Поворот над обрывом
— Кто? — слабея, переспросил Корнелий.
— Рибалтер! Пошутить решил, сукин кот! Изготовил бланк, нарисовал печать, подсунул бумажку в ящик! Весельчак, а? Ну, сейчас он не веселится.
Интересно, что Корнелий поверил сразу. Почти без удивления. Только усталость наваливалась все тяжелее. К счастью, рядом торчал из травы горбатый камень, Корнелий сел на него. Положил "дум-дум" на колено, однако так, чтобы ствол смотрел на Альбина.
— Расскажи, — тихо приказал он.
— Да что долго рассказывать! — ликовал Альбин. — Решил разыграть тебя, дурак!.. Хлебнул ты страху-то, а? Вот счастье, что я тебя не это... не того... А?! Думаешь, я в обиде, что ты меня по башке? Правильно ты меня! Зато я теперь в героях! Начальство определило: "Противился исполнению акции ин-ту-и-тивно! Спас человека". Во!.. А дружок-то твой каков, а?!
"Что ж, это в духе Рибалтера. Но..."
— Тут что-то не так, инспектор... — Корнелий говорил, отгоняя липучую сонливость. — Рибалтер мог, да... Но не хотел же он, чтобы меня по правде кокнули. Почему он молчал столько дней?
— А сколько дней? Сперва он думал, что ты все разгадал и злишься на него. В понедельник тебя нет на службе — он затрепыхалс я: где Корнелий? А ваше начальство говорит: мы его в столицу отправили на три дня. Это потому, чтобы панику в вашей фирме не сеять. Оно уже знало, начальство-то, что ты приговоренный, мы сообщили... А через три дня тебя опять нету, он — к тебе домой. А там в приемном контейнере... урна с прахом, ха-ха... Дружок твой — с катушек... Потом отлежался, протрясся, побил себя кулаками по лысине и побежал каяться...
— Не смешно, — сказал Корнелий.
— Ну... не смешно. А все равно смешно, как он прыгал, когда узнал, что ты еще... не того. Даже во время приговора улыбался, скотина...
— Какого приговора?
— А ты что думал? Комиссия-то, от которой ты убег, она же была полная судебная коллегия. Тут же и вынесла на месте. В назидание всем. Такой же, говорят, миллионный шанс, как Корнелию Гласу из Руты. Только наоборот... Сидит сейчас под домашним арестом, ждет, когда Машина сыграет. Песенка его спета.
— Почему? Миллионный шанс...
— Да миллионный наоборот !Я же говорю! Один шанс из миллиона на спасение, остальные — кранты!.. Это же коллегия, показательная, она не шутит!.. Да ты чего? Он же сам, дурак, виноват, заработал...
— Да я ничего, — вздохнул Корнелий. И прислушался к себе: нет ли жалости к Рибалтеру?.. Потом сказал: — Поздно...
— Что поздно?
— Все... Мне теперь много другого пришьют. Детей отпустил, инспектора при исполнении чуть не пришил, штатт-сержанта Дуго Лобмана обезоружил...
Альбин Мук весело присвистнул:
— Дак это ты его! Чистенько... Да ни фига, все будет списано! Это же нестандартная ситуация. Ты спасал себе жизнь. Сказано же, что несправедливо приговоренный имеет право защищаться любыми способами. Только вот что: пистолет, конечно, надо сдать...
— Подожду.
— Да не дури ты! Сдашь оружие и топай домой. Ты же чист... А я к тебе вечером забегу, вспомним все, а? Мне теперь повышение в звании светит за твое спасение...
Боже мой, неужели правда? Можно прийти домой. Смыть грязь и пыль, бухнуться в кресло, включить кондиционер, дотянуться до пульта... Одна кнопка — дверца бара, другая — включение экрана, третья — фильтры на окнах. И — все страшное позади. Можно опять жить как люди. Был нелепый сон. Тяжкий, путаный, глупый. И вспоминать эти дни можно будет именно как сон. Или кино... А из урны с золой сделать (х-хё, х-хё) пепельницу для вечно дымящего Рибалтера.
Ах да, Рибалтера уже не будет...
...А Петра тоже можно вспоминать как кино?
...А ребят?
