С босыми ногами становиться в строй не разрешают. И когда горнисты созывают всех на линейку, он вытаскивает из-под вешалки новые калоши. Эти калоши дал ему Николка Морозиков. А Николке дали их дома — на тот случай, если будут дожди и холод. Но дождей нет, и солнце каждый день сияет над озером изо всех сил.
Калоши хлюпают на босых ногах, шлепают резиновыми пятками по песку, и песок взрывается под ними маленькими фонтанчиками. Сначала это интересно, а потом надоедает.
Все остальное время он ходит босиком. Не в калошах же ходить! А сандалии утонули в озере. Это случилось на рыбалке. Их унесла с причального плотика шипучая волна, которую подняла шальная моторка. А он и не огорчился. Просто сразу же забыл о потере. Все равно эти новые желтые сандалии были совершенно лишними на его ногах — изрезанных осокой, перемазанных до колен глиной, облепленных темными полосками сырых травинок...
Он любит бродить у воды. И за это ему попадает. На вечерней линейке старшая вожатая Инна Семеновна говорит громким круглым голосом:
— Сакурин Валерий... Ну-ка, выйди из строя! Вот, полюбуйтесь! Во время тихого часа опять не спал, а ходил по берегу. Из-за него пятый отряд опять не удержался на своем четвертом месте по дисциплине, съехал на шестое.
Он послушно шагает вперед, и калоши хлопают громко и отчетливо.
Отрядная вожатая Лена украдкой вздыхает. Ей становится жаль его. И еще беспокоит мысль: "Вдруг решит, что это я на него пожаловалась!"
Он стоит и молчит, опустив стриженую голову. Месяц назад его остригли под машинку, но теперь волосы отросли и покрыли голову темным ежиком. Они короткие и жесткие, как на зубной щетке. Такого уж не погладишь по голове.
Но его и не гладят.
— До каких пор это будет продолжаться? — спрашивает Инна Семеновна.
Он стоит и думает о своем. Совсем о другом. И шевелит острой коленкой с прилипшим листиком травы. Лист неровный, с пятью длинными зубцами. Словно кто-то очень маленький шлепнул по коленке растопыренной зеленой ладошкой.
Инна Семеновна начинает нервничать.
— Ты ответишь хоть что-нибудь?
Лена знает, что он не ответит. Потому что считает разговор пустым. Он вообще не любит говорить много слов, Лена убедилась. Но она не вмешивается. Отрядной вожатой нельзя вмешиваться, когда старшая вожатая воспитывает мальчишку. Да и что тут скажешь?
— Валерий!
Лена сдерживает досадливую усмешку. Ну какой же он Валерий! Маленький, остроплечий, в мятой рубашонке из розового с черными полосочками ситца, в таких же штанишках, пристегнутых к рубашке белыми пуговицами. Одна пуговица недавно оторвалась, но он отыскал другую — большую, из красного стекла. Наверно, от женского халата. Он прикрепил ее медной проволокой, и теперь эта пуговица горит на правой стороне живота, как предупредительный сигнал. Только непонятно, о какой опасности предупреждает. Может быть, о том, что ее хозяин опять сбежит на озеро?..
— Ты понял наконец, что нельзя нарушать дисциплину? — устало говорит Инна Семеновна. И ждет. А он думает о своем и чуть-чуть шевелит круглой головой на тоненькой шее. И если очень захотеть, то можно принять это шевеление за утвердительный кивок: да, понял, что нельзя нарушать дисциплину...
Нина Семеновна вздыхает:
— Становись в строй.
Он послушно шагает назад, и калоши снова бьют подошвами по песку: шлеп-шлеп.
Сосед Санька Щетинников улыбается и что-то ему говорит. Потом показывает кончик языка. А он не смеется. Он тихо отвечает и смотрит на Саньку темно-коричневыми глазами.
"Серьезные у него глаза, — думает Лена. — Слишком серьезные... Но все равно, какой же он Валерий?"
Он просто Лерка. Все его так и зовут.
С Леркой Лена познакомилась в первую же минуту, как только оказалась в "Искорке". У распахнутой лагерной калитки на широкой скамье сидел, скрестив ноги, худой темноглазый мальчишка. Пятна высохшей глины лежали на коричневых ногах светло-серыми заплатами. На коленях мальчишка держал громадный кухонный нож, широкий и блестящий, как серебряная рыба. Наверно, этот нож долго-долго драили песком.
