Четвертая часть. ГДЕ СХОДЯТСЯ РЕЛЬСЫ...
ОТКРЫТИЕ
На пустыре за путями, у вросшего в землю бетонного блока мы вырыли
яму. Сложили в нее искореженные обломки. Засыпали, а сверху настелили
дерн.
– Давай пиши,– сумрачно сказал мне Юрка.– Ты кистями работать
привык...
Он дал мне кисточку и банку с черной несмываемой краской.
– Только не надо, что он был робот...– попросил Янка.
Я вывел на бетоне:
ЕРЁМА
Погиб 6 августа 210 г.к.э. |
Вот и все. Я размахнулся и бросил банку далеко в траву. Отошел, чтобы
ни на кого не смотреть мокрыми глазами. Все молчали. На станции весело
играло радио, а в парке оркестр.
– А я-то хотел с ним пойти бродить по белу-свету,– сказал сзади
Юрка.
Я обернулся. Юрка дернул щекой и сказал снова:
– С ним да еще с Васькой...
– Не будет никакого Васьки,– вздохнул Глеб и стал сердито лохматить
волосы.
Янка сидел на корточках у бетонного блока и разглаживал на дерне
травинки.
Ерема погиб за час до того, как я сюда прибежал.
Он шел через пути к вагону. По ближней от вагона колее мчался
электровозик технической службы. Ерема остановился метрах в двух от
рельсов, чтобы пропустить его. Все это было у Глеба на глазах. Ерема
стоял спокойно, на электровозик даже не смотрел. Когда машина
проносилась мимо Еремы, из нее высунулось что-то длинное и
тонкое – то ли рельс, то ли грузовая стрела. Концом она ударила Ерему
в спину, и он взлетел высоко в воздух... А падал уже отдельными
кусками.
Глеб оттащил обломки с рельсов и с полчаса сидел над ними, ошарашенный
и беспомощный. Сделать ничего было нельзя – голова Еремы оказалась
разбита вдребезги... Глеб вскочил и яростно бросился к начальнику
станции. Тот сперва перепугался до немоты. Потом стал орать, что
никаких электровозов на станции не было и быть не могло. Начал
куда-то звонить, с кем-то ругаться. А Глеб понял, что все
бесполезно. Кого винить, с кого спрашивать за Еремину гибель?
Ведь Ерема не был человеком. Ни документов у него, ни жилья в городе,
ни должности. Если смотреть по закону – он был вообще никто. И даже
ничто. Он не мог считаться даже машиной, потому что все машины где-то
записаны, имеют номера и технические паспорта. И кому-то
принадлежат. Ерема ничего не имел и принадлежал себе. А так не
положено. Значит, Ерема был просто беспризорной кучей электронного
хлама. Так начальник и заявил Глебу. Он вообще-то был добрый дядька,
но сейчас, видимо, думал только про одно: чтобы не очень попало за
происшествие.
Глеб вскипел и сказал, что Ерема был умнее всех начальников станций,
вместе взятых. Начальник ответил, что это возможно. По крайней мере,
он, начальник станции Старые Горы, действительно лысый дурак: позволил
какому-то беспаспортному проходимцу и мальчишкам (за которыми совсем
не смотрят родители!) устроить в вагоне ночлежку. А теперь из-за этого
неприятности. Шастают по рельсам! Хорошо, что пострадал железный
болван, а не живые люди. Хватит! Если Глеб к утру не очистит вагон,
начальник явится туда с патрулем транспортной спецохраны.
Глеб сказал, что спецохрану вместе с начальником он видел в белых
тапочках.
Но было ясно, что с вагоном надо прощаться.
Это не очень огорчило нас. По сравнению с Ереминой гибелью это была
такая ерунда.
Ерема, Ерема... Кажется, сейчас поднимемся в вагон, а он сидит,
скрючившись над сундуком, чертит своего Ваську.
Мы забрались в "Курятник". Не было Еремы. Только похожий на Огонька
мальчик смеялся на фотоснимке – он-то ничего не знал. Глеб подошел к
снимку, оглянулся на нас. Неловко попросил:
– Можно, я этого пацана себе возьму?
– Бери...– сказал Юрка, не пряча мокрых глаз. Мы с Янкой кивнули.
Глеб убрал снимок в свою обшарпанную сумку. Я сказал ему:
– Ты можешь к нам перебраться, в мою комнату. Я с мамой договорюсь.
– Там видно будет,– откликнулся он.– До утра время есть...– И
открыл Еремин сундук.
Мы подошли.
В сундуке лежали разные железки, мотки проводов, желтые пластины с
блоками памяти от вычислительных машин, лампы, трубки... Детали
будущего Васьки. Глеб вздохнул и хотел опустить крышку. Янка осторожно
придержал ее.
– Смотри-ка... Это зачем?
В отдельной картонной коробке лежали блестящие
линзы. Разные – величиной от пятака до блюдца.
– Наверно, для Васькиной оптической системы. Для
зрения...– неуверенно сказал Глеб.
Янка помолчал и виноватым шепотом проговорил:
– Я подумал, что... давайте возьмем по стеклышку на память о
Ереме... Они ведь сейчас все равно ничьи.
– Давайте,– сказал Глеб.
Мы, не толкаясь, не споря, выбрали по линзе.
Я взял очень выпуклую, очень чистую и очень тяжелую. Размером с
донышко большого стакана. Отошел с ней, сел в дверях "Курятника",
опустил наружу ноги, прислонился к теплому косяку.
Посмотрел через линзу на белый свет.
Белый свет в стекле был маленький и перевернутый. Бетонный блок, под
которым зарыли Ерему, выглядел серой точкой.
Я навел стекло на ноготь. Он стал громадный, как розовая лопата.
Засохшая царапинка на большом пальце сделалась похожей на модель
горного хребта. Я поводил глазами: что бы еще увеличить? По доске
рядом со мной шла черная букашка величиной с точку. А под стеклом
оказалось такое рогатое страшилище! Я прямо вдавился в косяк...
Хорошая линза. Я покачал ее на ладони. Солнце отразилось в выпуклом
стекле крошечной искоркой...
Искорка!
Я торопливо достал ампулу. Отошел с ней в самый затененный угол
"Курятника". Огненная точка неподвижно сияла. Мне стало жаль ее,
осиротевшую: не будет для нее веселого роботенка Васьки. Я погладил
ампулку, будто крошечного беспризорного котенка.
Потом поднес к ней стекло.
Под линзой вспыхнуло огненное пятно. Я двинул стекло туда-сюда, чтобы
поймать резкость. И наконец увидел...
Это был светящийся диск чуть больше копейки. Но не ровный, не
гладкий. У него оказались размытые края, а пламя и свет разбегались от
центра лохматыми завитками. Я смотрел и не верил. Но это было. Мне
вдруг показалось, что я не в вагоне, а в черной бесконечной пустоте,
лечу куда-то...
Потому что я не раз листал дедушкины атласы и видел на черных листах
снимки ярких спиральных галактик.