А Цезаря? Тоже только вспоминать?
— Слушай, Альбин... И никто с меня не спросит за ребят?
— А чего? Ну, разбежались... Поймают. А не поймают, так меньше забот. Вот только с этим сложнее... с Цезарем Лотом.
— Да! Я могу взять его к себе? Домой?
— Ты что... — сник Альбин. — Это никак... Ну, тут я не решаю. Мальчишку велено вернуть... Он здесь?
Корнелий знал, что здесь. Он ощущал за спиной незаметное колыхание кустов и понимал, что Цезарь рядом.
— Тебе виднее, — хмуро усмехнулся Корнелий. — "Пятнашки"... Через уловитель берешь сигналы или особым прибором?
— Вот приемник. — Альбин шагнул ближе, протянул правую руку. На запястье мигал красным огоньком приборчик, похожий на часы. — Искрит стерва. Значит, пацан где-то недалеко...
Корнелий встретился с Альбином глазами, потом оба посмотрели на пистолет.
Еще на что-то надеясь и оттягивая время, Корнелий спросил:
— Как же ты шел по "пятнашкам"? След наверняка прерывался. Автомобиль...
— Прерывался. Взяли сигнал через спутник.
— Сколько возни из-за бездомного пацана. Герои-уланы...
Альбин тихо сказал:
— Корнелий, зачем тебе этот мальчишка? Всем рискуешь...
— Зачем — тебе не понять.
— Объясни.
— Постараюсь доступнее... Он ребенок. А вы его в тюрьму. А он хочет жить с родителями. Вот я и пытаюсь помочь. Не ясно разве?
Альбин грустно хихикнул:
— Ты дитя, хуже этого Цезаря. Его родителей сам черт не выцарапает на волю. Они же в Лебене.
— Где?
— В Лебене! Институт генной техники и нейроинженерии. Там спецотдел закрытого типа. Наверняка выкачивают у мамы с папой, не по их ли вине исчез у сыночка индекс. Не в наследственности ли дело.
— Не в наследственности! — вырвалось у Корнелия.
— Там узнают, в чем именно. Специалисты...
— Сволочи вы, — сказал Корнелий.
— Я-то при чем? Ну, посуди сам. Я же... — Альбин вдруг метнулся, упал на Корнелия, оба мертво вцепились в пистолет. Покатились. Альбин Мук был сильнее. Сопя, он выкручивал скользкий "дум-дум" из пальцев Корнелия, и пальцы слабели, и надежды уже не было. И вдруг Альбин выпустил пистолет, молча откатился в сторону. Сел, нелепо вскинув руки...
Корнелий быстро поднялся на колени. И увидел Цезаря. Тот стоял рядом, костлявый, маленький, беспощадный. Расставил ноги и держал наперевес, как ружье, свой "С-2". Пустой. Альбин Мук не знал, что пустой.
Цезарь ничего не говорил. Видимо, во время схватки он молча подошел и толкнул Альбина ногой...
— Встань, — сипло сказал Корнелий и встал сам. — Руки на затылок.
Альбин повиновался. Проговорил спокойно:
— Славно вы сработались, мальчики. Аж завидно... Только зачем тебе это, Корнелий? Ведь скоро найдут по индексу. Тогда не выкрутишься.
— Ищите... — выдохнул Корнелий. — Искать вам, не переискать...
И вдруг понял: "А ведь электронный привратник даже не пустил бы меня домой! Не открыл бы калитку безынде!"
Он испытал сладкое, совсем неподходящее моменту чувство: смесь теплой печали, облегчения и благодарности судьбе, которая в лице шалопута Витьки лишила его индекса. Лишила обратного пути. Избавила от малодушных терзаний, от возможного дезертирства.
"Но ведь я решил раньше, когда еще не понял, что вернуться нельзя", — отметил он с ребячливым тщеславием. И опять посмотрел на инспектора Мука. Тот озадаченно мигал белыми ресницами.
— Идите... — проговорил Корнелий уже чисто, без хрипоты. — И запомните, инспектор: Корнелий Глас умер... Сними приемник, Альбин. И брось мне.
Альбин, темнея лицом, стянул с запястья браслет, кинул под ноги Корнелию. Тихо спросил:
— Можно я пойду? Я не скажу, где вы...
