• Иду
• Дому Волошина
• Медуза
• Один в Москве
• Истерика
• Гвардия
• Птица
• Беспринципность
• Заехал в Комарово
• На смерть лидера
• Двоелюбие
• Интеллигентность как она есть
• День рождения
• Моление о чаше, или Мне 33
• Перед отлетом
• Осенний триптих из отпуска
• Осень сказок в Коктебеле
• Сентябрьское письмо в Ленинград
• Сокол

ИДУ

Я стрекозу спугнул с уютной травки.
Разгневанно треща, прозрачной молнией
Она мелькнула и пропала.
И долго я лежал в траве,
Вдыхая аромат и гладя стебли.

Я аиста спугнул в пруду заросшем.
Весь вытянувшись струнно, он поднялся
И величаво к солнцу улетел.
И долго я смотрел на свет заката
И взмахи удаляющихся крыльев.

Я девочку спугнул из детства.
Она была чиста и безыскусна,
Точно играла в светлую игру,
Где все законы ей одной подвластны.
И долго плакала она,
Обняв мои колени.

Благодарю тебя, земля,
Тебя, что множеству великих
Приют давала, их любя,
Как будто доски корабля,
Который налетел на рифы.
Твои ветра, агаты, мифы,
Узор холмов и скал твоих
Все оборачивалось в стих.

Приют убогих мудрецов.
Дом загнанных, приговоренных.
Не мог спасти ты от купцов,
Фанатиков и подлецов.
Как не была во все века
Защитой  голая рука,
Спасеньем не был лист бумаги,
И целью —  реющие стяги.

Те строки, что рождала ты,
Не пел народ на баррикадах.
Не для голодной бедноты
Растила ты свои цветы.
И вот обжорам всем  расстрел.
А те, кто им стишки ворочал,
Вдруг оказались не у дел.
Наркомвнудел их углядел.

Ну, а потом свалить уродства
На тех, кто не терпел холопства
Так просто было. Русь сильна.
Протянет без стишков она,
Поскольку гимнов хватит всем.
Кремлевский горец Мандельштама
Ссылает в лагерь насовсем,
Чтоб злой поэт стал глух и нем.
А там  талантливый начкар
Двум уркам ставит самовар
И обещает срок скостить
Чтоб в нужник, мол, врага спустить...

Расстрелян, как шпион, Эфрон.
В петле болтается Марина.
Да бросьте, это фильм иль сон
Про мафию! Про за-кордон!
У нас такого не бывает.
У нас  ну, мяса не хватает,
Ну, там  жидам везде шиши,
Так они сами хороши!
На черном рынке я достал
Вот, вашего же Мандельштама. Во!
Пятьдесят колов отдал!
Посажен? Ба... Я и не знал.

Благодарю тебя, земля.
Ты, как обломок корабля,
Их на себе тогда ютила.
И ничего от нас не скрыла.

Но вот что вы скажите мне.
Те гимны, в общем, позабыты.
А тех, кто кондырил втуне
Для буржуазок при луне,
Читают, словно при царизме.
Неужто ж и при коммунизме
Заставит плакать наших краль
Их обветшалая мораль?

А этак через полста лет
Иные имена, иные,
Вдруг вынырнут из моря бед
И зазвучат на этот свет.
И потечет на говорке
Рассказ, как гибли вдалеке
Нам неизвестные поэты.
И снова выплывут секреты.
И кто-то сто колов отдаст
За тех, кто больше не создаст
Уже ни строчки и ни слова.
Русь к этому всегда готова.

(назад!)

То утро было тихим и лучистым.
Слегка туманным. Море истомленно
Едва дышало после страстной ночи,
Когда вернувшийся бродяга-месяц
Вонзал, врезал лучи свои упруго
В покорные и жаждущие воды,
Чтоб сызнова сумели в них родиться
Драконы, жемчуга, кораллы, мифы...

