Поссорившись с женой из-за того, что он задержался с ребятами в пивнушке, а она отказалась в третий раз разогревать борщ, Федор Чулков вышел из дома. Идти ему было некуда, все приятели уже, наверное, сидели перед телевизорами и вряд ли желали продолжения банкета. Весело, когда народу много, а вдвоем с кем-либо, да еще под изучающим взглядом чужой жены, сидеть перед тем же телевизором было не с руки. Поэтому Чулков отправился на Новодевичье поле, где давно приметил недорогой и, как ему казалось, вполне приличный ларек. Он решил немного остыть от упреков, которые выслушал от жены, а также от слов, которые сам высказал в запале и о которых уже жалел.
    Бесцельно побродив между кустов, он неожиданно заблудился, а потому присел на лавочку под кустом сирени. Рассуждая про себя, возможно ли ему выпить еще хотя бы одну бутылку пива, он просто сидел и смотрел на влюбленные парочки и на собачников, которые после ужина стали выводить своих хвостатых приятелей на прогулку. Внезапно откуда-то из-за спины послышался голос:
    - Чего сидим-то?
    Это был странный мужичок в серой полотняной кепке, в толстых очках дымчатого цвета, за которыми почти не видно было глаз, с огромным, просто необъятным пакетом из коричневой оберточной бумаги в руках. Он по-хозяйски расположился рядом с Чулковым и дружелюбно улыбнулся.
    Федор подозрительно покосился на мужичка, но все-таки решился и рассказал, как мог, что вот - жизнь протекает без смысла, жена ругается, дочь не здоровается, сын учится не то чтобы плохо, но как-то без вдохновения, поговорить не с кем, а раньше все было не в пример лучше.
    Мужичок сдержанно вздохнул и вдруг уверенно, словно даже с тайным удовлетворением проговорил:
    - Есть способ все исправить.
    - Да ну? - не поверил Чулков.
    А чтобы разочарование стало более явственным, хмыкнул. Хмык получился не очень выразительный, поэтому Чулков его повторил. Снова получилось не очень, тогда он попробовал в третий раз, и теперь вышло удачно.
    - Конечно, - убежденно отозвался мужичок в кепке. - Вот, держи.
    И он сунул в руки Чулкову свой пакет, вернее, поставил его перед Федором, потому что в высоту пакет был больше него самого и даже перегородил всю аллею. Чулков осторожно, стараясь не волноваться, попробовал на ощупь то, что находилось под бумагой. Это было что-то очень легкое, плотное и шуршащее.
    - Что это?
    - А крылья, - деловито сказал мужичок. - Ангельские. Надень их, помаши как следует, и полетишь... Если силенок хватит.
    - Силенок у меня хватит, - отозвался Федор. - А вот как быть с инженерными расчетами? Если бы люди вот так запросто могли летать, кто-нибудь уже давно...
    - Не сомневайся. Расчеты были, - перебил его мужичок. - Видишь, все глаза над ними растерял.
    Почему-то это утверждение показалось Федору особенно убедительным.
    - Ну, раз так... - начал было он, но договорить ему снова не дали. Мужичок поднялся, снял кепку, пригладил реденькие вихры, снова натянул свой головной убор и строго произнес:
    - Слышь, Чулков, ты не сомневайся.
    Федор не мог вспомнить, представлялся он этому типу или нет. Но то, что незнакомец правильно назвал его фамилию, определенно на что-то указывало. Может, действительно существуют такие люди, которые за здорово живешь раздают ангельские крылья?
    - Ладно, - согласился он. Ему-то сейчас все было по барабану. Он бы и бронепоезд купил, если бы сошелся в цене, хотя это совсем уж бессмысленная вещь, не то что крылья. - Может, найдем ларек и по пиву выпьем? Я угощаю. А то неудобно так вот... Бесплатно.
    - Я пива терпеть не могу, - веско ответил очкастый и двинулся по аллее, осторожно обходя наиболее свирепых на вид собак. Перед тем как скрыться за поворотом, он вдруг обернулся и странно захлопал руками, как бы пытаясь взлететь. И прокричал:
    - И тебе не советую!
    Почему-то это подействовало на Чулкова отрезвляюще. Он поднялся, подхватил крылья, которые оказались вполне транспортабельными, и отправился домой.

Поутру у него почему-то разболелась голова. А вчера казалось, что он бодр и может выпить еще с полведра. Странное чувство, которое мучило его после беседы с мужичком в кепке, не проходило. Он вышел в прихожую, нашел огромный пакет и начал его рассматривать.
    Из кухни появились жена с дочерью. Они смотрели на Чулкова одинаково хмуро, словно ожидая оправданий. Но вместо того, чтобы сразу перейти к упрекам, жена с вызовом поинтересовалась:
    - Чулков, что это такое?
    - Ангельские крылья, - объяснил Федор. - Вчера на Новодевичьем поле один тип...
    - Даже слышать не хочу, - отмахнулась жена и ушла на кухню. А дочь только фыркнула, и куда выразительнее, чем это когда-либо удавалось Чулкову.
    - А вот и крылья! - в отчаянии закричал Чулков, вытаскивая их из пакета.
    Вообще-то, он их еще не видел. Вчера было не до того, а потом он и вовсе про них забыл и вспомнил только сегодня утром.
    Каркас крыльев был сделан из какого-то сложного по составу беловато-серого вещества; к планкам крепились легкие, удобные петли для рук. По бокам и сзади крылья оканчивались перьями, жесткими, упругими и гладкими, так что даже провести по ним ладонью было приятно. Спереди кромка крыльев была покрыта пухом, который должен был, вероятно, захватывать воздух при взмахе.
    - Здорово, пап, - сказал сын, выныривая из ванной. - Думаешь, настоящие?
    Федор вздохнул. Если бы сын не спросил, он, возможно, положил бы их на антресоли или повесил на стену. А этот вопрос все поставил на свои места - крылья следовало испытать. Федор подхватил их, прошел через большую комнату, где стояла их с женой кровать. Сын обо всем догадался, обогнал его и открыл балконную дверь. Федор вышел на балкон.
    Жил он на третьем этаже хрущевской пятиэтажки. Еще три таких же дома были составлены углами, образуя двор, в котором имелись качели и песочница и который когда-то был покрыт кустами боярышника. Теперь этот боярышник по очереди вырубали соседи, когда им становилось некуда ставить новые машины. Так что развернуться, в смысле - полетать, в этом дворе было где.
