Надо мной опять кружит тень.
Третий день подряд...
Да нет, не думайте, что это плохо! Это замечательно! Значит, Птица нашла меня. Значит, она выросла!
Но птенец не мог вырасти сам, его кто-то должен был выкормить. А никто, кроме нас двоих — меня и Малыша, не знал, где гнездо. Разве что Отшельник... Нет. Отшельник не стал бы заботиться о птенце. Ведь он старался “никому не делать ни зла, ни добра”.
Значит, Малыш жив!
Почему же он не вернулся с Птицей? Не знаю. Я пока ничего не знаю, но скоро узнаю все. Я уже решил. Только мне опять нужен кинжал. Такой же, как появился у меня в тот день, в августе...
Деревянный кинжал
В тот вечер мы играли в войну. Не в современную войну, где дым и грохот, а в рыцарей. У нас были деревянные мечи и щиты из фанеры. На щитах каждый рисовал какой-нибудь знак — свой рыцарский герб. У меня был олень. Такой же, как на моей майке. Просто я ничего не мог придумать и срисовал этого оленя с майки. И получилось здорово — будто у меня и правда свой герб: на щите и на одежде...
В нашей армии было пять человек, а у противников шесть. Поэтому договорились, что мы будем укрываться в засадах, а они нас искать: у тех, кто прячется, всегда есть преимущество.
По сигналу мы разбежались. Я сразу кинулся в “ущелье”. Это заросший лопухами проход между глухой стеной двухэтажного дома и высоким сараем. Я знал, что очень скоро противники побегут через “ущелье” в соседний сквер — искать нас в кустах желтой акации.
В проходе спрятаться было негде: лопухи мы порядком повытоптали. Но из-под крыши сарая торчала толстая жердь, я ее давно заприметил. Я закинул за спину щит, а меч сунул под резинку на шортах — так, что клинок вылез из штанины, и стал взбираться.
Бревна, из которых был сложен сарай, рассохлись от старости, в них чернели щели. Они помогали мне цепляться. Скользкие сандалии срывались, занозистый меч царапал ногу, но все же я добрался до жерди. Ухватился за нее и повис.
Мускулы у меня не очень-то сильные, подтягиваться я плохо умею. Но пальцы и кисти рук у меня крепкие — такой уж я уродился. Я долго-долго могу вертеть мечом во время боя, а если во что-нибудь вцеплюсь, могу висеть хоть целый день. Ну, не день, а, скажем, полчаса...
Значит, я повис и стал ждать рыцарей чужой армии.
Скоро они появились. Втроем. Пригибаясь, они шли гуськом и, конечно, вверх не взглянули. Когда предводитель оказался почти подо мной, я разжал пальцы.
Вот уж в самом деле — как снег на голову!
От моих сандалий до земли было метра три, но примятые лопухи смягчили толчок. Противники и опомниться не успели: трах, трах! — я нанес одному два удара. Трах, трах — другому!
Мы всегда играли честно, без лишних споров. Два удара получил — значит, убит. Оба рыцаря надулись, но отошли в сторону. Зато третий, еще не задетый моим мечом, поднял щит и бросился в атаку.
Его звали Толик. Он был из другого квартала и редко играл с нами. Лишь когда мы увлеклись рыцарскими боями, он стал приходить каждый день. Мне раньше казалось, что он слабенький, но сейчас я понял, какой это боец. Он был поменьше меня, но быстрый и такой смелый. К тому же он, видимо, рассердился и решил отомстить за двух своих союзников.
Ух, как по-боевому блестели его темные глаза над верхним краем щита! А на щите чернели скрещенные стрелы и пламенело оранжевое солнце.
Он крепко насел на меня, и я отступил к выходу из “ущелья”.
Но тут со двора кинулся мне на помощь Степка Шувалов. Он не очень ловкий фехтовальщик, но зато большой и тяжелый, как настоящий рыцарь в доспехах. Вдвоем мы сразу оттеснили Толика в другой конец прохода, к овражку, что тянется вдоль огородов. Толик отступил на самый край и отбивался изо всех сил. Но что он мог сделать против нас двоих?
— Сдавайся, — сказал Степка.
Наш противник лишь глазами сверкнул из-за щита. И еще сильнее замахал мечом...
