Владислав Крапивин. Бронзовый мальчик
Книги в файлах
Владислав КРАПИВИН
Бронзовый мальчик
 
Роман

<< Предыдущая глава | Следующая глава >>

 

РАРИТЕТ

 
Саня Денисов не очень испугался, когда четверо прижали его к забору. Правда, ощутилось в коленках мелкое дрожание, но не от боязни, а так, "нервное", как говорит мама, когда у нее дрожит в пальцах кисточка. Приходилось попадать в такие переплеты и раньше: и у себя в Старосадском, и в других местах. Порой крепко доставалось, но случалось и отмахаться, уйти "не посрамивши флага" (как бриг "Меркурий").
Можно было это и сейчас. Вон того, небольшого, кинуть через бедро налево, толстому стукнуть головой под дых – и давай Бог ноги! Но потом уже – ясное дело – по этой улице не пройдешь в одиночку. Конечно, если сказать про такое на Калужской, Корнеич тут же наладит "комиссию для разбора". И комиссия разберется, будьте уверены. Только надолго ли? Эти ведь, очухавшись, захотят реванша. И пойдет – око за око. Как в Южной Осетии...
Вот такие мысли и прыгали в Саниной голове, когда судьба послала ему спасителя. Именно судьба! Счастливая! Почти что чудо! Потому что ведь не просто хороший человек появился в решительный миг, а Даня Рафалов! Тот самый! О котором Саня так много вспоминал после прошлогоднего плавания...
Правда, вот огорчение: Даня Рафалов не помнил его!
Но, с другой стороны, если заступился за незнакомого, значит, и правда человек замечательный! И к тому же почти сразу Даня вспомнил. Заулыбался:
– Салазкин!
– Да! – радостно сказал Саня. Но тут же счел нужным объяснить: – Это в том году мама придумала... временное такое прозвище. Теперь уже забылось... Но ты зови Салазкиным, если хочешь! Раз тебе так запомнилось...
Даня Рафалов сказал с веселой сердитостью на себя:
– У меня дурацкая такая память. Бывает, что вижу – человек знакомый, а где встречались, вспомнить не могу. И вот с тобой тоже... Да ты и вырос с той поры...
– Да, изрядно, – охотно согласился Саня. – Там, на "Кутузове", я был тебе до плеча, а сейчас до уха. А ты ведь тоже рос все это время, правильно?
– Наверно... – вздохнул Даня Рафалов. Словно вспомнил что-то не очень веселое. Но тут же оживился: – Слушай! А куда вы тогда подевались с теплохода?
– Ой, это такая история... – Саня засмеялся от удовольствия, что сейчас эту историю можно рассказать Дане Рафалову. Так же весело и с "деталями", как любил ее рассказывать папа, когда приходили гости. И Дане, наверно, будет интересно. Вот он и шаги замедлил... – Это такая история!.. У меня родители не могут равнодушно пройти мимо магазинов. Мама – мимо промтоварных (несмотря на то, что в них сейчас шаром покати), а папа – мимо книжных... В Ленинграде мы, конечно, отстали от группы...
– Как и мы, – вставил Даня Рафалов.
– Да? Ну вот видишь, похоже... И началось "посещение торговых точек". То "маминых", то "папиных". У мамы – полная сумка кисточек и красок для своей работы, у папы – книжки под мышками, только я один – без всякого интереса от такой жизни. Наконец я сажусь на асфальт (ну не совсем на асфальт, а на ступеньку какого-то крыльца) и говорю: "Все! Или мы немедленно идем в Морской музей, или я на три дня объявляю голодовку". Три дня я выдерживаю. А мама – когда смотрит на меня голодного – только день. Так что этот прием безотказный... Ну вот и пошли. Знаешь, Морской музей – это бывшая биржа. На стрелке Васильевского острова.
– Мы с дедом были.
– Ну тогда ты, наверно, помнишь: там в большом зале, слева от входа витрина с вещами Петра Первого...
– Нет, я не помню. Я как вошел – сразу к моделям! Ну, к тем громадным, что посреди зала.
