Те, кто читал цикл повестей В. Крапивина о Великом Кристалле, конечно же, помнят изложенную в "Лоцмане" теорию "отраженного мира". Смысл её сводится к следующему: один мир, одна грань Кристалла может отразиться при определенных условиях в другой грани, другом мире и начать развиваться в его пределах самостоятельно. Теория отражённого мира - хорошая метафора для выражения того соотношения, которое существует между произведениями самого В. Крапивина. Одно произведение "отражается" в другом и в своём отражении приобретает какие-то новые качества, раскрывает новые стороны. Так случилось с романом "Мальчик со шпагой" (1975). Казалось бы, старое, хорошо известное, "обросшее" критическими статьями и рецензиями, произведение вдруг возникает вновь. Крапивин как бы вызывает его из прошлого, отражает в мире "Бронзового мальчика" (1992). Данный роман - это и обращение к читателю: возьмите "Мальчика со шпагой" с почётной полки, перечитайте вновь. Есть ли необходимость в таком обращении? Наверное, есть. Приведу для пояснения мысли один поразительный пример.

Есть на телевидении передача "Умники и умницы", где юные интеллектуалы "сражаются" за студенческий билет МГИМО. Один из выпусков этой программы был посвящён роману Сервантеса "Дон Кихот", а одно из предложенных заданий касалось "продолжателей дела" Рыцаря Печального Образа в современной литературе. Вопрос был задан следующим образом: на девушку-конкурсантку надели будёновку, дали в руки саблю и пояснили, что в будёновке у неё зашит портрет Розы Люксембург, а сражается она с радиоволнами, чтобы воспрепятствовать передаче сообщений белой армии. "Кто вы?" - спросил ведущий программы. Имелся в виду, конечно, Копёнкин, герой романа А.Платонова "Чевенгур". Подумав с минуту, участница ответила: "Я - Мальчик-со-шпагой из романа Крапивина".

Не собираюсь здесь распутывать сложные ассоциации, возникшие в сознании юной интеллектуалки. Этот пример - лишнее подтверждение актуальности выбранной темы. Вот что я имею в виду: роман Крапивина не забыт, но в памяти - не сам роман, а чьи-то мнения о нём, какие-то совершенно неадекватные ассоциации. По-видимому, сам писатель чувствует это, поэтому "Бронзового мальчика" надо рассматривать и как попытку привлечь внимание читателя к "Мальчику со шпагой". Остаётся лишь принять этот вызов.

Очень хорошо помню чувство, возникшее при первом прочтении романа, некое не поддающееся рациональному объяснению чувство горечи и обречённости. Ни "Журавлёнок и молнии", ни "Лётчик для Особых Поручений", прочитанные тогда же, такой реакции не вызвали. Так получилось, что "Мальчика со шпагой" я, до совсем недавнего времени, не перечитывал, поэтому уже не помнил сюжета в точности. Прочитав его сейчас, я с удивлением обнаружил оптимистический (по содержанию!) финал. Всё как бы к лучшему, прежние связи восстанавливаются, у отряда "Эспада" впереди долгая, почти двадцатилетняя история (как мы узнаём из "Бронзового мальчика"). Но, несмотря на это, у меня вновь возникло то же самое чувство. И только сейчас я, кажется, понимаю причину, которая его пробуждает.

Подобная реакция связана, конечно, с "Эспадой". Собственно, история этого отряда, по моему глубокому убеждению, является смысловым центром романа. Теперь, через двадцать лет, это становится всё более ясным. Действительно, именно детский отряд не появляется на страницах произведений В. Крапивина вплоть до "Бронзового мальчика", в то время как другие темы (борьба с несправедливостью, "школьная" тема) так или иначе, были представлены. Этот факт заставляет подвергнуть критическому рассмотрению некоторые традиционные взгляды на "Эспаду".

Прежде всего, необходимо избавиться от распространенного представления о "Каравелле", как о прототипе "Эспады". Действительно, есть много общих черт у этих двух объединений: общие дела, структура, даже песни. Есть большой соблазн сделать отсюда вывод о том, что под "Эспадой" в романе "подразумевается" "Каравелла", что "Эспада" - литературный двойник "Каравеллы". Однако это ложный ход. Кто-то или что-то выбирается писателем в качестве прототипа отнюдь не с целью дать его литературный портрет. Другими словами, мало указать на прототип чего-то, необходимо понять - зачем изображается в произведении это "что-то". Это, на мой взгляд, ещё не было сделано.

"Мальчик со шпагой" часто воспринимается как блестящее изображение трудностей, которые приходится переживать детскому отряду, подобному "Эспаде". Это верно, однако здесь, как и во многих других произведениях В. Крапивина, есть несколько слоёв. Первый, наиболее очевидный, "публицистический": критика традиционных институтов воспитания, которые противостоят "Эспаде": школа, РОНО, даже домоуправление. Этот слой на момент написания романа был наиболее актуальным, поэтому неудивительно, что именно на нём фиксируется внимание читателя при первоначальном прочтении. Сейчас, когда публицистические краски потускнели, всё более явно проступает и второй слой. Его содержание - это анализ тех внутренних противоречий, которые обуславливают гибель, распад "Эспады". Противодействие официальных организаций - это лишь повод к распаду. Подлинные причины скрыты внутри самой "Эспады", в особенностях её организации.

