Мне всегда хотелось иметь меч. В этом не было никакой необходимости в ту пору, когда я был ребенком — в нашем Острове всегда хватало людей, способных защитить свои земли. Не было нужды и теперь, когда я стал взрослым. Менестрелю нет нужды с кем-то сражаться. Даже в Диких Островах чтут слова памяти, даже им, не верящим в Купол и Врага, хочется развлечений. Тем более не нужен меч на землях семи Великих Островов. Для охоты и защиты от зверей у меня есть Айлок, а от дикого грифона обычный меч не спасет. Тут поможет лишь Древний Меч, и великий боец, способный пробудить оружие Врага.
Так что меч мне не нужен. Но человек устроен так, что больше всего на свете ему хочется бесполезных вещей. Невидящим Красок грезится цвет заката и морской волны, Говорящие с Богами мечтают об обыкновенной тишине. Мне, сделавшему выбор на пороге юности, нравится вид оружия. Во сне я часто иду по горным дорогам с обнаженным клинком в руке. Наверное, это память предков просится в мой разум, память времен войны с Врагом и становления Островов. Но просыпаясь я гоню ее прочь. Я ведь сделал свой выбор — первый и последний раз в жизни держа в руках меч, стоя перед связанным рабом. И теперь у меня гитара вместо меча, и Айлок вместо охотничьего арбалета. Я повидал все семь Великих Островов и большинство Диких. Я пел для баронов и кнайтов, я сидел за их столами, я был в храме Говорящих с Богами. Я научился разделывать мясо голыми руками и строить хижины без ножа.
Но во сне я иду по горной дороге с мечом в руках.
Глава первая. Говорящий с Богами.
Лорд Ириан славится своим гостеприимством. Правда, те, кто приходил к нему без приглашения и с оружием в руках, могли бы рассказать и про другие таланты гайда самого маленького из Великих Островов. Но мне нравится приходить в его маленький замок в горной долине на крайнем юге.
Вот и сейчас пир затянулся почти до рассвета. Я слишком много пил, я слишком громко пел. Болело горло, тяжело гудело в голове. Завтра... то есть, уже сегодня, мне будет не до песен. Надеюсь, Ириан понимает это. Но ложиться, зная каким будет пробуждение, не хотелось.
Комната, где меня поселили, была великолепной — еще одно проявление ирианского гостеприимства. Широкая мягкая кровать, одеяло из настоящей толстой шерсти, недавно стираная простыня. На столике рядом с кроватью — две почти не тронутые свечи в подсвечнике из стали и большой стеклянный стакан с парящим, горячим вином. На дне стакана рдели камни тепла, способные хранить жар несколько суток. К обеду, когда я проснусь, вино изрядно выдохнется, но останется горячим — как раз то, что мне будет нужно.
Сидя на кровати я баюкал в руках собственную голову. Гитара лежала рядом, отблески свечей играли на красном лаке. Не было сил даже убрать ее в чехол. Но это нужно сделать... и заснуть тоже необходимо. Перед уходом из замка я снова должен петь, и мне лучше отдохнуть. Хотя бы чуть-чуть.
Отпустив, наконец, гудящую голову, я прошел к окну. Открыл глухие ставни из полупрозрачного камня — стекла в окне, конечно же, не было. Даже ирианское гостеприимство имеет пределы. Меня обдало холодным воздухом, показавшимся ледяным после жарко натопленной комнаты. День будет теплым, как всегда на юге, но ночи холодны везде. Тут уж ничего не поделаешь. Глотая холодный воздух я разглядывал звезды. Оттуда мы пришли, туда и вернемся. Когда-нибудь. Правда я, пока, не спешу.
— Пожалейте свое горло, Влад. Ему и так сегодня досталось.
Я слишком много выпил, чтобы удивляться. Но вот злость проснулась сразу. Повернувшись я увидел темную фигуру возле дверей. Неужели не закрыл засов?
— Клянусь Бессмертными Гайдами, я жалею, что стал менестрелем, и не могу угостить тебя мечом! — сознавая свое бессилие и одновременно неуязвимость, сказал я. Кем бы ни был незваный гость, но напасть на менестреля, да еще в ирианском замке, он не рискнет.
