Про машину счастья
Журка думал, что будет очень трудно. Что он станет мучиться и давиться от стыда, когда придется рассказывать свою жуткую историю. Но вышло не так. Слова рванулись вместе со слезами — скомканные, путаные, быстрые. И не так уж много оказалось их нужно, слов-то. Через полминуты Лидия Сергеевна все узнала и поняла.
Она поднялась, вздохнула, вынула из кармана халата платок и стала вытирать Журкино лицо. Молча.
В ее молчании Журке вдруг почудилось осуждение.
Неужели сейчас она проговорит: "Как же так, Журавин? Мне тебя очень жаль, но разве так разговаривают с отцом? И разве можно убегать? Пошли-ка домой..."
Он не пойдет! Лучше опять в холод и дождь. Лучше в гараж к Капралу. Или хоть под забор!
Журка дернул лицом, всхлипнул:
— Вы, конечно, скажете, что я сам виноват...
Но Лидия Сергеевна сказала:
— Ты же весь дрожишь. Куда тебя, горюшко, понесло без шапки, без пальто? Ох ты, Журка, Журка... Не будем мы сейчас разбираться ни в чем. Потом все уляжется и устроится. А пока... Максим, да оставь ты несчастного кота, это не кукла!.. Снимай, Журка, куртку, она вся в грязи... Ох, и рубашка тоже... Смотри-ка, даже волосы заляпаны.
Журка виновато пробормотал:
— Машиной забрызгало... — и опять зябко вздрогнул.
— Вот что, дорогой мой, сейчас полезешь в ванну, — решила Лидия Сергеевна. — Отогреешься, отмоешься, а я в это время займусь твоей одеждой... Надо же, и майка грязью забрызгана! Расстегнутый настежь бежал!
— Пуговицы-то все оторвались... — прошептал Журка.
— Пошли.
Он пошел, застеснявшись, но с радостью. Очень захотелось в теплую-теплую воду. Можно будет смыть не только грязь, но и боль, и весь ужас того, что случилось.
Тугие струи ударили в блестящую ванну. Кафельная комнатка наполнилась паром, на тонком шнуре под потолком закачались, как морские сигнальные флаги, Максимкины рубашонки и колготки. Пар быстро обволок Журку сонливым теплом и покоем. Потом рассеялся, но покой и тепло остались... Вода набралась, Лидия Сергеевна что-то бросила в нее, размешала, и в ванне вспухла перина из густой пены.
— Ныряй, Журка, в это облако. А одежду оставь здесь, на стиральной машине, я потом заскочу и заберу.
Она вышла.
Журка, опасливо поглядывая на незапертую дверь, разделся. Морщась, перебрался через край ванны, охнул от радостного тепла и осторожно погрузился в него по плечи. Было больно касаться дна и стенок ванны, поэтому Журка сел на корточки и обнял себя за колени.
Двигаться не хотелось, от всякого шевеления притихшая боль опять просыпалась, а сидеть так было хорошо, спокойно. Журка закрыл глаза, оказался будто в теплой невесомости и забыл про время.
...Приоткрылась дверь. Журка вздрогнул, машинально сел поглубже, так, что взбитая пена защекотала ему уши. Лидия Сергеевна потянулась за Журкиной одеждой, потом взглянула на него.
— Греешься? Ну и хорошо. Только не забудь волосы промыть, в твоих кудрях целые комки глины...
Журка кивнул, беспомощно поглядывая из пенистого сугроба. А Лидия Сергеевна вдруг отложила сверток с одеждой, посмотрела на блестящую от мыльных пузырей Журкину голову и сказала:
— Слушай, малыш, давай-ка я тебя сама вымою. Как Максимку... Или будешь очень стесняться?
Журка в первый миг съежился еще больше. Но тут же с удивлением понял, что стесняться не будет. Для этого просто не было сил. Он все больше растворялся, таял в тепле, в окружающей его доброте и безопасности. И без спора покорился ласковой настойчивости Лидии Сергеевны. Только неловко улыбнулся и пробормотал:
— Да ладно. Если буду стесняться, вы не обращайте внимания, трите меня, вот и все...