"Турчонок", — усмехнулась про себя Лена и подумала, что не хватает мальчишке только большого тюрбана. А так совсем, как маленький янычар: ноги сложил калачом, на коленях ятаган, а ситцевый костюмчик похож на коротенький полосатый халат.
И лицо у мальчишки серьезное и невозмутимое.
Он чуть наклонил голову и осторожно пробовал пальцем, хорошо ли отточено его оружие.
— Здравствуй, — сказала Лена.
— Здрасте, — сказал он. Спустил ноги, отложил тесак и взглянул на Лену. Смотрел он внимательно, неулыбчиво, но ничего больше не говорил.
И Лене стало неловко от долгого молчания.
— Ты дежурный, что ли? — Она знала, что у входа в лагерь полагается быть дежурному.
— Нет, — сказал он.
— А где дежурный?
— Их два. За изолентой пошли.
— За чем?
— За лентой для изоляции, — отчетливо повторил мальчишка, и в глазах у него проскользнуло сердитое удивление. Наверно, подумал: "Такая большая, а не знает простых вещей".
— Да, конечно, — примирительно сказала она и улыбнулась. — Сторож с такой саблей стоит двух дежурных.
— Это не сабля, — сказал он и на улыбку не ответил. Отвернулся и стал смотреть в кусты.
Из кустов, исцарапанные и запыхавшиеся, выскочили двое. С репьями в волосах, с красными повязками на голых руках.
— Здрасте! — на всем скаку выпалили они. — Вы к кому?
— К вам.
Дежурные заулыбались.
— А зачем?
— А по делу. Где у вас пятый отряд?
Мальчишки довольно толково объяснили, что к даче пятого отряда можно идти по аллее — мимо столовой и киноплощадки, а еще можно вдоль забора, только надо продираться сквозь крапиву и репейники.
— Ясно, — сказала Лена.
Дежурные переглянулись, будто не были уверены, ясно ли ей. И вдруг разом вспомнили, повернулись к "турчонку".
— Вот он...
— Из пятого.
— Только ему некогда провожать, — спохватился один из них.
— Тоже мне, рыцари, — сказала Лена. — Обойдусь без провожатых... Значит, ты из пятого? Как тебя зовут, незнакомец с большим ножом?
И узнала, что его зовут Лерка.
Он еще секунду серьезно смотрел на Лену. Видимо, ждал новых вопросов. Потом повернулся к дежурным:
— Давайте.
Они дали ему синее колечко изоляционной ленты. Лерка зажал в коленях нож и начал обматывать самодельную рукоятку.
Мальчишки уже не смотрели на Лену. Они смотрели на Леркины пальцы. Следили, как лента опоясывает ручку аккуратными синими витками. Были они оба старше Лерки, но глядели на него с почтением. Или, вернее, с готовностью сделать все, что он скажет. Так смотрят неловкие новички на умелого мастера...
— Значит, ты из пятого отряда? — повторила Лена. Лерка промолчал. Он, видимо, размышлял, стоит ли два раза отвечать на один вопрос. Потом все-таки сказал:
— Ну да...
Рукоятка была уже готова. Лерка сжал ее в остром кулачке и прищуренно глянул вдоль клинка.
— Сойдет, — довольно произнес дежурный в синих шароварах.
— Сила! — поддержал его дежурный в зеленых трусах с белыми лампасами.
"Что они собираются делать? — кольнуло Лену беспокойство. — Ой, мама... С таким-то ножищем..."
Но не хотелось начинать знакомство с подозрительности. И не отбирать же, в конце концов, нож. Мальчишки возятся с ним открыто, значит, не считают свое дело запретным.
Однако для очистки совести она спросила:
— Зачем он вам, такой страшенный?
Лерка слегка пожал плечами.
— Тростник рубить, — сказал мальчишка в трусах с лампасами. А другой черканул по воздуху ребром ладони: р-раз... Так они будут срубать сухие тростниковые стебли на краю болота.