— Успокойся, Влад, — миролюбиво сказал незваный гость, подходя к свету. — О том, что стал менестрелем, ты жалеешь давно. Я скорблю о своем вторжении, но другой возможности поговорить наедине у нас не было.
Теперь я его узнал. Серая свободная одежда, бесформенная маска из мягкой замши на лице. Говорящий с Богами, не тот, что живет в замке постоянно, толкуя сны и бормоча свои туманные пророчества, а один из ищущих, проводящих жизнь в дороге, не пропуская ни одного замка, ни одной захудалой деревеньки. Кажется я видел его в начале пира, он сидел в дальнем углу стола, используя свое право на еду и кров в течении трех суток. Такое же право, как и у меня, между прочим. Осознание этого факта вдруг прогнало злость. Я не люблю Говорящих с Богами, мне делается противно от их бессвязных речей, неопрятности, наглости и самодовольства. Но этот казался довольно разумным.
— Что тебе нужно? — уже спокойнее поинтересовался я.
— Ты один? — словно не слыша вопроса, спросил Говорящий. — Мне бы не хотелось сцепиться с твоей собакой, если ты вдруг потеряешь благоразумие.
— Айлок на псарне, — зачем-то ответил я. — Ты же знаешь законы.
— Знаю. Иногда я их даже придумываю, — Говорящий уселся на край моей кровати, покосился на бурлящее в стакане вино, потом перевел взгляд на меня.
— Как вы себя чувствуете, Влад? У меня есть порошок, который поможет снять...
— Не надо.
— Как угодно, Влад. Я прошу уделить мне время разговора. Немного времени. Если же мой визит настолько огорчителен... Что ж, я уйду.
Меня начало разбирать любопытство. Ради чего Говорящий с Богами нарушил нормы приличия и законы, что привело его к менестрелю? Понимая, что глотаю наживку, я махнул рукой.
— Ладно, говори.
Пока я закрывал окно и убирал гитару в чехол, Говорящий молчал. Лишь дождавшись, пока я устроился в кресле, мягком и с подлокотниками — щедрость гайда Ириана заслуживает отдельной баллады, Говорящий с Богами негромко произнес:
— Влад, ты любишь жизнь?
Вот так вопрос. Я хрипло рассмеялся, с тревогой ощутив, что надсадил горло сильнее, чем казалось.
— Конечно. Что за чушь?
— Я имею в виду не твою жизнь, и даже не свою. Речь о гораздо более серьезном. О нашем мире, о Бессмертных Гайдах и воинах, о беспамятных рабах, о менестрелях и Говорящих с Богами. О всех нас. Ты любишь людей?
Мне вдруг захотелось перевести разговор на другую тему. Почему-то мне казалось, что Говорящий еще не решил, рассказать ли мне все, или провести разговор на тонкой грани туманных намеков. И я был почти уверен, что истинная причина его прихода мне не понравится.
Но я менестрель. А работа менестреля — не только петь чужие песни, но и слагать свои. Уворачиваясь от правды песню не сложишь.
— Больше люблю, чем ненавижу, — сказал я наконец. — Есть исключения, но они зависят от человека, а не от цвета его плаща или места в Острове.
Я сразу же понял, что ответил правильно. Говорящий с Богами кивнул и начал отстегивать свою серую маску.
— Не отворачивайся, — предупредил он. — Когда мы перестаем слушать богов и говорим сами, мы открываем лица и называем истинное имя.
— Не знаю такого обычая, — чувствуя, что окончательно трезвею, признался я. Даже такая мелочь позволит сложить красивую песню, если, конечно, Говорящий не потребует сохранить ее в тайне.
Но тот не собирался требовать молчания. Лишь потом я понял, что перед тем, что мне предстояло услышать, мелкие тайны не имели никакой цены.
— Мы редко говорим с людьми, — сказал он, бросая на столик небрежно смятую маску. — Меня зовут Аскин.
Я знал наречие львалийцев, и слегка улыбнулся такому имени. Но Аскин уже продолжал:
— Десять лет, как ты стал менестрелем, Влад. А я видел тебя еще в пору ученичества.
