Глава тринадцатая
Каждое утро Кирилл просыпался с тревогой: не кончилось ли ночью лето? Он понимал, что осень вот-вот возьмет свое, но все-таки думал: "Пусть еще немножко будет тепло. Хотя бы денек..."
Лето продолжалось. Субботний день начинался с ясным небом и теплым солнцем. Больших забот он не обещал. Уроков труда нет, значит, в школу надо идти лишь к половине одиннадцатого. Потом немецкий и биология. После школы одно только дело — слетать в молочную кухню. Потом — на велосипед и к Деду: договариваться о завтрашнем плавании.
— Мама, отпустишь? А то мы давно всей командой не собирались.
Он знал, что мама отпустит. Тем более что у отца выходной, есть кому повозиться с Антошкой.
Мама сказала:
— Ты бы почистил ботинки, мореплаватель. И форму заодно. Взрослый парень, а следить за собой не научишься. Выглядишь как разбойник.
Кирилл возразил:
— Нет, я симпатично выгляжу. Мне вчера сказали, что я на Тиля Уленшпигеля похож. Тебе не кажется?
Мама сказала, что Кирилл похож на косматое пугало, и спросила, куда он отправляется так рано, если нет первых двух уроков.
— Я к одному мальчику зайду, к Петьке Чиркову...
Короткий путь на улицу Грибоедова лежал мимо гаражей. И там, на бетонных плитах, опять в окружении свиты возлежал Дыба.
"Когда он учится? — подумал Кирилл. — Он же всем рассказывал, что в техникум поступил..."
Дыба тоже увидел Кирилла и неторопливо встал. Кирилл не замедлил и не ускорил шагов, хотя, по правде говоря, стало слегка неуютно. Дыба пошел навстречу. Он двигался небрежной походкой мексиканского танцора, упираясь растопыренными пальцами в бедра. На его пятиугольной физиономии была добродушная, даже дружелюбная ухмылка.
— Привет, Кирюха. Не бойся.
— Похоже, что я боюсь? — спросил Кирилл, и проснувшаяся злость пригасила страх.
— Ты человек смелый, — великодушно согласился Дыба и оглянулся на компанию. Димка Обух, Козочка и двое незнакомых парней лет четырнадцати выжидательно смотрели на предводителя и с нехорошими улыбками — на Кирилла.
— Как насчет маечки? Не надумал?
— Не надумал, — ответил Кирилл, ощущая холодок в груди. — Лучше отдай эти деньги Чирку. Сколько рублей ты с него натряс?
У Дыбы на секунду приоткрылся рот. Улыбка сошла. Но он тут же сделал вид, что ничуть не удивлен. Укоризненно покачал головой. Спросил:
— Ты дурак? Это выступление как понимать? Случайность или на принцип пошел?
— Не случайность, — сказал Кирилл.
— Ясно, — с пониманием проговорил Дыба, и в голосе его даже проскользнуло уважение. — Кодлу заимел?
Кирилл коротко засмеялся:
— А говоришь, что я дурак! Сам ты дурак. Ты думал, что тебя всю жизнь будут бояться?
Дыба зевнул, наклонил голову, осмотрел Кирилла от ботинок до макушки. Изобразил на лице жалость и сочувствие.
— Хороший ты пацан, — медленно сказал он. — Никогда тебя не трогали, обрати внимание. Но будешь выступать, смотри — маме с папой жаловаться бесполезно. Не помогут.
— Если надо, то помогут, — сказал Кирилл. — Но и без них есть кому с тобой поговорить.
Дыба вдруг резко вскинул руку и затем с улыбочкой пригладил волосы. Это был старый-старый трюк: взять противника на испуг.
Кирилл не дрогнул. По правде говоря, он просто не успел среагировать, но это оказалось к лучшему. Он спокойно стоял и смотрел, как Дыба с глупым видом гладит голову.
— А если бы я был нервный? Мог бы ведь испугаться и врезать, — сказал Кирилл, удивляясь собственному нахальству. — У меня, конечно, весовая категория в два раза меньше, ты вон какой. Но с испугу-то я мог...
Дыба опять заулыбался и... вдруг протянул руку. Это был истинно королевский жест — сдержанный, но исполненный великодушия.