Но она не стала его тереть. Сначала, поливая из кувшина, вымыла ему голову. Потом взяла за локти, осторожно подняла, поставила. Мягкой-мягкой губкой начала смывать с него хлопья пены. Журка закрыл глаза, и стало совсем хорошо: будто он дома и около него мама...
Лидия Сергеевна еще раз облила его теплой водой и вдруг не выдержала:
— Ох, как он тебя... Как тебе досталось, бедному.
Журка вздрогнул и съежился. Но ласковое и спокойное тепло тут же снова окутало его и взяло под свою защиту. Журка передохнул и неожиданно для себя сказал.
— А я все равно не пикнул, вот. Только губу прокусил...
— Маленький ты мой... — вздохнула Лидия Сергеевна. — Ну, ладно, Журавлик, все.
Она помогла Журке выбраться из ванны и тут же окутала его большущей прохладной простыней.
— Сейчас принесу тебе костюм Валерия. Спортивный. Большущий, но ничего, до утра поносишь. В нем и спать ложись, как в пижаме...
Через несколько минут Журка вышел из ванной в подвернутых трикотажных штанах и фуфайке до колен. Лидия Сергеевна повела его на кухню ужинать. Следом явился Максим. На руках он опять держал Федота, который, видимо, покорился судьбе. Максим попытался завязать с Журкой беседу, но Лидия Сергеевна турнула ненаглядного сына из кухни. Поставила перед Журкой тарелку с котлетой и картошкой, стакан молока. И вышла вслед за Максимкой.
Журка втянул котлетный запах и только сейчас понял, какой он голодный. Несмотря ни на что. Он забрался коленками на табурет, откусил сразу полкотлеты, но вспомнил про Федота. Спросил в открытую дверь:
— Лидия Сергеевна, можно я Федоту кусочек дам?
— Мы с Максимом его сами покормим, не беспокойся...
Журка допивал молоко, когда в коридоре раздался звонок (в точности такой же, как у Журки дома). Это вернулся откуда-то Валерий Михайлович. До Журки донесся негромкий, но хорошо слышный разговор:
— Ну как? — осторожно и с тревогой спросила Лидия Сергеевна.
— Да вот, принес...
— А он что?
Кажется, Валерий Михайлович сумрачно усмехнулся:
— Что... Сидит, мается. Видать, недавно бегал по улицам, искал...
— Не спорил, не требовал, чтобы назад привели?
— Нет... По-моему, даже обрадовался. Сам учебники собрал. Только молча все. Можно его понять... Может, ты сама с ним поговоришь, Лидуша?
— Может быть... Потом. Сейчас я ему, наверно, в волосы вцепилась бы. Посмотрел бы ты, что он со своим сыном сделал...
Когда Журка нерешительно вышел в коридор, он увидел на вешалке свою куртку и шапку, а в углу — набитый до отказа портфель. Лидия Сергеевна выглянула из комнаты и мягко сказала:
— Валерий сходил к вам домой, учебники принес и одежду. А то ты примчался без всего...
— Спасибо... — пробормотал Журка.
— Папу предупредил, что ты у нас...
— А чего его предупреждать, — безжалостно сказал Журка. — Он и так бы прожил.
— Он искать бы стал... И получилось бы, что мы тебя похитили... — Она улыбнулась, потрепала его по непросохшим волосам. — Все уладится. Пойдем...
Журка знал, что ничего не уладится, но сейчас он был размягший, сонный. И послушно пошел в комнату.
Здесь к нему опять примазался Максимка:
— Ты что будешь сейчас делать?
— Не знаю... — вздохнул Журка.
— Давай пхочитаем пхо Бухатино.
— Давай! — обрадовался Журка и стряхнул сонливость. Потому что не сидеть же просто так целый вечер. А книжку про Буратино он всегда любил.