Совершенно очевидно, что достичь "второго" слоя невозможно, анализируя лишь роман "Мальчик со шпагой" сам по себе, вырывая его из контекста других произведений В. Крапивина. Тем более, что вопреки расхожему мнению, на основе самого романа очень трудно сделать какие-либо определённые выводы о структуре отряда, принципах его организации. Что, собственно, можно сказать об "Эспаде"? Мы знаем лишь, что это пионерский отряд, разделённый на отдельные группы, которые возглавляются капитанами. Капитаны входят в совет капитанов, обладающий фактически неограниченной властью принимать и исключать членов отряда. Однако, из текста романа совершенно не ясно, какими критериями руководствуются при этом капитаны, какие вопросы обсуждают на совете. ["Что говорили на совете капитаны групп, Серёжа не знал. Но раз перевели человека из кандидатов в полноправные члены "Эспады" - значит, человек того заслужил".] Поразительно также и то, что никак не определён статус самого Олега Московкина. Мы ничего не знаем ни о его формальной должности, ни о том, какова его роль в принятии решения на том же совете капитанов. Всё это позволяет поставить под сомнение утверждение Ольги Мариничевой, что "по книгам и песням Крапивина напрямик, даже не заезжая в Свердловск, как слышала я от руководителей отрядов, строят в этих отрядах работу и жизнь" [Мариничева О. Тайна командора // Комсомольская правда. 1989. 15 марта.]. Построить организацию "по образу и подобию" "Эспады" невозможно. Если такое и реализуется, то это подражание лишь внешним проявлениям, не имеющим отношения к сущности.

Сказанное выше - это не упрёк писателю. Ведь "Мальчик со шпагой" - это не педагогический трактат и не методическое руководство по работе с подростками. Но, тем не менее, в нём, равно как и во многих других произведениях Крапивина, поднимается, возможно, самая важная проблема для всей "отрядной" воспитательной системы: зачем человеку вообще нужен отряд, а не клуб, кружок или секция. Почему именно такая форма организации воспитательной работы служит действенным способом формирования человека? При каких условиях возможна наиболее эффективная работа отряда?

На эти вопросы В. Крапивин не даёт точного и однозначного ответа. Всё не так просто, как кажется, и взгляды писателя претерпевают определённые изменения, в чём можно убедиться, если сопоставить в контексте решения этих вопросов роман "Мальчик со шпагой" и более поздние произведения писателя.

Кто же всё-таки меняется на протяжении романа? Меняется ли его герой, Серёжа Каховский? Сам автор положительно отвечает на этот вопрос. Так, в статье, посвящённой роману, он отмечает, что читатели пишут: "Нет рядом ребят, похожих на Серёжу. Простите, на какого Серёжу? На того не очень решительного, слегка растерянного мальчугана, который один на один со своей обидой оказался на маленькой станции Роса? Или на капитана Каховского, принявшего из рук товарищей именную шпагу? Серёжа не одинаков в начале и в конце своей истории. Его характер крепнет постепенно. При поддержке товарищей, при помощи взрослых друзей" (выделено мной - Е.С.). [ Крапивин В. Обращайтесь к себе // Пионер. 1975. №1. С.3.] Есть, однако, серьёзные сомнения относительно того, выступает ли именно "Эспада" фактором такого изменения характера. Ключевое событие, существенно изменившее жизнь Серёжи, происходит в первой части романа: когда на выручку ему приходят всадники. Вся его последующая судьба находится под влиянием этого события; оно выступает как своего рода нравственный эталон, на который ориентируется Сергей в своих поступках. У В. Крапивина есть такая ёмкая по содержанию формула: он поступил так-то, потому что за ним было то-то. Так вот, за Серёжей в критические минуты постоянно его всадники.

Проведём теперь мысленный эксперимент. Стал бы Серёжа защищать малышей при встрече с Кисой и Гусыней, если бы "Эспады" не существовало в его жизни? С большой долей уверенности можно сказать, что стал бы. Возможно, другой была бы техническая сторона, так как приёмы фехтования Серёжа освоил в отряде, но смысл поступка был бы тем же самым. Приходится признать, что характер Сергея (т.е. его отношение к жизни и те ценности, которые служат ориентиром его поступков) не формируется в "Эспаде", а лишь "укрепляется". То же самое можно сказать и о других основных героях романа: Наташе, Генке Медведеве.

По большому счёту, тот тип общности, который представляет "Эспада", и нельзя назвать отрядом в том смысле, который вкладывает в это понятие В. Крапивин. Очень хорошо этот факт фиксируется в словах Олега Московкина: "Хочется, чтобы все ребята были во! - Олег сжал пальцы. - Как один кулак. Один коллектив. Чтобы каждый за всех болел... В Артеке мы за месяц такие отряды делали, что до сих пор, как вспомнишь, петь хочется. А здесь что... Клуб, а не отряд. Разные школы. Разные смены. Разные группы. Каждая группа сама по себе живёт". И действительно, намерение Олега не совпадает с тем, что реально удалось сделать. Другими словами, ясно, каким должен быть подлинный коллектив, отряд, но неясно, как его построить. Очевидно, методы, которые хорошо работают в "Артеке", для "Эспады" оказались неприменимы.

Одна из ошибок Олега состоит в том, что он, организуя отряд, ориентируется на те качества и свойства, которые уже сложились. Ценности, нормы, лежащие в основе деятельности "Эспады", полагаются естественно присущими человеку: "Конечно, четыре месяца не четыре года, но и за этот срок можно было чему-то научиться. Научиться понимать, что такое товарищи по оружию, что такое честь, гордость за флаг, смелость... Чёрт возьми, да разве этому учатся специально? Всякий нормальный человек знает это всегда! (выделено мной - Е.С.) - говорит Олег на совете капитанов, посвящённом проступку Сенцова, Мосина и Голованова. Такая точка зрения приводит Олега к растерянности при встрече с непонятным для него явлением: поведением этих ребят. А это поведение, этот проступок в свою очередь становится "пробным камнем" для отряда. Не может понять Сенцова, Мосина и Голованова, отдавших хулиганам ремни и не заступившихся за товарища и Сергей. "Разве так бывает? - думает он. - Только что держали рапиры, был бой и казалось, что хоть тысяча врагов налетай, никто не страшен! Женька Голованов... Большой такой, сильный, наверно. Где его сила и смелость? Лёнька Мосин. Как он подошёл тогда: "Не люблю, если кто-нибудь на меня обижается..." Что же, он обидеть боялся этих типов? Трус он, вот и всё! И Сенцов... Новенький, ещё кандидат, но ведь тоже рапиру держал. И перед знаменем стоял на линейке. Ну есть же, чёрт возьми, такие слова: "Взяв оружие в руки, обещаю, что ни трусостью, ни подлостью, ни изменой не запятнаю свой клинок..." Даром, что ли, это обещание дают те, кто вступает в "Эспаду"?" В отличие от Сергея, Олег видит причину события: страх. Более того, он благодаря этому понимает и оценивает неэффективность своей деятельности: "Гиблое дело такой страх. Тряпку делает из человека. И самое скверное, что не только эти трое боятся. Кое-кто на них (Сенцова, Мосина, Голованова - Е.С.) с сочувствием глядел... Ну нет, не с сочувствием, а с пониманием, что ли. Потому что знают про себя: тоже струсили бы.