Вглядевшись в лицо Аскина я пожал плечами. Ему было уже лет шестьдесят, если не больше, и он, конечно же, мог знать меня хоть с пеленок. Но я не помнил его лица. А серые маски Говорящих надежно хранят тайну. Он мог встречаться мне хоть каждый день, я не отличил бы его от других, облаченных в серое и бормочущих себе что-то под нос фигур.
— Иногда я специально наблюдал за тобой, — продолжил Аскин. — Ты заинтересовал меня, когда не стал брать меч. Помнишь?
Ха! Помню ли я, как изменилась вся моя жизнь? Мне двадцать пять, сегодня я должен расстаться с детством и стать... ну, конечно же, воином! Кем еще может стать сын, пусть и младший, гайда Рея? И что сложного в испытании: связанный пленник, вражеский воин, застигнутый на наших землях, и меч в моей руке. Я ведь давно учился владеть оружием. И у меня хватает сил разрубить муляж из сырой глины на твердых деревянных прутьях. Человека разрубить так же просто, говорит мой отец, огромный веселый мужчина, с начала времен правящий Островом Рея. Возраст не позволяет ему самостоятельно вступать в бой, те, кому больше пятидесяти, не дерутся мечами. Он полководец, но рука его твердо держит клинок. Так же как и моя... Почему же я не могу поднять меч, глядя на своего ровесника, неподвижно стоящего передо мной, не опускающегося до постыдных просьб о пощаде? И вот уже с лиц сидящих в турнирном замке сползают улыбки. Здесь и старики вроде отца, и мои сверстники, и несколько Говорящих с Богами. Значит, среди них был Аскин? Потом отец зло кричит мне: “Бей!”, а я мотаю головой и роняю меч. Меч, который мне больше не дано взять в руки. Отец поднимает клинок, его лицо бледное и несчастное. Я опозорил весь род Рея. И тут один из Говорящих с Богами вскакивает и начинает свой диалог с невидимым собеседником...
Я поднял голову, отбрасывая воспоминания. Криво улыбнулся Аскину.
— Теперь я узнал голос. Значит, это ты спас мою жизнь?
Аскин кивнул. И снисходительно улыбнулся:
— Это было просто. Закон существовал на самом деле, его не пришлось придумывать. Впрочем, твой отец поверил бы и придуманному, ему не хотелось лишать сына жизни.
Не хотелось? Возможно. Я был уверен тогда, что он сделает это. В лице гайда Рея была боль, но обиды было куда больше. Он кивнул мечникам, те утащили пленного. Мой поступок спас ему жизнь, сейчас кто-нибудь из стариков лишит его воли, и бывший вражеский воин отправится в поселок рабов. Остаток жизни он проведет в тумане безволия, но живым. Меня может ждать та же участь, или смерть. Но Говорящий С Богами останавливает отца. Он напоминает ему о законе: да, теперь я не стану воином, но это Боги моги направить меня на другой путь. Возможно, я слышу их голоса? Нет, мотаю я головой. Нет. Я не решился тогда солгать, возможно потому, что боялся серых фигур больше, чем смерти. Она обычна и понятна, а вот Говорящие с Богами страшили меня всегда. Но остановивший отца человек не садится. Он напоминает еще об одном пути: я могу стать менестрелем. Точнее, учеником менестреля. И все поворачиваются к сказителю Тиву, чей голос называют лучшим на Островах. У него есть ученик, но это ничего не значит, парень не запятнан трусостью и может перейти в ряды воинов. Тив долго рассматривает меня, потом улыбается. Да, он согласен, если его ученик захочет уйти... И вот уже ученик менестреля отстегивает сумку с текстами песен, присягает на верность Острову Рея, берет меч. И новый пленник падает на залитый кровью пол, разрубленный от плеча до грудины. Удар грязный и неумелый, но очень, очень старательный... Многообещающий удар. А меня ждет унизительный ритуал посвящения, тяжелая сумка с текстами и пожитками, жизнь полная скитаний. Не более трех дней в одном замке, таков закон.