– А-а... Мы не так. Папа любит, чтобы все по порядку, он же историк... Ну и вот, он вдруг замер у этой витрины. Где царский камзол, ботфорты и всякое другое, что Петру принадлежало... Но он не из-за этих вещей, а из-за книг... Вообще-то папа специалист по древней истории и по средневековью, но редкие книги собирает про все эпохи, это у него страсть... И вот он тут дышать перестал. Мама говорит: "У тебя что, столбняк?" А он шепотом, прямо как в приключенческом фильме: "Это она..." – "Что она?" – "Он..." – "Что он?" – "Морской устав" Петра Великого..." Мама уже нервничать стала. "Ты что, – говорит, – хочешь разбить витрину и похитить книгу?" А папа: "Нет. Но я только что видел такую же... Только я не знал, что это "Устав". Я никогда не думал, что он выглядит так. Мне представлялось, что первое издание – это внушительный том..." – "Господи, – говорит мама, – где ты его видел? Это бред..." – Саня засмеялся на ходу, поглядывая на Даню. У того лицо было внимательное. – А папа опять шепотом: "В букинистическом магазине. В бывшей лавке книгопродавца Смирдина..." Знаешь, Даня, это в начале Невского проспекта, рядом со старым кафе. С тем самым, откуда Пушкин уехал на дуэль...
– Знаю, мы заходили туда. Не в кафе, а в лавку. В ней при Пушкине его новые книжки продавались, дед рассказывал...
– Правильно!.. Вот папа и говорит: "Бежим!" И по-мчался, не слушая маму... По набережной, по мосту, мимо Адмиралтейства. Плащ трепыхается, очки один раз уронил, мы еле поспеваем... Мама говорила потом, что мы были похожи на семейство, которое забыло выключить дома утюг и вспомнило об этом на полпути... Ворвались в магазин, папа сразу к шкафу: "Девушка, вот эту книжку, пожалуйста, покажите!" А де-вушка: "Да это ничего интересного. Старый морской устав..." – "Вот-вот! Именно..." И скорей за книжку ухватился. А мама, конечно: "Сколько стоит?" Потом бледная сделалась и села. Хорошо, стул рядом... Но разве папу остановишь, когда у него в руках такая редкость!.. Короче говоря, после этой покупки осталось у нас три рубля с копейками. Только-только, чтобы бабушке позвонить: "Спасите наши души, сидим на мели, шлите деньги телеграфом до востребования..." Но чтобы денег дождаться, надо остаться в Ленинграде! Вот, мы вещи забрали с теплохода, напросились в квартиранты на три дня к одному папиному знакомому. Решили: получим деньги, догоним теплоход в Петрозаводске...
– И не догнали, – вздохнул Даня Рафалов.
– Потому что перевод задержался. Хотя и телеграф, а такая волокита... Но мы все-таки еще попутешествовали потом. На поезде и на местных теплоходах. Побывали и на Валааме, и в Петрозаводске, и на острове Кижи. А оттуда домой, о Волге пришлось забыть...
– Ох и досталось, наверно, бедному папе от мамы, – сказал Даня Рафалов.
– Ты знаешь, нет! Не очень... Во-первых, это бесполезно. Папа все дни ходил в обнимку с этой книжкой и... ну, весь в себя ушел, будто в другое пространство. Так что ругать его не имело смысла. Да и за что? Волга никуда не денется, а тут такая удача – это же раз в жизни... Папа говорит: "Я и не предполагал, что такой раритет может быть в свободной продаже. Говорят, в семьсот двадцатом году этот "Устав" был напечатан всего в количестве пятисот экземпляров. А сколько их погибло во время морских сражений, войны, блокады, сколько потерялось! Остались наверняка единицы. Это же пер-во-из-дание!" Согласись, Даня, что удивительная история!
– Прямо роман, – отозвался Даня. – Ты, Салазкин, будто писатель: все прочитал, как по собственной книге.
– Потому что папа столько раз эту историю всем знакомым рассказывал. Я наизусть запомнил. Только теперь переделал, чтобы от своего лица, а не от папиного...
Даня Рафалов сказал:
– А мы с дедом в Ленинграде тоже одну старую книгу купили. В магазине на Литейном проспекте. Толстенный такой том Гоголя: "Вечера на хуторе близ Диканьки" и "Миргород". Дед в него тоже вцепился, говорит: "У меня такая в детстве была, бабушкин подарок". Она в девятьсот одиннадцатом году напечатана. Куча картинок и крупные буквы... Я потом каждый вечер читал в каюте до ночи...
– Ты тоже любишь читать в постели?!
– Естественно... Дед ворчал сперва: глаза, мол, портишь. Я говорю: "А сам-то разве не читаешь по ночам?" Он рукой махнул...
"Все про деда и про деда, – с легкой тревогой подумал Саня. – Они что, вдвоем живут? Не спросить бы лишнего..." Страшновато ведь: вдруг нетактичным вопросом разрушишь вновь начавшееся знакомство.
– Ну вот, пришли уже... – осторожно сказал Саня. – Но теперь-то уж мы точно еще увидимся, да?
– Конечно!
– У вас сколько сегодня уроков?
– Пять.
– А у нас четыре. Ну ничего...
 