- Ну нет же, Олег! - почти с отчаянием заспорил Серёжа. - Таких больше нету!

- Есть, Серёженька, - грустно сказал Олег."

Однако, и Олегу неясно, почему появляется такой страх, каковы его истоки. А понять какое-либо явление - это значит проследить, как оно возникло. Но для того, чтобы решить эту задачу, необходим более общий взгляд на неё как на проблему факторов, влияющих на формирование тех или иных качеств человека вообще, как положительных, так и отрицательных. Подобные мысли возникают у Сергея: "Лучше бы совсем не было на свете этих кис, гусынь и гавриков. Ну что они за люди? Что им надо на свете? Почему они мешают жить другим? Ну что они, из племени людоедов или с другой планеты? Живут вместе со всеми. Наверное, на первомайские парады как нормальные люди ходят и те же песни поют. Некоторые даже пионерские галстуки носят. И когда кино про войну смотрят, не за фашистов же они болеют!" Ответить на эти вопросы Серёжа не может.

Есть в романе и ещё один человек, указывающий на важность именно такой постановки вопроса - рассмотрения того, как зарождаются те или иные стороны характера - отец Серёжи. Правда, проблема им ставится не для общего случая, а для конкретного. Я имею в виду ситуацию со Стасиком Грачёвым: тот относит Кисе нож, который Сергей выбивает из рук Гаврика. Мотивы этого поступка непонятны Серёже, и он ударяет Стасика. В разговоре с отцом Сергей задаёт вопрос: "Ну сейчас-то почему он (Стасик - Е.С.) этого Кисы боится? Он же видел, как тому попало!" "Видел. Ну и что? - отвечает отец Серёжи. - А он, может, думает вот как: "Сегодня Кисе попало, а завтра Киса не мне отыграется..." Понимаешь, Сергей, этот малыш больше всего на свете боится боли. (...) Тебе этого, наверно, не понять. Ты ведь не представляешь, что значит бояться каждый день. А он идёт домой - боится ремня; идёт в школу - боится двойки, потому что потом дома снова расправа будет. Сунется на улицу - а там всякие кисы и гусыни. И так всё время. У него страх - главный руководитель в жизни." (выделено мной - Е.С.). Итак, отец Сергея указывает на различие условий формирования характера как причину непонятного поведения, но не делает каких-либо обобщений. Не делает их и сам Серёжа. После разговора с отцом он пытается что-то сделать для Стасика и при вмешательстве милиции это ему удаётся. Но для него это конкретный случай, за которым ничего не стоит.

Таким образом, мы видим, что в отношении непонятных явлений - поведения Сенцова, Голованова, Мосина; поведения Стасика - герои "Мальчика со шпагой" лишь удивляются. В лучшем случае, у них есть, с одной стороны, лишь желание понять это явление, а с другой - что-то делать с этим. Но что именно делать, а тем более, как, ни Сергей, ни Олег Московкин не знают.

Трагедия "Эспады" состоит ещё и в том, что большинство её "лучших" членов и не хочет понять причин, вызвавших поступок Сенцова, Мосина и Голованова. Их реакция проста и однозначна. "- Гнать, - спокойно сказал капитан второй группы Гена Корнеев. А его друг, маленький курчавый Валерка Давыдов, тоже спокойно подтвердил: - Гнать. Чего тут разговаривать!" (выделено мной - Е.С.). Обратим внимание на это спокойствие, с которым капитаны принимают решение. Оно свидетельствует о том, что никакой опасности для отряда в целом эти люди просто не усматривают. В отличие от Олега, они видят лишь рядовой инцидент, требующий принятия простого и конкретного решения, в то время как в действительности это событие первостепенной важности, от реакции на которое прямо зависит вся дальнейшая судьба отряда. Поведение Сенцова, Мосина и Голованова сигнализирует о том, что отряд функционирует и развивается не так, как должен, что ценности, нормы, которые лежат в основе его деятельности, не становятся ориентиром, определяющим поведение его членов. Сергей, при всём своём желании понять, лишь пытается поставить себя на место Сенцова, Мосина или Голованова, смоделировать своё возможное поведение: "Он вдруг представил себя на месте Мосина. Или Голованова, или Сенцова. Будто он сам стоит перед советом и должен отвечать за свою трусость. Отвечать хрипло и мучительно, давясь от стыда. (...) А смог бы он, Серёжка, оказаться на их месте? Вдруг смог бы? (...) Но тогда Серёжа представил себе другое: как он под угрожающими взглядами хулиганов стоит, опустив руки, а они стягивают с него ремень. Лишь бы не били?.. Да нет, не могло быть такого. Даже если бы он оказался один против шайки. А ведь этих было четверо против четверых." Из всех присутствующих на совете капитанов лишь Олег пытается что-то выяснить: "А ты, Леонид, что скажешь" - спрашивает он у Мосина. "Чё я скажу? Ничего" - отвечает Мосин. "От тебя я трусости никак не ожидал, - горько сказал Олег. - А я их и не боюсь, этих-то. - За столом засмеялись. Мосин кинул сердитый взгляд. - Ну чё... Смеяться легко. А на них если будешь выступать, соберут шару, подкараулят потом десять на одного." Мосин высказывает здесь на самом деле очень важную мысль: из его слов становится ясно, что никакой поддержки отряда он не чувствует. И дело не в том, что он не знает, заступится за него отряд или нет, а в том, что отрядные нормы не становятся нормами его собственного поведения. И, как это ни парадоксально, Сенцов, Мосин и Голованов в конечном счёте оказываются в этом смысле правы: в критическую для них минуту отряд никак их не поддерживает, их даже никто не хочет понять. Я, конечно, не настаиваю на том, что отряд вообще не имел права исключить этих ребят за трусость, но вижу проблему в том, что капитаны относятся к этому случаю как к чему-то ординарному: исключили и всё, можно спокойно существовать дальше. Совет капитанов, таким образом, не рассматривает проступок Сенцова, Мосина и Голованова как происшествие с отрядом в целом, в отличие от Олега, который постоянно подчёркивает как раз эту сторону дела.