В искрящейся воде я плыл лениво
И вдруг увидел в глубине медузу.
Таких больших я никогда не видел.
Изламываясь в лучезарных бликах,
Пятном голубоватым, чуть размытым,
Над дном она скользила безмятежно.
Я очень долго плыл за нею следом
И, затаив дыханье, любовался,
И мне хотелось с кем-то поделиться
Восторгом перед прелестью медузы
И переливчатой гармонией движений
Ее беззвучного скользящего полета.
Нисколько не боясь ее ожога,
Я под нее подвел свои ладони
И так поплыл, толкая пред собою
Доверчивую, мягкую медузу.
Я плыл не быстро, очень осторожно.
А метрах в трех от берега поднялся
И девушке своей с восторгом крикнул:
Ты только посмотри, какое диво!
Приблизившись опасливо, как будто
Держал на поводке я волкодава,
Она сказала: Фу, какая гадость.
Я их боюсь. Они кусают больно.
Да нет же! — я порядком растерялся.
Ты подойди сюда ко мне поближе.
Ты посмотри  она ведь так красива.
Мы с нею в это утро подружились!
Однако заходить, как видно, в воду
В присутствии медузы было страшно.
Остановившись у черты прибоя,
Она сказала: Брось ее на берег.

Позволила она. В ее головку,
Которая полна была софизмов,
Трюизмов, афоризмов, эвфемизмов,
А кстати, большей частью, тавтологий,
Дававших ей возможности и право
Всегда судить, кто прав, а кто ошибся,
Простая мысль пробраться не сумела:
Что в воздухе, в среде, ей чужеродной,
Под собственною тяжестью порвется
Себя мне вверившая хрупкая медуза.
Поскольку всякая живая тварь способна
Существовать лишь в мире, ей присущем.
Лишь в подвиге имеет смысл мужчина.
В самозабвенье  женщина прекрасна.
И только в черной пустоте пространства
Светить способны пламенные звезды
Так и моя медуза: только в море
Она могла пленять воображенье.
Я отпустил ее, и лишь тогда увидел:
Как ни был осторожен я, остались
Следы на тельце  - вмятины от пальцев.
Я плыл и провожал ее, покуда
В придонных сумерках медуза не погасла.

Я это вспомнил все через неделю,
Увидев, как мужчина загорелый,
Идя купаться, из волны шумящей,
Вдруг наклонившись, что-то кверху поднял.
С его ладоней, содрогаясь, висли
Какие-то бесформенные комья.
И он позвал: Сынок, смотри скорее!
Какая здоровенная медуза!
И мальчик лет пяти, в упор уставясь
На вымазанные в песке лохмотья,
На клочья омерзительного студня,
Захныкал вдруг: Ну, папа, ГДЕ медуза?

Я долго думал: это совпаденье?
Или действительно те вмятины, те раны
Сломали что-то в компасе медузы,
Ей море оказалось не по силам,
И волны ее вышвырнули наземь?
Неужто над доверием медузы
Я слепо и жестоко надругался?
Неужто я ничем не отличаюсь
От говорящих: Брось ее на берег?
Случайная была ли это жертва
Одна из миллионов жертв природы
Иль это я, обманщик и убийца,
Кичась своим моральным превосходством,
Своей любовью к всем живущим тварям,
Агонизировать послал свою медузу,
Бороться без надежды на спасенье
В отчаянье, тоске и лютой боли?

Я никогда ответа не узнаю.

(назад!)

Вот иду я улицей морозной
Одинокий так же, как недавно
Я бродил по тропам Карадага
И ласкал приветливые волны.

Больно мне, сумбурно и прекрасно,
Странно мне, и жутко, и спокойно.
Все вокруг меня сейчас родное.
Все вокруг меня сейчас чужое.

Индевеют щеки от дыхания.
Я сегодня славно поработал.
Целый день сидел, точно прибитый
Изучал зачем-то чьи-то книги.

Сердце колет, как перед инфарктом,
К горлу подкатили комья крика,
Ненависть бессильная клокочет...
Это я подумал о любимой.