 
Первым был английский. Кабинет оказался еще за-крыт, у дверей гомонили одноклассники. Кинтель увидел Алку Баранову.
– Мисс Рэм, дай скатать перевод, я дома совсем забыл, что надо делать письменный...
– Лодырь, – сказала Алка.
Они с Кинтелем еще с детсадовских времен были врагами-приятелями. Вечно спорили, и Алка всегда его подъедала и критиковала. Но выручать не отказывалась. Она сунула Кинтелю тетрадку, он устроился у подоконника. Тут же примостился сбоку Ленька Брянцев, обычно именуемый коротко – Бряк. Один из "достоевской" компании. Тоже начал писать и посапывать. Потом спросил:
– Чё, в натуре, что ли, закорешил с каким-то "дворянчиком"? Пацаны говорят...
Кинтель не стал его обзывать, разъяснил сдержанно:
– Никакой не "дворянчик", нормальный парень. Мы с ним в прошлом году на теплоходе вместе пла-вали... Что теперь было делать: пройти и не засту-питься?
– А чё в "Гнезде" живет? Там одни сыночки начальников.
– Бредятину какую-то несешь. У него отец учитель истории. Где квартиру получили, там и живут. Отказываться было, что ли? – И не выдержал: – Что у вас за привычка всегда врагов выдумывать! Лишь бы охотиться за кем-то. Как стая...
– У кого это "у вас"? – оскорбился Бряк. – А ты не такой, что ли?
– Я на людей не кидаюсь... И так по всей Земле грызня идет, а тут еще на своей улице гражданскую войну разводить...
– Ну да, ты у нас юный пионер. И тот такой же. Вот и сошлись два сознательных...
– Ну и не?фига у сознательного задание списывать, отвали на полдистанции. Алка не тебе тетрадку дала, а мне...
– Потому что она всю жизнь в тебя влюбленная...
– Вот именно! А ты ищи свою влюбленную... Иди-иди...
– Ну чё-о-о! Мне "англичанка" вторую пару вкатит!
– Тогда не возникай... И не вздумай к Саньке Денисову, к парнишке этому, прискребаться. И другим скажи... Что за люди!
"В самом деле, что за люди", – думал Кинтель о своих приятелях с улицы Достоевского.
Вроде бы, когда разговариваешь с ними, или игру затеваешь, или дело какое-то, нормальные ребята. Не дураки. Джула вон одной фантастики тыщу книг прочитал... Не жадные, заступаются друг за друга. Или когда вечером разведут костерок на пустыре, Вовка Ласкутин принесет гитару – так хорошо всем вместе делается, готовы друг за друга хоть куда... И такую дружную бригаду прошлым летом склепали! Джула добыл где-то длинный садовый шланг, разыскал среди развалин действующий водопроводный кран, провели кишку к обочине на Первомайской, там часто ходят машины. Поставили плакат: "Артель "Веселые брызги", мойка автомобилей. 1 машина – 10 руб.". Желающих полно оказалось, даже в очередь вставали. А лихая артель как навалится на машину! Кто со шлангом, кто с ведром и мочалкой! Через пять минут автомобиль – словно сию минуту с завода!.. И деньги делили без всякой ругачки, поровну, только Джула за свой шланг брал из общей выручки лишний рубль... Кинтель тогда за неделю заработал сорок пять "деревянных". Жаль, что артель не протянула долго: кто-то украл у Джулы шланг...
Впрочем, спор с Ленькой не испортил Кинтелю настроения. Он спокойно радовался хорошей погоде, когда вышел из дому, та же бесхитростная радость усилилась от встречи с Салазкиным. И теперь не исчезла. На коротких шумных переменах Кинтель Салазкина не встречал, но радость не проходила. Лишь на пятом уроке ее подпортила "литераторша" Диана Осиповна.