Обратимся теперь к композиции самого эпизода исключения. Зачем В. Крапивину понадобилось двойное исключение: сначала на совете капитанов, а потом ещё и на линейке? Чтобы показать великодушие совета, которое даёт исключённым "последний шанс" искупить свою вину? Вряд ли. Скорее всего, автор как раз акцентирует внимание читателя на трагическом нежелании членов совета капитанов, да и вообще членов отряда понять, истолковать случившееся, как то, что имеет отношение не только к провинившимся, но и к отряду прежде всего. Ведь поведение Сенцова, Голованова и Мосина в высшей степени алогично! Что заставляет этих ребят так настойчиво стремиться возвратиться в "Эспаду", хотя бы и путём обмана? Как ясно из отрывочных характеристик, данных в романе Сенцову, отряд ему определённо безразличен. Зачем ему возвращаться вторично, почти наверняка зная, что обман с ремнями всё равно раскроется и его с позором выгонят? Фехтованием он, что ли, хотел заниматься? Или ещё что-то? Но что? Этот вопрос так и остаётся без ответа, хотя, казалось бы, не заметить его нельзя. Противоречие между ситуацией, настоятельно требующей понимания, и нежеланием членов "Эспады" эту ситуацию вообще замечать выражено здесь с предельной ясностью.

Сказанное выше необходимо приводит к пониманию того, что распад "Эспады" был вызван не столько внешними причинами (противодействием домоуправления и РОНО), сколько внутренними. Имело место противоречие. С одной стороны, целью отряда является прежде всего формирование характера, а с другой - объективно он ориентируется на уже сформированный характер. Олег уезжает, почувствовав это противоречие. У отряда нет будущего, ведь его развитие есть прежде всего становление людей, входящих в отряд, но у отряда нет средств для этого. "Командовать, держать отряд вы могли бы и сами. Олег вас, по-моему, научил", - говорит Саша Медведев, брат Генки и будущий руководитель отряда. Но в том-то и дело, что Олег научил ребят лишь существовать, а не развиваться. И перспектива, которая открывается перед "Эспадой" в финале, есть именно перспектива существования, а не развития. Что будет через год-два? Вырастут Серёжа и Генка. И Митя Кольцов. И Данилка Вострецов. И как бы им ни было хорошо и приятно вместе, но отряду нужны новые люди. А где их взять? Как с ними работать? "Отлавливать" людей с уже сформировавшимися нравственными качествами, нужными отряду? Все эти вопросы остаются без ответа. И именно поэтому после прочтения романа остаётся горькое чувство, чувство неопределённости и обречённости.

В повести "Колыбельная для брата", опубликованной в 1979 году, получили развитие многие из идей "Мальчика со шпагой", и прежде всего интересующая нас проблема формирования человека в коллективе. Подчеркну, что эта проблема именно развивается, причём очень существенно, а не просто ещё раз рассматривается. В этом смысле в корне неверно рассматривать "Колыбельную" как случай самоповтора В. Крапивина. Возможно, чтобы как-то вывести повесть из "тени" "Мальчика со шпагой", подчеркнуть её принципиальное отличие от романа, писатель в 1983 году "пристраивает" к ней новый роман - "Журавлёнок и молнии". Здесь в качестве эпизодического героя появляется Геннадий Кошкарёв, хотя сюжетно это никак не мотивировано.

В отличие от героев "Мальчика со шпагой", Кирилл Векшин, встречаясь с непонятными для себя явлениями, не избегает их, а пытается что-то сделать с ними, как-то отреагировать на них. Одна из причин такого различия в том, что Серёжа Каховский, в общем, сталкивается с плохими людьми только внешне, их нет среди его ближайшего окружения. Ему повезло: вокруг него, в основном, добрые и хорошие люди: "Он (Серёжа - Е.С.) вспомнил хороших людей, которых знал или видел. Костю, журналиста Иванова, маленького Димку... Тех лётчиков в автобусе. Кузнечика... Татьяну Михайловну... Наташку, дядю Игоря. Ребят в своём классе и в Наташкином... Врача Марину Аркадьевну. Капитана Володю и моториста Витю с катера "Азимут" (...) Потом Серёжа подумал о хороших людях, которых встречал сегодня: Олег, Андрюшка Гарц, Данилка и его барабанщики. Валерик, Вовка и Вадик Воронины. Андрюшка Ткачук. Андрюшкина мама в кинотеатре "Космос". Шофёр какого-то служебного автобуса - он увидел ребят на остановке, открыл дверцу и сказал: "В кино, небось, собрались? Садитесь, а то опоздаете, там на линии провод оборвался."" Серёжа уверен, что никто из таких людей не станет "гадом". А вот у Кирилла такой уверенности нет и он вынужден задумываться. Событиями, непосредственно толкающими его к этому, становятся происшествие с Чирком и, конечно же, разговор с учительницей Зоей Алексеевной.