    Он посмотрел вниз. Петляя между припаркованных машин, шли на работу люди. Чулкова они не видели, он их, похоже, совсем не интересовал, и это обнадеживало. Правда, если расчеты мужика окажутся неверными, падать Федору придется высоко, но он все-таки вдел руки в три последовательные, жесткие, как на старинном щите, петли - у плеча, у локтя и в кулаке. Крылья изогнулись, теперь они плотно лежали на спине Федора, словно срослись с нею.
    - Подожди, пап, тут сзади ремень какой-то, кажется, его нужно... - Сын подхватил торчащий слева ремешок, натянул и застегнул на правом крыле, соединив всю систему воедино. Зашел спереди, нашел еще пару каких-то тоненьких, но очень прочных и тугих ремешков и тоже уверенно, будто всегда этим занимался, загнал их в пряжки, похожие на те, что были у Чулкова на сандалетах. - Вот теперь правильно.
    Федор почувствовал себя очень непривычно. Он распростер крылья. Из глубины комнаты донесся голос дочери:
    - Вы чего это тут затеяли?
    Федор, не обернувшись, взмахнул крыльями. Хорошо, что у него на балконе не было всяких шкафов или досок. Хорошо, что его балкон не был застеклен, как у многих соседей. Иначе пришлось бы прыгать с крыши, а это страшнее.
    Сначала крылья рванули его вперед, он чуть изменил угол атаки, взмахнул ими еще раз, сильнее и шире, и... взмыл в воздух. Прямо вверх, словно подпрыгнул на месте. Конечно, при этом он довольно чувствительно стукнулся о балкон четвертого этажа, но голова все равно болела, так что Чулков даже не обратил на это внимания.
    - Мам, смотри, что они делают! - заорала дочь. Жена, свирепо рыча, бросилась в большую комнату.
    Это придало Чулкову сил. Он перебрался через ограждение, взмахнул руками еще раз и бросился в пустоту, надеясь, что если крылья и не подхватят его, то удастся спланировать на них и не очень ушибиться.
    Ощущение полета возникло сразу, как иногда во сне мгновенно приходит состояние парения. Это и было похоже на сон.
    Вот Чулков изо всех сил машет руками, вот удивительным образом находит под крыльями опору, вот зависает на месте, тут же соскальзывает чуть ли не до первого этажа, но опора под руками становится уже совершенно ощутимой...
    Он поднажал и начал подниматься. Промчался над крышами машин, поднялся еще немного и сумел перемахнуть через оставшиеся реденькие кусты боярышника. Снова напрягся, замахал руками чаще и оказался на уровне своего третьего этажа.
    Жена с балкона кричала во весь голос:
    - И так, окаянный, про тебя все соседки судачат, а тут еще...
    - Вам дай волю, вы про каждого сплетню сочините! - крикнул Чулков, но без злобы, а просто от невыразимого наслаждения. И это оказалось самым правильным. Жена умолкла: видимо, он попал в точку.
    Но не это было сейчас главным. Куда интереснее и важнее было то, что он летел. По-настоящему, поднявшись уже до середины четвертого этажа. Он летел.
    Потом разом стало тяжело. Кровь зашумела в ушах, сердце забилось так, словно он поднимал немыслимой тяжести штангу... И все-таки Чулков испытывал восторг. Даже счастье!
    И все волнения, все недовольство жизнью разом ушли. Мужичок в дымчатых очках не соврал - это было решение всех проблем. И очень качественное решение, так что у Чулкова не возникало ни малейшего сомнения: больше они никогда не вернутся. У него теперь была жизнь вместо прозябания, цель вместо пустых мечтаний, предназначение вместо непреходящей скуки!
    Вот тогда-то он и врезался в стену противоположного дома. Да еще всем телом, с такой силой, что чуть не свалился вниз. Он попытался оттолкнуться от стены, как пловец, достигший противоположного края бассейна, однако сделать это как следует ему не удалось. Он потерял высоту, даже зацепился за верхние ветки деревьев, но все-таки сумел выровняться.
    Теперь он летел назад, в сторону своего дома, развернувшись так, как этого не сумела бы сделать ни одна птица. Теперь ему приходилось снова набирать высоту, чтобы дотянуть до балкона. Чтобы хоть на руках на нем повиснуть... Приземлиться и очутиться в окружении разудалых автомобилистов и их жен почему-то казалось ему немыслимым.
    Он снова напрягся... И стукнулся крылом о провод. Боль была такая, будто он ударился рукой, а не пластмассой и перьями. Клочья пуха закружились, отброшенные порывом ветра. Чулков, изогнувшись, оглянулся и заметил, как соседский мальчишка подхватил пушинку...
    Приблизившись к дому, Чулков полетел вдоль окон. Все-таки он научился маневрировать, хотя получалось у него пока не очень. Потом он в очередной раз набрал высоту и, чувствуя, что сил уже не осталось, кинулся к своему балкону.
    О балконную ограду он тоже ударился, да еще чуть было не поранил жену крылом, когда она ловила его, расставив руки. Да еще едва оконное стекло не разбил... Но все-таки не разбил. И разом обмяк, когда жена подхватила его, с неженской силой выдернув из провала трех этажей и из полета, как рыбину из воды.
    Как с него снимали крылья, как ввели в большую комнату, он помнил плохо. Отдышаться сумел, только когда уже лежал на диване. Пока его волокли к дивану, жена сдернула крылья. Теперь это было приятно - избавится от врезающихся в тело ремней, от огромных крыльев, разом ставших неудобными и чересчур громоздкими. Кроме того, на нем насквозь пропотела футболка, которую жена сдернула вместе с крыльями. Так что все получилось на редкость удачно.
    Но самым удачным было то, что ни жена, ни дочь не ругались. Обе как-то странно притихли, когда он вытянул ноги. И смотрели на него изучающе. Только сын прокомментировал:
    - Ну, пап, ты даешь!
    И это было почти так же здорово, как летать. Хотя и совсем из другой оперы.

Сказавшись на работе больным и оставшись дома, провалявшись на диване пару часов, Чулков понял, что обдумывает один непростой вопрос - почему все это выпало именно ему?
    Ну да, он был нетрезв. Но ведь это не повод, чтобы награждать его крыльями? А то, что это было наградой, и никак иначе, сомнений не вызывало. Шутка ли - первый человек, который научился летать сам по себе!