— Который раз говорю: иди...
Альбин повернулся, сделал два шага. И, оглянувшись, вдруг произнес, будто через силу:
— Такие приемники есть и у других. Пусть мальчишка бросит башмаки да вымоет ноги, на них тоже "пятнашки"...
Корнелий больше никогда не встречал Альбина Мука. И не понял, почему он предупредил беглецов. Не хотел, чтобы Цезаря поймал кто-то другой, не инспектор Мук? Или шевельнулось в нем что-то человеческое? Поди разберись...
Сандалии Цезарь сбросил в кустах, ноги сполоснул в бассейне тихого, еле журчащего фонтана. И теперь послушно, резво и молчаливо топал рядом с Корнелием. У того опять от пистолетной тяжести обвисли брюки.
По древней парковой лестнице спустились к пристани для прогулочных катеров. Переехали через реку. За рекой монорельса не было, сели на пузатый, шипящий, как старый пылесос, автобус. Редкие пассажиры косились на потрепанного дядьку и босого мальчика с репьями в торчащих волосах. Старый и малый, два обормота. Ну и времена, ну и воспитание. Впрочем, никто ничего не сказал.
Доехали до Серебряной рощи, пошли окраинными аллеями. Цезарь спросил наконец:
— Простите, куда мы идем?
— А? — откликнулся Корнелий. Он думал о Рибалтере. Точнее, о Петре и Рибалтере. О людях, непохожих (ну, совершенно непохожих) друг на друга. Ничем. Кроме одного: первый недавно умер и второму тоже скоро предстоит умереть — от одних и тех же людей. Точнее — от людей Системы. Казалось бы, все логично: Петр сопротивлялся Системе и погиб с оружием в руках. Рибалтер нарушил закон и едва не погубил человека. Горько, но вроде бы объяснимо. Однако именно объяснимости Корнелий не чувствовал. Логика вставала на дыбы... О Петре Корнелий думал со спекшейся горечью, похожей на засохшую кровь. О Рибалтере — с едкой усмешкой и примесью печального злорадства. Потому что он знал, что будет делать дальше.
— ...А? — отозвался Корнелий (кажется, Цезарь снова о чем-то спросил). — Ты молодчина. Как ты его осадил, этого инспектора.
Цезарь жалобно поморщился:
— Это противно. Я пнул, а он... такой мягкий. И сразу откатился.
— Потому что увидел пистолет.
— Конечно. Простите, но куда мы все-таки идем?
— Идем туда, где нас никто не будет искать. К моему старому, доброму приятелю. Для начала я набью ему морду.
Цезарь глянул сбоку — изумленно, тревожно и, кажется, чуть брезгливо.
— Это из-за его дурацкой шутки я оказался в тюрьме. И чуть не отправился на тот свет. Ты ведь слышал разговор с инспектором.
— Я мало что понял. Только то, что мама и папа в Лебене. Это далеко?
— Это мы выясним. Подробно и по порядку. Но сначала...
— Сначала вы побьете того человека? — тихо спросил Цезарь. И словно отодвинулся.
— Только за то, что он такой идиот. А за то, что он сотворил со мной... черт его знает, может быть, это и к лучшему.
"Но не будь этой шутки, не погиб бы Петр..."
"Но и тринадцать ребят я не увел бы на Луга..."
"Тринадцать... А сколько осталось?.."
"Но и Петр мог погибнуть не в этой, так в другой схватке!"
"А тебе легче от этой мысли?"
Цезарь опять сказал тихо и нерешительно:
— Я вот что подумал... Значит, я должен быть благодарен вашему приятелю.
— За что?!
— Если бы не он, мы бы не встретились. И вы не спасли бы меня.
— Возможно. И все же один раз я его тресну.
Но желание "треснуть" Рибалтера исчезло напрочь, когда Корнелий увидел его.
Казалось, Рибалтер постарел лет на двадцать. Лысина его сморщилась, как печеное яблоко. Отросшие букли на висках поседели. Крылышки больших ушей повисли сильнее обычного. Даже улыбка стала впалой, старческой.
И все же в улыбке была радость. Нерешительная и без удивления.