— Кирилл, ты мне нравишься, я таких уважаю. Между нами ничего не было. Давай жить, чтобы друг другу не мешать.
Кирилл посмотрел на его широкую пятерню, украшенную дешевым перстнем. Потом на его лицо.
— Не забудь насчет Чирка, — сказал он. — Будь здоров.
Он обошел Дыбу и двинулся к проходу в переулок.
— Стой, — негромко произнес Дыба.
Кирилл оглянулся. Лицо Дыбы сейчас было совсем не такое, как несколько секунд назад. Ухмылочка стала кривой и болезненной, будто Дыба неосторожно коснулся языком больного зуба. А глаза смотрели стеклянно, как у куклы. "Наверно, нарочно тренирует такой взгляд", — подумал Кирилл.
— Ну, чего? — спросил он.
Дыба, вильнув поясницей, сделал к нему шаг.
— Я два раза в любви не объясняюсь, — сказал он и сплюнул. — Поимей в виду, крошка: не всегда на улице светло и не везде кругом окна.
Кирилл кивнул:
— Поимею. А ты насчет Чирка все же подумай.
Дыба хмыкнул, повернулся и зашагал прочь, не взглянув больше на Кирилла. Через несколько шагов обернулся и крикнул своей компании:
— В час двадцать у "Экрана". Вовку прихватите, пускай привыкает головастик.
Кирилл пошел своей дорогой. Он понимал, что оглядываться нельзя, хотя могли догнать, ударить сзади. Могли бросить кирпичом. Все могли. И Кирилл шел, ощущая мелкое противное дрожание в мускулах. Но не оглянулся. Оглянуться — значит проиграть. А пока была ничья...
Минут через двадцать он был в доме у Чирка. Постучал в обитую клеенкой дверь. Долго не открывали. В сенях пахло квашеной капустой — видимо, от кадушки в углу. Гудела большая зеленая муха. Это гудение вызывало непонятную досаду и беспокойство. И когда за дверью послышались шаги, Кирилл уже почти знал, что случилось что-то нехорошее.
Открыла дверь низенькая женщина в косынке и очень просторном халате. У нее было усталое и озабоченное лицо. Она не удивилась, увидев Кирилла.
— Здрасте. А Чи... Петя дома? — сбивчиво спросил Кирилл.
Она кивнула. Потом сказала усталым полушепотом:
— Проходи... Заболел Петенька.
"Так и есть", — с тоской подумал Кирилл и вопросительно посмотрел на Петькину маму: "Может, к нему нельзя?"
— Проходи, ничего, — повторила она. — Жар у него. А все спрашивает, не пришел ли мальчик. Ты это?
— Я, — сказал Кирилл и пошел вслед за ней в комнату.
Чирок лежал, укрытый по самый подбородок — так, как вчера укрыл его Кирилл. Лицо у него было темно-розовое, с капельками на лбу. На широкой подушке это лицо, худое, остроносое, казалось совсем маленьким, как у младенца. А глаза были большие. Чирок словно обнял Кирилла этими больными глазищами, облизнул губы и сказал очень тихо:
— А я все думал... придешь или нет...
— Чего зря думать? Я же сказал вчера, — пробормотал Кирилл.
Чирок медленно вздохнул, и его тощенькая грудь приподнялась и опустилась под одеялом. Он не отводил от Кирилла свои очень потемневшие глаза.
— Садись рядом... на табуретку.
— Только недолго, Петенька, — попросила мама. — Тебе поспать надо, а мальчику, наверно, в школу.
Чирок опустил ресницы: "Ладно". Мама вышла.
— Свалился все-таки, — сказал Кирилл со смесью досады, жалости и неловкости.
— Ага, — виновато прошептал Чирок. — Маме не говори про мое ныряние. Она думает, что я случайно простыл... Я все равно недолго пролежу.
Кирилл посмотрел на его горящий лоб, на слипшиеся прядки волос и промолчал.
Чирок тоже молчал.
— А что болит? — спросил наконец Кирилл.
Чирок слабо улыбнулся:
— Да ничего. Дышать немного тяжело. И ночью всякая ерунда снилась. Давит будто...
Кирилл сказал:
— Сейчас Дыбу видел. Я ему говорю, чтобы деньги тебе отдал, а он, бандюга, пугает.