Нельзя сказать, что Тив был плохим человеком. Он был прекрасным певцом, хорошим гитаристом, а душа его была душою менестреля. До сих пор мне случается петь его песни.
— Тот менестрель ошибся в тебе, так, Влад?
Я посмотрел на Аскина и кивнул.
— Он решил, что я трус. Или пацифист. Когда я сказал, что вызываю его на турнир, он был очень поражен. А когда проиграл — то удивился еще больше.
— Ты побил его в импровизации? — мягко спросил Аскин.
— Да. Пока мы пели старые песни, историю островов и гайдов, все еще было непонятно. А вот когда пошла импровизация... Он задавал тему первым, это оставалось его правом. Мы стояли на террасе в замке лорда Солентайна, под нами было море и мачты стоящих у причала кораблей. Солентайн смотрел на нас и улыбался. Он любил жестокие развлечения.
...Солентайн любил жестокие развлечения и море. Больше ничего. И Тив, посмотрел на меня, снисходительно кивнул и произнес: “Медуза, мальчик”. Это была слишком скучная тема, чтобы спеть хорошо. И слишком морская, чтобы Солентайн простил плохую песню.
Я взял гитару и посмотрел на море. На палубы, где столпились моряки, обрадованные развлечением не меньше, чем их хозяин. Пять минут, чтобы сложить песню. А потом — петь. Иначе смерть, или беспамятство раба, на выбор гайда Солентайна.
Аккорд, другой... Я трогал струны, понимая, что главное — не музыка, и даже не слова. Бесполезны придуманные и утаенные от Тива мелодии, бесполезны стихи, которые я слагал, но никогда не произносил вслух. Главное — то общее чувство, которое оставит песня у людей, живущих возле великого океана. У Солентайна, в первую очередь...
— Рассекая соленый хрусталь,
У стены припортового шлюза
Перейдя океанскую даль
Незаметно всплывает медуза...
Я видел, как дрогнуло лицо Тива. Он понял, что я поймал нить песни, и держу исход турнира за кончик этой нити.
— Ясно помнит глубинную тьму
И созданья высоких давлений,
Пенных валов седую кайму
И изгибы холодных течений...
Солентайн прищурился. Что это было — внимание, или недовольство?
— Прозрачное создание воды и глубины,
Ты сквозь годы и сквозь километры прошла неизменной.
Под толщей вод сезонов нет, нет осени и нет весны,
И поэтому ты так прекрасна и так совершенна...
Потом, когда я допел и отложил гитару, в пальцах родилась мелкая дрожь. Клянусь, я не знал следующего куплета, когда начинал первый. Меня несло на гребне волны отчаяние и желание победить. Волокло по камням, как эту чертову медузу...
И я победил.
— Кажется, я погрузил тебя в царство воспоминаний, — сказал Аскин.
Я кивнул. От опьянения не осталось и следа. Как и от сна, кстати. Говорящий с Богами раскрыл книгу моей памяти. Но зачем?
— Твой учитель покончил с собой, так? — поинтересовался Аскин.
— Нет. Это лишь легенда. Обычно я поддерживаю ее, но ты спрашиваешь, уже зная истину, — вежливо ответил я. Я был настороже. Я даже был сейчас слегка напуган. Слишком долгое вступление к беседе у Говорящего с Богами.
— А как было на самом деле?
Почему-то я не сомневался, что среди людей в сером, следящих за поединком с Тивом, был и Аскин. Но ответил:
— Он прыгнул в море, пытаясь уйти от смерти. Когда Солентайн дослушал мою песню, он кивнул, и спросил Тива, будет ли тот петь. И Тив понял, что уже проиграл. Зря, я бы дал ему шанс.
— Какой?
— Предложил бы морскую тему. У него был шанс.
Аскин кивнул.
— Сколько тебе тогда было?
— Тридцать с небольшим.
— Пятнадцать земных, — задумчиво сказал Аскин.
— Что?
— Ну, менестрель! Неужели ты не слышал, что в древности годы были в два раза дольше?
— Это ересь диких! — резко ответил я.