— А... Хорошо, что ты пришел. Я ждал. А как это ты без сигнала?
— Через щель в заднем заборе. Раньше я в ней застревал, а теперь, видишь... За калиткой, я думаю, следят.
— Чего за ней следить? Куда я денусь? Хотели сперва в тюрьму, а потом разрешили домашний арест. Теперь уже недолго. Корнелий, ты на меня не очень злишься?
— Какой же ты все-таки дурак, — сумрачно сказал Корнелий.
— Само собой. Ты ругайся, правильно. Я все-таки ужасно рад, что ты пришел. Я вообще безумно рад.
— Чему, сокровище мое?
— Ну... что ты живой. Пока я не узнал это, я вообще... Прихожу к тебе, а там урна. О Господи! — Поблекшие глазки Рибалтера заслезились.
— Да, это был, безусловно, драматический момент.
— Ты смеешься, а я тогда... Ну, ладно. Это что за мальчик?
— Здравствуйте, — прошептал Цезарь.
Они стояли в полукруглой гостиной Рибалтера. Цезарь рассеянно и неловко поглядывал на экзотическое барахло, раскиданное и развешанное по комнате: пестрые туземные маски с островов, оскаленный медвежий череп в углу, громадную модель римской галеры, старинные часы (подделка) ростом с великана. Но, глянув по сторонам, он снова устремил взгляд на Рибалтера. И теперь они встретились глазами. Рибалтер часто закивал: "Здравствуй!"
— Славный мальчик. Откуда он?
— Мы вместе бежали из тюрьмы, — в упор сказал Корнелий.
— Как... бежали? Но тебя же...
— Подробности потом. Покорми мальчика, он с ног валится. И в дальнейшем своем поведении исходи из того факта, что укрываешь у себя беглых государственных преступников. Я говорю это без юмора. — Корнелий демонстративно выложил на колченогий (в стиле ампир) столик звякнувшие пистолеты.
— Да?.. Мне, собственно, уже безразлично, — тускло сказал Рибалтер. — А тебя тоже покормить?
— Позже. Я пока побеседую с дружищем Капусом.
— Хорошо. — Рибалтер взял вздрогнувшего Цезаря за плечи. — Пойдем. Как тебя зовут, мальчик?
— Это Цезарь, — сказал Корнелий. — Цезарь, это... дядя Рибалтер. Славный дядя, только излишне легкомысленный. К тому же сейчас он слегка расстроен. Ему не хочется помирать... Что, не хочется помирать, Рибалтер?
Тот откликнулся без обиды:
— Как тебе сказать... Конечно! Хотя... как вспомнишь, так и пожалеть-то нечего. Вот если бы все сначала...
— Ну, ты не вешай нос, старина, — усмехнулся Корнелий. — У тебя же есть шанс.
— Один из миллиона. Что ж, смейся, ты имеешь право. Ты через это все прошел, а у меня все еще впереди.
— У нас много чего впереди, — сказал Корнелий. И увидел в поблекших глазах Рибалтера удивление. И капельку надежды. — Иди, иди. Покорми мальчика.
Оставшись один, Корнелий сел к панели. Она занимала правую часть плоской стены у двери. Тронул носком башмака педаль включения. Капус ожил, замерцал, в двух экранах открылась темно-серая глубина. По засветившемуся кругу сенсорного приемника сигналов пробежала цепочка нервных огоньков.
— Ну, чего надо? — с хрипотцой спросил Капус динамиком слева. Машина знала себе цену и вела себя фамильярно. Тем более, что Рибалтеру это нравилось.
— Капус, дружище, это я, Корнелий. Ты меня помнишь?
— Я помню Корнелия. Но я не слышу индекса.
— Ты посмотри на меня. — Корнелий поднял лицо к линзе визуальной связи.
— Лицо похоже на физиономию Корнелия, только худое... Но где индекс?
— Индекс у меня исчез.
— Даже паршивые ржавые калькуляторы знают, что такого не бывает.
— Так не бывало, Капус. А теперь случилось.
— Не верю.
— Ну... вот тебе моя дактилоскопия! — Корнелий положил правую ладонь на сенсорный круг. — Читай. Чья это рука?
— Да... Вы действительно Корнелий. Чудеса.