— Не отдаст он...
— Наверно, не отдаст. Ну, черт с ними, с деньгами, пусть подавится, лишь бы никого больше не трогал.
— Он будет... — прошептал Чирок.
— Там посмотрим, — хмуро произнес Кирилл.
Заглянула в комнату Петькина мама.
— Я пойду, — торопливо сказал Кирилл. — Ты пока спи, тебе надо. Я зайду.
— Когда?
— После школы зайду. Ты поправляйся.
Чирок опустил ресницы. Потом вытянул из-под одеяла руку. Кирилл взял его за пальцы и чуть не обжегся.
— Ох и раскалился ты...
Чирок опять разлепил губы:
— Правда придешь?
— Я же сказал.
— А... почему?
Кирилл понял. Это был такой же вопрос, как вчера: "А чего ты со мной возишься?"
— Потому что мне хочется, — сказал он сердито. — Лежи и спи.
В коридоре ждала Кирилла Петькина мама.
— Беда за бедой, — пожаловалась она. — Бабушка пишет, что захворала, еле ходит, а тут вот с Петей такое. Ведь полгода с легкими пролежал. А если опять начнется?
Кирилл не знал, что сказать. Уверять, что Чирок скоро поправится? Глупо. Мать все равно видит, что заболел он крепко.
— Вы только не расстраивайтесь очень, — пробормотал он. — Вам же нельзя.
Она лишь рукой махнула. И вдруг посмотрела на Кирилла внимательно и ласково.
— Я и не знала, что у Петеньки в классе товарищи есть. Он все больше с маленькими играл или один... Тебя как зовут-то?
— Кирилл.
— Как дедушку его, моего свекра... Ты мне, Кирюша, не поможешь?
— А что? Давайте! — встрепенулся Кирилл.
— Боюсь я его оставлять-то. Зайди по пути в поликлинику, вызови врача. Тут недалеко.
Кирилл торопливо кивнул.
В регистратуре поликлиники была очередь, и Кирилл из-за этого чуть не опоздал на биологию. Он влетел в класс после всех, мельком глянул на Женьку, встретил ее странный, растерянный взгляд и улыбнулся: "Ничего, все в порядке". Хотя какое уж там ничего, когда Чирок так заболел. Кирилл чувствовал, что даже завтрашнее плавание радует его меньше, чем утром...
Вошла Ева Петровна. Кивнула, чтобы садились. На ее лице, как обычно, лежала печать забот и решимость эти заботы преодолеть. Но губы ее были сжаты сейчас особенно плотно. Это означало, что помимо обычных неприятностей есть неприятности внеплановые.
Ева Петровна оглядела класс.
— Сушко, перестань возиться и сядь прямо. Надоело. Климов, хоть на пять минут избавь нас от своих иронических улыбок... Кстати, где Чирков? Он не приходил?.. Что же, этого можно было ожидать.
— Почему? — услужливо спросила Элька Мякишева, и, прежде чем Ева Петровна заговорила, Кирилл почувствовал: "Знает!"
Ева Петровна уперлась ладонями в стол.
— А потому, — сказала она негромко, печально и внушительно, — что именно Чирков повинен в краже кошелька у практикантки Ольги Николаевны Федосеевой.
"А-ах", — сказали девчонки, а кто-то из ребят свистнул. Кирилл сжался. "Откуда? Откуда она знает? Неужели студентка сказала? Но Дед ей даже имени Чирка не назвал!"
Ева Петровна продолжала:
— Да, это так. И я не вправе скрывать этот факт от членов отряда. Есть люди, которые рады были бы это скрыть, но я не могу. Тем более что отряду грозит утрата почетного звания.
— Из-за одного шибздика! — громко сказал Роман Водовозов, приятель Димки Сушко.
"Шкура..." — подумал Кирилл.
— Как узнали-то? — спросил Кубышкин, и у кого-то сработал рефлекс — хихикнули.
Только сейчас Кирилл догадался посмотреть на Женьку.
Женька сидела с белым лицом и плакала.
— Вы же... обещали! — громко сказала она. — Вы же... нечестно!
Ева Петровна медленно повела на нее взглядом.