Кинтелю казалось, что Диана – она самая. Та учительница, из-за которой он в шестилетнем возрасте едва не схлопотал отцовских "блинов". Память на лица, как известно, была у Кинтеля скверная, но на девяносто процентов он был уверен. Диана появилась в этой школе в прошлом году. Скорее всего, она, как и Кинтель, переехала с Сортировки. Порой Кинтелю казалось, что Диана его тоже помнит, хотя и не уверена. По крайней мере, она часто поглядывала на Рафалова как-то по-особому и придиралась больше, чем к остальным. В прошлом году она преподавала у шестиклассников русский и литературу, а в этом – вот сюрпризик! – стала в седьмом "А" еще и классной руководительницей. Впрочем, Кинтель не очень расстраивался. Русский язык для него не был трудной наукой, литература – тем более. Поведения он был спокойного и к мелким Дианиным пакостям относился философски.
Нынче, однако, Кинтеля взяла досада. Это когда в конце урока Диана заявила:
– Летом вы все обязаны были прочитать "Тараса Бульбу". Кто поленился, читайте безотлагательно. Скоро мы начнем изучать это лучшее произведение Николая Васильевича...
"Обязаны были прочитать"! Кинтеля толкнула неожиданная злость. В последнее время он стал замечать в себе такие вот вроде бы беспричинные вспышки раздражения. И не всегда сдерживал их: надо клапаны-то открывать, чтобы "выпустить пар". Сейчас, правда, сдержался. Но не совсем. Сказал вполголоса:
– Ох уж, "лучшее"...
"Вечера на хуторе..." – это да! Кинтель очень любил их, читал не раз еще и до прошлогодней поездки. А "Тараса Бульбу" впервые прочел на "Кутузове", и повесть эта его... ну как ржавой теркой по душе. Был это какой-то совсем другой Гоголь, хотя вроде бы там тоже Украина, казаки...
– Чем недоволен Рафалов? – поинтересовалась Диана Осиповна.
– Всем доволен. Только "Вечера..." лучше.
– Ты уж поднимись, будь любезен, когда беседуешь с преподавателем... Оценка произведений – дело, как говорится, вкуса. Но есть школьная программа. И кроме того, "Тарас Бульба" – это самая героическая книга Гоголя. Сгусток патриотизма...
Ох, не надо было связываться! Но, глядя в окно, Кинтель тихо спросил:
– Это, что ли, когда в Днепр евреев кидают? Или польских грудных младенцев на копья?
Класс притих. Особенно Бориска Левин, скромненький такой очкастый шахматист, с которым Кинтель сидел на одной парте.
– Ты... – выдохнула Диана. – Ты, Рафалов... поступаешь, извини меня, просто подло. Ты выдергиваешь от-дельные эпизоды... которые обусловлены определенной эпохой... не давая себе труда выявить общую тенденцию...
– Эпоха получается похожая, – все так же негромко выговорил Кинтель. – Как послушаешь радио...
– В том, что говорится по радио, Николай Васильевич не виноват! А ты... ты просто оскорбляешь! Нет, не меня! Мне обидно за великого писателя!
– Мне тоже... – вздохнул Кинтель.
– Всё! Можете быть свободны!
В коридоре Алка Баранова сказала:
– Скребешь на свою голову, Данечка. Диана Осиповна – человек памятливый.
– У нас плюрализм, – буркнул Кинтель.
– Вот-вот. Она тебе и покажет "плю"...
– Скажет "подбери соплю", – вставил оказавшийся рядом Ленька Бряк.
– Сам подбери.
 