— Оставь, Влад. Ты достаточно умен, чтобы видеть истину под пылью устоявшегося мнения. То, что мы называем старостью, раньше называлось зрелостью. Мы ведь не пускаем под нож теленка, который еще продолжает расти? А вот самих себя...
— Мы не животные. И мы пришли из другого мира. У нас завершение физического развития означает наступление старости.
Это никогда не казалось убедительным мне самому. Но иного ответа я дать Аскину не мог.
— Великолепно! Старость, во время которой состояние организма не ухудшается. Ты видел старых собак? Вывалившаяся шерсть, мутные глаза, сточенные зубы... Старость...
— Мы не животные, — упрямо повторил я.
— Мы хуже, — согласился Аскин. Разлегся на кровати, глядя в потолок, продолжая разглагольствовать: — Старость, до которой, увы, доживают немногие. Гайды, самые хитрые из менестрелей, самые умелые из мечников, и несчастные, умалишенные, прячущие лица Говорящие с Богами... Спокойная старость — как награда. Никто не поднимет меч на старика...
— Что?
— Не обращай внимания, парень. Я не собираюсь спорить с тобой по этому поводу. У древних было свое время и свои законы. А у нас берут в руки меч в двенадцать лет и выпускают в двадцать пять... если доживут, конечно. Не беда.
— Ты так иронизируешь, Аскин, словно помнишь иные времена.
— А чем я хуже Бессмертных Гайдов, которые помнят все? — тихонько спросил Аскин. — Когда ты поешь о битвах с Врагом, они поправляют тебя — и ты не удивляешься. Почему бы и мне не вспомнить что-то забытое?
Я с трудом собрался с мыслями.
— Аскин, ты говоришь интересные вещи. Но пришел-то не за этим?
— Конечно, Влад. Извини мою болтливость... старческую, — Аскин сел, подобрался, уставился на меня цепким взглядом: — Ты помнишь, что за тобой долг?
— Моя жизнь, — я кивнул. — Помню.
Говорящий с Богами потянулся ко мне и похлопал по плечу. Я невольно вздрогнул.
— Молодец, парень. Что ж, постараюсь не требовать от тебя платы, которая покажется скучной. У меня, точнее у нас, Говорящих с Богами, появился ряд вопросов, на которые боги не отвечают.
Аскин цинично улыбнулся, и я с удивлением подумал, что он, видимо, вообще не верит ни в каких богов.
— Я предпочел бы не давать такого задания посторонним, но, увы... Мы попали под подозрение.
— Чье?
— Неважно, Влад. В серых одеждах этого задания не выполнить. Оно под силу лишь менестрелю, но вы все наперечет. Отсюда вывод — нужен знакомый менестрель. И тут, такая удача, я вижу тебя.
Мне вдруг стало тоскливо.
— Не издевайся, Аскин. Догадываюсь, что наша встреча не случайна. Что тебе нужно?
— Ты веришь во Врага, менестрель?
Я заколебался. Когда-то, в детстве — да. А сейчас?
— Не знаю. Давно не задумывался над этим образом...
— Это не образ. Вполне реальные существа из мяса и крови.
— И перьев? — попытался я пошутить.
— Да, снаружи — перья. Не шути над этим, менестрель. Мы знаем, что до сих пор живы трое врагов, плененных Бессмертными Гайдами при разрушении Купола.
Я лишь пожал плечами. Можно верить в кошмарный Купол, куда попадешь после смерти, если жизнь твоя будет неправедна. Можно верить в ласковую, чудесную Землю, где окажутся достойные. Я, например, в это верю. Понимая, конечно, что образы Купола и Земли — лишь грубые, примитивные отображения чего-то высшего, недоступного пониманию. Но верить во Врага во плоти и крови? Нет уж, оставим это Говорящим с Богами.
Словно не замечая моего недоверия, Аскин продолжал:
— Один Враг содержится в подземельях гайда Вэйна. Еще месяц назад он был жив, это известно точно. Еще один живет среди Диких Островов. Попытки отбить его, в глубокой тайне, предпринимают гайды Кор и Солентайн. Третий до недавних пор жил в храме Говорящих с Богами.
