Две речи директора
В тот именинный вечер, когда Саша подарила Коле осколок древней вазы с кентавром, случилось еще много событий.
После ухода Лизаветы Марковны и Саши, Татьяна Фаддеевна сказала:
– Ты бы рассказал все-таки, что сегодня было в школе...
– Да ничего особенного...
– Ну как же! Ведь открытие...
– Ну, открытие... А настоящие занятия будут после Рождества. А сейчас только всякие вступительные, два раза в неделю, потому что не все еще готово... Построили в коридоре в два ряда, начальство пришло из пароходства, молебен был. Хорошо, что не длинный...
– Николя!
– А зачем длинный-то?.. Потом директор говорил речь...
Директор был пожилой, солидный, с расчесанной на две стороны русой бородой. В мундире с флотскими пуговицами, вроде как у Бориса Петровича. Он оглядел две пестрые шеренги неспокойных, непривыкших еще к школьному порядку новичков и начал неожиданно густым голосом:
– Господа...
Сорок учеников разом примолкли. Некоторые даже в неудобных позах: кто-то хотел сей минут локтем наподдать соседа, кто-то неловко вытянул шею – так и замерли. Потому что никто никогда не слышал в обращении к себе столь уважительного слова. Разве что Коля в прогимназии да в короткую бытность морским кадетом...
– Господа... Более десяти лет прошло с той поры, как закончилась кровавая война, превратившая наш город в руины. Те, кто пришли тогда к нам врагами, горькую цену заплатили, чтобы завладеть городом. Да и можно ли сказать, что завладели полностью? Армия наша для сбережения сил оставила Южную сторону, но Северная оказалась противнику не по зубам, она щетинилась могучими укреплениями с тысячей орудий и готова была дать такой отпор, что враг уже и не помышлял о новых баталиях. Заключивши мир, противник вернул нам хотя и разрушенный, но покрытый славой город и отправился восвояси. И с той поры если мы и видим здесь англичан и французов, то не как победителей, а как туристов, кои приехали к нам вспомнить осаду, где обе стороны – это надо признать – проявили немало доблести. Доблесть русская, однако, имела в себе не в пример больше чести, ибо мы защищали свою землю...
Да, больно видеть, господа, развалины, которые до сих пор составляют большую часть города. Но жизнь берет свое. Строятся новые храмы и дома, растет число жителей. И главная наша забота – флот. Не могут быть пустыми наши прекрасные бухты, самим Господом созданные для процветания морской жизни.
Самое горькое для нас, чего добились в прошлой войне враги, это запрет нашей державе иметь на Черном море военный флот. Но что было запрещать? Почти все наши линейные корабли и фрегаты погибли в дни осады, геройски закрыв собою проход в бухты. Флота не стало. А когда построим новый, всякие иностранные запреты будут нам не указ.
Строить же новые корабли будут молодые мастера, коими станете вы. На верфях наших нужны умелые руки и умные головы, чтобы корабли получились на славу. Для того-то попечением Российского Общества Пароходства и Торговли открыта наша школа. Я, директор ее, льщу себя надеждою, что главное усердие ваше вы потратите на прилежание и овладение всеми ремесленными навыками, коим станут обучать вас наставники, а не на легкомысленные развлечения и шалости, которые хотя и извинительны для детского возраста, но мало способствуют школьной пользе.
Новые корабли, которые предстоит вам возводить на наших верфях, будут не только военные, но и для торговых дел и для сообщения между всякими приморскими странами. Бог даст, люди во всех государствах в наш просвещенный век проникнутся здравыми мыслями, что раздоры и кровь не решают на Земле никаких вопросов, а торговля и дружеские связи между разными нациями ведут к процветанию стран.
А сейчас принимайтесь за труды, друзья мои, и помните, что они должны послужить славе нашего государя императора, пользе Российской державы и нашего города...
После этих слов сорок мальчиков, как было научено заранее, вытянулись во фрунт и троекратно крикнули ура – без солдатской слаженности, но от души.
Затем учеников развели по двум классам: младший и старший. Набор в них был сделан не по возрасту, а по знаниям. В младший попали те, кто лишь немного владел грамотой и счетом, в иных же знаниях вообще был "круглый нуль". В старшем оказался народ, более сведущий в началах разных знаний и знакомый с книжками.