    В общем, по зрелом размышлении Чулков решил, что все было правильно. Ему всегда очень хотелось летать, он даже чуть было в авиационное училище не поступил, если бы не зрение. Да и "Чайку по имени Джонатан Ливингстон" Ричарда Баха читал раз пятьдесят. И про разные этапы развития авиации собрал чуть ли не целую библиотеку. А потому, например, знал, что еще в конце Гражданской на юге страны был такой летчик по фамилии Чулков, который начинал летать еще на "Вуазене" и бомбил французские броненосцы под Новороссийском. О нем потом кто-то очень толковые рассказы написал. Вот только имя автора Чулков не знал, потому что книжка была без обложки, может, автор был репрессирован, и его произведения изъяли... Жаль, что тот Чулков, скорее всего, был ему не родственник, хотя бы и дальний.
    Когда раздался звонок в дверь, Чулков подремывал, утомившись размышлениями. Дверь открыла жена, которая, потрясенная полетом мужа над двором, тоже решила не оставлять его одного: вдруг еще что-нибудь удумает? Потом в прихожей послышался ее голос, мягкий, воркующий, какого сам Чулков не удостаивался давно. И когда он уже почти заинтересовался тем, что же там происходит, в комнату ввалились с телекамерой какие-то люди. На телекамере были три буквы - "НТВ". Жена шуршала своим лучшим халатом, который почему-то был на ней, а дочь воинственно постреливала глазками.
    И тогда Чулков разом понял, что пропал.

Контракт был очень солидным - гонорар, проценты за прокат фильма и прочее... Жена стояла рядышком уже в шубе, день был очень холодным, а Чулков и не заметил, что все лето жена с дочерью проспорили с фирмачами о его первом "заказном" полете.
    Дочь не отходила от какого-то типа в кожаной куртке, который, похоже, ей очень нравился и который просил называть себя просто Гошей. Должность у него была вполне обыденной - администратор. Он утверждал, что когда-то работал в цирке. Это Чулков одобрил, он вообще любил цирк, только стеснялся признаться. А вот жене это было не по нраву: она почему-то решила, что если парень из цирка, значит, дурачок. Чулков же считал, что для того, чтобы работать в цирке, нужно иметь куда больше ума, чем в Государственной Думе: циркачи своими жизнями за дурость расплачиваются.
    Сначала перелет задумали с размахом - со Спасской башни на храм Василия Блаженного, но на Блаженном не нашлось места для посадки. Да и Гоша не сумел договориться об аренде Спасской башни, слишком много запросили. Пришлось прыгать из Царской башенки и лететь до Мавзолея. На Царскую башенку жена согласилась со скрипом, хотя Чулкову эта идея пришлась по вкусу: он давно хотел на ней побывать, к тому же, говорят, с нее еще Наполеон на пожар московский смотрел.
    Когда они, осторожно придерживая крылья, в сопровождении телевизионщиков поднялись по узким и грязным ступеням, внутри башенки оказался какой-то мусор, брошенные старые носилки, а в камни дверного проема было ввинчено что-то похожее на ржавую консоль для турельного пулемета. Гоша объяснил: это киношники давным-давно ввернули, когда фильм про взятие Кремля в семнадцатом снимали. А потом не смогли вывернуть.
    Потом стали готовиться. Дочь с Гошей остались на башенке, а вот жена ушла на Мавзолей. При этом одна из камер последовала за ней, мигая красным глазком. Жену это утешало, она даже пыталась вести себя с не свойственным ей добродушием, когда камера работала. И увела сына. Тот хотел остаться, чтобы помочь застегнуть ремешки, но Гоша сказал, что будет лучше, если это сделает дочь. Он ее все время выпихивал вперед - наверное, пиарил, как теперь говорят.
    Чулков разделся, оставшись в тренировочных штанах и футболке. На ноги натянул легкие черные кроссовки, он и не знал, что такие легкие бывают, пока ему Гоша с дочерью не купили где-то за бешеные деньги, почти сто зелеными. Потом надел крылья. Ремешки, как и было договорено, затянула дочь.
    Почему-то Федор был уверен, что все пройдет как надо, но все равно волновался. Народу собралось слишком много, объяснил он себе. Люди запрудили Красную площадь, стояли на Васильевском спуске, у гостиницы "Россия", на мосту через Москву-реку, а отдельные фигуры виднелись даже на крыше ГУМа. В общем, не полететь Чулков никак не мог.
    Он опробовал крылья, взмахнув ими вверх-вниз. Толпа внизу зашумела, кое-где засвистели - наверное, в знак поддержки. Камеры, которые держали на плечах дюжие мужики, фиксировали каждое его слово, каждое изменение мимики.
    Дочь дрогнула и спросила:
    - Ну что, пора?

Оттолкнувшись от стены с зубчиками, Чулков сначала здорово провалился вниз, даже в ушах засвистело, крылья почему-то не захватили достаточного количества воздуха. Потом все-таки почувствовали опору, остановили падение. На долгий, долгий миг Чулков завис на месте... Но останавливаться было нельзя, он мог снова провалиться и тогда до Мавзолея уже не дотянул бы.
    Толпа на площади, которая на миг умолкла, разразилась криками, люди, кажется, жаждали, чтобы он все-таки упал. А может быть, наоборот, поддерживали, давали советы, как могли. Чулков еще немного соскользнул вниз, отчаянно работая крыльями, уже обживаясь в воздухе, и почувствовал, что может двигаться плавно. Так, взмахивая руками все уверенней, он двинулся к Мавзолею.
    Поднимаясь над толпой, он смотрел по сторонам и удивлялся. Лететь возле Кремля было легко, да и ветер дул почти попутный, только сносил его к центру площади, а ему-то нужно было вдоль стены, над елками и трибунами, которые так и остались с коммунистических времен.
    Проводов тут не было. Да и толпа вдруг затихла, казалось, во всей этой огромной массе людей никто не дышит. А Чулков переваливал через какие-то миниатюрные невидимые вихри, подбрасывавшие его вверх, и преодолевал воздушные ямы, тянувшие вниз.
    Федор почувствовал кураж, настоящий артистический кураж, который заставляет даже циркачей, людей тренированных, делать то, чего они сами от себя не ожидают. Он пролетел над людьми, стоявшими у ограды Василия Блаженного, где кончалось милицейское отцепление. Все смотрели на него и поддерживали - собственным вниманием, силой убежденности и жгучим желанием летать. И Чулков понял, что ощущали первые летчики...
    Потом он вдруг осознал, что не сможет подняться так высоко, чтобы приземлиться на вершину Мавзолея. Слишком уж он растратился, когда делал такой широкий крюк. А ведь смог же слетать с балкона через двор и обратно...