— Бывают чудеса и похлеще. Не говори мне "вы", мы же старые знакомые.
— Хорошо. Что ты хочешь? Просто поболтать со старым Капусом?
— Не просто, дружище. Ты мне поможешь решить одну задачку... Но прежде всего: ты не на контроле у службы безопасности?
— Я? С какой стати?
— У старины Рибалтера неприятности, за ним следят. Ну, и тебя могут подключить к системе наблюдения.
— Н-нет... Я бы почувствовал. Я не дырявая жестянка вроде "Альфы" или "Сириуса", у меня дублирующие нейронные схемы плюс независимый блок эмоций...
— Эмоции пока оставим, дружище... Что ты знаешь о Лебене? Городок такой...
— Абсолютно ничего не знаю. Связаться с информаторием Географического института?
— Свяжись, если уверен, что ты не на контроле.
— Корнелий! Я всегда говорю только то, в чем уверен, — назидательно сообщил Капус. — В отличие от трепача Рибалтера. Я его предупреждал, что он достукается до неприятностей.
— Я тоже. Но давай о Лебене... Постой. Меня, собственно, интересует Институт генной техники и нейроинженерии, есть там такой. А в нем закрытый спецотдел.
— По спецотделу мне никто не даст информацию.
— Ка-апус! Ты же не паршивая серийная машина, а супер индивидуальной настройки! Супер из суперов! — льстиво взвыл Корнелий. — Мне ли тебя учить! Вспомни, как ты добыл нам сведения о проекте застройки Нью-Селены и мы в рекламбюро вставили фитиль старому халтурщику Драблю!
— Да, это было. — В хрипловатом голосе Капуса скользнуло явное самодовольство. — Это называется "извлечение косвенных данных путем построения окружных и посторонних схем". Пришлось делать вид, что я интересуюсь историей мировой клоунады, а для этого якобы необходимо...
— Ясно, ясно. Вот и сейчас исхитрись.
— Тогда помолчи, дружище Корнелий, я поработаю.
Корнелий положил на панель сжатые кулаки, лег на них лбом и стал думать ни о чем. Но сквозь рассеянные обрывки мыслей пробивалось, как он нес Петра — Альбина Ксото, Халька...
— Готово, — чисто и официально произнес Капус. — Спрашивай.
— Содержатся ли в спецотделе люди против их воли?
— Такого вопроса ты не ставил... Но, судя по работе данного отдела, могут содержаться.
— Какая там охрана?
— Обычная ведомственная охрана. Бежать все равно невозможно.
— Конкретная тактическая задача. Могут ли два человека проникнуть в институт и, угрожая оружием, потребовать вывести к ним двух заключенных, чтобы затем увезти их в машине?
— Это абсурд. Будет включена сигнализация, охранный отряд прибудет через четыре минуты. Раньше, чем заключенных приведут.
— Тогда так. Два человека предъявят документ, что они уполномочены забрать арестованных для сопровождения в столицу.
— Документ есть?
— Рибалтер состряпает. У него опыт, а у тебя отличный блок печати.
— Да, дружище Рибалтер это умеет. Все равно не выйдет. В институте потребуют подтверждения полномочий по прямой связи.
— В документе можно указать, что прямая связь исключается, дело сверхсекретное.
— Тогда возьмут индексы этих двух людей, проверят в информатории Управления, и люди эти будут обречены.
— У этих людей не будет индексов.
— Как так?
— Капус, милый, не отвлекайся.
— Государственные служащие не могут не иметь индексов. Номер не пройдет.
— А если эти двое... попросят лишь о свидании с заключенными. Скажем, так: по приказу Управления привезли на свидание их маленького сына. Предъявят соответствующую бумагу... Будет тогда охрана проверять индексы?
— Тогда? Скорее всего, нет. Вероятность девяносто четыре и семь десятых. Но что дальше?
— Дальше двое прибывших, используя момент внезапности, отбирают оружие у охраны. Это возможно?
— Допустим.
— Все пятеро — взрослые и мальчик — садятся в машину. Задача: домчаться сюда, в Реттерберг. Получится?
— Сесть в машину — получится. Но тут же разоруженная охрана даст сигнал, и машину запеленгуют по индексам похищенных заключенных. И перекроют дороги.