Губы усмехнулись отчужденно.
Ноги зашагали быстро-быстро,
Будто я спасаюсь или прячусь...
Это вспомнил я об отчем доме.

Я не в силах жить чужою жизнью!
Быть другим я просто не сумею!
Плохо вам со мной - давайте сгину
В Коктебель, в Москву или в работу.

Я люблю -  но я люблю иначе!
Я нуждаюсь -  но не надо дергать!
Господи, как это надоело
Притворяться с самыми родными...

Как чудесно мне в дали беспечной.
Как постыло, пусто, одиноко.
Век бы я не уезжал из дома.
Век бы я домой не возвращался.

(назад!)  

Все стихи написаны на десять лет вперед
Для кого, сам черт не разберет.
Я сыграть вам что-нибудь здесь очень был бы рад.
Только пальцы слишком уж дрожат.

Где-то вдалеке, за семью семь больших замков,
Сын растет  обут, одет, здоров.
Где-то в облаках мелькнул и сгинул поворот.
Не успел, не вырулил  и вот:

Тормоза  не предусмотрены!
Только прямо! Только прямо!
А ему что  неголодному...
Рядом мама. Рядом мама.

Вбит в асфальт промокший бывший листьев хоровод,
Для кого, сам черт не разберет.
Снег пойдет и спрячет грязь и мерзость до весны,
Чтобы кто-то смог поверить в сны.

И глотаю я снотворное.
Но не спится. Нет, не спится.
Не приходят непокорные
Сны, мечты и небылицы.

Все чужое, все непрочно, мизерен улов:
Суматоха на веки веков.
В бой, как мушкетер, за честь и даму поскакал,
Только шпагу где-то потерял.

Ну о чем тут петь, когда пришел такой баланс.
Я и муза  дикий мезальянс.
Просто по привычке бьюсь я с ордами невзгод,
Для кого, сам черт не разберет.

(назад!)

Печатай шаг, блести, звени металл кирас,
Войска идут на истребление зараз.
А кто зараза  император скажет нам.
Бей, барабан, гуди, дурман, парам-пам-пам.

Бей, барабан, гуди, дурман, шуми, греми.
Чтоб обо всем, кроме ружья, забыли мы.
Глаза властителя сочувственно горят.
Пески, снега, болота  кровь. Виват! Виват!

Он скажет речь, взмахнет рукой, потом уйдет
К себе домой, где Трах, иль Бах  кто разберет?
К нему подкатит императорский дурман
Под неприличнейшим названием: орган.

Ключом скрипичным подтянув колки, болты,
Из скрипки звуки неземной капризноты
Сэр Страдиварий вынет пальцами врача.
Но властелин не вызывает палача.

Но властелину можно слушать англичан,
На чьи штыки швыряет нас наш барабан.
Здесь полковой палач проворно пустит кровь
Тому, кто раз хоть пригубит английский кофь.

Там, вместо грохота и воя кулеврин,
По слухам, тренькает какой-то клавесин.
И при свечах, и при плечах де Богарнэ
Сир позабудет наше адское турне.

Капрал сказал: кто раз узнал дурман один,
Тот вечный раб его, среди саванн и льдин.
Дурманы вместе не сведешь, хоть рой апрош.
Когда попробуешь - тогда с ума сойдешь.

,,,
Над развороченной Европой гул и дым.
Стреляем, режем сира именем одним.
Но оттого ли, что наград его не ждем,
Где ящик с клавишами встретим -  вмиг сожжем.

Эх, слушать сладко, словно в дар принять коня,
Как звонко лопаются струны от огня.
И, поджигая полированных зверей,
На миг становимся мы выше всех царей.

(назад!)

Не умею я молиться
И секретных слов не знаю.
Труд невольничий, кромешный -
Вот удел извечный мой.
Но порой чужая птица,
Словно вестница из рая,
Пусть случайно, пусть поспешно
Промелькнет над головой.