— Что я обещала, Женя? Скрывать от класса вину Чиркова? Поддержать вашу с Векшиным игру в благородство? Это не благородство, а обыкновенное укрывательство жулика.
"Вот и все, Женя-Женечка", подумал Кирилл и громко спросил:
— Что, Черепанова, не выдержала, поделилась?
Женька вдруг заплакала, как плачут младенцы — морщась и вздрагивая нижней губой. И пошла, потом побежала из кабинета.
А тридцать четыре человека сидели и молчали, ничего еще не зная и не понимая.
"Ну, почему, почему, почему? — забилась в Кирилле мысль. — Почему все к худшему? Хочешь добра, мечешься, стараешься — и все не так!.." Но мысль эта простучала в нем пулеметной очередью, и после нее Кирилл ощутил злое спокойствие. В конце концов, что страшного случилось? С кем?
Чирок? Но ему в школе ничего уже не грозит: своим нырянием в ледяной ручей он искупил все, в чем был виноват. Болезнь взяла его под надежную защиту.
Женька? Но до вчерашнего дня Кирилл жил, не думая о ней. Что ж, проживет и дальше.
— Если председатель совета отряда устраивает истерики, что ждать от класса... — проговорила Ева Петровна, глядя поверх голов. Кажется, она была все-таки немного смущена.
Класс молчал. Ева Петровна спросила:
— Кто сходит к Чиркову и выяснит, почему он не явился на занятия? Что с ним случилось?
Кирилл встал.
— С ним случилась простуда, — отчетливо сказал он, разглядывая улыбающуюся рожу скелета за стеклом.
— Очень удачно, — недоверчиво произнесла Ева Петровна. — Это правда, надеюсь?
Кирилл посмотрел в ее табачные глаза.
— Нет, конечно, — ответил он. — Я никогда не говорю правду. Вчера я врал, что не брал кошелек, сегодня придумал про Чиркова.
— Вчера ты был сам виноват. Вел себя настолько чудовищно... Если бы не твое вчерашнее поведение, я могла бы, пожалуй, извиниться перед тобой.
— Не надо, я переживу, — сказал Кирилл.
Ева Петровна кивнула:
— Я тоже думаю, что переживешь. Кроме того, твоя попытка скрыть вину Чиркова делает тебя фактически его сообщником.
— Каким сообщником? — удивился Кирилл.
— Обыкновенным! Сообщником в краже кошелька.
— В котором не было никакой стипендии, а было всего четыре рубля, — сказал Кирилл. — Ох и нажились мы...
Опять кто-то тихо присвистнул. А длинный Климов спросил:
— Откуда ты знаешь?
— От хозяйки кошелька, — сказал, не оборачиваясь, Кирилл.
Тишина пропала. Теперь кабинет биологии был полон перешептываний, негромких вопросов и возгласов.
— Это не имеет никакого значения! — воскликнула Ева Петровна. — Кража остается кражей! Сорок рублей или четыре — что это меняет для нас?
— Для Чиркова меняет, — сказал Кирилл. — Если бы он знал, что в кошельке нет стипендии, он не нырял бы за ним в холодную воду. И сегодня я не вызывал бы ему врача.
— Куда нырял? — громко спросил Димка Сушко и гоготнул.
— Пускай Кирилл все объяснит, — потребовал Валерка Самойлов. — Ничего не понять.
Кирилл повернулся к нему.
— Вот именно, что не понять. А чтобы понять, надо разбираться. А разбираться разве охота?
Ева Петровна посмотрела на часы.
— Разбираться будем после уроков на классном часе, а сейчас займемся биологией. Кстати, пусть Векшин идет к доске и с той же энергией, с какой он защищал Чиркова, расскажет домашнее задание.
— Не пойду я к доске, потому что не учил.
— Векшин — два, — сообщила Ева Петровна и открыла классный журнал.
— Правильно, — сказал Кирилл. — Сперва отобрать портфель с учебниками, а потом — два. А как я должен был учить?
Ева Петровна придержала занесенную ручку.
— Во-первых, я портфель не отбирала. Во-вторых, Черепанова отнесла его тебе домой.
— Слишком поздно отнесла, у меня уже другие дела были, — скучным голосом сказал Кирилл.
— Очевидно, более важные, чем уроки...