 
На крыльце настроение опять улучшилось.
Школа выходила фасадом в сквер со старыми кри-выми кленами. Было много ярко-желтых листьев, но летнее тихое тепло еще по-прежнему согревало окружающий мир. На кленах, будто елочные игрушки, болталась там и тут малышня с пестрыми ранцами – отпущенные с продленки первоклассники и второклассники. На вытоптанной площадке был вкопан турник. На турнике, уцепившись ногами, висел вниз головой Салазкин. В таком положении он ловил красный мяч, который с хохотом пинали в его сторону два продленочных пацана.
Салазкин увидел Кинтеля. Пропустил мяч, упал с турника на руки, вскочил. Нерешительно заулыбался. Кинтель сразу понял: Салазкин ждал его. Целый час! Хотя и делал вид, что он здесь просто так, забавляется с малышами.
– Привет, – небрежно сказал Кинтель. – Домой пойдешь?
– Да, разумеется! – Салазкин подхватил с земли сумку.
И они пошли. Салазкин смущенно поддавал ногой сухие листья. При этом слегка косолапил.
– Чего хромаешь?
– Ерунда! На физкультуре ступню подвернул... А ты...
– Что?
– Какой-то немножко хмурый.
Кинтель был не хмурый, он улыбался внутри. А что насупленное лицо, так это не стерлась еще память о стычке с Дианой.
– С классной поругался. На почве расхождения литературных взглядов... – Он дурашливо вздохнул. – Не надо было, да прорвалось. Наверно, зловещий переходный возраст наступил.
Салазкин весело оживился:
– Ой, у меня мама этого возраста как чумы боится! Если что не так, сразу: "Ну вот, он уже наступает!" Я говорю: "В десять лет еще рано". А она: "Но все равно это случится! И мне заранее жутко..."
"Наверно, единственное дитя у мамы", – со скрытой усмешкой подумал Кинтель. И Салазкин, кажется, угадал эту мысль:
– У меня две сестры: Зоя и Соня, близнецы. Они уже студентки, в Москве. Мама говорит, что с ними не было никаких забот и тревог. А со мной...
– Господи, а с тобой-то что? – вырвалось у Кинтеля.
– Ну-у... – Салазкин смешно помотал головой (коричневые волосы разлетелись). – Я не укладываюсь в параметры... Сейчас ведь как? Чтобы семья считалась "на уровне", нужен минимальный набор: импортная стенка в гостиной – раз, цветной телевизор – два, машина "Жигули" – три, породистый пес – четыре и ребенок, который занимается музыкой, или английским, или фигурным катанием, или еще чем-нибудь таким...
– Значит, все в тебя уперлось?
– Представь себе! Стенку добыли, в давние времена еще. Телевизор имеется. Пес, он хоть и без родо-словной, но вполне приличный терьер. Машины нет, но тут уважительная причина – мама страшно боится, что папа, если будет водить автомобиль, врежется в первый же столб. А больше некому... А со мной – просто беда. Никаких ярких данных.
– Ну уж... – вежливо сказал Кинтель.
– Даю слово!.. В английскую школу не взяли, потому что картавил в детстве. К спорту – ни малейшего призвания. К музыке – тоже...
– Ты ведь здорово пел тогда на "Кутузове"...
– Ох уж "здорово"! Просто вспомнилась эта песня... Кстати, музыкальный слух – это еще не талант. Голоса-то никакого. А если бы и был, у мальчиков он в четырнадцать лет все равно пропадает...
"А откуда эта песня?" – хотел спросить Кинтель. И не решился почему-то. Словно почуял границу, за которую при непрочном знакомстве заходить не стоит, хотя Салазкин и был вроде бы бесхитростно откровенен. Кинтель сказал о другом:
– А бывает наоборот: в детстве никакого голоса, а потом вдруг бас, как у Шаляпина...
– Кстати, папа обожает Шаляпина! У него старинные пластинки есть. И книга – шаляпинские мемуары...
Так вот, болтая, прошли они по улице Мичурина, по Камышловскому переулку, вышли на улицу Достоевского. Кинтель не подал виду, что заметил, как в Камышловском переулке напрягся и стрельнул глазами Салазкин, ожидая встретить недавних врагов. Никого не встретили. Миновали дом Кинтеля, но Кинтель промолчал об этом. Уже когда желтые утесы "Гнезда" на-двинулись вплотную, Салазкин спохватился:
– Ой, а ты где живешь?
– Прошли уже.
– Ой... а почему ты... Меня, что ли, провожаешь, да?
– Ну... шагаем и шагаем. Заговорились.
– А то я подумал: может быть, ты решил, что я боюсь один идти... – Салазкин бросил зеленый взгляд.
– Ничего я не решил... Да и не тронет никто тебя теперь, я ведь предупредил. Они нормальные ребята, только иногда находит на них такое... "Классовая вражда" какая-то...
– Я понимаю, – покладисто сказал Салазкин.
– А еще мне охота было посмотреть, где ты живешь, – выкрутился Кинтель.
Салазкин обрадовался:
– Да? В таком случае идем до конца! Ко мне домой!
– Да ну, зачем это?.. – Кинтель вспомнил Денисовых – маму и папу.
– Пойдем, пойдем!.. Я понимаю, ты стесняешься. Напрасно, потому что дома никого нет. Кроме Ричарда... Мама приходит позже, папа со студентами на картошке...
Они вошли в крайний подъезд шестнадцатиэтажной громады. Поехали в лифте. Кинтель – с удовольствием: не часто случалось такое. Специально кататься на здешних лифтах он с "достоевскими" ребятами не ходил. Чудилось в этом что-то унизительное: быть чужим, ждать, что закричат и прогонят...
Салазкин уже в кабине деловито вытянул из-под галстука ключ на шнурке. В коридоре на девятом этаже, когда Салазкин подступил к двери, бухающим эхом отдался собачий голос.
Дверь открылась, сунулся из нее большущий, с жесткой бараньей шерстью пес. Но Салазкин запихал его обратно.
– Даня, входи... Ричард, это Даня, свой! Ты должен его уважать.
Пес помахал хвостом-обрубком в знак того, что согласен уважать Даню. Доброжелательно обнюхал его брюки. И Кинтель бесстрашно потрепал Ричарда по за-гривку.
Салазкин сказал:
– Дома он со всеми добродушный. А вот на улице постороннего не подпустит. Если бы я сегодня шел не один, а с ним, никто бы не пристал...
– Теперь и так никто не пристанет, – снова успокоил Кинтель. И стал расшнуровывать кеды.
– Да не надо! У нас дома нет такого японского обычая, чтобы обувь снимали... Пошли!
Квартира была трехкомнатная. С хорошей мебелью, но без лоска, который ожидал увидеть Кинтель. С азметным беспорядком, какой бывает, если в доме все заняты и нет времени для постоянной приборки. На стенах – желтоватые гравюры со всякими античными персонажами, в рамках и под стеклом. И всюду книги, книги, книги... Кинтель ревниво подумал, что у них с дедом и десятой части не наберется, хотя Виктор Анатольевич был тоже библиофил... А еще тут и там пестрели на полках глиняные расписные игрушки: красавицы в пышных юбках, лихие гармонисты, индюки с радужными хвостами, разноцветные кони с выгнутыми шеями. Салазкин заметил, что Кинтель смотрит на них:
– Это мамины. Она специалист по народным промыслам. Раньше работала в Управлении культуры, а теперь ушла в малое предприятие, расписывает дымковских кукол. Их знаешь как ценят! Иностранцы приезжают – и весь товар нарасхват! Потому что это ведь искусство...
– Сань, а книжку можно посмотреть? – вспомнил Кинтель. – Ну, ту самую...
– Конечно! Она у папы в кабинете, там у него все раритеты.
В кабинет Денисова-старшего Кинтель ступил с робостью. Знал уже, что отец Салазкина не просто преподаватель, а профессор Преображенского университета, доктор наук, автор нескольких исторических книг и ездил недавно в научную командировку в Голландию ("Вот эти часы привез, с корабликом..." Белые фаянсовые часы с голубым парусником и ветряной мельницей на берегу тикали бодро, как у себя в Голландии, привыкли).
Салазкин с некоторой торжественностью открыл дверь тяжелого шкафа. Медленно взял с полки книгу. И на ладонях поднес ее Кинтелю.
 
