Я не знаю, этично ли писать о книгах, которые пока не появились в печати и лишь в компьютерно-принтерном виде стали доступны узкому кругу лиц. А этот круг, само собой, страшно далёк от народа. Не испортить бы людям радость первого прочтения... Да и что касается критики... Тут уж я подставляю автора. Потому что во всех литературно-критических разборках последний судья — текст, сверившись с которым, читатель сам вправе решать, "кто же прав был из нас в наших спорах без сна и покоя..." Пока что он, читатель, такой возможности лишён.
И всё-таки я отважился на эту статью. Очень уж хочется. Тем более, когда ещё выйдут последние произведения Сергея Лукьяненко? Издательская судьба книг непредсказуема, да и будучи напечатанными, нескоро доберутся они до потенциального читателя. И потому я отдаю себе отчёт в том, что пишу, в общем-то, всего для нескольких человек, знакомых с недавними работами Сергея.
А кроме того, есть и личный момент. В апреле этого года я написал статью "Кто выйдет на мост?" (заметки о прозе С.Лукьяненко). По большей части статья была посвящена "Рыцарям Сорока Островов", точнее, защите вышеупомянутых "Рыцарей" от критики Владислава Крапивина. На тот момент из всего написанного Сергеем я прочёл лишь сборник "Лорд с планеты Земля", раннюю его повесть "Пристань Жёлтых кораблей", да сделанную в соавторстве с Юлием Буркиным трилогию "Сегодня, мама!". Соответственно и мои выводы исходили из этого подбора.
Сейчас, прочитав "зрелого" Лукьяненко, я бы ту, апрельскую статью писать не стал. Точнее, написал бы её совсем иначе. А то, что она, возможно, появится когда-нибудь на страницах альманаха "Та сторона", меня не слишком беспокоит. Пускай тоже станет своего рода "зудой".
Позволю себе вкратце напомнить основной тезис той весенней статьи. Итак, среди всего прочего, есть в литературе некое направление, которое я назвал "крапивинской системой координат". В принципе, направление это не замкнуто на одном Крапивине, можно показать, что возникло оно задолго до первых книг Владислава Петровича, и, дай Бог, проживёт ещё достаточно долго. "Крапивинским" я назвал его лишь условно, поскольку в течение трёх десятилетий В.П.К. остаётся наиболее характерным представителем данной традиции. И надо же дать ей хоть какое-то имя!
"Крапивинская традиция", как и любая другая, основана на определённой этической системе, на неких трудноописуемых душевных переживаниях. Сейчас не время их разбирать, но думаю, каждому человеку, знакомому с книгами Крапивина, ясно, о чём идёт речь.
Из этики вырастает и своеобразная эстетика, которая, собственно, и реализуется уже в чисто литературных понятиях — в тематике и в построении сюжета, в особенностях композиции и стиля, и т.д., и т.п.
Разумеется, авторов, работающих в рамках одной системы, нельзя делить на "основоположника" и "эпигонов". То есть эпигоны были, есть и будут есть, тема эта скучная, да и не о том разговор. Но вполне самостоятельные авторы могут быть очень непохожи друг на друга (если глядеть изнутри традиции), а с внешней стороны их вектора могут показаться нацеленными в одну точку. Так, например, Павел Калмыков, допустим, Лидия Чарская и Аркадий Гайдар (ничего себе подборочка!) всё-таки при всех своих различиях находятся в одном пространстве, а их современники Валерия Нарбикова, Андрей Белый и Осип Мандельштам — в другом.
Это — нормальная ситуация, вообще вся мировая литература напоминает реку, возникшую от слияния нескольких мощных потоков — традиций. Иногда потоки иссякают, иногда вдруг начинают бить из мёртвой на первый взгляд земли.
В общем, Лукьяненко, как мне казалось, работал в крапивинской традиции и был вполне описуем соответствующей координатной системой. Его книги отличались от крапивинских, но и в тех, и в других заметен был схожий взгляд на мир.
Это мне казалось.
Но вот прочёл я "Дверь во тьму" — и понял, что строил замок на песке. Повесть настолько выламывается из "крапивинской традиции", что впору задуматься — а не перерос ли Лукьяненко вышеобозначенную систему координат? И если да, то где же он в итоге очутился?
Впрочем, на первый взгляд повесть напоминает творения В.П.К. Общего и впрямь достаточно. Главный герой — мальчишка, приключения в некоем параллельном пространстве, дружба, то и дело испытуемая на прочность, борьба светлого и тёмного начал... Казалось бы, похоже. Если смотреть обычным взглядом. А если "Настоящим"?
Не претендуя на подобное зрение, всё же рискну.
Итак, перед нами некий своеобразный мир, где имеет место вековая борьба двух таинственных, надприродных сил — Света и Тьмы. Разумеется, первое побуждение читателя — отождествить Свет с добром, а Тьму, само собой, со злом. Параллель, испытанная тысячелетиями... Потом оказывается, что есть ещё и третья сила, Сумрак, соблюдающая, вроде бы, нейтралитет, но тем не менее, ведущая свою игру. Кому её уподобить? Духу Познания, что ли? (Ник Перумов был бы счастлив — нашлось-таки Великому Орлангуру место ещё и в этом мире). Кстати сказать, уже одно это, наличие "третьей силы", не вписывается в крапивинскую традицию. Там такого не бывает — там либо свет, либо тьма, либо смесь того и другого. Но чтобы нечто принципиально иное — нет уж, увольте. Между прочим, не случайно.