    Пришлось плюхнуться на трибуну, где раньше всегда стояли вожди, принимая парад. Тут же, кстати, оказалась жена с парой охранников. Чулков опять приземлился не лучшим образом - ударился о стену за трибуной всем телом, упал, расшиб коленку и локти, на которые принял удар, чтобы не поранить крылья.

Шум после его полета возник колоссальный. Снова приезжали с НТВ, но теперь Чулков уже знал, что эту компанию пускать не следует. Не любил он их, слишком много у них рекламы, а верующие люди советовали вообще их не смотреть... На два других телеканала он все-таки сходил. На одном попытался рассказать историю о мужичке с Девички, но ему не поверили и чуть не обсмеяли. А на втором и вовсе почти ничего не спрашивали, а разговаривали в основном с психиатром, которого, как оказалось, пригласили заранее: мол, что поведение Чулкова может значить с позиций современной науки о человеке.
    Федор, что было ему совсем не свойственно, почувствовал себя оскорбленным. Он сказал:
    - Я-то думал, вы приличные люди.
    Поднялся, сдернул с себя микрофончик и, хотя был прямой эфир, пошел к двери, по дороге небрежно подняв и уронив на пол стул в знак протеста. Двери оказались запертыми, но он стукнул в них пару раз ногой, и его тут же выпустили.
    Как ни странно, после того, как он разозлился на этих дураков с телевидения, всякие журналисты и операторы с камерами стали еще больше виться около его дома.
    Дочь купила себе "Вольво", и Гоша учил ее водить машину. А жена приносила вырезки из разных газет и журналов. Выяснилось, что их можно заказать в специальной фирме, хотя стоила эта услуга немало. Зато вырезки собирались чуть ли не со всего света, и многие были на таких языках, о которых Чулков даже не слышал. К тому же жена сказала, что реклама стоит любых денег.
    Сначала Чулков заглядывал в папки, куда жена складывала вырезки, и, если они были по-русски, читал их. В одной он ознакомился с заключением какого-то специалиста, ссылавшегося на Ури Геллера и утверждавшего, что полет Чулкова - новое слово в иллюзионной технологии. Он обосновывал это тем, что Чулков якобы может лететь только между двумя опорами. А с земли не взлетает. От детального разбора полета Федора по широкой дуге над головами собравшихся на Красной площади специалист благоразумно отказался.
    В другой статье такой же умник полагал, что Чулков - новое откровение пришельцев, требующих, чтобы человечество одумалось, стало обходиться без холодильников, не рубило лес и больше не убивало китов. Почему его волновали именно киты, а не другие животные, объяснить этот ученый не мог.
    А потом появились иностранцы. Сначала французы.

Перелет должен был состояться через Сену в Париже. Тут уже все выглядело довольно культурно. Чулков подписал контракт на восьмидесяти страницах, обещающий такую сумму, что даже жена улыбалась минут пять подряд. И в Париж их отвезли на спецсамолете, позволив держать крылья при себе.
    Дочь, едва вселившись в отель, тут же заказала по телефону газету "Из рук в руки" и, когда "Федерал экспресс" приволок ей на следующее утро из Москвы прямо в номер "Этуаль Сен-Фердинан" пухлую пачку газетной бумаги со знакомым логотипом, стала вычитывать, нельзя ли прямо тут, под Парижем, купить дачу.
    От этого Чулков удрал из отеля. Попетлял по самым крупным улицам, потому что ему не советовали углубляться в переулки, вышел прямо к Триумфальной арке. Оказалось, что от нее два шага до авеню де Нью-Йорк, по сути никакой не авеню, а нормальной набережной, на которую Чулков и должен был спланировать с Эйфелевой башни. Разумеется, с Эйфелевой, как же иначе?
    Собственно, лететь было недалеко, но в Париже, как выяснилось, все расположено недалеко. Куда ближе, чем Чулков привык в Москве. И это внушало удивление.
    А вот высота внушала страх. Удержаться на такой высоте и так было нелегко, а тут еще ветер, как оказалось, дует почти непрерывно. К тому же провода... Чулков уже понял, что в полете он их почему-то плохо видит, наверное, его мозги работают как-то иначе, не фиксируя такую эфемерную на вид преграду. А может, он вообще плохо чувствовал преграды. Ведь он и о соседский дом стукнулся, не рассчитав расстояния, и на Мавзолей приземлился так, что едва в больницу не загремел.
    На башне в день полета собралось, наверное, три сотни журналистов. Они жужжали своими камерами, переговаривались, многие нервно курили. Почти три четверти из них были женщины. Чулков решил, что понимает, почему во Франции тележурналистами работают преимущественно женщины: любвеобильный народ, а на экране куда интереснее смотреть на что-нибудь приятное.
    Когда он надел крылья, его попросили немного постоять просто так, для истории. Женщинам нужно было рассмотреть его поближе, взять крупные планы. Мужикам с телевидения, как выяснилось, было гораздо интереснее, насколько успешно Чулков справится со своей задачей, поэтому они обосновались внизу, под башней. К тому же, если он разобьется, добежать до тела можно будет быстрее...
    Кто-то из девушек попытался взять у него интервью. Переводчик, нанятый Гошей, был дурак дураком, переводил все подряд. Одна ненакрашенная мымра пристала:
    - Скажите, довольны ли вы своей женой, может быть, мы могли бы...
    Другая поинтересовалась:
    - Сколько может стоить выкройка, снятая с ваших крыльев?
    Чулков вздохнул и попросил переводчика замолкнуть. До него донесся грустный одинокий голос, который спросил по-русски:
    - А как же я буду его в фокусе держать, если мне не дали штатив поставить?
    - Снимай с рук, - последовал ответ. - Если будут дрожать - уволю.
    Это, конечно, были энтэвэшники.
    Чулков подошел к краю башни, перелез через перила, сел на карниз, свесив ноги, попросил жену слегка придержать его. Вдохнул поглубже. Кто-то тронул его за руку. Это был сын.
    - Пап, когда ты уже не сможешь летать, отдай крылья мне, ладно?
    - Ну, сегодня-то я долечу, - сказал Чулков и посмотрел вниз.
    Там, как и в Москве, собрались люди. Они ждали катастрофы, словно Чулков был обычным человеком и с таким устройством на плечах умел только падать. Тогда он поднялся на ноги и попробовал поработать крыльями.
    Вот будет номер, если они уже выработали свой ресурс, подумал он. Но крылья исправно и даже как-то радостно заходили за его плечами, и он понял, что воздух опять становится упругим, как это уже было с ним дважды.
