему, мы бы так и делали. Человеческая мораль чудовищно пластична. Но это не нужно. Лучшая банка — твое собственное тело. К нему подводится питание, удаляются отходы, а в шунт втыкается кабель. Вот и все, Тиккирей. А то, что некоторые модули все-таки уходят, отработав контракт — позволяет людям окончательно угомонить свою совесть. Понял?
— Да. Спасибо, — я улыбнулся, хотя улыбка и вышла жалкой. — Я… я немножко испугался. Что вы будете держать меня в корабле, пока я не стану… как эти.
Доктор Антон тоже улыбнулся. Присел на корточки рядом с кроватью. И потрепал меня по голове.
— Брось. В нашем дурацком, полном законов мире практически нет нужды в насилии. Может — лучше бы наоборот, а?
Он встал, вынул очередной шнур. Я скосил глаза — кабель для нейрошунта. Спросил:
— Я сразу отключусь?
— Да, Тиккирей. Держи свой загубник.
Я послушно взял в рот шланг. Вкуса никакого не чувствовалось, все ведь было много раз стерилизовано. Может попросить попробовать…
— Удачного гипера, расчетчик, — сказал доктор. И мир исчез.
Как же у меня болела голова!
Я даже тихонько завыл, когда это почувствовал. На языке был гадостный привкус — будто жевал солено-сладкую глину.
Голова раскалывалась. И чесалась коленка. Затекла правая рука, будто я пытался ее вырвать из тугой петли.
Я лежал на своем месте расчетного модуля. Шнур по-прежнему был в шунте, только уже отключен. Вытянув левую руку, она слушалась лучше, я выдернул его. Выплюнул загубник.
Ничего себе!
Это не подключение к школьному компьютеру.
Ремни по-прежнему притягивали меня к кровати. Я ухитрился их отцепить, встал. Боялся, что будут подкашиваться ноги, но все оказалось в порядке.
Осторожно коснувшись двери я выглянул в общий зал.
Там стоял Кеол — голый, бледный, и почесывающий живот. При виде меня он заулыбался:
— А, Тиккирей! Привет, Тиккирей. Как ощущения?
— Ничего, — пробормотал я. Вроде бы и впрямь ничего со мной не стряслось.
— Вначале всегда ничего, — серьезно сказал Кеол. — Потом все делается скучным. Неинтересным. С этим надо интенсивно бороться!
Он торжественно погрозил мне пальцем и повторил:
— Интенсивно! Ты простерилизовал кровать?
— Нет… как это?
— Смотри…
Кеол протиснулся в мою “бутылку”. Показал — все и впрямь было просто, и почти полностью автоматизировано. И впрямь как для тяжелобольных.
— Загубник тоже моешь, — серьезно объяснял он. — Там вечно остатки каши. И вымойся сам! Кровать впитывает выделения, если что-то пролилось, но надо мыться. Начисто! Вот, открой ящик…
Душ был прямо здесь. Гибкий шланг с лейкой на конце и флакон бактерицидного геля, самого обычного дешевого геля, который мы иногда покупали в магазине.
— В полу отверстия, вода стечет туда, — объяснил Кеол. — И кровать окати. Когда выйдешь, просушка и ультрафиолет включатся автоматически.
— Мы прилетели, Кеол? — спросил я.
Он заморгал.
— Мы? Да, наверное. Я не спрашивал. Но если отключились — значит, прилетели. Верно?
Кеол вышел, а я стал торопливо приводить себя в порядок. Вымылся несколько раз, вытерся полотенцем из того же ящика. Все было продумано. Все было просто и целесообразно. Ужас какой-то!
Хорошо, что я не собираюсь больше ложиться в этот гроб и подключаться к потоковому вычислению. Ведь не собираюсь? Я вслушался в свои мысли, боясь, что решимость ослабнет.
Да нет, все было нормально.
Я оделся — в свою одежду. Форму ведь мне так и не выдали. И не надо. Посмотрел дату на часах — ого, я пролежал в потоке почти две недели!
Потом взял чемоданчик и вышел из “бутылки”.
— Голова болит, Тиккирей? — спросил меня Кеол.
— Да, — признался я.
— Выпей, — он протянул мне банку какого-то напитка. — Специальный. Снимает боль и тонизирует.
Он и впрямь был нормальнее всех остальных расчетчиков. Он еще пытался заботиться об окружающих. А на это нужны какая-то воля и целеполагание.