Естественно, Коля попал в старший класс. Здесь же объявился и Фрол. Более же никого знакомых не было, поскольку Федюню определили к младшим.
Парты оказались похожими на те, что были в прогимназии и в корпусе, только не черные, а желтеющее свежим деревом (и это очень понравилось Коле). Поначалу Коля вознамерился занять место рядом с Фролом, на предпоследней парте в правом ряду. Фрол не возражал. Но худой усатый наставник (которого звали Трофим Гаврилович и от которого пахло крепким трубочным табаком) рассудил по своему. Решил, что более рослые должны сидеть сзади, а те, кто поменьше – ближе к учительскому столу.
– Чтобы в классе были надлежащие стройность и порядок и никто не загораживал другому обзор горизонта...
Ученику Лазунову велено было сесть на вторую парту в левом ряду, рядом со светлоголовым мальчиком, который был, кажется, чуть помладше Коли. Тот несмело улыбнулся, быстро подвинулся на край скамьи, давая соседу побольше места. С виду тихий такой мальчик, не задиристый и славный. И фамилия оказалась славная. Коля узнал ее в конце урока.
Трофим Гаврилович сперва объяснял школьные правила и говорил о порядке занятий, к которым ученики в полной мере приступят после Рождества. При этом раза два цыкнул на нескольких оболтусов, которые уже освоились в новой обстановке и затевали на задних партах возню. Затем сообщил, что в числе первых изучаемых предметов будут основы корабельного знания. Тому, кто готовит себя к работе на верфях, необходимо быть сведущим в устройстве судна.
Стукая по черной доске мелом, Трофим Гаврилович ловко изобразил трехмачтовый фрегат и обернулся к притихшим от любопытства мальчишкам.
– Ну-ка, приморские жители, кто скажет по порядку названия мачт и прочих частей корабельного рангоута?.. Ежели, кто знает, без крика подымите над головой руку, а когда спрошу, встаньте и отвечайте... Чего-то не вижу рук-то... Вон ты, кудлатый, в синей рубахе, не знаешь ли чего-нибудь? Оно конечно, долбить соседа локтем легче, нежели помнить полезное... Ну? Кто?.. Срам. Ведь моряцкие дети-внуки...
"Неужто и Фрол не знает?" – досадливо думал Коля. Сам он дал себе зарок никогда не соваться вперед, чтобы не прослыть бахвалом и выскочкой. Колин сосед вдруг несмело потянул руку. Дождался от Трофима Гавриловича восклицания "Давай, голубчик!" и встал.
– Если позволите, я скажу названия...
– Ступай к доске!
Мальчик вышел и, глядя не на рисунок, а на свои аккуратные (как у Коли) сапожки, рассказал негромко, но не сбиваясь, что мачты называются "фок-мачта", "грот-мачта" и "бизань-мачта", ежели рассматривать их с носа до кормы.
– Продолжения мачт именуются стеньгами, брам-стеньгами и бом-брам-стеньгами. На носу же – бушприт с утлегарем и бом-утлегарем...
– Весьма, весьма недурно отвечаешь, голубчик! Надобно только говорить побойчее. Чего смущаться, ежели знаешь так досконально... Как твоя фамилия?
– Славутский...
Наставник поводил обкуренным пальцем по списку.
– Славутский... Евгений... Садись, Евгений. Молодец... Теперь слушайте все. На сегодня дела наши кончены до следующей недели, тем более что праздник. В понедельник принесите с собой тетради, посмотрим, каковы у вас дела в письме. Теперь же ступайте по домам... Тихо, тихо! Я сказал "ступайте", а не бегите, как с горящего парохода!.. Экая неотесанная команда...
Вначале школу хотели устроить на Корабельной стороне, в нескольких уцелевших помещениях Ушаковских казарм, вблизи от доков. Хорошо, конечно, что рядом с кипучей корабельной жизнью. Но тогда ученикам, жившим в городской части (а таких было большинство), пришлось бы всякий раз дважды на дню огибать Южную бухту или переправляться через нее на яликах. Была даже мысль выделить для этого специальный барказ. Но потом подыскали здание у городского берега Южной бухты, примерно на полпути от конторы РОПИТа до Пересыпи. Это был одноэтажный, загнутый буквой Г дом с двумя пристройками. Его отремонтировали грубовато, но прочно. Места хватило для классов и для мастерских.