Я, отбросив нож и скребень,
От рассола вытру руки.
Незаметно, чтобы в спину
Не вонзился свист бича,
Точку, вспыхнувшую в небе,
Спасшую меня от муки,
Поманю и хлеб свой выну,
Что-то доброе шепча.

В бездны царских эргастерий,
В чрево смрадное Аида
Спустится чужая птица,
Пламенный живой цветок.
Среди болей и безверий,
Без сомненья и обиды,
Начинаем мы делиться:
Мне  знак с неба, ей  кусок.

Знаю: мир везде пустынен.
Беспощаден он к любому.
Этой трепетной пичуге
Зябко так же, как и мне.
Но сегодня не остынет
На пути к гнезду родному,
На пути к птенцам, к подруге
Птица в мертвой вышине.

Ночь. Забылись в общей яме
Все рабы из эргастерий.
Потом залиты их лица.
Надзиратель водку пьет.
Снится звездное мне пламя,
Сладкий запах криптомерий,
И моя чужая птица
В роще чьей-нибудь поет.

(назад!)

Ну, вот, я и созрел для веры в Бога.
Но небеса пусты и безвоздушны.
Не пересечь жемчужного порога,
Подле которого кончается дорога,
Ведущая из царства равнодушных.

В медово-светлых, золотых туманах
Все люди станут добрыми, как звери.
Они забудут о врагах и ранах,
О просветителях, мессиях и тиранах...
Но в эту сказку тоже я не верю.

Под звон курантов, главных на планете,
Под звон ручьев, лукавых и тенистых,
Все люди станут добрыми, как дети,
Резвившиеся древле в Назарете...
Заманчива и лжива эта пристань!

И лживы десять заповедей ветхих,
И насквозь лживы кодексы морали,
Куда честнее просто прутья клетки,
Прожектор с вышки, палец на гашетке.
Но Слов дурман всегда был нужен Стали.

И я смеюсь над таинством причастья
И прочей ритуальною усладой.
Смеюсь над обещаниями счастья,
И, глядя, как сгущается ненастье — 
Смеюсь. Но не убью. И не украду.

(назад!)

Какой поднялся лес вокруг
Внезапно, вдруг.
Кто ожидать бы мог его
Среди всего.
Всего, что душит, злит, гнетет,
Как недолет. Когда кругом одни врачи
И палачи.

Здесь так светло, и здесь покой
Такой живой.
Песок здесь мягче и теплей,
Чем взгляд людей.
В трудах священных муравьи
И соловьи.
И только наши все дела
Исчадье зла.

Как сладко видеть тишину,
Обняв сосну.
Как странно, слыша гладь воды,
Не ждать беды.
И вдруг, на час поверив вновь
В друзей, в любовь,
Взять ком лягушечьей икры,
Сложить костры.

И, солнца луч поймав стеклом,
Сварить свой дом.
Досыпать горсть медовых трав,
Их здесь собрав.
И выпить это волшебство
И ведьмовство.
И стать сродни траве, икре...
Но не игре.

Гремит водоворот игры,
Круша миры.
Ничтожны правила игры,
Как комары.
Я  пас, мне ставки не к лицу,
Как шнапс  жрецу.
Чудесно видеть тишину,
Обняв сосну.

(назад!)

Свет звезды, вчера угасшей, нескончаем и рубинов.
Но не мы с тобой просили это страшное наследство.
Шелестят, как листья в осень, клочья обветшалых нимбов.
Арки, флаги, фейерверки отравили наше детство.
    Ах! Мы не виноваты!

Полосатят потрошенных липкие лучи былого.
Немощной, бездарной ложью нас купили, словно благом.
Схватки, взятки и нехватки одинаково сурово
Судят тех, кто жил и выжил меж Востоком и ГУЛАГом.
    Ах, вы не виноваты?!

(назад!)

Меж двух огней, меж двух костров,
Меж двух светил, чей свет настойчив и багров.
Меж двух стропил провален кров.
Меж двух святилищ и меж двух оков.

