Третья часть. КАРНАВАЛ
КОПЬЯ ВОЛШЕБНОЙ СТРАЖИ
Детский Праздник Лета в Старогорске бывает каждый год. Он открывается
в начале августа и тянется целую неделю. Ребята стараются в это время
не уезжать из города. А те, кто в летних лагерях и на дачах, к
празднику спешат домой.
Еще в июле на рекламных щитах, на тумбах, а то и просто на заборах
появляются разноцветные плакаты:
Девочки и мальчики!
Скоро ваш праздник!
ВСЕ, кто хочет помочь
подготовить карнавал, концерты, состязания,
аттракционы, праздничные шествия
и веселые танцы у вечерних костров,
ПРИХОДИТЕ В ЛЕТНИЙ ПАВИЛЬОН
ГОРОДСКОГО ПАРКА!
Дело найдется каждому!
ЖДЕМ!
Вот и сейчас по городу были расклеены такие объявления. С
нарисованными клоунами, пестрыми флагами, звездами и трубачами.
Некоторые плакаты были очень большие, один – даже с пятиэтажный
дом. Он и висел на таком доме, на глухой узкой стене, которая выходила
в Почтовый переулок напротив нашей школы. На плакате нарисованы были
мальчишки в голубой форме с аксельбантами, серебряными нашивками, с
перьями и галунами на беретах. Двое мальчишек били в красные высокие
барабаны со шнурами, а третий держал перед собой длинный свиток. На
свитке – те же слова: "Приходите, помогайте, участвуйте..."
– Детский сад...– пробурчал Юрка.
– Никакой не "сад",– сказал я.– Там и старшеклассники
участвуют. В прошлом году разве плохо было? А главное, узнаем, где
какие будут иллюминации и фейерверки, чтобы зажечь искорку.
Юрка опять что-то пробурчал, но больше не спорил.
Мы пришли в длинный павильон, в котором было много ребят. Они таскали
бумажные рулоны, связки флажков и фонариков. Шум стоял, где-то неумело
и хрипло вякали фанфары.
Меня сразу узнала Марфа Григорьевна, боевая такая тетенька, она
работает в парке много лет.
– А, Геля Травушкин! Какой ты молодец, что пришел! Ты ведь хорошо
рисуешь красками, да?
Я осторожно сказал, что не хорошо, а маленько.
– Ну как же "маленько"! Ты в прошлом году так замечательно
разрисовал воздушных змеев! А сейчас надо раскрасить щиты волшебной
стражи. Всякие там фигуры и гербы нарисовать... А ты, мальчик, что
умеешь делать? – Это она Янке.
Янка растерялся, пожал плечами. Я сказал:
– Он играет на скрипке. Как артист.
– Правда?! – обрадовалась Марфа Григорьевна.– Какая
удача!.. Виталий Гаврилович, сюда! Для вас пополнение, скрипач
нашелся!
Подскочил круглый дядька с веселыми глазами и с бровями, похожими на
черные кляксы.
– Что? Скрипач? Кто? Ты? – Он уставился на меня.– А, нет,
конечно... Вот ты! – Он прямо затанцевал перед Янкой.– Оч-чень
замечательно! Как зовут? Янка! Преч-чудесно! Пойдем-ка, дорогой...
Он поволок оробевшего Янку к столику. Вытащил блокнот, стал что-то
записывать, спрашивать. Янка отвечал шепотом.
Марфа Григорьевна стала мне показывать картинки с рисунками рыцарских
щитов и гербов. Я кивал и ничего не понимал. Потому что меня беспокоил
Юрка. Он стоял неподалеку, у пластмассовой кадки с большой, но чахлой
пальмой. Прищуренно поглядывал на "детсадовскую" суету и шевелил под
щекой языком. Вот-вот плюнет и скажет: "Да ну вас вместе с вашими
карнавалами". Но пока он молчал и только барабанил пальцами по краю
кадки. Она была с землей, но гудела, как пустая...
Виталий Гаврилович вдруг оставил Янку. Шагнул к Юрке.