Сначала, когда Зоя Алексеевна, подобно другим учителям, считает, что Кирилл виновен в краже кошелька у студентки, он поступает так же, как поступил бы, наверное, на его месте Сергей Каховский: говорит ей: "Лучше вас для меня никого в школе не было. (...) А теперь вы меня предали!" Однако второй разговор с Зоей Алексеевной - уже после всей ситуации с Чирковым [Петька Чирков, одноклассник Кирилла, тихий и незаметный, похищает у практикантки кошелёк с деньгами, которые вымогала у него дворовая компания во главе с Дыбой. Кирилл, узнав об этом, отпускает и прощает Чиркова.] - даёт возможность оценить ситуацию с другой точки зрения, позволяет кое-что понять. "Милый мой, храбрый, непреклонный Кирилл, - говорит Зоя Алексеевна. - Ты был, конечно, прав, когда на меня обиделся. Но всё-таки прав не по-всякому... Ты ещё мальчик... Не обижайся, быть мальчиком прекрасно. Только вы, мальчики, обо всём судите слишком решительно. Вы просто ещё не знаете, что люди меняются..., хотя сами меняетесь каждый день." (выделено мной - Е.С.). Это замечание очень важно: как показано выше, для понимания того, что отряд должен формировать характер человека, личность, необходимо осознать что люди вообще меняются. Следовательно, им изначально не присущи определённые нравственные качества. И впервые это признаётся "открытым" текстом именно в этой повести. "Кирилл слушал, опустив голову, и помусоленными пальцами оттирал с колена остатки угольной пыли, которую не смыла даже вода Туринки. Он нерешительно возразил: - Характер всё равно остаётся... - И характер меняется, и взгляды." Зоя Алексеевна рассказывает Кириллу про мальчика Мишу, который был "проказник, но добрая душа", а в "восьмом (классе - Е.С.) он украл из библиотеки магнитофон. Потом, через два года, целой группой они напали на пенсионера, ограбили и так избили, что он умер. И стал мальчик Миша убийцей." Эта история заставляет Кирилла задуматься. "С этой минуты ощущение опасности не оставляло Кирилла. Он ехал домой, а лицо незнакомого Мишки всё маячило перед ним. Почему он стал бандитом? Он же был обыкновенным мальчишкой. Как Митька-Маус. Значит, и Митька может? Значит, все могут? И Антошка? Все люди были такими же, как Антошка. У них смешно топорщились на темени волоски. Никто из них не хотел зла (...) Они все такие сначала. А потом делаются разными. Если человек хороший, это понятно. А почему некоторые становятся гадами? Вроде Дыбы? Почему? Может быть, потому, что сначала боятся других гадов? А боятся потому, что одни? Как Чирок?" (выделено мной - Е.С.). Последняя мысль Кирилла очень важна, так как снова, но уже с другой стороны возвращает нас к исходной проблеме: роли коллектива, отряда в формировании человека.

В отличие от "Мальчика со шпагой", в повести "Колыбельная для брата" проблема детских отрядов вроде бы и не ставится. Но это только на первый взгляд. В действительности, многие вопросы, лишь поставленные в романе, здесь получают определённые ответы. Речь идёт, конечно, о Геннадии Кошкарёве и его команде. Вдумчивый анализ его деятельности, хотя бы в рамках того, что непосредственно сообщается о ней в повести, позволяет понять причины неудач Олега Московкина. Парадокс состоит в том, что Олег хотел создать отряд, но не смог, а Кошкарёв изначально не ставил перед собой такой цели, ["Сперва думал: просто работники, экипаж, чтобы с кораблём управляться. А вышло, что главное не корабль, а они." - говорит Кошкарёв.] но как раз у него и получился подлинный детский отряд в том смысле, в каком его понимает В. Крапивин. Удивительно точную формулировку того, что же такое отряд, даёт Кирилл: "Нет никакого отряда, - говорит он в разговоре с Женькой Черепановой об их классе. - Неужели ты сама не понимаешь? (...) Просто тридцать семь человек и Ева Петровна Красовская. Отряд - это когда все за одного. А у нас? Одного избивают, а остальные по углам сидят. (...) А помнишь, весной Кубышкин с синяками пришёл? Его парни на хоккейной площадке излупили, просто так, ни за что. Кто-нибудь сказал, что надо заступиться? Хоть что-нибудь сделали? Одни охали, другие смеялись." Сам Кирилл совершенно определённо оценивает как отряд команду парусника "Капитан Грант". Это детское объединение, несмотря на его неформальный характер, значимо влияет на поступки Кирилла, на него он ориентируется в своём поведении. Это замечают окружающие: "Кир, - вдруг сказал длинный Климов. - А ты правда был не такой. Силу почуял? "Давно почуял", - подумал Кирилл. Он помнил, что за ним "Капитан Грант". И тот штормовой день. И "Колыбельная". Это и была сила." (выделено мной - Е.С.). Кстати, совершенно определённо и правильно истолковывает "вызывающее" поведение Кирилла Дыба: "- Ты дурак? Это выступление как понимать? Случайность или на принцип пошёл? - Не случайность, - сказал Кирилл. - Ясно, - с пониманием проговорил Дыба, и в голосе его даже проскользнуло уважение. - Кодлу заимел?" Признаки, по которым "Капитана Гранта" можно характеризовать как отряд, содержатся и в следующем описании: "Спокойный и улыбчивый получился экипаж. Может быть, это вышло само собой, а может быть, в экипаже не случайно собрались люди, которым было хорошо друг с другом. Ведь приходили и другие - зимой, весной, в начале лета. Но, поработав денёк-другой, они появлялись потом всё реже и наконец исчезали с горизонта. А эти остались. (...) И наверно, уже не только любовь к судну и мечта о походах держали их вместе. Наверно, не только это... Потому что не куда-нибудь, а в экипаж принёс Алик Ветлугин свой длинный фантастический роман про звезду Лучинор - об этом романе не знали ни Алькины родители, ни его приятели-семиклассники. И не где-нибудь, а именно здесь Кирилл запел наконец не стесняясь, так же, как дома, любимые песни. (...) Здесь понимали друг друга. Понимали неразлучных Юрок и не обижались, что у них есть свои, им двоим известные секреты. Понимали и Митьку-Мауса, который боялся привидений. (...) А товарищи в экипаже были надёжные: поймут, помогут, выручат и защитят..." Но всё это - результат деятельности Геннадия Кошкарёва. О том, как и почему ему удалось во многом превзойти Олега Московкина, в повести прямо не сказано, и нам придётся перейти в область гипотетических соображений.