Наш овражек неглубокий, но к августу он доверху зарастает темной, злющей, как тысяча гадюк, крапивой, и падать в него — все равно что в кипяток. А Толик стоял уже на кромке. Он, видимо, сильно устал: даже дышал со всхлипом. И я... в общем, я сделал шаг в сторону и опустил меч.
Толик замер на миг. Потом прыгнул между мной и Степкой и отбежал на несколько шагов.
Степка обалдело уставился на меня:
— Ты чего?
— Ничего... Он же сорваться мог.
— Ну и что? Сдавался бы.
— Он не сдастся, — сказал я.
— Ну и летел бы тогда!
— Летел бы? Сам попробуй! Думаешь, приятно?
— Ну так чего ж... — немного растерянно проговорил Степка. — Это же война...
— Война должна быть честная.
Степка тяжело засопел. Он был не злой, только медленно соображал. И когда что-нибудь не понимал, начинал так вот сопеть. Наконец он пробубнил:
— Подумаешь... Он же в длинных штанах и в куртке. Ну и свалился бы...
— Вот балда! А руки? А лицо?
Я словно совсем близко увидел Толькино загорелое лицо с белыми волдырями от злых укусов. Меня даже передернуло. Я не выношу, если у кого-нибудь боль. Особенно вот такая... обидная. И главное, за что? За то, что он так смело сражался?
Я оглянулся на Толика. Он не убежал. Стоял с мечом наготове. Он не хотел уходить от боя!
Вдруг он опустил меч. И лицо у него изменилось: он что-то увидел в стороне от нас.
Я посмотрел в ту же сторону. По деревянному тротуарчику вдоль овражка медленно шли мужчина и женщина. Я их узнал.
И ясный вечер сразу сделался печальным и тревожным.
Это были родители мальчика, который утонул в начале нынешнего лета. Его звали Юлька. Юлька Гаранин. Ему тогда, как и мне, было одиннадцать лет. Я его не знал: он переехал откуда-то на нашу улицу в мае, а в начале июня отправился купаться на озеро и не вернулся.
На берегу нашли его велосипед и одежду. А самого не нашли. И наверно, уже не найдут; в нашем озере есть глухие бездонные омуты. Там вообще лучше не купаться в одиночку...
Говорят, отец и мать его после этого сразу сильно постарели. Не знаю, я их до Юлькиной гибели не встречал. Но когда увидел первый раз, они в самом деле показались очень пожилыми. И какими-то... сгорбленными, что ли...
Они всегда ходили вдвоем. Бывало, что идут мимо нас, потом остановятся в сторонке и молча смотрят, как мы играем. У нас пропадало сразу всякое веселье. Мы себя чувствовали так, будто виноваты перед ними. Потом они будто спохватывались и торопливо уходили. Но прежнее настроение возвращалось к нам не сразу.
Вот и сейчас мне расхотелось играть. Толику, видимо, тоже. И даже Степке.
Я подошел к Толику и сказал:
— Ничья. Ладно?
Он кивнул. Он думал о чем-то своем.
Я тоже.
Я стал думать про маму и папу. Они сегодня днем уехали на целую неделю в Москву, к папиной сестре тете Вере. Ничего особенного, они и раньше уезжали, а я оставался с бабушкой. Но сейчас мне стало грустно и как-то неуютно. Я подумал, что уже поздно, надо ехать к бабушке, а то не доберусь к ней до темноты...
В это время вдалеке загремело пустое ведро — сигнал сбора обеих рыцарских армий.
— Степан! — окликнул я. — Скажи нашим, что я сегодня больше не играю. Мне пора.
Надо было бы забежать домой: оставить оружие и прихватить курточку. Но мне ужасно не хотелось заходить в пустую молчаливую квартиру. Я взял меч и щит под мышку и зашагал к автобусной остановке.
Я прошел уже два квартала, как вдруг услышал:
— Женя!
Меня догонял Толик. Он как-то неуверенно догонял. Словно боялся, что я не захочу подождать его. Я остановился. Даже ему навстречу шагнул. Он подошел, посмотрел на свои пропыленные кеды и сказал:
— А я вижу, ты в ту же сторону идешь... Нам по пути. Ты разве не домой?
Я был рад, что он догнал меня. И поскорее объяснил, что еду к бабушке в Рябиновку. Это такой поселок на берегу озера, в семи километрах от города.