Подобный дуализм вытекает из монотеистического европейского мышления, пускай даже автор об этом и не подозревает. Но есть и другое мышление — восточноазиатское, которому присущ монизм. То есть имеется лишь одно запредельное начало, Дао, которое может проявляться по-разному, и как Свет, и как Тьма, и как Сумрак. А может, как Огонь, Вода, Земля, Дерево, Металл... Или ещё как-нибудь. Борьба этих сил обеспечивает Равновесие, которым и поддерживается само существование нашего мира. Тут уже неважно, на сколько потоков разделяется Дао. Главное — ни одному не отдавать предпочтения, принимать всё как есть и умело подставлять свой парус ветрам перемен.
Так вот, мир, куда попал Данька, больше тяготеет к восточной модели. Хотя закручено там хитро. Восточная модель маскируется под европейскую, дуалистическую. Свет своими действиями пытается претендовать на особую роль, на свою причастность высшему добру (хотя на словах зачастую и утверждает обратное), Тьма, напротив, усиленно демонстрирует свою сатанинскую сущность, а Сумрак скромно делает вид, что он тут ни при чём.
Таковы декорации.
Но посмотрим беспристрастно. Вот некая сила, называющая себя Светом. В чём, собственно говоря, проявляется её этическая высота? Почему "Свет" — это именно добро? (А что есть добро?).
Тут, само собой, всплывает вопрос о целях и средствах. Ну, что касается средств, тут всё ясно. Обман, провокации, манипулирование человеческими жизнями... Ради высшего блага можно обманом затащить мальчишку в тёмный мир, чтобы затем использовать его как орудие. Можно сжечь город (подумаешь, всего-то два трупа — старичок да пацанчик! Зато ради счастья миллионов). Можно устроить войну на истребление, тут вообще уже незачем покойников считать, на то она и война... Как видим, со средствами всё ясно. Мы такое проходили. Да и сам Котёнок подтверждает:
— Данька, Настоящий свет — это вовсе не добрый волшебник, или бог,
или что-нибудь такое, разумное. Это просто одна из трех сил.
— Из трех? — Почему-то я удивился именно этому.
— Ну да. Свет, Тьма и Сумрак...
— А это еще что такое?
— Неважно, Данька, ты с ним здесь вряд ли встретишься... Свет — это просто сила, и Тьма — тоже сила. И ничего в них нет ни доброго, ни злого. И солнце
в этом мире могло бы гореть по-прежнему, хоть это был бы мир Тьмы. Но получилось
так, что здесь все началось с погасшего солнца. Значит, нужно было немножко
солнечного света из другого мира... и нужен человек из этого мира.
Конечно, идеально чистых средств не бывает. История, как известно, не Невский проспект, белые перчатки изнашиваются, хотим как лучше, а получается как всегда. Да, всё так. Но именно по отношению к людям. Мы все в той или иной мере поражены гнилью, и стремясь к светлым целям, не можем не запачкаться. Да, иной раз мы вынуждены применять недостойные средства. Но разве этому нас учат высшие силы? Во имя Бога столько совершалось преступлений, столько было лжи, подлости и жестокости, что временами становится тоскливо и страшно. Но разве Бог призывал к этому? Разве к кому-то явился ангел и посоветовал сжигать еретиков на костре? Разве Богородица приказала крестоносцам огнём и мечом уничтожать неверных? Нет, это всё наши собственные изобретения. Ни разу не было такого, чтобы оттуда, из Царства Божия, прозвучал призыв к провокации.
Конечно, бывает и так, что добрые последствия вырастают из дурных дел. Но это лишь потому, что "мир во зле лежит", а стало быть, "ты должен делать добро из зла, потому что его больше не из чего делать". Но в том-то и фокус, что зло подразумевается чужое, а делать должен ты. И вообще: "Горе миру от соблазнов: ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит." (Евангелие от Матфея, 18,7).
Здесь же не кто-нибудь, а Котёнок, существо мистическое, призывает к обману и провокации. Причём не кого-нибудь призывает, а детей, которым сложнее сделать осознанный выбор.
— Да! — огрызнулся я, одной рукой запрокидывая Лэну голову, а другой
обнимая его за плечи. — Ты вовсе не добрый, Котенок! И Свет твой ничем
не лучше Тьмы!
Котенок снова вздохнул.
— Думаешь, мне это нравится, Данька? Это ведь только в сказках если человек добрый, то он ничего плохого не делает. А в жизни, если Свет хочет
бороться с Тьмой, то он должен быть жестоким. Нет у нас другого выхода,
понимаешь?
Понимаем. Свет, выходит, ничего общего с Добром, Любовью и Истиной не имеет. Впрочем, спасибо ему уже за то, что он и не претендует. У него другие цели.