    Полет удавался с самого начала. Крылья держали его, словно он парил в теплой, прозрачной, мягкой воде. Он мог делать что угодно - опускать голову, лететь боком, попробовал даже двигаться вперед ногами... И было совсем не холодно. Все тело опять переполняла энергия, пот пропитал футболку, надетую под крылья, будто он не летел, а дрова рубил.
    Толпа внизу кричала, кто-то пытался даже орать в мегафон, но эти люди были далеко, не то что на Красной площади. И потому он пролетел мимо, абсолютно не обращая на них внимания. Потом промелькнула набережная, Сена, на которой по случаю его перелета не было ни одной баржи. Он всегда видел в фильмах, что Сена буквально забита баржами, что они тут как спинки булыжников на мостовой и бывают даже прижаты друг к другу, но сегодня их не было вообще.
    Сегодня под ним сверкала гладкая вода одной из самых известных в мире рек. И он был этому рад, хотя уже начинал уставать. Но, с другой стороны, до берега оставалось недалеко, а запас высоты у него был солидный. И если есть высота, значит, все будет хорошо. Вот еще суметь бы поднырнуть под провода, которые натянуты вдоль набережной...
    Тогда-то и прилетела пуля.
    Выстрел Чулков услышал уже потом: должно быть, звук в самом деле распространяется слишком медленно в воздухе Франции. Пуля была из довольно большого ружья - наверное, из таких можно бить слонов в Африке, - и направила ее верная, умелая рука. Вот только, подлетев к Федору метров на пять, пуля замедлилась, расплющилась, словно врезалась в непреодолимую преграду, хотя никакой преграды не было, и уже боком ударила его по ребрам, вызвав мгновенную тупую боль. Чулков почувствовал, как его ребра ломаются, будто стеклянные, как осколки впиваются в легкие, не давая дышать... Но выхода у него, конечно, не было. Нужно было лететь дальше.
    Чулков чуть вильнул в воздухе и увидел, что на набережной кто-то с кем-то дерется, кто-то кому-то крутит руки, все кричат и даже операторы снимают уже не его, Чулкова, а тех, кто в этой драке участвует.
    Федор удачно поднырнул под провода и упал в вытянутые руки людей из толпы, почти смирившись с тем, что ему тут же начнут отламывать крылья. Но это приземление оказалось на удивление удачным - никто ему крылья не отломал, даже не попытался выдернуть ни одной пушинки.
    Его приняли мягко, подержали в воздухе, поставили на мостовую и стали осторожно, как-то даже любовно поглаживать. Конечно, его тут же окружили полицейские, один даже принялся орать на людей из толпы, но это Чулкова уже не касалось. Свою работу он сделал и теперь мог опуститься на плиты авеню де Нью-Йорк и просто сидеть, разбросав руки с крыльями, как птица. Что он, собственно, и сделал.

В больнице за ним был уход, какого он даже не предполагал в больницах-то. И что характерно: ведь чужие люди, а улыбались, говорили "пожалуйста", иногда извинялись. Его и кормили по желанию дочери едой из ресторана, и телевизор у него был в полстены, и газеты с журналами - на любой вкус и на любом языке.
    А стоило ему разок заикнуться, что он хотел бы послушать музыку, как ему притащили такой музыкальный центр, о марке которого он даже не слышал, - "Маранц". И стоил этот центр бешеных денег, как ему сказала дочь, "Сони" или "Самсунг" с ним и рядом не валялись.
    Звук у центра в самом деле оказался приятным. Вот только Чулкова смущало, что это стоит так дорого, но жена сказала, что дочь подписала с фирмой по производству музыкальных центров контракт на рекламу и всю аппаратуру поставили бесплатно. Обрадовавшись, Чулков и компакт-дисков набрал, сколько хотел, и все свои самые любимые, из молодости. И "Супертрэмп", и Майка Олдфилда. Не забыл, конечно, классику - "Битлз", "Лед Зеппелин", "Дип Пепл".
    Но больше всего ему нравилось, конечно, смотреть телик. А там только про него и говорили. И еще немного про этого дурака-ирландца, который в него стрелял. Оказалось, мальчишка был из ирландских республиканцев и требовал кого-то там освободить. Но Федор-то знал, что парню просто хотелось прославиться. И ему досталась какая-то толика славы. Но настоящая слава свалилась, конечно, на Чулкова.
    Фокус был в том, что на какой-то ультрарапидной съемке, которую делали, как выяснилось, очень серьезные дяди, было хорошо видно, как плющится пуля, как она теряет устойчивость и как, вместо того чтобы пробить сердце Чулкова, всего лишь ломает ему ребра.
    Некий университет предложил Чулкову повторить эксперимент с выстрелом, обещая, что гарантирует полную безопасность. Известный в других кругах эксцентричный немецкий барон предложил купить у него три перышка из крыльев, чтобы носить их в кармане пиджака. Вероятно, барон не слишком полагался на бронежилеты.
    Но по-настоящему сенсационное предложение пришло от Билла Гейтса. Он прислал чек на миллиард долларов и сообщил в сопроводительном письме, что хочет двух вещей. Первое: чтобы Чулков пролетел между башнями Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, которые только что отстроили заново. И второе: чтобы он передал ему, Гейтсу, свой "крылатый жилет", поскольку это достояние человечества следует изучать научно, а в России, конечно, ничего из этого не выйдет, потому что крылья отберет правительство или мафия.
    Действительно, мафия и правительство на родине Чулкова были ребятами примерно одного склада и действовали одинаковыми средствами. Но почему-то Федору стало обидно. И он предложил Гоше ответить Гейтсу в резких тонах. Мол, ты, друг Билл, держишь цены на свою продукцию выше, чем последние выжиги из нашей русской мафии, на каждой компьютерной программе десятки тысяч процентов прибыли навариваешь, и "винды" у тебя глючат, особенно последние, и сам ты ничего не понимаешь в России. Письмо Чулков продиктовал, но сразу засомневался: а стоило ли так резко?
    Ответ пришел буквально через четверть часа. Гоша сказал, что отправил послание Чулкова по факсу, который оказался в офисе больницы. В письме Гейтс благодарил за ответ, обещал миллиард только лишь за один перелет между башнями Центра, но сразу оговаривался, что он, Чулков, со своей женой и детьми должен принять американское гражданство, потому что такую колоссальную утечку капитала за рубеж, которая возникнет из-за этой проплаты, его страна позволить себе не может. К тому же он обещал со скидкой продать Чулкову некоторое количество акций компании "Майкрософт", а еще намекал, что познакомит со своей подругой и родителями.