Они пошли в отгороженный шкафом угол. Там стояла деревянная койка с барьерчиком, она была похожа на корабельную. Смастерил ее Максимкин папа — длинную, "на вырост". Журка лег животом на одеяло, положил перед собой книгу, Максимка устроился сбоку...
Журка дочитал до того, как Буратино попал в кукольный театр и угодил в лапы Карабасу. И в этот момент Лидия Сергеевна сказала:
— Молодые люди, укладываться не пора?
Максим заявил, что не пора. Но Лидия Сергеевна объяснила, что Журка устал и хочет спать.
— А я буду с Жухкой?
— Нет, он будет здесь, а ты с нами.
— И Федот...
— Что Федот?
— С нами.
— Еще новости!
— Я хочу с Федотом.
— В таком случае оба будете спать под кроватью.
— Пхавда?! — возликовал Максим. И очень огорчился, когда узнал, что это шутка. Несколько минут сидел надутый, потом потребовал:
— Пускай папа хаскажет сказку. Мне и Жухке.
— Что ты, мне не надо, — торопливым шепотом сказал Журка.
— Тогда песенку. Пхо кохаблик...
— Ну иди, ложись, — покладисто отозвался Валерий Михайлович. Тогда будет песенка.
— Мы вместе...
— Хорошо, вместе.
Максимка ушел от Журки, а через минуту Журка услышал из своего угла за шкафом:
— Папа, я лег. Давай...
— Давай...
И началась песенка. Густой негромкий голос Валерия Михайловича и картавый, тонкий, как дрожащая проволочка голосок Максимки:
Если вдруг покажется
Пыльною и плоской,
Злой и надоевшей
Вся земля,
Вспомни, что за дальней
Синею полоской
Ветер треплет старые
Марселя...
Мелодия была незнакомая. Слова тоже. Но что-то знакомое в них было. Что-то от дедушкиных книг и картины "Путь в неведомое".
Над морскими картами
Капитаны с трубками
Дым пускали кольцами,
Споря до утра.
А наутро плотники
Топорами стукнули —
Там у моря синего
Рос корабль.
Крутобокий, маленький
Вырастал на стапеле
И спустился на воду
Он в урочный час,
А потом на мачтах мы
Паруса поставили,
И, как сердце, дрогнул
Наш компас...
Под лучами ясными,
Под крутыми тучами,
Положив на планшир
Тонкие клинки,
Мы летим под парусом
С рыбами летучими,
С чайками, с дельфинами
Наперегонки...
Хорошая была песенка. Веселая и такая... по морскому деловитая. Хотя чувствовалась в ней какая-то грусть и непрочность. Может быть, от Максимкиного дрожащего голоска?
...У крыльца, у лавочки
Мир пустой и маленький,
У крыльца, у лавочки
Куры да трава.
А взойди на палубу,
Поднимись до салинга —
И увидишь дальние
Острова...
Они замолчали, отец и сын, и несколько секунд была хорошая тишина. А потом Валерий Михайлович воскликнул:
— Эй! Ты куда? А уговор?
— Я на кхошечную минуточку...
Максимка прибежал к Журке и опять забрался на кровать. Спросил таинственным шепотом:
— Ты у нас всегда будешь? Ты будешь мой бхат?
Это был серьезный вопрос, Максимка смотрел внимательно и требовательно. И Журка сказал тоже серьезно. И тоже шепотом:
— Если хочешь, я могу как брат. Но всегда быть у вас не могу. У меня ведь тоже есть мама.
— А она где?
— В больнице пока...
— А папа?
Журка отвел глаза.
— Он уехал... В далекую командировку.
Лидия Сергеевна заглянула за шкаф. Решительно ухватила Максимку за бока и унесла. Журка услышал, как он сказал:
— Ну вот, пехебила хазговох...
— Завтра доразговариваешь. Спи.
И она вернулась к Журке. Присела на дощатый бортик.
— Ты уж не сердись на Максима за его липучесть. Он такой привязчивый. Тебя все время вспоминает и самолет, который ты ему сделал, не дает разбирать. И сегодня так обрадовался...