С целями, конечно, разобраться интересно. В чём, собственно, заключается то счастье, ради которого совершаются вышеназванные пакости? Дать этому несчастному миру солнце? Дело, конечно, благородное, но не могу я отделаться от подозрения, что для Света всё происходящее — лишь ход в исполинской шахматной партии, обретение же солнышка оказывается побочным эффектом.
Впрочем, тут ситуация на самом деле сложнее. Есть "Свет", некая мистическая сила, и есть Солнечный Котёнок, полномочный представитель "Света", эмиссар. И если поначалу он исправно выполнял свои должностные обязанности, то потом потихоньку стал работать и на себя. Ещё большой вопрос, будет ли довольно его "светлое начальство" тем, что он воссиял в небе этого мира аки самозванное солнце? И даже если сие входило в изначальную программу, то ради кого? Ради жителей, изнуренных многовековой тьмой, вынужденных продаваться в солдаты, чтобы прокормить свой мир? Ради того, чтобы прекратить войну Крылатых с Летящими? Или же всё это — приятные мелочи, а главное — укрепиться ещё и здесь, усилить свои позиции в бесконечной борьбе с "Тьмой"? Я не утверждаю, что это прямо вытекает из текста, но моё дело — задать вопрос. Который, как мне кажется, вырос не на пустом месте.
А интересно, что нужно самому Котёнку? Уж не вёл ли он своей игры, целью которой было стать солнышком и питаться всеобщей любовью?
— ...Но ты же помнишь, любовь — это тоже Настоящий свет. В этом мире
миллионы Крылатых, у которых теперь не осталось ничего — только вера, что
солнце вернётся в их мир. Они будут любить меня, и этой любви... этого
света мне хватит, чтобы светить им.
— А если разлюбят? Если забудут, что такое Тьма... и что такое Свет?
— Тогда я умру, — просто сказал Котёнок. — Честное слово, мне этого не
хочется.
Честное слово, не могу понять, что тут главное — забота о людях, или о самом себе? Что для Котёнка важнее — дарить свет или питаться им? Ведь как получается? Люди будут излучать любовь, Котёнок будет принимать её, превращать в солнечный свет и посылать обратно, людям. То есть станет он чем-то вроде зеркала. Или фотоэлектронного преобразователя. В некотором смысле, люди перейдут на самообслуживание, а Котёнку достанется контроль и распределение. И всем будет хорошо. Схема, на мой взгляд, подозрительно знакомая.
...Он вообще сложная личность, этот Котёнок. Не укладывается в привычные рамки. То он — воплощённая ангельская кротость и мудрость, то — коварный змий, то — избалованный пацанёнок... Переходы от одного состояния к другому совершаются незаметно и, пожалуй, необъяснимо. Я долго пытался его понять, и однажды меня осенило — да он же просто болен, шизофреник он. Да простит мне психиатр Лукьяненко вторжение в его профессиональную область.
Но действительно — в нём, Котёнке, живут две личности. Первая и основная — представитель Света, воплощение могучей надприродной силы, осчастливливатель миров и прочая, прочая... Вторая личность гораздо более человеческая (да и человечная). Фактически, во второй своей ипостаси Котёнок — это такой же пацан, как и Данька, со своими достоинствами и вполне простительными слабостями. Вторая личность не претендует на роль вождя и учителя, на высший этический авторитет. Котёнок тут стремится дружить с Данькой на равных, и это у него иногда получается.
Причина тут ясно указана самим Котёнком.
— Я же расту умнею... понемножку. А я хоть и из Света, но форму-то мне дал ты. И Зеркало было человеческим. Так что я на вещи смотрю по-вашему.
То есть в момент возникновения Котёнка отпечаталась в нём Данькина душа, внутри сгустка Настоящего света зародилась человеческая личность. Потому-то в конце концов и случился разрыв, "расщепление", "большой" Котёнок остался изображать солнышко, а "малый", отражённый зеркалами Гертовой шкатулки, прыгнул Лэну на руки. И вот этот "малый" Котёнок — существо гораздо более симпатичное, нежели висящее в небе "его сиятельство".
Вообще, по-моему, Котёнок — огромная удача Лукьяненко, это действительно интересная, нетривиальная фигура. Хотелось бы, конечно, продолжения.
Ну, а что касается Тьмы... Летящие, сколь бы зловещими они ни казались поначалу, смотрятся несколько декоративно. В общем-то, ни бесовской хитрости, ни бесовских возможностей в них не заметно. Ну, воюют уже много столетий с Крылатыми, успеха нет ни у одной из сторон. Равновесие. Только вот кто в этом Равновесии заинтересован? Сами Летящие? А почему, собственно? Тот, кто за ними стоит? А кто за ними стоит? Это, кстати, самый любопытный вопрос.
Летящие жестоки, но не более, чем Крылатые. Можно жечь людей Чёрным огнём, можно выкалывать глаза кинжалом — от перемены мест сумма не изменится. И те, и другие стоят друг друга. И те, и другие поражены раковой опухолью зла.