— Достаточно важные, — сказал Кирилл. Урок он мог ответить, он помнил тему. Но он понимал также, что двойку ему ставить нельзя, не по правилам. Кроме того, отвечать у доски, будто ничего не случилось, было тошно.
— Если ты, Векшин, считаешь, что оценка несправедлива, можешь обратиться к завучу, — сообщила Ева Петровна. — А пока попрошу дневник.
— Пожалуйста, — сказал Кирилл и отнес дневник к столу. Двойка сейчас его не волновала. Он по-прежнему ощущал холодную спокойную злость.
Ева Петровна вывела оценку и, подумав секунду, начертала на полях:
"Демонстративно отказался отвечать урок пререкался с учителем".
— После слова "урок" нужна запятая, — сказал Кирилл.
Ева Петровна поставила запятую и утомленно произнесла:
— А теперь пусть Векшин покинет кабинет. Я понимаю, что нарушаю закон о всеобуче, про который вчера напоминал Климов, но вести урок при Векшине я сейчас не могу. Пусть Векшин жалуется хоть в министерство.
— Не буду, — сказал Кирилл. — Пусть министерство работает спокойно.
Он собрал портфель и с облегчением ушел из кабинета. Встал в коридоре у окна.
В голове была путаница. Все опять шло наперекосяк. Где-то он был прав, а где-то поддался досаде и сам полез на скандал... Где, в чем? Как вообще разрубить этот клубок, замотавшийся со вчерашнего дня?
Во дворе на спортивной площадке третьеклассники гоняли мяч. Между столбами баскетбольных щитов стояли вратари: с одной стороны мальчишка в желтой майке и громадной кепке, с другой — девочка с растрепанными косами, в зеленом тренировочном костюме. Над пестрой кипящей толпой невозмутимо возвышался веселый молодой физрук Георгий Константинович.
Разноцветные команды сгрудились у мяча, и наконец получилась вдохновенно орущая куча. Вратари не выдержали и бросились в свалку. Георгий Константинович начал обрадованно дуть в судейский свисток.
Кирилл улыбнулся: когда-нибудь и Антошка будет так же гонять мяч...
Послышались тяжелые шаги. По коридору, чуть колышась, двигалась директорша Анна Викторовна. Кирилл вздохнул и приготовился к продолжению неприятностей.
— Здрасте, — обреченно сказал он, когда Анна Викторовна приблизилась.
Она кивнула и остановилась.
— Если не ошибаюсь, опять Векшин...
"Опять", — сердито усмехнулся про себя Кирилл и промолчал.
— Почему не на уроке?
— Выставили, — сказал Кирилл.
— Похвальная откровенность. А за что?
Кирилл вынул дневник, открыл сегодняшнюю страницу и молча протянул Анне Викторовне.
Она взяла, прочитала. И вдруг спросила просто, совсем не по-директорски:
— А что случилось-то?
— Портфель вчера отобрали, а там учебник был. Я выучить не успел.
Она вздохнула:
— Если постараться, можно было бы найти выход?
— Можно, — равнодушно сказал Кирилл. — Но зачем отбирать портфели?
— То есть это дело принципа?
Кирилл пожал плечами.
Она для чего-то повертела дневник в руках и отдала Кириллу. Солидно, хотя и негромко, произнесла:
— Ненужный, совсем ненужный конфликт. Зачем этот накал, Векшин?
— Какой накал?
Анна Викторовна помолчала.
— Хорошо, — вдруг сказала она. — Пожалуй, я попрошу Еву Петровну ликвидировать эту двойку. А ты потом выучишь и ответишь.
Кирилл удивился. Но, удивившись, он остался спокойным.
— Ответить я могу и сейчас. Разве в двойке дело?
— А в чем же?
— Вообще... во всем.
— Как же понять это "вообще"?
— Это трудно сказать словами, — проговорил Кирилл, глядя на третьеклассников во дворе. — Ну, это хор, портфели... все остальное. Когда обвиняют, не разобравшись... Когда взрослый обязательно прав, а ученик обязательно виноват...
— Ты не прав, Векшин, — сказала Анна Викторовна.
— Ну вот, видите...
Она вдруг засмеялась:
— Да нет, ты в данном случае не прав. Учителя тоже ошибаются, кто же с этим спорит.