 
Книга была маленькая, но очень толстая. В плотных корках, обтянутых чем-то вроде пергамента, с пересохшими от старости ремешками и медными пряжками. Салазкин глянул ревниво: "Ты понимаешь, какая это удивительная вещь?"
– Можно я подержу? – шепотом попросил Кинтель.
– Возьми...
Кинтель принял в ладони увесистый томик. Покачал. Салазкин сказал:
– Даже не похожа на Устав, не правда ли? Скорее как церковная книжка...
– А можно открыть? – опять шепотом спросил Кинтель.
Салазкин снял с медных шпеньков колечки пряжек, отогнул верхнюю крышку, корешок тихо заскрипел.
– Переплет из телячьей кожи, – объяснил Кинтель. – Пересох уже, надо осторожно, чтобы не потрескался...
На левой странице была картинка: парусная лодка в окружении всяких завитков и оружия. Справа – титульный лист. Старинные буквы всякого размера:
 
кнiга
УСТАВЪ
морскои
о всемъ что касается доброму управленiю
въ бытности флота на морЪ
 
А ниже, под чертой:
 
Напечатася повелЪнiемъ
ЦАРСКАГО
велiчества
въ санктъпiтербургскои тiпографiи
ЛЪта Господня 1720
АпрЪля въ 19 день.
 