И если действительно говорить о настоящем зле, о настоящих адских силах, то... Вряд ли они сделали бы главную ставку именно на Летящих. Гораздо эффективнее играть на территории Крылатых, а Летящих использовать в отвлекающих целях. Ей, Настоящей тьме, не нужна победа ни тех, ни других. Ей не нужны обильные жертвы, кровь и трупы. Это всё побочные эффекты. Главный урожай пожинается в человеческих душах. Пока идёт война, некогда задумываться, некогда задавать Настоящие вопросы. Так что действительно, "Равновесие Тьмы" имеет бесовскую природу.
Но где же они, изощрённые губители?
Взгляд невольно обращается в сторону Сумрака. Туда, где спокойно и уверенно стоят улыбающиеся Торговцы.
Первое, что бросается в глаза — это уважительный нейтралитет по отношению к Свету (насчёт Тьмы представители Сумрака предпочитают не высказываться. Хотя и применяют очки тьмы. Вещи же не виноваты ни в чём). Постоянно подчёркивается, что Сумрак не воюет со Светом, что он достаточно силён, чтобы позволить себе мир, что пути их не пересекаются, и т.д., и т.п.
Это наводит на некоторые размышления. Во-первых, не случайно молчание о взаимоотношениях с Тьмой. Похоже, как серьёзную силу представители Сумрака её не воспринимают. Ну, есть такая, ну, можно её использовать, но — не конкурент. Не то что Свет, по отношению к которому Гарет то и дело считает нужным определить позицию. И не потому лишь, что Данька служит Свету. Он ведь служит именно тем, что воюет с Тьмой, и значит, нуждается в союзниках. Тут бы Гарет и развернуться. Либо в самом деле помощь предложить, либо обманом завлечь в ловушку. Но подобные игры не ведутся. В них нет необходимости. Видимо, Сумрак иначе представляет себе расклад сил, нежели Свет. В самом деле:
— Я предполагаю, что они служат Сумраку, — очень спокойно, даже облегченно
сказал Котенок.
— Это плохо? — тихо спросил я.
— Нет, что ты. Это не плохо и не хорошо. У них свой путь, у нас свой. Пока
они не пересекаются.
А Тьма, напротив, противник более чем серьёзный:
— Мы много лет воевали с Тьмой чистыми руками. — Котенка мои слова не задели. — Не убей, не пошли на смерть, не предай... И Тьма росла. Хватит. Мы воюем честно, но если обстоятельства сложились в нашу пользу — почему бы и нет?
А вот что утверждает представительница Сумрака Гарет:
— Мы? Мы — те, кто стал рядом с богами. Мы служим Силам; ты — Свету, я — Сумраку. Это ничего, Свет и Сумрак не враги.
И ещё:
— Я рада, что ты победил, — продолжила она. — Сумрак не воюет со Светом.
Получается, для Света главным врагом является Тьма, Сумраком он не интересуется, а тот, напротив, безразличен к Тьме, зато неравнодушен к Свету. Выходит классический треугольник.
Из этого можно сделать вывод — позиции трёх сил неравны. И Сумрак, наверное, обладает некоторым перевесом. В самом деле, войны он, кажется, ни с кем не ведёт, зато использует в своих целях противостояние Света и Тьмы. Этакая лисица из китайской басни, стравившая царя львов с тигриным царём, после чего отполдничавшая обоими. Однако в отличие от упомянутой зверушки Сумрак, похоже, не заинтересован в чьей-либо гибели. У него — своя игра, свои далеко идущие планы, охватывающие бесчисленные миры и времена. И Свету, и Тьме в этой игре отводятся некие роли. Причём Свет важен сам по себе, а Тьма — лишь в качестве противника для Света, лишь с целью связать ему руки. И возникает подозрение — а она вообще существует ли сама по себе, Тьма? Не иллюзия ли это, порождённая Сумраком? Может, мирозданием тут правят всё же не три силы, а две? И классическая схема даосизма оказывается на поверку миражом, а мир "Двери во тьму", выходит, всё же дуалистичен?
Интересно получается. Начинаешь читать — и сперва кажется, что борются две силы, добро и зло, Свет и Тьма, всё по-европейски, потом выходит, что это обман, что нет здесь ни добра, ни зла, а борются надмировые сущности, коих уже не две, а три, всё по-восточному, сплошные единоборства (в мягком стиле). А после получается, что и это неправильно, что Тьма — иллюзия, инструмент Сумрака. Матрёшка вложена в матрёшку, и та, в свою очередь... Поневоле задумываешься — а что, если и Свет — не более чем инструмент в руке мастера?
А кто же мастер? Чего он хочет? Сумрак, он на то и Сумрак, чтобы скрывать подробности. Но даже из неясных очертаний можно сделать некие предварительные выводы. Во-первых, он не использует потусторонних эмиссаров, а действует через людей, играя на их страстях. В первую очередь имеется в виду гордыня. "Мы — те, кто стал рядом с богами..." То есть мы — уже не просто люди, мелочь рыбья, вроде глупого и жалкого мальчишки Лэна. Мы — нечто значительное, уже как бы и сверхчеловеческое. Кстати, интересно, что за богов упоминает Гарет? Очередная иллюзия, порождённая Сумраком для собственных слуг? Или... Или Сумрак претендует на Божественную сущность? А, да это и не столь важно. Тем более, что одно другому не мешает. В общем-то, жалко этих самоуверенных суперменов, им ещё предстоит большое разочарование.