– А ты, друг мой, на чем играешь?
Юрка уперся в него насмешливыми глазами. И я понял: сейчас он вежливо
скажет, что играет исключительно на нервах школьных педагогов. И нас
вытурят отсюда.
Конечно, Юрка так и сказал. Но Виталий Гаврилович не рассердился:
– На нервах, это само собой. А еще?
– Все,– насупленно сказал Юрка.
– Не может быть. И на ударных не играешь?
– Я? – хмыкнул Юрка.
– Но ты же не станешь отрицать, что сейчас выстукивал "Токкату для
ударных инструментов" Горнера? Третью часть.
Юрка шевельнул бровями. Приподнял подбородок. И проговорил со
спокойной усмешкой:
– Даже и не знал, что в ней три части.
Виталий Гаврилович задумчиво оттянул и отпустил нижнюю губу – она
щелкнула, как резина. Несколько секунд разглядывал Юрку в упор. И
решительно сказал:
– Пошли!
– Куда?
– На репетицию, друг мой! Мне нужны барабанщики.
Я глянул на Юрку с завистью и досадой. С завистью – потому что везет
же людям! В барабанщики мечтают попасть все старогорские мальчишки. С
досадой – потому что Юрка откажется. Для него это, конечно,
"детские пляски на лужайке". Разве его заставишь нарядиться в
штанишки с позументами да в рубашку со шнурами и маршировать с
барабаном на глазах у толпы?
Сейчас он ответит этому Виталию Гавриловичу...
Но Юрка странно молчал. Потом спросил, кивнув на Янку:
– А он?
– А он – скрипач. Каждому фрукту своя корзинка... Но вы рядом
будете, все музыканты собираются в одном помещении. Пошли!
Быстренько!
Что же, в самом деле, всякому фрукту своя корзинка. Кому на скрипке
играть, кому барабанить, а кому кистями размалевывать фанеру.
Марфа Григорьевна составила из нас, из "художников", бригаду. В
бригаде оказались четверо: тощая молчаливая девчонка Оксана, два
брата-близнеца лет восьми, похожие на деловитых мартышек, и я. Мы
работали на поляне за павильоном. Ловкие "мартышки" – Петька и
Роман – подавали щиты и кисти. Оксана с рисунков переводила на фанеру
всяких львов, драконов и королевские лилии, а я их расписывал
нитрокрасками. Краски противно пахли, но работа мне нравилась. Только
тетя Вика застонет, конечно: "Ах, Геля, где ты себя так разукрасил!"
Наконец, когда мы расписали двенадцать рыцарских щитов, "мартышки" в
один голос попросились обедать. Оксана ушла с ними. А я... мне тоже
есть хотелось, но я ждал: может, вспомнят про меня Юрка и Янка? Может,
заглянут узнать, как я тут?
Я сел в траву у дощатой стены павильона и стал соскребать с себя
краску. В штаны и в майку она въелась намертво, но от рук и ног
отслаивалась легко, тонюсенькими пленками. Пленки были прозрачные, как
разноцветный целлофан. Я смотрел сквозь них на солнце. Посмотрю, дуну
и пущу по ветру, как бабочку... И вспомнил, как Янка играл на скрипке,
а вокруг носились желтые и красные солнечные пятна. А Юрка слушал,
уперев подбородок в кулаки...
...– Гелька,– сказал Юрка.
Я вздрогнул. Повернулся. И не узнал Юрку.
То есть узнал не сразу.
В новенькой форме барабанщика он стал совсем не такой, как раньше.
Тощенький сделался, даже маленький какой-то. Как в тот раз, когда я
разбил ему нос. И лицо казалось незнакомым, непривычно торчали уши.
Успели Юрочку аккуратно постричь, и теперь над ушами и на шее у него
белела незагорелая кожа.
Я подумал, что Юрка похож на сердитого страусенка Антона из
многосерийного мультика "Слон Буби и его друзья". Такой же
тонконогий, тонкошеий и насупленный, готовый огрызнуться. Было видно,
что он стесняется своего парадного наряда с блестящими пуговками и с
перьями на берете, но в то же время доволен, что попал в барабанщики.