Забавно — Аскин говорил о своих собратьях в третьем лице... И тут до меня дошел смысл его слов.
— Аскин, ты хочешь сказать, что это не слухи? Ты сам видел Врага?
— Видел, говорил. Много раз.
Глаза его были вполне серьезны. Немногие умеют врать с такими честными глазами. Но я, например, умею. Почему бы Аскину не владеть тем же искусством?
— И где он теперь? Я могу посмотреть на него?
— Уже нет. Месяц назад Враг бежал из Храма.
Ну, как всегда. Стоит прийти в деревню, где объявились Ушедшие Гайды, как выясняется, что они “только вчера” вернулись обратно на звезды. Чудеса такие недолговечные...
— При побеге Враг убил моего отца, — продолжил Аскин.
Я взглянул на него — и отвел глаза. Такими словами не шутят.
— Прими мою печаль, Говорящий, — пробормотал я.
— Пусть тебе не дано будет принять мою, — ответил Аскин. Помолчал, и неожиданно мягко сказал:
— Менестрель, я не лгу. Враг действительно существует. И бегство одного из них предвещает тяжелые времена.
— Для кого?
— Для нас и для Земли. Земля — это не рай, куда мы попадаем после смерти. Это просто мир, где живут люди, откуда пришли Бессмертные Гайды и наши предки. Целью Врага было порабощение Земли...
— Да, я помню историю...
— Ты ее не знаешь! Ты привык видеть в ней сказку, поэзию, мелодию, поучительный рифмованный сюжет. Для тебя нереальны слова древних песен, и я знаю, почему. Ты сам слишком многое придумывал в песнях, чтобы поверить в то, что сложили до тебя!
Пораженный вспышкой Аскина я молчал.
— Враг пришел из своего мира. Не Земли, и не нашего Алора. Он хотел захватить мир людей, но ему не хватало сил. Тогда Враг создал на Алоре купол, где поселил похищенных с Земли людей, и стал изучать их поведение, ожидая прибытия помощи.
— Это говорится и в песнях, — попытался защитить я свою профессию.
— Красивые слова лгут, — обрезал Аскин. — Мы храним истину.
— Кто “мы”?
— Говорящие с Богами. Не те несчастные, что бродят по дорогам, разговаривая с несуществующими. Те, кто создают правду из лжи, ищут зерна истины в песке домыслов. Те, кто стоит над гайдами и мечниками.
— Вы против гайдов? — тихо спросил я.
— Мы не против кого-либо. Мы за людей. За всех, даже тех, кто остался в мире Земли.
Я посмотрел на окно, где мутный камень светился в рассветных лучах. Так и не отдохнул... Сейчас возбуждение прогнало усталость, но днем мне будет тяжело. А к вечеру надо уходить из замка — кончаются три дня, дарованные законом.
— Аскин, я не скажу, что поверил в твои слова. Но и отрицать их не буду. Чего ты хочешь от меня?
— Я дам тебе карту, менестрель. На ней указан Купол.
Позволив себе улыбнуться, я ждал продолжения.
— Это недалеко отсюда, менестрель. Пять дней пути по горным тропам. Дорога опасна, но с картой ты сможешь ее пройти. Ты увидишь Купол и поверишь в мои слова. Ты найдешь в куполе следы Врага... а может быть — и его самого. Тот ц-трэс, что бежал из нашего Храма...
— Кто?
— Они называют себя ц-трэсами, а свой мир — Лотаном. Этот враг мог пойти к куполу, в надежде найти там оружие или других Врагов. Мы послали за ним три группы, две — замаскированные под мечников, и одну в наших одеждах. Вернулся лишь один Говорящий из третьей группы. Он рассказал, что их окружили мечники, окружили и уничтожили.
— Чьи мечники?
Я уже не удивлялся. Мной овладел самый настоящий ужас. Постыдный ужас человека, давно уверовавшего в собственную безопасность. Никто не убивает Говорящих с Богами и менестрелей! Но если сделали одно исключение, то...
— Мечники не носили гербов. И еще. Наш человек сказал, что они были погружены в беспамятство.
— Беспамятные не способны убивать!
— Но они убивали. Кто-то смог преступить законы.