— Он хороший, — улыбнулся Журка. — Мне бы такого братишку... Он пел так здорово. Лидия Сергеевна, а что это за песенка была?
— Ее сочинил наш знакомый. Товарищ Валерия. Он работает оператором на телестудии, а вообще-то он моряк по призванию... Как это называется, когда человек с парусами возится?
— Яхтсмен?
— Вот-вот... Он с ребятами корабль построил. Небольшой, но совсем настоящий, они на нем в походы ходят. Называется "Капитан Грант". Если хочешь, Валерий тебя познакомит... Ты ведь, по-моему, тоже в моряки собираешься?
— Нет, — сказал Журка и помолчал. — Не в моряки...
— А куда? Секрет?
— Да нет... Для вас не секрет, — вздохнул Журка. — Только про это трудно говорить... Я боюсь, что не получится.
— А что, очень трудная профессия?
— Я еще сам не знаю... Может, такой профессии даже нет... Я хочу, чтобы на свете была такая громадная машина, кибернетическая. Не как нынешние, а гораздо сложнее. Надо так придумать, чтобы она все могла предвидеть...
— Что предвидеть, Журка?
Он мялся, не зная, как объяснить. Сказал неловко:
— Ну, случайности всякие. От которых несчастья. Чтобы их никогда не было у людей...
— Совсем?
Журка кивнул и насупился от смущения. Лидия Сергеевна сказала:
— Значит, это будет машина счастья? Такую машину, Журка, многие пытались придумать. Но, говорят, это невозможно, как вечный двигатель. Видимо, совсем без несчастий не проживешь.
Журка досадливо мотнул головой.
— Я, значит, не так объяснил... Конечно, от всех несчастий никакая машина не спасет. Но... вот если человек идет в опасный поход, в горы, он знает, что может сорваться. И все знают. И он срывается. Это плохо, это горе, но... это как-то... ну, не знаю, как сказать. В общем, тут нет такой несправедливости. Человек же заранее знал, что рискует... А если вдруг случайная горка из песка на асфальте — и сразу гибнут три человека... Как молния ударила... Или вот мама два года назад запнулась на улице за проволоку, упала, и теперь... все по больницам.
Воспоминание о маме кольнуло его неожиданно и сильно. Журка прижался щекой к подушке и стал смотреть в стенку. Не хотел он показывать мокрые глаза, сегодня и так хватало слез. Но стало опять тоскливо: мама в больнице, он здесь, все пошло в жизни наперекосяк...
Журка почувствовал, как Лидия Сергеевна тихо наклонилась над ним.
— Не грусти. И мама скоро вернется, и будут у тебя радости... А машину ты задумал хорошую. Но, наверно, это не машина счастья, а, скорее, машина справедливости...
— Может быть, — пробормотал Журка. В словах "машина справедливости" была какая-то неправильность. Это человек может быть справедливым, а машина... Видимо, Лидия Сергеевна сказала так просто, чтобы отвлечь его от грустных мыслей.
...А как от них отвлечешься? Уже в темноте, когда все заснули, Журка лежал и все думал, думал о том, что случилось. Иногда снова хотелось плакать, но он боялся разбудить Максимку и его родителей. У них и так вон сколько хлопот: квартира однокомнатная, а тут жилец свалился на голову.
Журка лежал неподвижно и дышал тихо, как спящий. Только трогал языком ранку на прокушенной нижней губе. Ранка подсохла и почти не болела, но губа, кажется, распухла.
Наконец, он устал от горьких мыслей и неподвижности. Тогда повернулся на бок и стал думать о Ромке. О том, как они берутся за руки и бегут с высокой насыпи к раскидистым кустам, за которыми блестит Каменка.
— Ты мне приснись, — тихонько сказал он Ромке. Но Ромка не приснился. Может быть, обиделся, что Журка забыл в своей комнате его портрет?
Журка уснул наконец — будто утонул в черной глухой воде.