– Двести семьдесят один год назад, – выдохнул Салазкин. – С ума сойти, верно, Даня? Может быть, ее сам Петр Первый в руках держал.
– Может, – согласился Кинтель. Но почти машинально. Думал о другом. И неровно, в какой-то странной пустоте перестукивало сердце. Как при чтении книжки, в которой вдруг нащупывается приключенческая нить. Или как в игре, когда вечером крадешься в репейных джунглях на пустыре и слышишь шорох того, кого ищешь. С тем же замиранием, только сильнее.
– Смотри, Даня, он на двух языках. Слева русский текст, а справа голландский. Петр, он же много взял из Голландии для флота...
– Потому и толстая такая, – рассеянно отозвался Кинтель.
– Жаль, что нескольких листков и таблиц не хватает... Зато смотри, какая надпись... вот там, сзади...
Салазкин перевернул книгу, отогнул заднюю крышку. На чистом обороте заднего листа выделялась хитрая вязь рыжих от старости чернил. Кинтель с трудом разобрал только верхнюю строку. Опять же: "Кнiга Морской Уставъ..."
– Непонятно...
– Папа прочитал: "Книга Морской Устав корабельного мастера Василiя Алексеева, сына Селянинова, дворянина города Зупцова..." "Зупцов" – через "п", но, наверно, на самом деле "Зубцов". Есть такой городок на Волге, выше Калинина. То есть Твери...
– Там корабельная верфь была?
– Не знаю... Может быть, этот Василий Селянинов там просто свой век доживал. Ну, как на пенсии...
– Странно, что дворянин. Мастера, они же были из простого народа.
– Не исключено, что император пожаловал ему дворянство за хорошую работу...
"Не исключено", – согласился про себя Кинтель. Но опять отрешенно. Главная мысль была о другом.
– Сань, я хочу поглядеть на нее на закрытую.
Салазкин поспешно захлопнул "Устав".
– Смотри, Даня, здесь на пряжках маленькие портреты, голова в парике. Папа говорит, что это, возможно, изображение императора...
В самом деле, в центре медных узорчатых застежек были крошечные лица в обрамлении буклей. Но теперь уже не разобрать, чей портрет. Да и не важно. Вернее, не это важно.
– Салазкин, сядь, пожалуйста. Вот сюда, в кресло. И книгу возьми, вот так. Скорее.
Салазкин слегка испуганно послушался. Кинтель положил ему "Устав" корешком на коленку с коричневой родинкой-бородавкой, приоткрыл.
– Палец вот сюда, между листами... – И отошел, приглядываясь, как фотограф в ателье.
Салазкин смотрел с радостным непониманием: что, мол, за игра такая? Кинтель – руки в боки, прищурился. В нем разгорался азарт поиска и близкого открытия. И стало весело (хотя дело-то в общем серьезное).
– Наклони книжку чуть-чуть ко мне... Ага... И сядь строго, как... старая дама.
– Так? – Салазкин сделался словно деревянный.
– Вот-вот... Жалко только, что не похож ты на мою прапрабабушку.
– Пра... на кого?
– На мою прапрабабушку Теклу Войцеховну Винцуковскую... Между прочим, ее предки были графы в свите польского короля Стефана Батория... Можно я возьму это покрывало? – Кинтель кивнул на диван.
– Конечно.
Кинтель сдернул с дивана рыжий мохнатый плед, поднял Салазкина на ноги, двумя взмахами соорудил на нем длинную юбку. Снова опустил изумленного Салазкина в кресло:
– Сядь по-прежнему... Ага! Ну точно как на фото...
– Может быть, ты все-таки объяснишь... – робко начал Салазкин.
– Ага... Если все сойдется, дед будет потрясен...
– А... он кто, твой дедушка? – вежливо поинтересовался Салазкин. Спрашивать о сути дела он уже не решался. – Тоже потомок графов?
– Он медик... Сиди, сиди, я приглядываюсь... Раньше он был судовой врач, а сейчас заведует врачебными кадрами. А насчет графства... С одной стороны, выходит, – да. Со стороны матери. А по отцовской линии дальний предок был матросом... – Кинтель слегка потускнел, вспомнив о "Рафаиле". Но не надолго. Главное – книга!
Салазкин смотрел молча и вопросительно. Он мог, в конце концов, обидеться, раз Кинтель ничего не объясняет!
– Сань, я все расскажу!.. Чуть позже, ладно? Завтра же. А сейчас... понимаешь, я суеверный, сглазить боюсь. – Это он вроде бы и с шуткой объяснил, но на девяносто процентов всерьез.
– Ну хорошо... Можно я уже сниму эту юбку?
– Конечно! Спасибо, Сань... Я пойду, надо теперь срочно...
Салазкин встрепенулся:
– Я тебя провожу! С Ричардом. Ему все равно надо гулять.
– Но я не домой, а к... родственникам, на Сортировку. Тут рядом как раз остановка тридцать пятого...
– Ну, тогда до остановки... Можно?
– Ну конечно же! Идем!
 


 

<< Предыдущая глава | Следующая глава >>

Русская фантастика => Писатели => Владислав Крапивин => Творчество => Книги в файлах
[Карта страницы] [Об авторе] [Библиография] [Творчество] [Интервью] [Критика] [Иллюстрации] [Фотоальбом] [Командорская каюта] [Отряд "Каравелла"] [Клуб "Лоцман"] [Творчество читателей] [Поиск на сайте] [Купить книгу] [Колонка редактора]


© Идея, составление, дизайн Константин Гришин
© Дизайн, графическое оформление Владимир Савватеев, 2000 г.
© "Русская Фантастика". Редактор сервера Дмитрий Ватолин.
Редактор страницы Константин Гришин. Подготовка материалов - Коллектив
Использование любых материалов страницы без согласования с редакцией запрещается.
HotLog