Коле и его приятелям, чтобы добраться от школы до дома, надо было пересечь городской холм, спуститься до Морской (разрушенной столь же сильно, как и Екатерининская), затем по разбитым каменным трапам опять подняться в гору и сойти с ее пологого гребня на склон, обращенный к Карантинной бухте и Херсонесу. Путь не столь уж длинный, но и не короткий. Где-то около получаса.
Коля, проявив отчаянное упорство, добился от Татьяны Фаддеевны слова, что она не станет встречать его.
– Довольно, что проводите один раз утром, если уж так вам хочется. А потом я буду ходить один... То есть не один, а с мальчиками, не бойтесь!
– Но ты должен обещать, что не станешь лазать по развалинам и задерживаться.
Коля, однако, задержался. Они с Фролом уговорились подождать Федюню, в классе которого еще не кончились занятия.
Другие мальчишки тоже не спешили домой. Кто-то бегал друг за дружкой по длинному, изогнутому углом коридору, другие, только что познакомившись, сидели в обнимку на широких ракушечных подоконниках. В одном закутке завязалась дружеская потасовка. К Коле никто не подходил, даже Фрол был в сторонке, беседуя с каким-то рослым парнишкой (кажется, соседом по парте). Коля повел плечами – от тревожного ощущения своей ненужности. Вспомнился коридор кадетского корпуса в тот первый, такой несчастливый день... К счастью, Коля увидел Славутского. Он тоже был один. Беспокойно оглядывался, словно поджидал кого-то. Самое время было подойти: "Женя, вы так славно рассказали о рангоуте. Вы, верно, немало читали про корабли?"
Но Колю опередил кудлатый широколицый мальчишка – с пухлыми губами и скучающим взглядом. Один из тех, кто был усажен Трофимом Гавриловичем на задние парты. Подошел к Славутскому, слегка загребая сапогами.
– Эй, адмирал... Ты шибко грамотный в морских науках, да?
Славутский быстро стал спиною к стене, между окнами. Вскинул светло-синие глаза. На чистом, словно только что умытом лице – досада и опаска. Сказал негромко:
– Что тебе надо?
Кудлатый обрадовался.
– А мне "ништо"! Это тебе "што"!.. Чей "гудзик"? – И ухватил пуговицу на Жениной суконной курточке.
"Всё как тогда!" – ахнуло внутри у Коли.
Но такое "тогда" не должно повторяться! Ни с кем!.. И трусить дважды – это слишком! Для того он разве ехал сюда за тыщи верст!
Коля, сам не понял, как оказался рядом со Славутским. Но ни тот, ни обидчик, его, кажется, не заметили.
– Отстань. Я знаю эту шутку, – не опуская глаз и по-прежнему тихо сказал кудлатому Славутский.
– Ха! Он всё знает! – Кудлатый радостно оглянулся на любопытных, что стояли уже за его спиной. И снова Славутскому: – Ты про этот гудзик знаешь... А про этот? – И хвать за другую пуговицу.
– Оставь! – деревянным голосом произнес Коля. – Он тебя не трогал!
– А?.. Ы-ы... – Толстые губы кудлатого разъехались. – Еще один адмирал...
Он совсем не похож был ни на лощеного Нельского, ни на его приятелей – этакий подмастерье в подпоясанной холщовой рубахе, с разлапистым носом и торчащими скулами. Вроде бы и не злое лицо, но... Все равно он "из них"! Потому что, несмотря на улыбку, в жидко-серых глазах не было ни капельки доброго. Только холодный интерес и удовольствие от того, что можно измываться безнаказанно.
– Оставь... ты... – сипловато повторил Коля.
– А вот не оставлю! – заулыбался тот пуще. – Хочешь смазь? – И растопыренными пальцами потянулся к Колиному лицу. Словно хотел собрать его в горсть!
Отвращение тряхнуло Колю крупным ознобом. И он вкатил негодяю звонкую пощечину!.. То есть хотел вкатить. Ладонью. Но пальцы сами собой сжались, кулак свистнул мимо щеки и костяшками смазал по губам. Кудлатый тут же прижал к ним ладонь. Замигал. Отодвинул руку от лица, глянул – на ладони красно. И с губ закапало. Кудлатый замигал сильнее и... тихонько завыл.
Коля тоже мигал.