"Зачем вам тростник?" — чуть не спросила Лена. Но спохватилась. Может быть, все знают, и только она не знает, зачем тростник. И, может быть, худой темноглазый Лерка снова глянет на нее досадливо и удивленно.
Лерка отложил нож, отвернулся и смотрел теперь сквозь голубые рейки забора. Там были лес и пустая дорога среди сосен...
Зачем нужен тростник, Лена узнала в тот же день. Благодаря Лариске Рыбиной. Сразу надо сказать, что Лариска считалась ябедой. Но она вовсе не походила на обычных ябед — пронырливых, остроносых и писклявых. Она была толстая, с большой черной косой и говорила унылым басом. Было слышно уже издалека, когда она медленно гудела:
— Елена Максимовна-а... А Колька Шанкевич опять залез на сосну и кидается ши-и-ишками...
Или:
— Инна Семеновна-а... А Санька Щетинников стоит в коридоре и стукается по голове барабаном...
Конечно, Колька Шанкевич успевал съехать на животе с дерева, а Санька положить на место барабан.
Ябедничать по-настоящему, незаметно, Лариска не умела, поэтому ее не колотили. Только если затевалось опасное дело, Санька Щетинников говорил:
— Смотрите, братцы, чтоб Рыбина не услыхала...
— А я услыхала-а, — оказавшись поблизости, сообщила она. И, неторопливо шагая сквозь кусты, начинала тянуть еще издалека:
— Елена Максимовна-а... А мальчишки поймали чью-то кошку и пихают ее в центрифугу...
— Сама ты центрифуга! — орал вслед раздосадованный Санька. — Ни черта не понимает, а суется! Самому мне, что ли, туда лезть?! А если перегрузка смертельная?!
Но все равно опыт приходилось отменять, и центрифуга, созданная для испытания космических перегрузок, снова превращалась в обыкновенную бочку. Ее снимали с веревок и катили на постоянное место — под водосточную трубу. До следующего раза.
Но иногда Лариска приносила полезные сообщения. Например, однажды она своим тягучим голосом прогудела:
— А Николка Морозиков потихоньку залез в лодку-у, а лодка поплыла, а весел там нету...
Лодку с ревущим от страха Николкой догнал катер...
Но все это случилось позднее. А в первый же день, когда Лена многих в отряде еще не знала по именам, толстая девчонка с черной косой приоткрыла дверь в пионерскую комнату и сообщила:
— Елена Максимовна-а... А Лерка и Санька стоят за сараем и стреляют стрелами, а стрелы втыкаются...
Стрелы втыкались. Они с шелестом проносились над высокой травой и с каким-то чмоканьем впивались в стенку сарая. Стена была бревенчатая, темно-серая, а стрелы были золотистые. Воткнувшись, они долго дрожали.
Лена тихо подошла и остановилась позади мальчишек.
Стрелков было двенадцать, а самострел один. На стене сарая висела мишень — тетрадный листок с нарисованной рожей. Две стрелы торчали в верхнем уголке листа, а остальные не задели бумагу, словно она была заколдованная.
Еще одна стрела прошуршала в воздухе, но опять не попала в цель, а зацепила вбитую в бревна железную скобу, взмыла над соснами, перевернулась и пошла вниз. Она воткнулась в крышу сарая и замерла, как маленькая антенна.
"Ой, мама, — подумала Лена, — ведь наконечники-то, кажется, металлические..."
Но что она могла сказать?
— Можно, я тоже выстрелю? — сказала она.
Только сейчас мальчишки заметили новую вожатую. Они смотрели на нее по-разному: кто с опасением, кто удивленно (откуда взялась?), кто со скрытой усмешкой: знаем, сейчас крик поднимешь.
Ни один не понял сразу ее вопроса.
— Я тоже выстрелить хочу. Можно? — повторила она.
Тогда лобастый, светлоглазый Санька Щетинников, глядя под ноги, хмуро сказал:
— У нас очередь.
— Ну, а я и не прошусь без очереди. За кем стрелять?
— За мной, — откликнулся Лерка. Он один не проявил интереса к приходу вожатой. Стоял и все время смотрел на мишень. Даже, когда отвечал, не обернулся.
Стрелы по-прежнему летали мимо тетрадного листка. Мальчишки досадливо вздыхали, и каждый придумывал оправдание.