Почему доволен? Может, он, как все мальчишки, тоже об этом мечтал,
только скрывал? Или потому, что барабанщик – тоже музыкант, значит,
поближе к Янке?
Ну, что ж... Я прищурил один глаз, а другим посмотрел на Юрку через
желтую пленку (голубая форма стала зеленой, а серебряные галуны
золотыми).
– Ничего,– сказал я небрежно.– Красив...
Юрка сердито пошевелил щекой, сплюнул в траву. Но сейчас это ему не
шло. Он сунул руки в карманы, но кармашки были непривычно мелкие,
штаны съехали, чуть не упали.
– Тьфу,– ругнулся он.– Обрядили...
– Дали тебе форму, так радуйся,– сказал я.– А то ежишься, как
мышь в холодильнике.
Он зыркнул свирепо, но тут же примирительно сказал:
– Не понимаю, чего ты заводишься.
– Потому что завидно. Тоже хотел в барабанщики.
Пускай гадает, всерьез я это или дразню его.
Юрка решил, что всерьез. Неуверенно сказал:
– Я там спрашивал... можно ли тебе. Но все места уже заняты.
– Врешь,– вздохнул я.– Ты не спрашивал, потому что у меня слух,
как у больной курицы.
Юрка мигнул и сжал губы. Я увидел, что светлые полоски вокруг ушей у
него порозовели.
– При чем тут слух, это же барабаны...– пробормотал он.– Там
правда мест нет... Чего ты?..
Он вздохнул и неловко затоптался (ну, в точности как страусенок Антон,
который пришел просить прощенья у слона).
Да, здорово я его подцепил... А может, не надо? Я же не хочу
ссориться. А если Юрка скажет: ну и катись ты от меня к чертям! Тогда
я как?
Я быстро спросил:
– А с ногой-то что?
По правой ноге у Юрки вниз от колена словно кто-то провел крупной
теркой.
– А! – будто обрадовался ов.– Бежал да запнулся на дорожке. Там,
где эта дурацкая статуя с веслом. Ка-ак брякнусь.
– До парада заживет,– утешил я.
– До парада нам надо сделать самое главное,– деловито сказал
Юрка.– Придумать план, как зажечь искорку.
– Это запросто,– отозвался я, внутренне гордясь.– Это я беру на
себя.
Дело в том, что всех нас, "художников", за нашу работу пообещали
записать в команду волшебной стражи. Перед началом парада и карнавала
мы в серебряных шлемах будем стоять на башне, над разукрашенной
аркой. На верхушке башни установят чашу для праздничного огня. Вроде
олимпийской. Кто-то из ребят поднимется с факелом и зажжет огонь. Я к
наконечнику своего копья примотаю наш стерженек с серебристым порошком
и поднесу его к пламени. Других "стражников" я тоже подговорю зажечь
на копьях бенгальские огни – тогда на меня никто не обратит
внимания. Все решат, что так и надо: праздничный салют.
Этот план я и поведал Юрке. С намеком в голосе: пока вы там занимались
вашей музыкой, я времени не терял.
Юрка сказал с одобрением:
– Голова у тебя работает. Только не промахнись там.
Я ответил, что если я такой беспомощный растяпа, пускай Юрка сам все
придумывает и делает. Или Янка... Я чуть не брякнул "твой Янка".
Но Юрка сказал миролюбиво:
– Я же ничего, просто предупредил... А Янка... Гелька, он не
прибегал?
– Здрасте, я ваша бабушка с Юпитера! Вы же вместе ушли.
– А там нас в разные комнаты развели...
– Никуда он не денется,– сказал я.– Юрка, пошли обедать.
– Без Янки? Мы с ним договорились, что вместе... Пойду посмотрю, где
он там...
– А! Ну давай...– сказал я.
И стало мне как-то на все наплевать. И на искорку, и на праздник, и на
то, что кругом лето – самое хорошее в жизни время... А еще я вдруг
подумал: "Почему все-таки не едет папа? Только из-за работы?"