И конечно же, как в тот раз, в корпусе, явилось начальство. Усатый Трофим Гаврилович.
– Э, да тут, я вижу, кровопролитие! Для знакомства, что ли? Кто зачинщик?
Все молчали. Кудлатый перестал подвывать и снова ладонью прикрывал рот. На рубахе темнели капли.
– Ну так я повторно спрашиваю: кто зачинщик? – сказал Трофим Гаврилович, не повышая голоса. Обежал глазами каждого и безошибочно остановил взгляд на Коле.
– Это ты его припечатал?
– Я, – сумрачно отозвался Коля, вытирая о штаны костяшки. И начал мысленно прощаться с ремесленной школой.
– Кажется, Лазунов твоя фамилия?
– Да...
– Но он не зачинщик! – воскликнул Славутский. Однако даже восклицание его было столь негромким, что наставник не обратил внимания. Или не успел обратить. Потому что за его плечом возникла раздвоенная борода директора.
– Что здесь за событие, господа?
– Да вот, изволите видеть, Владимир Несторович, первое налаживание содружества, – почтительно усмехнулся Трофим Гаврилович. – Никак у нынешних юношей не обходится без того, чтобы юшку пустить из носа...
– Вот как... И кто же положил сей почин? – Директор скрестил на мундире руки. Он теперь казался очень высоким. И смотрел со своей высоты, как Господь Саваоф с облаков, слегка досадующий, что вынужден разбираться в мелкой людской суете. Глаза у него были синие. Как у Славутского, только темнее. Коля глянул в них и опустил голову.
– Выходит, что я...
– Но он вовсе не зачинщик, господин директор! – прорезался высокий решительный голос. Надо же! Это Фрол! – Лазунов только вступился за невиноватого! Вот он... – Фрол подбородком показал на кудлатого, – полез к слабому, за то и получил!
– Вот оно что... Получил, судя по всему, за дело... – Директор всех обвел взглядом. – Отправляйтесь по домам, петухи. И впредь обходитесь без "юшки", иначе накажу примерно... А ты... а вы, Лазунов, ступайте за мной, продолжим разговор...
Директор пошел по коридору, и Коля – сбивчивыми шагами – за ним. После поворота, когда в коридоре стало безлюдно, Владимир Несторович остановился.
– Ну-с, молодой человек... как же это вы? В первый день...
Коле бы объяснить все, как было, а он стоял и глядел на носки своих сапожек. Все слова потерялись.
– Вы вовсе не похожи на драчуна...
– Я и не хотел... А он...
– Ну, ладно. Ладно... Однако же, можно было и словами...
– А я сперва словами! А потом...
– Ну, хорошо, оставим это. Удача в том, что первым к происшествию подоспел я, а не наш сторож Ефимыч. Он бы, чего доброго, отвел всех без разбора в кладовую, где у него для подобных случаев есть, по слухам, подходящие хворостины...
Коля исподлобья метнул взгляд на директора.
– Говорили, что здесь не будет такого!
– Конечно, конечно. Да ведь Ефимыч-то по простоте душевной и преклонности возраста может об этом не помнить... Впрочем, шучу... Скажите-ка мне, Коля... Вас ведь Колей зовут?
– Да... Владимир Несторович.
– Скажите, Коля, как вам первый день занятий?
Коля опять глянул исподлобья. Уже посмелее.
– Мне понравилось, Владимир Несторович.
– Да? А что понравилось более всего?
– Ну... то, что будет корабельная наука.
– А! Вы чувствуете склонность к морскому делу?
– Да... мне нравятся корабли, – выдохнул Коля. И подумал: "Уж не знает ли он о корпусе?"
Директор, видимо, не знал. Кивнул:
– Весьма похвально. Я понимаю, что вы не стремитесь стать мастеровым в доках, но знание кораблей не лишнее для всякого человека, независимо от рода его занятий. Полезно оно и людям искусства, и людям науки. Ибо это знание – часть человеческого опыта. В кораблях есть особая стройность и гармония, которая облагораживает душу и тем помогает во всех делах... Я понятно изъясняюсь?
– Да, Владимир Несторович.
– Ну, ступайте. И кланяйтесь тетушке. – Директор зашагал про коридору. Коля (словно в корпусе) сделал строевой полупоклон его спине и щелкнул каблуками. Затем поспешил к ребятам.