Меж двух дорог мир так убог,
Так нестерпим, так нестерпимо строг.
Меж двух веков лежит порог,
Куда ни встань, везде готов тебе упрек.

Куда ни кинь, цветет полынь,
И желтой одурью забита неба синь.
И не уйти из двух пустынь.
Хочешь -  кричи, хочешь  умри, сгори, остынь.

Ни там, ни тут тебя не ждут,
И звонче, нежели ты им, тебе солгут.
Необорим двойной их суд,
Двойная сила рвущих на стороны пут.

Но две зари ты не кори.
Глаза, как двери, на щеколды затвори.
Ни с кем о них не говори.
И помолись, чтоб их не стало сразу три.

(назад!)

Ох, отрезали язык, пальцы раздробили,
И добро б еще враги, злые пиночеты
Нет, обычные дела, праведные были
Мстят тому, кто их хотел превратить в сонеты.

Очень стать мечтал певцом сиплый сифилитик.
Горлом кровь — и весь эффект. Предсказать несложно.
Ох, наука бытия знает много гитик.
Знает все, чего нельзя. Ничего, что можно.

Вот рассыпались слова - собери попробуй.
Только веником, как пыль, и в мусоропровод.
Вот стал дом родной твоей арестантской робой.
Только это для стихов все уже не повод.

Замолчи! Лицом к стене! Не смотри, не думай!
Не красуйся, что тебя за добро распяли.
Нынче ясно, кто ты есть — слабый и угрюмый
Малохольный конвоир в лагере печали.

Ты не пожалел в барак пайку лишней полбы,
И у самой у стены кинул персик спелый.
Крикнул: Пли!, смахнул слезу  и веночек сплел бы,
Да беда: досуга нет. Каждый день расстрелы.

(назад!)

Я слышу, как я умираю.
Как кровь течет куда-то вбок.
Как плющит плечи потолок,
И как нога скользит по краю.

И нет тепла, и нет простора
Еще не гроб, но как бы морг.
Я много бы, наверно, мог,
Когда бы не чужая шпора.

Как рано, господи, как рано,
Как не туда и как не так
Меня погнал ездок-дурак
И на прицел взяла охрана.

(назад!)

В туман не вернусь.
Но куда я вернусь
Не знаю. Не знаю.
В дурман позади
Давно нет пути.
Родной мой дурман!
Кем я вознесусь,
И кому улыбнусь
Не знаю. Не знаю!
Но льдина в груди
В отчужденной сети
Навязанных ран.

Я много любил.
Так просто дарил
Не льдину, но  факел.
Но пламя в туман
Как правда в обман.
И Бог подоспел.
Огарок души
Об нимб затушил.
Туман  не заплакал.
Я Бога гневил,
Потому что творил,
Что Бог  лишь хотел.

Со звонких высот
В каморку хлопот,
Вот это Он может!
Толкнул со спины,
И выцвели сны,
И крест  не снести.
А дел наворот
Кричит мне: Урод!
Карай его, Боже!
И Бог, в поводу
Тех, кто Бога надул,
Мне квакнул: Плати.

(назад!)

Солнце всплывет над мысом
С высоким и ясным смыслом.
Звезды вскинутся ночью,
Бескрайняя жизнь, воочию.
Рифмами брызнет море...
А я уезжаю вскоре.
А я вернусь, бесполезен,
Туда, где столь тщетно грезил,
Грешил, вылезал из кожи
И стал на себя непохожий,
Да так, что кричат друзья:
Выпей! Узнать нельзя!
А я вернусь, оскопленный,
К истокам своей вселенной,
И вновь паду на колени
В местах своих преступлений.
Судьи и прокуроры
Продолжат свои укоры.
В сердце опять занозы
Зашелестят, как березы,
Теряющие листву
Почти вопреки естеству...
В кучу сгребет кто-то третий
Листья пожухлых трагедий,
Бензином опрыснет, чиркнет
И с недоумением фыркнет:
Зачем не горит древесина?