Я уже говорил о том, что Олег фактически признаёт нормы и ценности, лежащие в основе деятельности отряда, естественно присущими человеку. Они у него выступают как предпосылка совместной деятельности: сначала люди объединяются в отряд, принимают его устав и т. п., а затем начинают какие-то совместные дела (например, съёмку кинофильма). Принципиально по иному пути идёт Геннадий Кошкарёв: он сначала организовывает дело, требующее совместных усилий (постройку яхты), а уже в этом деле, на его основе у членов экипажа развиваются нужные качества. [Роль совместной деятельности в процессе "коллективообразования" неоднократно подчёркивалась как педагогами-практиками, так и в теории. Однако в художественных произведениях впервые отразил эту реальность В. Крапивин.] Олег Московкин, таким образом, ориентируется, как мне кажется, главным образом на то, чтобы создать особый климат, особую атмосферу непосредственных эмоциональных отношений, взаимопонимания, сочувствия и т. д. Он, однако, не учитывает, что подобные отношения отличаются крайней неустойчивостью, подвержены влиянию массы внешних факторов и не могут быть подлинной основой, скрепляющей всех членов отряда в единое целое. Действительно, чувство принадлежности к целому, специфическое чувство "мы", которое должны, видимо, испытывать члены отряда, может совершенно реально возникнуть и в достаточно случайной общности. Например, если группа людей собирается вместе у костра, кто-то берёт гитару и поёт хорошую песню. Однако подобное чувство в данном случае лишь момент, оно преходяще и не свидетельствует о качестве отношений, сложившихся в данной группе. Во "Всадниках на станции Роса" есть очень показательный пример - описание атмосферы вечерней спальни в лагере. "И вообще все вокруг были сейчас хорошие и добрые. Сидели вперемешку на своих и чужих кроватях, привалившись друг к дружке и завернувшись во всё равно чьи одеяла. И к Серёже приткнулся тоже какой-то парнишка из другого отряда, незнакомый, но всё равно славный. Всё ярче светила луна, и совсем не хотелось спать, и хорошо было рядом друг с другом. Кругом были товарищи, и Серёжа решил подарить им свою сказку." Однако читатели помнят, конечно, как повели себя эти "товарищи" на следующий день. НО ведь чувство общности, которое испытал Сергей, было подлинным. Дело в том, что товарищеские отношения, которые должны существовать в отряде, основываются не на эмоциональной реакции на другого человека, не на симпатиях, а на чём-то другом. Это другое: нормы и ценности, вырабатываемые в совместной деятельности, товарищеские отношения опосредованны такими нормами. Крапивин намеренно абстрагирует этот фактор от других в "Колыбельной", выводит его на первый план. Дед Геннадий действительно не хотел образовывать подлинный отряд, но условия, в которых формировался его экипаж, условия совместной деятельности оказались таковы, что отряд был сформирован.

Для лучшего понимания мысли я позволю себе привести пример из книги "Здравствуй, отряд", который наиболее ясно показывает смысл товарищества как специфической формы отношений между людьми, лежащей в основе отряда: "Валерке очень не нравился Андрей. Спорили они часто, считали друг друга болтунами, выскочками и очень неважными матросами. Даже просили развести их по разным экипажам. Но вчера на улице увидел Валерка, что Андрея поймали двое незнакомых мальчишек. Один держит Андрюшку за руки, а второй пытается содрать с рукава якорь... В общем, хоть и здоровые были парни, а бежали они от Валерки и Андрея очень быстро. Бежали после короткого боя с двумя товарищами, которые умеют постоять друг за друга. Хорошо бы, конечно, рассказать, что после этого случая Валерка и Андрей стали друзьями. Но это была бы неправда. НЕ стали. По-прежнему спорили и друг друга недолюбливали. Что поделаешь: разные бывают люди, часто случается, что один другому не нравится. Не каждый может стать твоим другом, с которым всё в жизни пополам - и счастье, и горести, и которому можно любую мечту доверить. Но товарищами в отряде должны быть все. Потому что товарищ - это такой человек, с которым у тебя общая работа, общая цель. И на которого можешь положиться в трудную минуту. Может быть, он и не друг твой, но тащить тяжёлый рюкзак в утомительном походе поможет. В опасности не струсит, выручит. И если ты несправедливо обижен - он заступится." [Здравствуй, отряд! Рассказы для октябрят о законах пионерской жизни / Под ред. В. П. Крапивина. - М.: Малыш, 1986. - С. 20, 22.] В этом отрывке совершенно чётко выделено отличие между непосредственно-эмоциональными отношениями, основанными на симпатии и антипатии между людьми, и отношениями, опосредованными нормами и ценностями совместной деятельности. Такие отношения лежат в основе отряда, обеспечивают его целостность. И именно такие отношения были сформированы в экипаже парусника "Капитан Грант", и не было их между членами "Эспады". Это и привело в итоге к распаду этого отряда.