Но к вечеру настроение у меня наладилось. Мы собрались в "Курятнике"
и сидели до звезд. Глеб рассказывал, как он с ребятами в интернате
строил из дырявой моторки трехмачтовый фрегат, и как они чуть не
потонули на пруду, и как им попало. Ерема что-то мурлыкал своим
радиоголосом и при фонарике чертил на мятых листах будущего
Ваську. Янка заглядывал ему через плечо и что-то советовал.
Юрка был тихий и непонятно задумчивый...
Потом дни побежали быстро-быстро. Я с "бригадой" мастерил доспехи
для сказочных воинов и копья с наконечниками из серебристой
пластмассы. Янка с музыкантами репетировал где-то на дальней эстраде в
глухом углу парка. Юрка маршировал с барабанщиками. Барабанил он
здорово. Я много раз видел, как он шагает на правом фланге второй
шеренге, когда строй готовился к параду. Палочки у него просто летали
над кожей красного большого барабана. К форме Юрка привык и уже не
казался в ней маленьким и хилым. Ловкий он был, гибкий, быстрый
такой. В общем, настоящий барабанщик.
Барабанщиков было много – двенадцать шеренг по восемь человек. На
аллеях не очень-то развернешься, и случалось, что барабанный грохот
раздавался на улицах. Промаршируют по городу – и обратно в парк. И
когда они шли по улицам, все радостно вспоминали: скоро праздник!
И наступил праздничный вечер. В сумерках парка взлетели и засверкали
разноцветные струи фонтанов.
Мы – "волшебная стража" в шлемах из фольги, с пестрыми щитами и
копьями,– стояли на площадке фанерной башни. Вокруг большущего
факела. Это был трехметровый серебристый столб, а на нем – узорчатая
чаша из латуни. Размером с хороший таз.
С высоты все было видно отлично. Всю главную парковую площадь, которую
освещали прожекторы, шеренги трубачей в красных плащах, зрителей,
которые обступили площадь кольцом. Кольцо только в одном месте было
разорвано: там среди деревьев темнел выход из главной аллеи.
Вот оттуда появились барабанщики.
Они красиво шли, ровно. Все ближе, ближе. Колыхались перья над
беретами, разом вскидывались руки над барабанами. И марш их звучал так
весело! Потому что это был самый праздничный марш. Его подхватил
оркестр, но не очень громко, чтобы не заглушать барабаны.
За шеренгами барабанщиков шла колонна ребят в масках и карнавальных
костюмах. Над колонной качались громадные куклы (всякие сказочные
звери, колдуны и клоуны), пестрые флаги и шары. Но я туда не смотрел.
Я смотрел только на барабанщиков да еще на маленького мальчика – он
шел за ними, впереди карнавальной колонны. Мальчик был в красной
блестящей рубашке – как огонек. И в поднятой руке он нес факел с
оранжевым пламенем. Пламя откидывалось назад, как флажок.
Мне зябко стало, и я весь внутри замер. Потому что вот-вот, через
минуту, должно решиться: будет у нас живая искорка или нет?
"Вдруг не загорится?"
Марш барабанщиков казался уже не веселым, а тревожным.
"Ну, не загорится и не надо,– решил я себя успокоить.– Подумаешь,
искорка! Ерема что-нибудь другое изобретет, а нам она и не нужна".
Но как это не нужна?
Если не загорится, значит, не бывает на свете чудес и сказочных
загадок. Значит, лунная песенка Янки – обман!
И еще... Я верил, что, если добудем искорку, то она сдружит нас троих
накрепко – Юрку, меня и Янку. А если нет...
Скорей бы уж!
Барабанщики подходили к воротам, над которыми возвышалась наша башня.
Юрка шел, как всегда, во второй шеренге справа. Шел и смотрел вверх,
на меня. Словно молча напоминал: "Не прозевай!" Так, с запрокинутым
лицом, он и прошагал под башню.