А это для сына.

А он на меня непохожий,
Хоть вылези напрочь из кожи.

(назад!)

ОСЕНЬ СКАЗОК В КОКТЕБЕЛЕ

Дождь умчался. Лютый холод
К вечеру продул весь город.
Горы те же. Тот же пляж.
Ледяной муляж.

Будто сон какой-то древний:
Кипарисы над деревней,
Несказанное тепло...
Три часа прошло!

Не вцепиться. Не коснуться!
Дни, как листья с веток, рвутся.
Опадает жизнь листвой,
Становясь чужой.

Осень — зябкая свобода.
Три часа. Три дня. Три года.
Мир, как зеркало, в куски.
Вот кусок тоски.

Вот кусок, где отразился
Душный класс, я в нем учился.
Вот кусок -  любовный плен.
Вот кусок  измен.

Вот осколочек-бубенчик:
Раз  мой птенчик, два  мой птенчик...
Треснул слой, и он вдвойне
Отражен во мне.

Шелестя, как листья, сухо
Сыплются осколки в сумрак.
Все отдельно от всего.
Древу  ничего.

Древу — память. В ней  без мести,
Обнявшись, танцуют вместе
Все бубенчики и ласки.
Словно в сказке.

(назад!)

Осень. Осень. Осень. Осень.
Солнца мы давно не просим.
Мы в себе крупинки носим
Незадутых угольков.
Зимний ветер нас утюжит,
Зимний ветер души вьюжит...
Где укрыть нам кровь от стужи?
Мало теплых уголков.

Мало. Мало. Мало-мало.
Стужа нас не поломала,
Но лишила нас причала
Теплой дружеской руки.
Руки заняты все время.
Тянут ледяное бремя...
Рядом  крохоборов племя
Корчит рожи: Дураки!

Рожи. Рожи. Рожи. Рожи.
Всю страну от льда корежит.
Недоверие итожит
Страсть, надежду, теплый взгляд...
Мы на них теперь похожи:
Надо меньше. Надо строже.
Только все же что-то гложет.
Поздно. Нет пути назад.

Нет дороги. Нет дороги.
Крохоборы так убоги!
Не с креста — со льда их боги,
Будто с ледника налим.
Охлаждайте, чтоб не гнила
Мертвечина вне могилы...
Литургия их уныла.
Не хочу молиться им.

Не хочу к ним. Не хочу к ним!
Лучше мы, истаяв, рухнем.
Вурдалачья это кухня
Не для нас, как ни крути...
Но без солнца кровь остынет.
Но без солнца лето минет
Глядь, уж осень листья кинет.
Как вернуться? Нет пути.

Стужа многих поломала...
Вся страна как в спячку впала,
Крохоборствующей стала,
Ни вперед и ни назад.
Гумилев писал когда-то:
В час последний, час заката,
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград

Мало солнца было! Мало!

(назад!)

Испорчен климат. Выцвел Крым.
И все, что выкормлено им.
Не узнаю родных вершин,
И сосен — ласковых, мохнатых...
Жизнь вышибла из сердца клин
Тех лет, любовями распятых.

Чужая зыбь. Чужой простор.
Чужих тропинок хитропутье...
Лишь светлый каменный укор
Вознесся криком «не забудьте».
А на макушке, там, где я
С тех пор уже ни разу не был,
Дряхлеет мудрости змея,
     Глупеет мудрости змея,
          Рыдает мудрости змея,
И оттого так мокро в небе.

Здесь живописный юг — и все.
Ведь и на Кипре, и на Мальте
Я смог бы ощутить песок
Такой же теплый, как объятья.
Но он для всех себе лежит —
За кайф уплачено, и ладно.
А вот чтоб мир с тобою жил,
    С тобой смеялся и тужил,
        С тобой стонал, с тобой блажил,
            Тобой, проклятым, дорожил! —
Все это только за бесплатно.