Мир, бывший прежде таким ясным и знакомым, рушился на глазах. Проще всего было не поверить Аскину. Но он сказал слишком много странных вещей, чтобы они оказались ложью. Слишком много.
— Чего ты ждешь от меня? Я не воин, и даже не могу взять в руки меч.
— Меч здесь не поможет. Ты менестрель. Ты привык ходить в одиночку и быть незамеченным. Возможно, ты пройдешь. Возможно, тебя просто не станут убивать, даже если и заметят.
— Ты посылаешь меня на верную смерть!
— Однажды я дал тебе жизнь. И, в конце концов, разве ты не менестрель? Ты можешь отказаться от такого дара? Увидеть Купол и Врага?
— Что я должен делать в Куполе? — уже понимая, что сдаюсь, спросил я. — И что смогу предпринять, если Враг — там?
— У тебя есть Айлок. Это сильнее меча. А запрет убивать распространяется лишь на людей. Врага вправе убить даже менестрель.
— А если его там нет?
— Купол — лишь первая часть твоего пути, Влад. Ты должен пройти по землям диких Островов и найти второго Врага. Вот этого не сможет больше никто.
— Найти и убить?
— Да.
Я смотрел на Говорящего с Богами, чувствуя, как мои пальцы сами собой сжимаются на прикрытом чехлом грифе гитары. Вот оно — мое оружие. Единственное, доступное менестрелю. Я не мечник, я не гайд. Я не могу убивать.
Но если надо убить Врага?
— Потом я должен идти к гайду Вэйну. И убить Врага, который живет в его замке. Так? — я не спрашивал, я утверждал.
— Да, менестрель.
— Это смерть.
— Твоя жизнь — моя, — просто сказал Аскин.
Да, это так. И не важно, что лишь мы с Аскином знаем это. Я привык платить долги, а долг жизни — главный из них. Я заучил это еще в детстве, вместе с молитвой Ушедшим Гайдам и именами гайдов Бессмертных.
Я должен платить долги.
— Аскин, но ведь прошло двести лет с тех пор, как Бессмертные Гайды сокрушили Врага. Как смогли выжить пленные, если... — я запнулся. А как прожили этот срок сами Бессмертные Гайды?
Видимо, Аскин понял мою мысль. Он не стал отвечать, лишь достал из кармана и положил мне на колени сложенный вчетверо лист бумаги. Большой лист, если это карта, то очень подробная.
— Ты берешь карту?
— Я еще не решил, Говорящий с Богами.
Аскин пожал плечами.
— Решай до обеда, менестрель. Если ты не захочешь пойти, то сожги карту. А тело твое пусть будет у подножия сторожевой башни.
Я кивнул. Долги платят. Долг жизни — или послушанием, или жизнью. Иного не дано.
— Аскин, ты рассказал мне не все.
Он молча кивнул.
— Почему бежал плененный Враг? Почему вы так испугались его бегства?
Мгновение поколебавшись, Аскин сказал:
— Я отвечу на первый вопрос. Второй ясен и так — мы испугались, потому что Враг захотел убежать. Он не пытался, никогда. Он знал, что это ничего не изменит. А если Враг бежал — значит увидел надежду уничтожить нас.
Я кивнул, принимая ответ. Аскин встал и шагнул к двери.
Интересно, а действительно ли я люблю жизнь? Свою и чужую? И погибнут ли другие, если мое тело ляжет у подножия сторожевой башни гайда Ириана?
— Оставь тот порошок, что ты предлагал мне, — остановил я Аскина, уже стоящего на пороге. — Мне нужно петь перед уходом, а я лишился сна по твоей милости.
Аскин снизошел до быстрой улыбки.
— Я не сомневался в тебе, менестрель.
Кожаный мешочек с порошком лег на стол. А дверь за Аскином закрылась. Смогу ли я узнать его среди других Говорящих?
Вряд ли.
Высыпав порошок — черный и влажный, больше всего напоминавший пахотную землю, на ладонь, я проглотил его. Ни вкуса, ни запаха. Запил вином. Камни тепла тусклыми угольками легли на на стеклянное дно.