— Удачи тебе, — сказал я, и вышел в коридор.
Маршрут к шлюзу я вроде бы помнил, ведь только что мы с доктором Антоном шли оттуда. Ну, я понимаю, что не совсем “только что”. Но я ведь не помнил все эти дни полета… интересно, сколько же мы летели?
Впрочем, в шлюз я пока не хотел. Обманывать капитана и экипаж я вовсе не собирался. Мне надо было найти кого-нибудь — и я нашел. Наткнулся прямо на старпома, идущего к шлюзу. Тот внимательно осмотрел меня, задержал взгляд на чемоданчике, и сказал:
— Понятно. В шлюз?
— Нет, я хочу найти капитана. И расторгнуть контракт. Я ведь имею на это право? — спросил я.
Старпом кивнул:
— Идем…
Но привел он меня не к капитану, а в какое-то нежилое помещение. Уселся перед экраном, включил компьютер. Скомандовал:
— Данные по контракту расчетного модуля Тиккирея.
На экране появился мой контракт.
— Ты вправе прервать контракт и сойти на любой планете, — сказал старпом. — Это — закон. Мы обязаны выплатить тебе заработанную за данный полет сумму. Это… — он наклонился к экрану. — Это тысяча тридцать восемь кредитов.
Ого!
Я молчал.
— Разумеется, питание и работа систем твоего жизнеобеспечения оплачивается отдельно, поскольку ты прерываешь контракт до истечения срока… — сухо добавил старпом. — Так что… отними шестьсот четыре кредита.
— Так много? — удивился я.
— Так много. Потому что твое питание и твою кровать требуется волочить в пространстве вместе с тобой. И даже по минимальным внутренним расценкам флота это составляет изрядную сумму. Будешь спорить?
— Нет, — сказал я. Все было честно.
— Остается четыреста тридцать четыре кредита, — сказал старпом. — Теперь — страховка.
— Да не надо, — попросил я. Что-то непорядочное было в том, что я воспользовался “Клязьмой” как транспортным средством, да еще и тяну с них немалые деньги.
— К сожалению, надо, — сказал старпом. — Ты застрахован на триста пятьдесят тысяч кредитов. Как положено. Страховой взнос составил сто семнадцать тысяч. Теперь, как ты понимаешь, страховка прервана. Страховой взнос назад не возвращается. Сто семнадцать тысяч минус четыреста тридцать четыре кредита…
Он развернулся в кресле и посмотрел на меня.
Я понял. У меня все внутри захолодело.
— Если ты прерываешь контракт, Тиккирей, то вначале придется урегулировать финансовый вопрос. Думаю, шестьдесят-семьдесят рейсов позволят это сделать. Наверное, года через два ты сможешь покинуть корабль.
— Это есть в контракте? — тихо спросил я.
— Конечно. Показать?
— Не надо. Я помню… я не думал, что страховка такая дорогая…
Старпом упер руки в колени, наклонился вперед, и зло сказал:
— Тиккирей, ты думаешь, что только тебе, такому умному, пришла в голову идея — наняться на корабль и сойти на первой же попавшейся планете? Да если бы наш корабль летел в рай, а сделал остановку в аду, и то нашелся бы желающий смыться! Именно поэтому, Тиккирей, сумма страхового полиса столь велика. Чтобы экипажу не приходилось дергаться, выискивая мозги в каждом космопорте. Нанялся — работай! Мы ведь предупреждали тебя?
Я даже не заметил, что стал плакать.
— Ну, что ты выбираешь? Прервать контракт, и получить право уйти через два года, нищим, или отработать пять лет и заработать свою треть миллиона?
Он был зол, чертовски зол на меня, самодовольного дурачка, который мешает ему сойти с корабля, развлечься, потратить в баре свои честно заработанные деньги.
Но я же смотрел контракт! Там кое-что было запутано, про некоторые вещи сказано мельком, но…
Сев на пол я уткнулся лицом в колени. Два года — это конец. Я столько не выдержу. Уж пять лет — точно. Я не стану идиотом, но мне все будет безразлично. Кормят, поят, позволяют гадить под себя… и хорошо…
— Мы предупреждали тебя, или нет? — рявкнул старпом.
— Предупреждали… — прошептал я.