После "Колыбельной" В. Крапивин не обращался больше к теме детского отряда довольно долго. Это не случайно, поскольку основные проблемы сформулированы, а пути их решения намечены в этих двух произведениях достаточно определённо. Но всё-таки... Тема детского объединения появляется в последние годы у писателя снова, приобретая при этом какие-то дополнительные черты.

В "Синем городе на Садовой" (1991) В. Крапивин вновь показывает зарождение детского объединения, в чём-то напоминающего экипаж "Капитана Гранта", но на этот раз уже по принципу самоорганизации. Очень важно, что эта самоорганизация происходит на основе совместной деятельности - съёмки кинофильма. Это, конечно, не постройка яхты, но дело серьёзное, требующее усилий нескольких человек. И не случайно В. Крапивин, описывая работу этой детской киностудии, постоянно подчёркивает включённость каждого из его членов в общее дело, его важность и нужность для этого дела. Собственно, название отряда - "Табурет" - интерпретируется в повести именно таким образом: "У табурета четыре ноги, поэтому он прочно стоит на земле. В студии тоже четверо. Наверное, поэтому такая прочная, дружная собралась компания." - говорит ведущая телепрограммы, в которой показывают снятый ребятами фильм. "Если ты обидишься до конца и уйдёшь, у нас же всё развалится..." - говорит Федя Кроев Нилке, а Борис добавляет: "Всё! По закону табурета! (...) Если у табурета одну из четырёх ножек отломать, какой из него прок?" Здесь намечается рассмотрение проблемы детского коллектива, объединения с иной точки зрения, если угодно, в рамках "личностного" аспекта. В "Бронзовом мальчике" (1992) именно этот аспект выходит на первый план.

Поясню сформулированную выше мысль. И в "Мальчике со шпагой", и в "Колыбельной для брата" рассматривается коллектив, отряд с точки зрения особенностей его организации, внутреннего "устройства", но при этом практически не затрагивается вопрос о том, что же всё-таки приобретает человек, вступая в отряд, в чём его ценность для человека. Эта вторая проблема решается сугубо прагматически - отряд защищает человека от "недругов", обеспечивая чувство безопасности. В отряде (если повезёт) можно встретить не только товарищей, но и друга. Это, однако, не совсем убедительные аргументы. Чувства безопасности и уверенности в себе можно достичь, имея пистолет в кармане или занимаясь восточными единоборствами, а друзей можно найти и не вступая ни в какой отряд. Кстати, Серёжа Каховский так и делает: и Генка Медведев, и Наташа - это люди не из отряда "Эспада". Туда они приходят уже подружившись с Сергеем. Видимо, отряд, как его понимает В. Крапивин, даёт человеку не только это, но что-то ещё, очень для него важное. Что именно? Ответ на этот вопрос - в "Бронзовом мальчике".

Вспомним: включившись в отряд "Тремолино", Кинтель некоторое время чувствовал скрытое отчуждение, хотя "понимал, что винить надо лишь себя, для отчуждённости не было никаких причин. Он видел, что ребята отличные. (...) И Кинтеля они встретили хорошо и спокойно, как давнего знакомого. Но были они в своём "Тремолино" как-то уж чересчур завязаны друг на друга. Одна семья, где все понимают каждого с полуслова. Они знали свои корни: историю прежних отрядов, из которых вырос "Тремолино", судьбы тех, кто был в этих отрядах раньше. (...) Единственное, что связывало Кинтеля с отрядом, был Салазкин. Но он, оказавшись здесь, как бы растворялся среди обитателей "Сундука Билли Бонса", а Кинтель оказывался в сторонке. Впрочем, внешне всё выглядело нормально. И когда проводили занятия по парусной оснастке, (...) Кинтель не чувствовал себя совсем уж новичком; кое-в-чём он разбирался. Но если собирались просто так, на "огонёк", он держался в уголке или ускользал на кухню, чтобы помочь Тане, жене Корнеича. Та принимала его помощь с благодарностью. (...) Однажды сказала: - Ну, Данечка, быть тебе корабельным поваром. Даже Маринка годится тебе лишь в младшие поварята. И Кинтель мгновенно почуял: она хочет помочь ему. Дело в том, что каждый вносил в "Тремолино" что-то своё. Или какое-то умение, или черту характера, или даже какую-то необходимость особой заботы (как, например, Мурёныш с его домашней неустроенностью). Эти способности, чёрточки, горести и радости как раз и создавали тот сплав настроений, который и был воздухом "Тремолино". (...) У Кинтеля не было ничего, что могло бы добавить экипажу "Тремолино" новых красок. Его легко взяли в компанию, но так же легко - он чувствовал это - могли обойтись и без него. Потому что не принимать же всерьёз умение готовить макароны с жареным луком." (выделено мной - Е.С.). Это отчуждение кончилось тогда, когда Кинтель стал трубачом "Тремолино". В процитированном отрывке сформулировано то главное, что, по мнению В. Крапивина, приобретает человек, вступая в отряд. Здесь удовлетворяется особая потребность человека - потребность ощущать себя нужным, необходимым, незаменимым. Человек может по-настоящему жить, а не существовать только тогда, когда он ощущает свою необходимость, когда знает, что без него не могут обойтись. Эта мысль в разных формулировках встречается и в других произведениях В. Крапивина, особенно в последние годы. Так, страдает от своей ненужности Игорь Решилов, герой повести "Лоцман". А ведь это зрелый, вполне сложившийся человек. Становится очевидно, во сколько раз сильнее подобная потребность у ребёнка. И именно
в отряде эта потребность удовлетворяется, а чувство незаменимости, уникальности образует "ядро" формирующейся личности.