Остальные барабанщики тоже исчезали в воротах – шеренга за
шеренгой. Скрылся последний ряд, и перед башней остался мальчик с
факелом. Он по лесенке бегом поднялся к нам на площадку – будто
огненная бабочка взлетела. Хороший такой мальчишка – маленький, лет
семи, но смелый. И веселый – улыбка во все лицо, на носу веснушки
светятся...
– Привет! – сказал он нам. Подмигнул и поднес факел к запальному
шнуру. Огонь перескочил на шнур и неторопливо побежал вверх. Мальчик
сунул факел в приготовленное ведерко с водой и стоял, глядя на бойкий
язычок пламени. И все глядели. Огонь добрался до края чаши, спрятался
за ним... и над чашей вспыхнула пламенная корона! Сразу где-то
грохнуло, взлетели над черными деревьями гроздья ракет, запели
фанфары, им отозвались далекие уже барабаны, а толпа закричала
"ура", зашумела...
Пестрая колонна с флагами, куклами и шарами растеклась по площади,
превратилась в карнавальный хоровод.
Вот и пришла самая важная минута.
– Давайте,– сказал я ребятам. И мы придвинули к огненному краю чаши
наконечники копий. На каждом – стерженек бенгальского огня.
Что же они не горят? Старые, испортились? Отсырели?
Но вот разом вспыхнули трескучие огоньки у братьев – Петьки и
Романа. И у Оксаны. И у других ребят. Еще, еще... А у меня?
А у меня тоже горит! Ярче других! На кончике копья – ослепительный
шарик, а из него летят гроздья белых звезд!
Горит, горит... Но ведь это недолго. Все реже, все мельче белые
звездочки. А где искорка? Она зажглась? Как ее увидеть? В
глазах – сплошь зеленые пятна от огней.
Да нет, была бы искорка, я бы ее разглядел.
Значит, нет ее...
Все...
– Смотри, у тебя не совсем погасло,– раздался рядом звонкий голос.
Это мальчик-огонек. Он рядом стоял и смотрел вверх.
– Что? – сказал я.– Где?
Замигал. Сильно-сильно.
– Вон,– сказал мальчик.– Светлячок.
И я увидел на острие копья чуть заметную светлую точку.
Что? Правда?!
Какая маленькая...
Я перестал дышать. Осторожно-осторожно наклонил копье. Придвинул к
лицу обугленный стерженек. Точка светилась на его верхушке. Но я
слишком резко шевельнул копье, стерженек дернулся в сторону, а искорка
повисла в воздухе.
Я, не веря, поднес к ней палец. Она не обожгла, не кольнула. Я
придвинул к ней, к маленькой, ладонь, тихонько сжал пальцы. Спрятал
искорку в кулак. И ощутил в кулаке чуть заметное щекочущее тепло.
– Поймал светлячка,– шепотом сказал мальчик.
– Ага...– сказал я тоже шепотом, потому что осип от счастья.
Остальные не обращали на нас внимания. Лежали животами на перилах и
глазели, что делается на площади. Над ней все еще вспыхивали
разноцветные взрывы фейерверка. В глазах мальчика горели разноцветные
огоньки.
– Спасибо,– сказал я ему.
Он засиял улыбкой. И спросил хитровато:
– А за что?
– Так...
Он вдруг сказал:
– А я тебя знаю. Ты Травушкин из нашей школы. Ты к нам в класс
приходил, про сверление Земли рассказывал.
Я правда зимой был у первоклассников, делал им доклад про
сверхглубокую скважину, на которой работает папа. Такое мне дали
задание. Я ужасно волновался, запинался и на ребят почти не смотрел.
Ни одного лица не запомнил тогда.
Но лицо Огонька было знакомо. Очень-очень знакомо.
И я вспомнил! Огонек был в точности как мальчишка с Ереминого снимка.
Может, все это не случайно? Я сказал весело:
– Я тебя тоже знаю.
Нахлобучил на Огонька свой серебряный шлем, положил перед ним щит и
копье, а сам побежал вниз.
Искорка в кулаке ласково грела мне ладонь.