Кудлатый плаксиво обвинял Фрола, что он ябеда. Фрол отвечал убежденно и снисходительно:
– Ябеда, это ежели человек ради выгоды жалуется или из подлости. А я не хотел, чтобы досталось невиноватому. Ты силён на того, кто меньше. Сам полез – сам и получил...
Женя Славутский держался в сторонке. Нерешительно улыбнулся навстречу Коле.
– Спасибо, что вступились. Я хотел сам, да не успел...
– Пустяки, – сказал Коля, тихонько гордясь собой.
– Директор сильно ругал вас?
– Ничуть не ругал... А вы хорошо отвечали про рангоут. Вы много читали о кораблях, да?
Фрол сказал со стороны:
– Перестали бы "выкать", не в лицее ведь. Засмеют.
– В самом деле... – спохватился Коля.
– Да, конечно, – опять улыбнулся Женя. Славно так улыбнулся, у Коли затеплело внутри. А Женя вдруг качнулся мимо Коли:
– Ой, за мной... то есть ко мне пришли. Это Лена, моя сестра.
Коля, оглянувшись, увидел в конце коридора девушку в серой шляпке и длинной суконной накидке. Женя побежал к ней, стуча каблуками. Потом оглянулся, махнул Коле ладонью. А между Колей и Фролом возник розовощекий радостный Федюня.
– Ждёте? А вот и я! Ну что, идем домой?
Конечно, Коля ни словечка не сказал Тё-Тане про драку. Тут бы такая воспитательная беседа началась – до ночи.
– Всё было в порядке. Директор речь говорил. Даже две... – Коля хихикнул про себя. – Одну торжественную, а другую... так, поменьше. О пользе корабельной гармонии.
– Что-что?
– Ну, как всем людям полезны корабельные знания... А не только тем, кто учится в морском корпусе.
– Николя, ты несносен...
– Причем тут я? Это директор. Кстати, он сказал: "Кланяйтесь тетушке".
– Да? И ты молчал полдня!
– Подумаешь! Поклон – не селедка, не протухнет...
– Николя! Это... что за речи? Ты где научился? У здешних детей?
– Это я сам придумал, – гордо сообщил Коля. – Литературная фраза для какого-нибудь сочинения.
– Ты решил отправить меня в могилу...
– Что вы, Тё-Таня! Если вы туда отправитесь, я буду очень огорчен. И все остальные тоже!
– Кто эти остальные?
– Ну... Борис Петрович, например...
– Весьма вероятно. Он меня ценит как помощницу... Кстати, он обещал сегодня вечером зайти, если будет возможность...
– Вот видите!
– Что "вот видите"? Он хотел поздравить тебя.
– Ну да, я понимаю...
– Николя!
– Больше не буду!.. Только сделайте мне еще один подарок к именинам...
– Вот как? Тебе мало того, что есть?
– Это ма-аленький, совсем недорогой подарок. Не зовите меня больше "Николя". По крайней мере, при посторонних... А то мальчики смеются...
– В самом деле? И как же они смеются?
– Ну... вот так...
Ни коля, ни дворя,
Хоть и родом из дворян...
– Это наверняка Фрол! Я заметила у него склонность к неуклюжему рифмованию... По-моему, он какой-то... недобрый.
– Он... просто любит подшутить. Зато он справедливый! Заступается за тех, кто слабее. Вот и сегодня в школе вступился за одного...
– За тебя?! – всполошилась Татьяна Фаддеевна.
– Ничуть не за меня! За себя я теперь, если надо, и сам постою исправно, – гордо ответствовал Коля. В слове "теперь" было немало смысла, и Татьяна Фаддеевна, возведя брови, собралась обдумать его. Но в этот миг в сенях деликатно поколотили в дверь.
– О! Это Борис Петрович! – Тетушка, шурша юбками, поспешила через комнату и кухню.
Оказалось, что это не доктор Орешников. Это были Фрол (легок на помине!) и Федюня. Оба сдернули шапки. Федюня посапывал, а Фрол – прямой и тонкошеий – сказал независимо:
– С праздником вас, Татьяна Фаддеевна. Вы позволите Коле погулять с нами?
– Что?.. Да, с праздником. Вас тоже... Погулять?! Сейчас?! Мальчики, ночь на дворе!