— Когда ошибаемся мы, попадает нам, — сказал Кирилл. — Когда ошибаются учителя, все равно попадает нам.
— А ты посоветуй, как жить без таких ошибок, — предложила Анна Викторовна. — Ты можешь?
Кирилл посмотрел на нее и не понял: шутит она или всерьез?
— Не могу, — сказал он. — Да и бесполезно.
— Почему бесполезно?
— Во-первых, вы не послушаете... А во-вторых, что советовать? Если и посоветую Александру Викентьевичу быть добрее, он же все равно не станет.
— Добрее... Он настойчив, он добивается от вас знаний и дисциплины. Где-то даже против вашей воли. А вам кажется, что он суров. Вы как маленькие дети, которые обижаются на медсестру со шприцем... А ты слышал такие стихи: "Добро должно быть с кулаками?.."
— Слышал, — сказал Кирилл. — Но здесь же школа, а не секция бокса.
Анна Викторовна задумчиво смотрела с высоты могучего роста на нестриженую голову Кирилла. Он опять отвернулся и стал глядеть во двор. "Сейчас скажет: почему не остригся?" — подумал он.
Анна Викторовна сказала:
— Ступай на урок. Я предупрежу Еву Петровну.
— Ой, пожалуйста, не надо! — взмолился Кирилл.
Она почему-то шумно вздохнула.
— Ну, как знаешь, Векшин... Только не думай, что все учителя ужасно несправедливые люди.
— Я и не думаю, — искренне сказал Кирилл.
— Кстати... как это вы меня зовете? Мадам Генеральша?
— Мать-генеральша, — без выражения сказал Кирилл. — Но это не мы, а старшеклассники. Да они не со зла...
— Надеюсь, — отозвалась Анна Викторовна и тяжело двинулась по коридору.
А когда она скрылась, перед Кириллом оказалась заплаканная Женька.
Женька торопливо сказала:
— Кирилл, ты думай, что хочешь. Ну, презирай меня, ругай, пожалуйста. Но только дай мне сказать, ладно? Только послушай.
— Ну, говори, — усмехнулся Кирилл. — Да не суетись... — Ему было даже любопытно: как все-таки Женька выдала Чирка?
У Женьки опять по-младенчески задрожала нижняя губа.
— Ты же не представляешь, что было... Я прихожу, а они сидят, меня ждут. С мамой. Они уже созвонились... И началось! Думаешь, я сразу сказала? А они то кричат, то уговаривают: "Ты знаешь, ты обязана, ты не имеешь права молчать!" Я говорю, что слово дала, а они опять в крик: "Ты думаешь, мы глупее тебя? Ты думаешь, мы хотим ему зла?!." Кирилл, разве в самом деле они хотят зла?
— Нет, что ты, — сказал Кирилл.
— Я сама не помню, как было... Миллион слов, целая лавина... И еще обещали все время: "Ни один лишний человек не узнает. Мы должны ему помочь, а ты не даешь..." Потом пришел папа, и все опять... Мама за сердце взялась: "Если я умру, то из-за тебя!.." Кирилл, я испугалась. Кирилл, я бы молчала, если бы перед врагами... но разве они враги?
— Нет, что ты... — опять сказал Кирилл, глядя мимо Женьки. И подумал: "А в самом деле... Разве это легко вынести?"
Женька не отводила от него мокрых, виноватых глаз.
— Кирилл, прости, а? — тихонько попросила она. Так по-детски. Он даже поежился от неожиданной жалости. Но что он мог сказать?
— Кирилл, ты же сам говорил, что можно простить, если человек не выдержал один раз... Ты же простил Чирка...
"А в самом деле..." — снова подумал Кирилл. Эта мысль принесла ему капельку облегчения.
Он не чувствовал сейчас к Женьке ничего, кроме жалости. Только жалость. Но разве этого так уж мало?
— Ладно, Женька, — сказал он, глядя на ее сандалетки из тонких лаковых ремешков.
— Нет, правда... — прошептала она.
Что с ней было делать? Кирилл положил себе на ладонь ее маленькую, мокрую от слез руку, накрыл другой ладонью.
— Ладно, Женька. Я понимаю... Ну, только не вздумай снова реветь.