    В общем, когда Чулков с хохотом прочитал это письмо Гоше, потом жене по сотовому телефону, а потом и сыну, получилось не очень хорошо. Он еще не отсмеялся до конца, когда жена, дочь и Чулков-младший ввалились в его палату, и на лицах у них было написано такое, что смех застрял в горле у Федора.
    Он понял, что придется лететь. За миллиард долларов не лететь ему, разумеется, не позволят.

Тем временем в мире вокруг Чулкова возник ажиотаж. Ну, про повальную эпидемию изобретательства крыльев, махолетов, орнитоптеров и инсектоптеров говорить смысла нет, это и так ясно. Кстати, народу на испытаниях побилось очень много, но тут уж ничего не поделаешь, человечество всегда питало азарт к полетам, даже сверх всякой меры.
    Потом его пригласил к себе Папа Римский. Они встретились. Папа оказался сухоньким, сморщенным, как печеное яблоко. Но в глазах его была мудрость. К тому же у него оказался очень хороший русский переводчик, можно было поговорить без труда. Они и поговорили. Чулков сказал, поцеловав руку Понтифику, заранее заготовленную фразу:
    - Ваше Святейшество, я благодарю вас за оказанную честь.
    А Святейшество ответил, и когда ответ перевели, Чулков мигом забыл другие свои заготовленные фразы:
    - Тяжело, сын мой?
    Так как Чулков не знал, что ответить, вернее, очень хорошо знал, так что и отвечать было бессмысленно, Папа снова спросил:
    - Могу я называть вас сыном?
    И тогда Чулкова прорвало. Он рассказал, как глупо все получается, как тяжело на самом деле каждый раз готовиться к полету, как его одолевает страх и что он совершенно не понимает, почему именно ему все это выпало, и какие дураки те люди, которые смотрят на это как на аттракцион, а он в каждый взмах крыльев вкладывает свою душу, иначе полететь невозможно...
    - Да, - сказал Понтифик, когда Чулков наконец утих. - Теперь я вижу, что тебе это выпало по праву.
    И больше ничего пояснять не стал, аудиенция закончилась. Видно, папа тоже очень устал. И не от одного Чулкова.
    Потом ему предложила сотрудничество ЛДПР. Ее лидер обещал любую защиту от мафии или даже от налоговой полиции, когда Чулков вернется в страну, но взамен требовал, чтобы Федор шел с ним в одном партийном списке на следующих парламентских выборах. Лидеру Чулков отвечать не стал, этот болтун ему никогда не нравился, но возможность стать депутатом, ни за что не отвечать и получать министерскую зарплату и прочие привилегии его жену очень вдохновила. И она на Чулкова насела.
    В общем, он согласился. Мол, если с американским миллиардом не выгорит, он предложит сотрудничество "Яблоку", потому что это единственная партия, которую пока не ловили на казнокрадстве. А значит, если "яблоки" согласятся, с ними можно иметь дело. Они уже согласились, сообщила дочь, которая медленно, но верно вытесняла Гошу с должности администратора при Чулкове. На том пока и порешили.

Полет за миллиард долларов между двумя башнями нью-йоркского Торгового центра был запланирован на весну. Погоду для Чулкова подобрали правильную. Воздух был плотным (наверное, от смога), держаться в нем было в самый раз. И ветра почти не наблюдалось. Чулков жалел, что из-за спешки не успел как следует посмотреть на Нью-Йорк, но решил, что осмотрится во время полета.
    Жена, которая и на этот раз провожала его, заметно дрожала. Хотя была в новой, кажется, уже пятнадцатой по счету шубе. На другом небоскребе должна была находиться дочь. Она в последнее время окончательно избавилась от Гоши, учила английский и зачем-то брала уроки танцев.
    Один из охранников предложил Чулкову натянуть на голову некое подобие шлема со встроенными наушниками и микрофоном, чтобы Федор мог комментировать свой полет. За это компания, производящая такие шлемы, обещала какой-то бонус. Но охранника оттолкнули парни с эмблемами "Майкрософта" на спинах, а когда тот запротестовал, вообще увели с крыши.
    Чулков подошел к краю, перебрался через ограждение. Еще раз проверил крылья. Они показались чуть великоватыми, ерзали на спине, болтались в кулаках. Кажется, он стал бояться летать еще больше, потому что прыгнул вниз, закрыв глаза. Хотя никогда так раньше не делал.
    Воздух оказался не совсем плотный, а обманчивый и прерывистый. То летишь, как в Париже, хоть трюки разные выделывай, то проваливаешься сразу этажей на двадцать вниз. И ничего не понятно.
    Зато когда снизу вдруг ударил довольно теплый ветер, Чулков сумел набрать высоту. И тогда огляделся. Гудзон был забит кораблями, в тумане виднелась Статуя Свободы. Очень близко, гораздо ближе, чем можно было ожидать от такого города, начинались одноэтажные коттеджи и парки.
    А вообще-то, лететь оказалось просто, потому что не было никаких проводов. И людей внизу видно не было, уж очень высоко вознеслись эти две домины.
    Чулков уже решил, что пора и честь знать, пора планировать на другую крышу, как вдруг понял, что совсем не помнит, куда следует приземляться. По контракту, который дотошно растолковала ему дочь, если он не преодолеет расстояние между обоими зданиями, никаких денег не получит. А что тогда будет с женой? С дочерью? Да и обидно как-то целый полет отдавать американцам задаром.
    В общем, он подлетел к одному из небоскребов, жену не рассмотрел, но она могла где-нибудь в сторонке наблюдать за его полетом по телевизору, который теперь всегда носил за ней какой-то совершенно незнакомый Федору мужчина. Этому проходимцу жена в последнее время часто и широко улыбалась, так что вполне могла где-нибудь с ним уединиться.
    На всякий случай Чулков полетел к другому небоскребу. Сам виноват, решил он, раз уж не научился разбираться в наземных ориентирах. С ними, как с проводами, у него все время выходила промашка. И вдруг он понял, что руки устали, очень. К тому же в воздухе разлилось какое-то гуденье. А оно не обещало ничего хорошего.
    Вертолет вынырнул из-за здания небоскреба, к которому Чулков подгребал, как пловец, давным-давно израсходовавший свой запас энергии. И высоту он набрал хорошую, можно было бы спланировать, но он все-таки греб, чтобы все было по-честному и скорее закончилось.