Он сгреб меня с пола, усадил себе на колени, разжал рот и ткнул в зубы горлышко металлической фляжки:
— Пей! Истерику тут устраиваешь, словно визгливая баба…
Я глотнул обжигающую жидкость. Закашлялся.
— Это коньяк, — объяснил старпом. — И что ты собирался делать на этой планете, Тиккирей?
— Жить… — прошептал я.
— Жить? Как?
— У меня же есть имперское гражданство…
— Что с того? Ты думаешь, легко человеку выжить в незнакомом мире? Тем более — подростку? Тем более — без денег? Получил бы ты свои жалкие четыре сотни, и что с того? Это на вашей планете сто кредиток — деньги. В нормальном развитом мире ты и неделю на них не протянешь!
Он резко толкнул меня:
— Вон та дверь… умойся.
И повернувшись к экрану, зло процедил:
— Служебный доступ. Аннулировать контракт расчетного модуля Тиккирея. Оформление страховки не производить.
Я смотрел на него, размазывая слезы.
— Не оформляли мы на тебя страховой полис, — старпом сидел ко мне спиной, и только побагровевший коротко стриженный затылок выражал его эмоции. — Понятно было, для чего ты нанялся. Только Антон на тебя ставил, был уверен, что ты отработаешь пять лет и сохранишь волю…
— Значит, вы нарушили закон! — воскликнул я.
— Тебе-то какое дело? Что ты стоишь? Умывайся, и уходи!
— Куда?
— Куда? — вот теперь старпом по-настоящему заорал. — А куда ты хотел? На планету! Новый Кувейт, имперская колония, стандартный законодательный ряд, ускоренная процедура получения вида на жительство, уровень комфортности среды — сто четыре процента! Мы тебя отключили только через два скачка, и знаешь, почему? Потому что были уверены: ты хочешь сойти на первой же планете! Даже не узнав, что это за планета! А там, куда мы отвозим руду, клоака похуже вашей каторги!
— Почему каторги… — прошептал я.
— Потому что Карьер развивался как каторжная планета. Обитатели куполов — потомки охранников. Умойся, и проваливай!
Я умылся. Я долго плескал в лицо холодной водой, стараясь не растирать покрасневшие глаза. Вытерся и вышел. Старпом сидел за экраном и играл в шахматы. Очень быстро, через шунт, фигуры так и прыгали по экрану.
— Вот твои деньги, — сказал он. — Четыреста тридцать четыре кредита.
На столе лежали семь бумажек и четыре монетки.
— Я… мог бы выдержать пять лет? — спросил я.
— Никто не может выдержать пять лет без потерь, Антон наивный оптимист! Лет десять после этого ты учился бы принимать решения. Даже выбор из трех сортов… лимонада… стал бы для тебя мучительной проблемой. Бери деньги, потом зайди к Антону и убирайся вон! Медицинский сектор на два яруса ниже, указатели стандартные.
Он так и не обернулся.
Мне хотелось сказать ему “спасибо”. Или обнять и разреветься снова, потому что еще никто и никогда не давал мне такого полезного урока.
Но мне было слишком стыдно. Даже для того, чтобы сказать “спасибо”. Я взял со стола деньги, подхватил чемоданчик, отошел к двери — и уже выскальзывая в коридор прошептал:
— Простите меня…
Я даже не знал, услышал он, или нет.
В коридоре было пусто и тихо. Каковы здесь “стандартные указатели” я не знал, старпом переоценивал мои знания о космосе. Наверное, из-за удачной фразы о “маршевых двигателях”. Вот что, например, значит синяя стрелка, перечеркнутая красным зигзагом? Или фигурка человека с раскинутыми руками в желтом круге?
Конечно, я мог войти в лифт, спуститься на два яруса, и поискать медицинский сектор. Вот только смотреть в глаза Антону, единственному, кто посчитал меня честным простаком, а не глупым обманщиком, не хотелось.
И я торопливо пошел к шлюзу. Если уровень комфортности планеты больше пятидесяти процентов, значит, на поверхности можно выжить без специальных средств защиты, это я помнил с уроков естествознания. А здесь — сто четыре процента. Значит, Новый Кувейт даже лучше Земли.
Лифтовая площадка оказалась наверху. Я вошел, коснулся сенсора с обращенной вниз стрелкой, и лифт начал спускаться.
Моя третья планета — ведь та, где меня не разбудили, тоже считается, пусть я и не выходил из корабля, а пролежал в потоковом режиме, ждала меня.