Во-вторых, целью Сумрака уж никак не может быть торговля между мирами. Что бы ни считали его слуги, но торговля — лишь инструмент для какого-то макроскопического воздействия на Вселенную. Не случайно, кстати, что самым выгодным товаром являются солдаты. Это уже говорит о многом.
Да какая разница, что Сумраку надо? То ли мировое господство, то ли игра, то ли эксперимент в космических масштабах... Может, изучают нелогичную психологию Homo Sapiens? А может, "мыслящую галактику" выращивает? Уж не манекены ли это, оправившиеся от поражения на Планете и здорово с тех пор поумневшие?
Можно было бы и дальше сопоставлять метафизические модели, примеряя их к повести Лукьяненко. Но зачем? Разборки между таинственными силами интересны тут не сами по себе, а лишь применительно к психологии главного героя, Даньки. Он должен выбирать. И выбор его — не между силами, не между мистическими хозяевами, а между любовью и убеждениями, между долгом и дружбой, между эффективностью и честью.
Выбор очень непрост, и зачастую Данька идёт вразрез со своей совестью. Он, особенно поначалу, склонен обманываться, склонен возлагать ответственность на других (пускай хотя бы и в мыслях). Он страдает от одиночества, мечтает о друге, но друзей у него нет. И лишь здесь, приведённый Солнечным Котёнком в странный и страшный мир, он начинает понимать, что причина — в нём самом. Нужно заслужить право быть чьим-то другом. И на всём протяжении повести он стремится к этому. И, конечно, постоянно совершает ошибки, о которые очень больно стукается.
Данька хочет вернуть жителям этого злополучного мира утраченное солнце. И, сам не понимая того, взваливает на свои плечи непосильный груз. То, что в конце концов Котёнок воссиял в небе — это, как мы уже видели, не решение проблемы. Это не настоящее солнце. В самом деле, несложно прикинуть, что получится дальше. Пройдёт момент ликования и эйфории, начнётся будничная жизнь, и любовь Крылатых к солнцу станет убывать. Тем более, что у Крылатых возникнут новые сложности. Летящих больше нет, война завершилась, а если так — зачем нужны Крылатые, зачем взрослым жителям кормить и вооружать их? Как бы не пришлось пацанам испытать на своей шее увесистый подзатыльник от солидных дядь... А упомянутые дяди, скорее всего, серьёзно подойдут к делу и, распалённые открывшимися перспективами, начнут делить власть, строить развитой феодализм и т.д. Да ещё и торговать населением придётся — народу нужно зерно для посевов, стёкла для окон, солнцезащитные очки и крем для загара. Всё это в обмен на солдат. Кого сплавят в иные миры, сражаться по контракту? Не их ли, ставших ненужными мальчишек?.. А дальше сменится два-три поколения, любовь к солнышку ослабнет. Тем более, что её, эту любовь, вполне могут возвести в ранг общеобязательной идеологии, и тем самым обескровить. И придётся Котёнку погаснуть, а мир вновь погрузится во тьму. Тут-то Сумрак и сделает очередной ход — и всё опять завертится.
Данька, конечно, ничего этого не видит. Не понимает он и того, что подлинная трагедия здешних людей — это внутренняя, духовная тьма. Именно она сделала возможной продажу солнца. Хотя Котёнок об этом знает и даже пытается убедить в том Даньку:
— ...заставь их быть добрыми!
— Ни черта себе! Заставить быть добрыми?
— Да! Заставь их говорить о Свете, чтобы они поверили в него! Заставь их
не просто называть себя хорошими и добрыми! Заставь их стать такими!
Но это задача не для мальчишки. Вот если бы отправить туда десант из нескольких тысяч добрых и мудрых людей, и дать им лет пятьсот... А Данька... Он, как и любой на его месте, может лишь любить и ненавидеть, сфера его возможностей ограничена радиусом вытянутой руки. Пускай даже в руку вложен Настоящий меч. Он не в силах спасти мир. Зато может спасти друга.
Между прочим, если рассматривать повесть под этим углом, то нельзя не заметить, что "крапивинский дух" в ней всё же сохранился, как бы ни пытался автор выстроить независимую этическую концепцию. В конце концов Данька убеждается, что единственное, за что стоит бороться — это люди. Те, кто рядом.
— Ты все пытаешься выбрать между Светом и Тьмой? — спросил тот, кто
мне снился.
— Да...
— Не стоит... Не сравнивай правду, которая стоит за людьми. Сравнивай людей.
— Почему?
— Да потому, что не вера делает нас, а мы — веру. Сражайся за тех, кого
любишь. И если при этом ты на стороне Света — пусть гордится Свет.
Позиция, конечно, далеко не бесспорная. Но зато взрослая.