    Вертолет оказался довольно странный, черный, как сажа, без малейших признаков каких-нибудь цифр или букв. Он зашел Чулкову в бок, и от ветра, поднятого его винтами, крылья затрепетали, стали неровными, неуклюжими, так что Федору поневоле пришлось взять в сторону.
    Потом черная машина стала подниматься, ураганный ветер обрушился на Чулкова, и вся запасенная им высота мигом пропала, теперь он уже не мог сесть на крышу, даже если бы начал набирать высоту, наматывая круги. А потом Чулков в окна небоскреба заметил, что за толстыми стеклами все орут, размахивают руками, куда-то показывают. Он обернулся - и ахнул.
    Под ним на каких-то полупрозрачных кронштейнах болталась широкая, словно для Ихтиандра, сеть. И падал он прямиком в нее... Федор попытался развернуться, и ему это удалось - ценой потери двадцати этажей высоты. Вертолет развернулся следом за ним.
    Откуда-то сбоку долетел мелкий стрекот винта. Обливаясь потом, Чулков обернулся туда, чуть не потеряв скорость, и увидел, что к нему и к черному вертолету несется прозрачно-белый пузырь с надписью "POLICE" на хвосте. Федор едва не перевернулся, попробовал направиться к этой странной воздушной лодочке, но...
    Совсем рядом загрохотал пулемет. Чулков поднял голову. Черная машина снова висела над ним и поливала полицейский вертолет прицельным огнем. Федор сделал отчаянный рывок в сторону, надеясь, что теперь-то уже не попадет в сеть, но зря надеялся. И высоту не набрал, и мимо здания промахнулся, на этот раз окончательно.
    А черная машина снова нависла над ним, потому что полиция благоразумно отвалила в сторону. Лучше бы она оставалась тут, подумал Чулков, но спорить не стал.
    Удар о стекла небоскреба оказался сокрушительным, словно прямое попадание снаряда среднего калибра. Чулков даже не понял, что это не он сам налетел на небоскреб, а его отбросило воздушной волной. Черный вертолет, заюлив на месте, снова попробовал захватить его сетью.
    Левое крыло, сделанное из пластмассы и перьев, сломалось, да и левая рука, на которую пришелся удар, хрустнула так, что он даже не пытался ее поднять, все равно ничего бы из этого не вышло, кроме боли. Махать одной правой было глупо, к тому же воздушная струя от винта черного вертолета туго прижимала его к стеклянной поверхности окна. Та оказалась очень твердой, и, кроме того, между стеклянных панелей были вставлены какие-то алюминиевые на вид прокладки. Они обдирали Федору ноги и бока, словно терка.
    Вертолет вращал сетью, опускаясь почти отвесно, крутясь в горизонтальной плоскости так, что Чулков ощущал удары воздушных потоков не только от главного, но и от хвостового винта. Они плющили его о небоскреб, и выхода из этого положения не было...
    Вернее, можно было, заставив себя собраться, как перед прыжком в воду с вышки, нырнуть в сеть. На это пилот вертолета, собственно, и рассчитывал. Но Чулков не хотел этого делать. Конечно, он понимал, что разобьется в лепешку, если будет упрямиться или попробует спланировать, но в сетку все равно идти не хотел. И не пошел.
    А потом вертолет врезался в небоскреб. И приникшая к экранам телевизоров Америка содрогнулась, вспомнив террористическую атаку, которая уже однажды разрушила это здание. Сначала черная машина зацепила сверхпрочное стекло кончиками основного винта, и те вдруг согнулись, словно пластилиновые. Тогда, потеряв устойчивость, вертолет ударился о небоскреб уже всей массой... Взрыв не столько оглушил Чулкова, сколько поразил его зрелищем побежавшей по стеклянным панелям волны вибрации. Она была величественной, неторопливой и почти красивой, если бы Чулков сумел рассмотреть ее как следует.
    Но даже это у него не вышло, его опрокинуло вверх ногами, потом развернуло обратно, потом перевернуло еще раз и отбросило от прозрачной стены, на которой, как на поверхности болота от большого булыжника, образовалось подобие кратера. Тогда Федор понял, что падает уже по-настоящему. И остановить это падение не сможет.
    Почему-то воздух, сделавшийся горячим и пронизывающим, теперь отказывал ему в опоре, словно карал за дерзость и гордыню, хотя Чулков хорошо помнил, что никогда не был ни дерзок, ни по-настоящему горд... Он просто любил летать, насколько позволяли ему крылья.
    Он подложил под себя правое крыло, будто пытаясь заслониться от этого ветра. И подумал: ну почему всегда находятся люди, которые все портят?

Он очнулся в больнице. Жены рядом не было, зато дочь сидела на стульчике, придвинутом почти к самой его голове. Чуть дальше, в кресле, сидел сын и дремал. За окном стояла какая-то сияющая мгла - должно быть, светилась близкая реклама. Вокруг было множество всяких пультов, каких-то приборов и даже настоящих экранов, которые цветными линиями обозначали его, Чулкова, состояние.
    Тело почти не болело. Но поразило его не отсутствие боли, а то, что он вообще остался жив.
    Дочь встрепенулась. По-хозяйски положила ему руку на лоб, на грудь. Должно быть, привыкла проверять на ощупь, теплый он или уже нет. Попробовала улыбнуться и прошептала:
    - А Гейтс-то никаких денег нам не заплатил. - Вздохнула. - Сказал, что условия договора не выполнены. Хорошо еще, здание устояло.
    Взглядом Чулков спросил ее: и что теперь?
    - Судимся, - ответила дочь. - Может, хоть часть удастся отспорить. Но пока без результата.
    - А с крыльями, - оказалось, сын тоже проснулся, - получилось плохо. Тебя же из них вырезали, теперь они ни на что не годятся. - Сын вздохнул так, что у Чулкова сжалось сердце. - За них теперь предлагают семьдесят миллионов.
    Дочь внимательно посмотрела на Федора.
    - Долларов, конечно.
    - Нет, - проговорил Чулков и удивился, как ему удалось набрать в легкие столько воздуха, чтобы хоть что-то произнести. - Никому не продавать. Нечестно...
    И тут же провалился в сон, но теперь уже спокойный. Знал, видно, что не умрет. Ему еще рано было умирать. Следовало что-то сделать с крыльями. Здесь он главный. И сумеет это доказать, что бы жена с дочерью ни говорили.