– Да какая же ночь! – взвыл Коля и отчаянно оглянулся. Через дверь видны были тяжелые часы, оставшиеся от вдовы Кондратьевой. – Еще восьми нет!
– Но такая тьма...
– А у нас фонарь. И звезды ясно горят, – вдруг подал голос Федюня. И засопел пуще прежнего...
– Но...
– Ребята, подождите... – И Коля решительно уволок Татьяну Фаддеевну за рукав в комнату. Там он сказал со сдавленным стоном: – Тё-Таня, вы хотите, чтобы все говорили: "Он от теткиной юбки ни на шаг"? Вы же сами были против такого!
– Да, но... А что я скажу Борису Петровичу, когда он придет и спросит: "Где именинник?" Получится ужасно неприлично...
– Но он же не сказал, что придет точно! А если придет... посидите вдвоем, выпьете чаю за мое здоровье. Не соскучитесь...
– Кто-то отправится у меня за кровать, в угол, и будет стоять там до ночи...
– Ладно! Только после прогулки. Хорошо?
– О, Господь, за что мне эти испытания... – Татьяна Фаддеевна, тиская пальцы, опять вышла на кухню. – Все же я не понимаю такой фантазии. Бродить во тьме среди развалин. Чтобы свихнуть шеи...
– Да мы ничего не свихнем, Татьяна Фаддеевна, – снисходительно сообщил Фрол. – И бродить не будем, а посидим в Боцманском погребке...
– Еще не легче! Это трактир?
Федюня заливисто засмеялся. Фрол объяснил терпеливо:
– Ничуть не трактир. Это подвальчик под хатой, где раньше боцман Гарпуненко жил, до осады еще. Дом разбитый, а погребок уцелел, мы в нем сделали себе место, вроде кают-компании. Там и печурка есть. Сходимся, всякие истории рассказываем, иногда чаек пьем. Вот и сегодня собрали кое-какую снедь, чтобы поздравить именинника...
– Тё-Таня, ну вы же помните! У нас с Юрой Кавалеровым и Никиткой Броновым было похожее, в сарайчике на Касьяновом пустыре!
– Еще бы не помнить! Вы едва не спалили его своими свечками...
– Ну, погребок-то не спалить, – с прежней снисходительной ноткой отозвался Фрол. – Уж коли французы не смогли, мы и вовсе...
– И где же это... заведение? Где я должна искать Николь... Николая, если он до полуночи не объявится дома?
– Да чего там искать, это в двух шагах, – улыбнулся Фрол.
– И Саша знает, – опять подал голос Федюня. – Савушка за ней как раз побежал.
– А! Так значит, Саша пойдет с вами? – Видно было, что тетушка испытала немалое облегчение.
Фрол кивнул:
– Женские руки полезны, ежели надо готовить стол... Да вот и она!
В дверь протиснулись Саша и Савушка. Даже при слабой лампе заметно было, что щеки у них розовые с морозца.
Что было делать Татьяне Фаддеевне?
– Ну, так и быть. Но только через час...
– Тё-Таня!
– Через полтора часа изволь вернуться... Хотя ведь у вас нет часов. Возьми мои...
– У нас есть часы, – сказал Фрол. – Песочные, с фрегата "Коварны". По ним склянки били каждые полчаса. Два раза повернем – вот полтора часа и минули...
Татьяна Фаддеевна сказала, что очень уповает на точность этих часов. Она дала Коле остатки рыбного пирога и горсть лимонных леденцов – чтобы он мог внести вклад в угощенье обитателей погребка. Потом, задавив в себе тревожные вздохи, проводила ребят по улице до лесенки, которая вела в щель между каменной стеной и пустым полуразрушенным домом. И они ушли вереницей, будто гномы в сказочную пещеру...
Савушка с круглым фонарем шагал впереди. У Коли постукивало сердце. Фонарь кидал вокруг желтые перья лучей. В этих лучах обозначился прямоугольный темный проём. Крутые ступеньки опять повели вниз. Чавкнула тугая дверь, из-за нее дохнуло теплым запахом овчины и горящих дров. В сводчатом каменном погребке тоже горел фонарь – яркий и добрый. Оранжево светилась полуоткрытая дверца печки – как огненная буква Г. Сбоку от печки сидели на лавке и радостно смотрели на пришедших Ибрагимка, Поперешный Макарка и... Женя Славутский!