Данька и в самом деле стремительно взрослеет. Он начинает понимать, что слово — лишь обёртка, что доверять надо тому, что видишь своими глазами, что чувствуешь сердцем, а вовсе не абстрактным схемам, сколь бы убедительными они не казались. Нам, живущим в эпоху обветшавших слов и агонизирующих идеологий, это близко и понятно, но мальчишке до такого понимания ещё надо дорасти. Что Данька и делает.
Но что значит — "взрослеет"? Конечно, становясь старше, человек что-то теряет в себе, и что-то находит. Вопрос лишь в том, что из найденного и потерянного отвечает его внутренней сути, его неповторимой личности, а что — случайное, наносное. Хотя и трудноискоренимое.
— Жди, ты не сразу увидишь себя... Жди.
И словно услышав его слова, в зеркале вновь проступило лицо. Моё
— и не моё. Оно было взрослым — тому, кто смотрел на меня со стекла, могло
быть и двадцать, и тридцать лет. Но не это было самым страшным.
Тот — за стеклом — улыбался. Приветливо улыбался, словно наконец-то дождался встречи и безмерно этому рад. Лицо у него было спокойным и уверенным. Это он — не я — хотел уйти из дома. Это он — не я — легко и красиво отомстил
Ивону. Это он — не я — сумел пройти Лабиринт, потому что давно не грустил
по маме, не боялся отца и не собирался умирать за друга.
— Почему? — спросил я, но губы моего Настоящего отражения не шевельнулись. Ему этот вопрос был ни к чему, он знал ответ.
— Потому что ты такой, — грустно сказал Котёнок. — Ты совсем-совсем взрослый, который ненавидит быть ребёнком.
Что, собственно говоря, увидел Данька, посмотрев на свою душу Настоящим взглядом? Действительно ли в зеркале отразилась его подлинная суть? Вопрос нелёгкий. Да, Данька и в самом деле такой. Если, конечно, принять его тёмные стороны за главное. То, что Котёнок назвал "взрослым", не зависит от возраста. Это — самость, эгоцентризм, присущий как младенцу, так и глубокому старику. Это сосредоточенность всех энергий души лишь на себе самом. Это сила, оборачивающаяся жестокостью. Это мудрость, кончающаяся безразличием. Это любовь, которая "ищет своего".
А что же тогда "ребёнок", которого столь искренно ненавидит "взрослый"? Быть может, это некий центр души, то, что не может быть лишь суммой тех или иных качеств. Это личность, незамкнутая на себе, а напротив, открытая миру. И такая открытость, проявись она в наивности пацана или в мудрости дряхлого деда, несовместима со "взрослым", она самим своим существованием отрицает его, подрывает его правоту. За что "взрослый" и распаляется ненавистью.
И дело тут не в Даньке, это вообще свойственно человеческой природе, хотя чаще всего мы не замечаем, что наши прекрасные качества — сила, мудрость и любовь — отбрасывают уродливые тени.
Что ж, если так понимать взрослость, то она, конечно, живёт в Данькином сердце. Но живёт в нём и ребёнок — и в конечном счёте оказывается победителем. То, что Данька сумел увидеть свою внутреннюю гниль, а после и поднять на неё Настоящий меч — это не случайно. Он растёт. И если понимать взрослость иначе — как открытость миру, соединённую с трезвым отношением к себе — то Данька, убив в себе "взрослого", становится взрослым. Но уже — без кавычек.
... Итак, он прорвался сквозь слои иллюзий и увидел свою настоящую цель. Как же быть со средствами? Тут, конечно, сложнее. Не остался ли он всё-таки в убеждении, что воевать чистыми руками неэффективно? Да, он вроде бы противится такому подходу, но насколько успешно? Тем более, что излишне хороший финал повести, похоже, подтверждает правоту Котёнка. Действительно — и солнышко в тёмный мир вернули, и Лэн жив остался, и потаённая дверь обнаружилась, так что пора и домой к маме. Всё потому, что Котёнка слушались.
Конец повести, по-моему, должен работать на основную её идею, и если так, то какова же она, идея? Конечно, хочется, чтобы "а дальше всё было хорошо", но "хорошо" должно из чего-то вытекать, чем-то быть обусловленным. Здесь же, в "Двери во тьму", счастливый конец, мягко говоря, не обоснован всей предыдущей драмой.
Разве что это завязка для будущего продолжения?
Что же касается другой вещи Лукьяненко, романа "Линия Грёз", то вопросов она породила меньше. В принципе, читатель получил хорошую фантастику, где всего в меру — и захватывающего сюжета, и футурологических прогнозов, и, конечно, человеческой психологии. Может быть, по контрасту с "Дверью во тьму", роман не сыграл роль "зуды". И тем не менее, читается он с интересом.
Каждый, видимо, найдёт в нём какую-то "свою" тему. Для меня это — дружба взрослого с ребёнком. И видимо, сия линия романа прежде всего интересна самому автору. Не о меклонцах же с силикоидами ему хотелось поведать читателю.