Таким образом, В. Крапивин неявно включается в полемику, связанную с переосмыслением достаточно традиционной для отечественной педагогики проблемы соотношения коллектива и личности. Целью воспитания, в понимании "традиционной" педагогической науки, как известно, признаётся коллектив, в котором формируется личность. Однако в последние годы намечается иная тенденция - создание "личностно-ориентированной" педагогики. [Вот, например, характерные высказывания на эту тему, помещённые на страницах вышедшего недавно нового учебника психологии для будущих учителей, текста в известной степени нормативного: "Изменения, происходящие в нашем обществе и связанные с перестройкой системы политических, социальных, экономических отношений, постепенно происходящая демократизация всех сфер общественной жизни требуют радикального изменения педагогических взглядов, в частности пересмотра роли коллектива в воспитании личности. Современному обществу необходима новая личность, неординарно мыслящая, свободная, самостоятельная и творческая. Для того, чтобы такая личность воспитывалась, следует устранить все препятствия, существующие на пути её развития. Одним из них является требование безусловного подчинения детской личности коллективу.", "Необходимо отказаться по крайней мере от двух неподтверждённых жизнью догм: права коллективного мнения быть приоритетным перед мнением отдельно взятой личности и якобы однозначно положительного влияния реального коллектива на личность." /Немов Р.С. Психология: В 2-х кн., кн.2. - М.:Просвещение, 1994, с.329, 330.] Поэтому вполне уместны неодобрительные замечания по поводу той педагогической традиции, которую представляет В. Крапивин. Действительно, обратившись к текстам, описывающим деятельность возглавляемой им "Каравеллы", можно найти достаточно материала, чтобы обосновать подобные упрёки. Вот, например, книга "Чем крепче ветер" - первая, в которой был обобщён опыт работы отряда. В последней главе достаточно ясно определены приоритеты в решении проблемы "отряд-личность". "Приходит в отряд новичок. Его знакомят с ребятами, выдают форму, ему читают устав. Этот мальчишка ещё не знает, что не только пришёл в отряд, но отряд с этого дня пришёл в его жизнь. И принёс свои строгие требования, свои жёсткие понятия о дисциплине, об ответственности, о долге. Иногда случается, что понимают это не все. Пока весело и интересно - всем довольны какие-нибудь Коля и Юрка. А потом начинаются будни: занятия, дежурства на вахте, сбор по тревоге, когда по телевизору интересный фильм. К тому же мальчишки во дворе дразнят за форму и пробуют отобрать берет или ремень. На совете вчера влетело, что не заступился в школе за малышей, когда к ним приставал верзила Мишка из 7"Б". Трудная жизнь... И тогда, может быть, кто-то начинает подумывать об уходе. Хорошо ещё, если он уйдёт, честно признавшись, что отрядная жизнь ему не подходит. Хуже, если он бросит отряд в трудную минуту, в каком-то важном деле. Тогда это уже предательство". "Главное - в том, как относятся ребята к самым главным отрядным принципам, к уставу, к традициям. (...) И самое главное - всегда, ежеминутно помнить про свою причастность к отряду, помнить, что ты отвечаешь за каждое его дело, за его честь, за его флаг". [Чем крепче ветер. - Свердловск: Среднеуральское кн. изд-во, 1972. - С.150, 151 (автор цитируемого текста - Ирина Мезенцева).] (выделено мной - Е.С.). Действительно, процитированный фрагмент достаточно выразителен. Если анализировать его предвзято, то получается, что в центре всего стоит отряд со своими требованиями. Человек, который в него приходит, сразу попадает в зону его влияния. При этом отряд только требует от человека жёсткой дисциплины, обязательного подчинения своим принципам, но ничего не даёт. Отряд внедряет в сознание своих членов сумму некоторых норм поведения и жестоко карает тех, кто эти нормы нарушает. Этим его влияние на личность и ограничивается. Парадоксально, но В. Крапивин, таким образом, оказывается в числе приверженцев так называемой "казарменной педагогики". Однако любой, кто смотрит на эту проблему непредвзято, понимает, что это не так. Вот почему писатель обращается в последние годы к проблеме соотношения личности и коллектива уже не со стороны того, как воздействует на человека отряд, а со стороны того, что приобретает человек, войдя в отряд. И аргументы, как было показано выше, достаточно веские. Да, от человека требуется жёсткое подчинение требованиям отряда, ему приходится отвечать за каждое его дело, но подлинная ответственность означает вместе с тем и твёрдое знание или ощущение того, что кроме тебя никто это дело не сделает, что без твоего участия цель не будет достигнута. Такое чувство формирует и укрепляет сознание собственной необходимости, незаменимости, уникальности и, в итоге, становится основой для формирования личности. [Здесь важна не столько объективная заменимость того или иного человека в коллективе, а субъективное чувство своей необходимости и нужности коллективу.] Таким образом получается, что коллектив, отряд действительно может быть эффективным средством развития отдельного человека, а не просто объединением ради самого объединения. Тезис о том, что личность формируется в коллективе, получает ясное и определённое обоснование, а понятие отряда содержит указание уже не на внешние его характеристики, а на существенные признаки.

* * *

Затронутые в этой статье вопросы, конечно, не исчерпывают темы. Пытаясь оставаться в рамках лишь художественных произведений, мы заведомо обедняем действительность. Анализируемые проблемы должны быть "встроены" в более широкий контекст - контекст особого рода педагогической традиции, педагогической культуры, которую представляет В. Крапивин. Эта традиция, которая выступает как организующее начало для весьма разнообразного опыта детских объединений, подобных "Каравелле", до сих пор по-настоящему не осмыслена. Надеюсь, что рассматриваяпроизведения В. Крапивина как одно из многих проявлений этой культуры, удаётся хотя бы в малой степени приблизиться к пониманию того, что составляет её основу, к пониманию проблем, образующих её ядро.