— У заключенных... тоже не станет индексов.
— И у мальчика?
— Да.
— Тогда просто дадут сигнал тревоги. Даже если нападающие перестреляют охрану, кто-то один успеет нажать кнопку.
"Не хочется мне стрелять охрану, — подумал Корнелий. — До чертиков не хочется..."
— И будет погоня?
— Сзади — погоня, впереди — заслон.
— От погони можно уйти.
— До заслона.
— Капус, дружище, посмотрим дорогу. Есть у тебя?
Капус включил экран. Изображение было идеальным, без мерцания от помех, которые неизбежно вызывает излучение индекса. Сначала показался фасад института — старое здание с полуколоннами, потом побежала невзрачная улица с пыльными липами, перешла в загородное шоссе. Оно пересекло поле, вошло в крутые, поросшие дубняком холмы... Корнелий видел это словно сквозь лобовое стекло стремительного автомобиля.
Шоссе вильнуло, обходя группу пирамидальных тополей, справа под обрывом засинело море. Опять поворот — туннель в скале...
— Здесь будет первый заслон, — сухо сказал Капус.
— Хорошо. Вернемся немного.
Опять тополя, обрыв, море...
— Стоп... Капус, прикинь. Погоня достанет нас до этого места?
— Вас?
— Капус...
— Не достанет, если вы не замешкаетесь при посадке.
— Хорошо... Если мы сделаем так: выскочим здесь, пустим автомобиль под обрыв, а сами скроемся в лесу? Поверят уланы, что мы погибли?
— На какое-то время... Пока не достанут машину.
— Как скоро достанут?
Глубина большая. Вызов спасателей... Обычная склока между моряками и уланами, согласование. Сутки уйдут.
— Чтобы дойти от Лебена до Реттерберга лесами, надо около трех суток. Поймают?
— Я посчитаю.
— Давай, дружище.
Капус молчал с четверть минуты. Наконец сообщил с ноткой удовольствия:
— Вероятность, что поймают, ничтожна. В институте известно, что заключенные имели индекс. Будут искать по индексам. Никто не заподозрит, что индексы исчезли и пятеро беглецов идут пешком по лесу в Реттерберг. С точки зрения уланской логики это идиотизм.
— Значит, дойдем?
— Если будете осторожны.
— Будем, дружище. А ты сотри наш разговор. Тоже из осторожности.
— Стираю.
Корнелий посидел, откинувшись на спинку нелепого музейного (в духе Рибалтера) стула.
Состояние было такое, словно не в мыслях, не в расчетах, а по правде он прошел всю эту дорогу — до Лебена и обратно.
— Дружище Корнелий, не выключай меня, — вдруг тихо, с хрипотцой попросил Капус.
— Что?
— Не выключай, — повторил Капус. — Почему-то страшно. Раньше было ничего, а теперь боюсь: вдруг больше не включат. Это, наверно, как у человека, которого заставляют умереть.
— Ну... да что ты такое мелешь! — Корнелий неожиданно и тяжело смутился. — Это уж скорее будто спать ложишься.
— Человек спать ложится сам. И просыпается сам. А от меня ничего не зависит.
— Ладно. Я не выключу.
— Я хотел попросить Рибалтера, чтобы он поставил мне блок самостоятельного включения и выключения. Но он последние дни что-то не в себе.
— Я не выключу, — повторил Корнелий. И прикрыл глаза. "Надо бы подремать полчаса. Впереди столько всего..."
В закрытых глазах плавали зеленоватые пятна — следы светлого экрана. Постепенно они стали желтыми, превратились в прямоугольники, сложились так, что граница между ними образовала букву "Т". И теперь в похожей на глубину колодца темноте словно колыхалось отражение неяркого уютного окошка...
Гуси-гуси, га-га-га,
Унесите на Луга,
Там мальчишку ждут давно,
В доме светится окно...
— ...Корнелий, — вдруг сказал Капус.
"Корнелий", — осторожно так сказал Капус, и сразу толкнулась тревога. Вот что значит натянутые нервы!
— Что, дружище? — спокойным тоном Корнелий постарался тревогу эту приглушить.