Итак, Кей Альтос очень не любил детей. Потом, вроде бы, полюбил, во всяком случае, Артура, а затем и его "дубля" Томми. Хотя и не старался как-то внешне выразить свои чувства. Но шила в мешке не утаишь. Ну, что сказать? Бывает.
И всё бы это было на уровне неплохой прозы, кабы не явный элемент пародии. Пародируется, естественно, крапивинский подход к взаимоотношениям взрослого и мальчишки. Легко выделить в тексте явные намёки — взять хотя бы косвенное изображение самого В.П.
...Воспитателем нашего блока "джи" был хороший человек. Разносторонняя личность, автор детских сериалов, которые шли по телесети Альтоса. Не садист, и не извращенец, которые очень любят такую работу. Он искренне считал, что детей надо защищать от взрослых. Он всегда говорил о дружбе и доброте... и, наверное, не мог понять, почему его дружные воспитанники не любят маленького Кея. Для него я оставался ребёнком с трогательно тощей шеей...
Или Генриетта Фискаллочи, милая старушка, бывшая контрразведчица, ныне мирная пенсионерка на курортно-садоводческой планете.
— Если сынок ваш захворает, уксусом его натрите. Лучшее средство от жара, вы уж поверьте...
Ну как тут не узнать Генриетту Глебовну из "Лоцмана"? Правда, кое-что добавилось от тётушки Эммы из "Корабликов". Профессия, наверное.
Пародия, впрочем, настолько ненавязчива, что не сразу и замечается. Не то что в "Сегодня, мама!", где местами идёт уже явный перебор.
Труднее понять, что пародируется. Крапивинская идея, что детей надо защищать от взрослых? Ни в коей мере. Взять хотя бы преследующую Кея с Артуром старуху-кагебешницу Изабеллу Каль, которая вполне коррелирует с крапивинским Антуаном Полозом. Может, и здесь пародия? Но изображённая автором ситуация слишком уж для этого психологически достоверна.
Может, пародируется не столько конкретные идеи и персонажи, а само мироощущение, когда ребёнок априорно тоньше, добрее и светлее, нежели окружающие его взрослые?
Кстати говоря, явный намёк на миры Крапивина встречается и в "Двери во Тьму". Умирающий старый Летящий, покинутый всеми в башне.
— Уже нет... уже неважно. Котёнок... У меня тоже был... хороший...
Мальчик, откуда ты пришел?
Лицо Летящего было землисто-серым, изо рта при каждом слове вылетало
облачко пыли. Я попытался ответить и не смог. Ужас шершавым комком застрял
в горле.
— Ты не из Реттельхальма, я вижу... Да... Но жаль...
Кто же это мог быть? Уж не Галька ли это, Галлиен Тукк, ушедший неизвестно куда вместе со старым Командором? Какими ветрами занесло его в эту грань?
Пародийный оттенок тут создаётся описью имущества покойного Летящего:
В кожаном мешочке, лежавшем в самом углу тайника, была всякая странная мелочь: незнакомая монетка, огарок свечи, прозрачный кристаллик, мячик из красной резины, большой бронзовый ключ, перочинный ножик, карандаш... Эти вещи, наверное, что-то значили для Летящего, когда он ещё был человеком.
Но сквозь пародийную интонацию пробивается, быть может, неосознанный самим автором, комплимент крапивинскому герою.
— Не ври, — попросил я. Котёнок замолчал. Поколебался и сказал:
— Видимо, ему не хватило решительности. Он был слишком романтичным, слишком
наивным. Думал, что за добро можно драться только честно. А когда понял,
что от него требуется, растерялся. Ну... и ушел к Летящим.
— Может, он был прав? Летящие не сжигают города — а ты предлагаешь это
сделать.
Крапивинский пацан, в отличие от Даньки, сумел отказаться от провокации, не дал запутать себя хитрыми обольщениями. Непонятно только, зачем надо было уходить к Летящим?
...Вернёмся всё же к "Линии Грёз". Есть там ещё одна тема, не оставившая меня равнодушным.
Тема Бога.
Сергей Лукьяненко, насколько я понимаю, человек не слишком религиозный, и Бог ему понадобился лишь для поддержания логики сюжета. Надо же было как-то обосновать наличие аТана у Ван Кертиса, а также проложить мостик к новой игрушке — Линии Грёз. Лукьяненковский Бог выполнил порученное ему задание. И тем самым роль его завершилась. Как известному мавру, ему пора уйти.
Кого же на самом деле изобразил автор? Бог, скучающий в созданной им Вселенной, дарящий первому попавшемуся технологию бессмертия — просто так, чтобы разнообразить своё существование. И со скуки дарящий тому же Ван Кертису Линию Грёз. Бог, не желающий видеть последствия своих дел, равнодушный к судьбам людей. Да Бог ли это?
Зато в вышеприведённое описание великолепно укладывается сатана. Назвался Богом. Почему нет? "И сатана принимает вид ангела света". Обмануть человека несложно. Дал он Ван Кертису аТан — и получил с того колоссальную выгоду. Предоставляемое технологией аТана бессмертие — точнее, бесконечное продление земной жизни — закрывает человеку путь к жизни вечной. Я уж не говорю о том, что земное бессмертие умножает в людях зло. Зачем, в самом деле, что-то в себе менять, зачем вырывать из себя грех, если никакого загробного воздаяния, благодаря аТану, можно не опасаться? Не забыть бы лишь вовремя оплатить его.