Молодой человек в странной, похожей на банную шапочке поднялся, когда Чулков въехал на своей автоматизированной коляске в кабинет. Он теперь редко покидал это кресло, не то что в прежние времена, когда он надеялся, что сумеет все-таки разработать переломанные кости. Сейчас ему оставалось надеяться лишь на то, что он уже не будет прикован к кровати так, как в последний год. И еще Федор рассчитывал, что сможет иногда выбираться в такие вот путешествия, пусть даже в коляске.
    Ее, кстати, прислал Билл Гейтс после того, как выиграл процесс и вместо миллиарда заплатил только страховую премию. Запаса энергии для электромоторчика в коляске хватало, чтобы Чулков целый день мог разъезжать по дому и саду самостоятельно. Но Федор не выбросил и простое кресло, в котором его иногда возили жена или дочь. Сына он почему-то стеснялся.
    Это была его первая вылазка из загородного особняка на берегу Волги в районе Барвихи, который приобрела жена, пока он был в коме. Путешествие до Москвы из его нового дома, охраняемого, как небольшая крепость, оказалось для него трудным. Он уже с ужасом прикидывал, сумеет ли выдержать дорогу назад. Но оставаться в городе, чтобы переночевать, он не хотел.
    В последнее время он полюбил сидеть в беседке, выстроенной на небольшом холмике, и ни о чем не думать. Он бессознательно пытался привести разбитое тело в состояние покоя, при котором боль становилась меньше.
    - Святейший сейчас выйдет, - объяснил юноша в черном. И почему-то опустил голову. Сейчас многие старались на Чулкова не смотреть. Должно быть, то еще было зрелище.
    Чулков кивнул и оглянулся на сына. Сначала он хотел взять с собой Гошу. Тот, когда они вернулись в Россию после полугодового восстановления в клиниках чуть ли не всего мира, принялся названивать каждый день, а через неделю уже снова нашел с дочерью Чулкова общий язык. Настолько, что теперь даже ночевал в ее комнате. Но все-таки по зрелому размышлению Федор решил взять с собой сына, тем более что чемодан был на удивление легким. В нем ехали крылья. Они лежали между специальными поролоновыми подкладками, и их все время охраняло трое-четверо молодых людей, которые на этот раз остались на улице.
    Только крылья были сломаны, и летать на них никто теперь не сумел бы.
    Патриарх вышел к Чулкову, глаза у него были усталые, как у Папы Римского. Он попробовал улыбнуться и сел напротив Федора в кресло с прямой деревянной спинкой, машинально сделав жест, словно хотел с ним по-церковному троекратно поцеловаться. Но не стал. Догадался, как это будет больно Чулкову.
    - Ваше Святейшество, - начал Чулков, обозначив поклон, как его учили, - я хотел бы передать эти крылья Патриархии. - Он помолчал, поскольку в последнее время разучился говорить длинными фразами. - Может быть, с вашей помощью... удастся их восстановить. Или хотя бы понять, почему они летали.
    Чулков и сам не очень-то понимал, зачем пришел сюда. И почему выбрал Патриархию, а не какой-нибудь строгий научный институт. Наверное, потому, что ему понравился Папа Римский. И хотя у русских другой Святейший, он все равно решил, что так будет лучше всего.
    - Я знаю, зачем ты тут, сын мой, - вздохнул Патриарх.
    - Мне кажется, такое открытие не может оставаться неизученным. Ведь они летали, может, это новый принцип...
    Патриарх снова грустно улыбнулся, подготавливая Чулкова к чему-то, что должен был сообщить, хотя ему и не хотелось этого делать.
    - Создатель этих крыльев нам известен. Он уже лет двадцать делает такие крылья, перо к перу, безо всяких изменений. И раздает людям, которые соглашаются их принять.
    Чулков вздрогнул.
    - Двадцать лет?! Это не могло оставаться в тайне столько времени. Или Комитет?.. - Федор заволновался. - Со мной они просто не успели...
    - Никакого Комитета, - сказал Патриарх. - Эти крылья, сын мой, не способны поднять в воздух человека.
    Ледяная волна накрыла Чулкова, он даже о постоянных своих болях забыл.
    - Но я ведь... Летал. И даже между небоскребами в Нью-Йорке пролетел бы, если бы не гангстеры, которые хотели меня похитить...
    - Должно быть, - Патриарх вздохнул, - на это изобретатель и рассчитывал. Что все-таки найдет человека, который в них поверит. Просто поверит. И тогда...
    - Значит, если просто сделать такие же крылья, - Чулков погладил кожаный чемодан, который был достаточно высок, чтобы до него дотянуться, - тогда...
    - Вера трудна, иногда чрезмерно трудна для человека.
    - Все-таки я не понимаю. Как? Почему?..
    - Всегда ли нужно искать объяснений? - Патриарх поднялся, сделав знак молодому мужчине в странной шапочке. - Чудо необъяснимо, сын мой.
    - А пуля, которая не убила меня в Париже, а пальба из пулемета? Ведь гангстеры, когда поняли, что не смогут меня поймать, били в упор!
    Тогда, в Нью-Йорке, Чулков этого не осознавал. Он понял это гораздо позже, после многократного просмотра видеозаписи того полета.
    - Если ты мог летать, то такую мелочь, как умение останавливать пули, должен воспринимать спокойно.
    Они помолчали. В то, что найдется еще какой-нибудь сумасшедший, который вдруг да сумеет взлететь на вере в крылья, Чулков почему-то сразу не поверил. К тому же за двадцать лет до него такого ни разу не случилось.
    - Значит, это - все? - спросил Чулков.
    Молодой человек подхватил чемодан и понес его к двери, из которой появился Патриарх.
    - К добру ли это, ко злу - покажет только время, - ответил Святейший.
    Он благословил обоих Чулковых и вышел.
    Когда Федор забрался в машину с бестолковыми охранниками, которые, как выяснилось, с самого начала охраняли неизвестно что, глупую модель, его сын шепотом спросил:
    - Пап, у меня же твои гены, да? Пусть Патриарх говорит, что эти крылья не могли летать, но... Скажи, пап, что ты испытывал, когда летал?
    Это было только начало, решил Чулков, и сразу успокоился, хотя как раз теперь ему и следовало волноваться изо всех сил. Это было только начало. И хотя чудо в принципе неповторимо, все-таки необходимо пытаться снова и снова, и тогда, может быть... Он собрался, как перед полетом, и начал:
    - Понимаешь, на самом деле это не очень сложно. Проще, чем перебежать Ленинградский проспект в потоке машин. Нужно лишь... Хотя нет, расскажу-ка я тебе все с самого начала, чтобы ты понял нюансы. Как-то раз поссорился я с твоей матерью и забрел на Новодевичье поле...