— Я хочу спросить... — Капус говорил вполголоса. — Вы поедете в автомобиле Рибалтера?
— Да... А что?
— Тогда плохо. — В недрах Капуса явно ощутился человеческий вздох. — Тогда задача не решается.
— Почему?
— Дружище Рибалтер загонял машину. Он водит ее как черт, я это чувствовал, когда он брал с собой мой переносной нейроблок. В моторе барахлит левый насос. Машина не даст больше девяноста миль в час. А я считал стандартно — сто двадцать.
— Посчитай еще! Должен быть какой-то выход!
— Нет выхода.
— Никакого?
Капус молчал.
— Послушай, Капус, я...
— Есть выход. Но решение некорректно.
— Не важно. Давай.
— Но это даже не решение...
— Капус!
— Один человек должен соскочить на полпути до поворота. Стреляя по уланам, он задержит их на несколько минут. Но...
— Что ж... — помолчав, сказал Корнелий. Он сидел все так же, откинувшись к спинке. — Это выход. — Он прислушался к себе. Нет, все нормально. Спокойно.
— Это не выход, — возразил Капус. — У того, кто соскочит, нет шансов спастись.
— Никаких?
— Практически никаких.
— Ну что ж...
— Я могу посчитать.
— Не надо, дружище. Это не имеет значения.
Но Капус все-таки сказал:
— Один шанс из миллиона.
"Да?.. Что же, это все-таки шанс. В точности как у Рибалтера".
— Корнелий?
— А?
— Я, конечно, машина. Но все-таки я люблю старину Рибалтера. Привязался.
— Я понял. Не бойся, Капус, выскакивать на дорогу будет не Рибалтер. Он отлично водит автомобиль, но стреляет паршиво. Я был с ним в электронном тире, видел. А разговор наш ты все-таки сотри, не тяни.
В эту минуту вошли Рибалтер и Цезарь.
Глянув на Корнелия, Цезарь медленно пошел вдоль стен. Он смотрел на туземные маски и ржавые ятаганы. Но видно было, что ни капельки не интересны ему эти заморские диковины. В его тощенькой напружиненной фигурке ощущалось тоскливое нетерпение. Чтобы не мучить его, Корнелий громко сказал:
— Чезаре, скоро мы едем в Лебен!
Тот радостно обернулся. Но не улыбнулся, нет. Лишь зеленые глаза стали большущими, в пол-лица. Он раскрыл рот для вопроса. Но тут подковылял к стулу Корнелия Рибалтер.
— Славный мальчик, — полушепотом сказал он. — Удивительно славный. Где ты его нашел?
— Я же сказал: в тюрьме...
— Да, но...
— Потом вопросы, старик.
— Ну да, ну да. Славный. Я, по правде говоря, всегда хотел мальчишку, сына...
— О Господи! Ты?!
— Представь! А Марта никак. Мы, собственно, поэтому и разошлись. Корнелий, а что, если я завещаю мальчику свой дом? Кажется, я имею право...
Корнелий вздохнул и сказал без насмешки:
— Это невозможно по двум причинам, старина. Во-первых, нужен ему твой дом, как... ну, ладно. А во-вторых, он же безында. Безындексный ребенок. Таким не передают наследство... Впрочем, кое-какое имущество ему нужно. Линию доставки у тебя не отключили?
— У меня ничего не отключили. До решения штрафной Машины я пользуюсь всеми правами. Кроме выхода из дома... Я ведь пока все же гражданин Федерации. — В голосе Рибалтера скользнуло смешное детское самодовольство.
— Отлично, гражданин Рибалтер. Свяжись с магазином "Все для детей" и закажи то, что нужно мальчику для трехдневной пешей прогулки по лесам. Снаряжение, костюм... Чезаре!
Цезарь быстро подошел. Переступил. Было видно, что, несмотря на все беспокойные мысли, мальчишке приятно стоять босыми ногами на мягком ворсистом ковре.
— Чек, у тебя какой номер костюма?
— Я... извините, я не знаю. Мне всегда шили по заказу.
— Ну, ладно. Рибалтер, объяснишь: мальчику десять лет.
— Мне уже почти одиннадцать, — возразил Цезарь.
— Скажешь: почти одиннадцать, но невысокий...