Если допустить, что существует возможность неограниченного продления человеческой жизни, пускай со сменой тела (а автор имеет право на такое допущение), то любой, даже самый мелкий бес вполне может предоставить Ван Кертису подобную технологию. Это они умеют.
Что же касается Линии Грёз, этого источника миров, то как "пользователь" может проверить, реален ли созданный его волей мир? Быть может, на самом деле это лишь иллюзия, игра его воображения, пускай и столь достоверная, что не отличишь от настоящей жизни? Получается что-то вроде наркотика, нечто вроде описанного Стругацкими слэга ("Хищные вещи века"). Только более изысканное исполнение. О духовном вреде такой Линии, думаю, говорить излишне.
В общем, назвавшийся богом бес дурит людей, как хочет. Никаких доказательств его божественности нет. Неуязвимость Ван Кертиса и Артура таким доказательством считать, конечно, нельзя. Что, бесу трудно силовое поле вокруг них создать? Да запросто.
Но люди предпочитают быть обманутыми. И это понятно. Вопрос лишь в том, не окажется ли обманутым и читатель? Впрочем, на то ему, читателю, предоставлена свобода воли.
Вернусь к тому, с чего начинал. То есть к "крапивинской системе координат". Вписывается ли в неё зрелый Лукьяненко?
Нетрудно заметить, что Сергей не хочет никуда вписываться. И настолько не хочет, что сознательно пытается истребить в своём творчестве всякое сходство с крапивинской прозой. Отсюда и пародийные мотивы, и подбор неожиданных (для крапивинской традиции) тем — от безжалостного убийцы-ребёнка (Томми, застреливший Кея из алгопистолета) до многочисленных сексуальных сцен с участием подростков — как в "Двери во Тьму", так и в "Линии Грёз". Да и в "Стеклянном море" (3-я часть трилогии "Лорд с планеты Земля") тоже эти моменты есть.
Как писатель, он, разумеется, имеет на это полное право. Да и далеко ему до иных "крутых" авторов. Но действительно ли подобные повороты вызваны художественной необходимостью? Иногда возникает ощущение, что Лукьяненко специально пытается вставлять в текст то, что для Крапивина немыслимо. Порой эти вставки оправданы, но далеко не всегда. Если моя догадка верна, и Сергей специально пишет "не по-крапивински", то это настораживает.
Во-первых, я полностью разделяю мнение Булата Окуджавы, что
Каждый пишет, как он слышит,
Каждый слышит, как он дышит,
Как он дышит, так и пишет,
Не стараясь угодить...
И если автор сознательно пытается писать не так, как кто-то, прилагает усилия, чтобы не казаться похожим на кого-то, то есть риск не расслышать собственное дыхание. И, если имеется некоторый опыт, если набита рука, то получатся вполне читаемые вещи, быть может, заслуживающие тиражей и премий, но... Но это будет уже не творчество, а ремесло.
Ни в коей мере не утверждаю, что с Лукьяненко произошла такая история, но, боюсь, когда-нибудь может произойти. В известном смысле у него чувствуется "крапивинский комплекс". Видно, в своё время слишком часто приходилось ему слышать о себе, что вот, мол, появился такой подражатель Крапивину... Но шут с ними, критиками, не стоит обращать внимания на всякие наезды. В конце концов, сам же Лукьяненко в своей статье для ТС утверждает:
Найдётся ли достойный подражатель? Честно говоря, сомневаюсь. Перумов после эпопеи "под Толкина" пишет оригинальные вещи, и это неизбежный путь для любого талантливого человека. А бесталанный имитатор, к счастью, никогда Крапивина не подделает. Ну нельзя так писать без сердца и таланта!
То, что Лукьяненко талантлив, думаю, доказательств не требует. И что ему не грозит оказаться в эпигонах Крапивина — тоже очевидно. Так зачем же ломиться в открытую дверь?
Я уверен, в полную силу Лукьяненко начнёт писать лишь отвыкнув от оглядки на Крапивина. Ведь ему есть что сказать своего. И нравственные проблемы он умеет ставить ничуть не менее острые, чем В.П.К., и многое в жизни он видит более трезвыми глазами. Так зачем же специально дистанцироваться?
Конечно, неприятно попасть "в систему координат". Это понятно. Зверям из мультфильма тоже не понравилось, что их посчитали. Но дёргаться-то зачем? А что касается собственной традиции... Если такое случится (а почему бы и нет?), то всё произойдёт как бы само собой, исподволь, без каких-либо резких движений. И кстати, то, что появилась новая традиция, первым заметит не он. Заметят читатели и критики. Когда-нибудь.
А пока — отворив дверь во тьму, куда приведёт нас линия наших грёз, расслабимся на берегу стеклянного моря.
сентябрь 1995
|
|