Мы пошли рядом.
— А надолго ты к бабушке? — спросил Толик.
— На неделю, пока мама с папой не вернутся...
— У-у... — огорченно сказал он. — Значит, завтра ты с нами играть не будешь.
— Ну почему? Я могу приехать, это же недалеко. Я могу каждый день приезжать, если... — “если ты хочешь”, чуть не сказал я, но постеснялся. Однако он, кажется, понял, проговорил тихо:
— Ага... приезжай.
— Обязательно! — пообещал я.
Он быстро взглянул на меня — у него были коричневые с золотыми точками глаза — и нерешительно сказал:
— А давай завтра, чтоб не против друг друга, а в одной армии...
— Конечно, давай! — еще больше обрадовался я. И почувствовал, что, хотя мама с папой уехали, вечер сегодня все равно хороший.
Мы стали разговаривать про завтрашнюю игру и незаметно дошли до автобусной остановки. Тут я спохватился:
— Ой, ты же давно мимо дома прошел!
Он засмеялся:
— Ну и что? Я не тороплюсь.
Я посмотрел на расписание. Автобус должен был прийти через двадцать минут.
— Ничего, подождем, — сказал Толик.
Недалеко от остановки, на краю пыльной лужайки, стоял стеклянный киоск (низкое солнце блестело на нем оранжевыми огоньками). Киоск еще торговал. Я подбежал, чтобы купить два стакана газировки, но краснощекая тетка в окошке буркнула, что лимонад продается только бутылками — по двадцать две копейки — и пустая посуда обратно не принимается.
У меня в кармашке лежали всего пятнадцать копеек, да к тому же пять из них нужны были на билет. Я виновато посмотрел на подбежавшего Толика. Но он весело зашарил по карманам и тут же отыскал гривенник и двушку.
Тетка сердито сунула нам запечатанную бутылку, а потом сдачу — мокрыми копейками. Мы кинули в траву щиты и сели на них. Будто настоящие рыцари на привале.
— А чем открывать? — спросил Толик. Он попробовал сорвать пробку зубами, но она держалась, как припаянная. Мне показалось, что тетка за стеклом киоска ехидно ухмыляется.
— Подожди-ка, — сказал я и снял с себя ключ (он висел на шнурке под майкой).
О ключе надо сказать подробнее. Наш двухэтажный дом был очень старый, и тяжелые врезные замки в дверях были тоже, наверно, столетние. Поэтому и ключи от нашей квартиры не походили на обычные. Они были медные, с трубчатым стержнем, хитрой зубчатой бородкой и фигурным колечком. Будто от старинной шкатулки. Такой, если потеряешь, у слесаря уже не закажешь. Мама всегда боялась, что я выроню ключ, когда бегаю на улице: кармашки на шортах мелкие, а скакать и кувыркаться я любил. Вот и приходилось таскать ключ на шнурке под майкой. Я немного стеснялся этого: с ключом на шее обычно ходят малыши. Но мама просила, и я не спорил...
Я подцепил пробку зубчиками ключа. Она сверкнула и улетела в одуванчики. Мы выпили из горлышка шипучую газировку, спустили бутылку в урну, потом еще посидели на щитах, и тут подошел автобус.
— Ну... ты приезжай завтра, — проговорил Толик, когда дверь зашипела и открылась.
— Ладно! Я обязательно...
Он вдруг распахнул курточку и выдернул из-за ремешка небольшой деревянный кинжал. Протянул мне на открытой ладони:
— Хочешь?
У кинжала была красивая рукоятка — с мелким вырезанным узором. Конечно, я хотел такой. Но дело даже не в кинжале.
— Какой хороший... Сам делал?
— Сам. Бери.
— Насовсем?
— Конечно. — Толик быстро вскинул на меня свои глаза с золотыми точками и опять опустил ресницы.
— Спасибо... Толик, — сказал я и взял кинжал. И, цепляясь своим рыцарским снаряжением за дверь, полез в автобус.
Дверь сразу закрылась. Я глянул через стекло и увидел, как Толик слегка поднял руку, словно хочет помахать и не решается. Тогда я несколько раз махнул кинжалом, и Толик быстро замахал в ответ. И я поехал...