Корнелий прошелся глазами по Цезарю, зацепился взглядом за обшитый галуном карман на трусиках. Вспомнил:
— Ты не потерял монетку?
Цезарь прижал к карману ладонь.
— Здесь.
— Когда будет нужно, покажешь ее в таверне... Запомни: Пищевая Окружная, таверна "Проколотое колесо". Хозяина зовут Кир...
Цезарь стоял, съежив плечи и опустив руки. Неловкий, напряженный. Пятки врозь, а большие пальцы ног — вместе. Он шевелил этими пальцами и внимательно смотрел на них. Сказал виновато и упрямо:
— Но я не хочу ни в какую таверну. Вы же говорили, что едем в Лебен.
— Из Лебена придется вернуться. И вот тогда... Впрочем, об этом позже. Рибалтер, телега твоя на ходу? Положи туда побольше еды, я голодный как волк...
— Поешь здесь. Пока я заказываю вещи для мальчика.
— Не надо заказывать. Я подумал: вдруг все-таки следят? Могут догадаться, что Цезарь здесь... Мы все купим по дороге. Собирайся.
— Я? Куда?
— Да в Лебен же, черт возьми!
— Мне же нельзя...
— До Лебена машину поведу я. А ты будешь сидеть рядом и запоминать все, что я скажу.
— Я не про то. Мне запрещено покидать дом. Индекс на контроле, запеленгуют сразу.
— Не запеленгуют, я обещаю. К тому же что тебе терять?
— Как знаешь, — покорно сказал Рибалтер.
— У тебя есть наличные? Возьми с собой. Мы купим одежду Цезарю где-нибудь по пути.
— Зачем наличные? Мой индекс еще не исключен из банковской системы. — Корнелию показалось, что у Рибалтера скользнула наивно-самодовольная нотка...
— Святые Хранители, — вздохнул Корнелий. — Как туго ты соображаешь. Впрочем, естественно. Скоро у тебя не будет индекса.
Цезарь вскинул голову.
— Рибалтер, сядь! — рявкнул Корнелий. И тот послушно рухнул костлявым телом в кресло у экзотического чугунного камина с электроуглями. Корнелий взял Цезаря за колючие холодные локти и придвинул к себе.
— Чек, я знаю... Ты честный и твердый, ты прямо стальной. И ты дал слово отцу. Но он же не знал, что случится такое. Он тебя поймет. И это как раз нужно для того, чтобы спасти его. И маму.
Цезарь закусил губу, и голова его наклонялась и наклонялась. Пугаясь своего давнего желания — провести рукой по светлому ершистому шару волос, — Корнелий говорил все быстрее:
— А Рибалтеру ты не повредишь. Наоборот. Для него это лишняя надежда уцелеть. Цезарь, тебя все поймут и простят. И мама, и папа. И все Хранители, и Юхан-трубач...
— Хорошо, — прошептал Цезарь.
— Я даже не буду смотреть, как ты это делаешь. Я отвернусь...
— Это не важно. Я ведь и сам не знаю, как...
Цезарь остановился перед Рибалтером. Потом сел перед ним на корточки. Рибалтер молчал. Цезарь, глядя ему в лицо, взял его за левое запястье. Корнелий отвернулся.
— Капус, дружище, возьми на экран индекс Рибалтера.
— Беру...
В глубине маленького пустого экрана повисли розовые буквы и цифры: ВТ - 21 131 182. Они почему-то слегка дрожали.
— Не могу дать четкость, — озабоченно сказал Капус.
Индекс бледнел, знаки становились размытыми.
— Не могу, — хрипло повторил Капус.
Цифры и буквы стали вдруг зеленоватыми, дернулись, превратились в блеклые пятнышки и растаяли без следа.
— Не понимаю, — чисто по-человечески вздохнул Капус. — Я не виноват.
Корнелий вместе со стулом развернулся к Рибалтеру и Цезарю. Те сидели в прежней позе, неподвижные. Корнелий видел их в профиль. Они смотрели друг на друга. Потом Рибалтер шевельнулся и сделал то, на что никак не решался Корнелий. Ладонью провел по волосам Цезаря.
И Чек улыбнулся Рибалтеру.