"Интересно, что скажет Лерка, когда промахнется?" — подумала Лена.
Лерка не промахнулся. Его стрела воткнулась в край нарисованной рожи.
Мальчишки заорали "ура" и бросились к сараю.
Санька взял у Лерки самострел и молча протянул вместе со стрелой Лене.
"Ой, а вдруг промажу? — подумала она. — Вот скандал-то будет. При всем отряде. И при этом... при Лерке."
Лена посмотрела украдкой на Лерку. Он стоял в нескольких шагах, спиной к ребятам и к ней. Во всей его фигурке было хмурое равнодушие. "Ну и человек", — подумала Лена снеожиданной обидой. Мальчишки вернулись от сарая, и она стала целиться в рисунок. Ребята напряженно ждали и готовились радостно захихикать, когда стрела уйдет в сторону от листка.
"Дернула меня нечистая сила", — вздохнула про себя Лена.
Раньше она никогда не стреляла из таких штук. Из луков стреляла, когда была ростом не больше Саньки. Из "шпоночников" стреляла — это такое ружьецо, бьет проволочными скобами.
А Леркин самострел был каким-то гибридом "шпоночника" и лука.
Лена добросовестно щурила левый глаз, а правым смотрела на блестящий наконечник стрелы. Он плясал и никак не хотел задержаться на белом квадратике мишени. "Вот, зануда", — шепотом сказала Лена и с досады тряхнула непонятное оружие.
Стрела со звонким щелчком сорвалась и словно растаяла.
— Ура-а! — снова завопили мальчишки и ринулись к бревенчатой стене. Потом уважительно расступились, давая дорогу Лене. Желтая тростинка-стрела торчала в подбородке косоглазого и большеухого лица. Ниже подбородка Лена увидела кривые печатные буквы:
НЕЩАСНЫЙ ИЗМЕННИК ЛОТЬКА
— Это что еще за изменник? Откуда и чей? — с легкой тревогой спросила Лена. Мальчишки словно не слышали вопроса. Но была тут еще Рыбина. И она протяжно сообщила:
— Это был его друг... А сейчас это его враг. Потому что он не...
— За-тк-нись, — тихо и отчетливо приказал Санька.
Лена взглянула на Лерку. Он по-прежнему стоял ко всем спиной, будто забыл о ребятах. Но была в нем какая-то напряженность.
"Ой, что-то не так", — подумала Лена.
За соснами торопливо и весело заиграл горнист: "Бери ложку, бери бак..."
После обеда Лена заглянула в палату к своим мальчишкам.
Маленький ушастый Колька Шанкевич стоял на спинке кровати и качался, размахивая руками: изображал канатоходца. Санька Щетинников целился в него подушкой. Толстый, стриженный наголо мальчишка, имени которого Лена еще не запомнила, читал в кровати, стоя на четвереньках. Николка Морозиков жевал припасенное от обеда печенье. Пятеро мальчишек в дальнем углу тянули от кровати к кровати тонкие веревочки: видно, устраивали "телефон".
Увидев новую вожатую, канатоходец Колька с грохотом полетел на пол. Пущенная Санькой подушка попала в мальчишку с книгой. Он ткнулся носом в постель и обиженно запыхтел. "Телефонисты" ласточками разлетелись по своим постелям и дружно захрапели.
— Здравствуйте, — дружелюбно сказал Николка Морозиков. — Хочете печенюшек?
— Не хочу. Что за манера жевать в постели!
Николка пожал плечами. Он считал, что такая манера — вполне хорошая.
— Что тут у вас? — продолжала Лена строгим голосом. — Одесский базар? Или кружок акробатики?
— Не... Не кружок, — ощупывая плечо и локоть, сообщил Колька Шанкевич.
— Может быть, площадка молодняка в зоопарке?
"Телефонисты" стали храпеть потише, с интересом прислушиваясь. Но больше ничего занимательного не услышали.
— Ну-ка, укладывайтесь, — сказала Лена. Сказала, впрочем, без особой надежды, что они послушаются.
Но они послушались. Довольно быстро.
— А сказка будет? — спросил Морозиков, съевший печенье.
— Сказка?.. Ну, что ж... Да, но почему здесь не все? В чем дело, братцы?
— Все здесь, — откликнулся Санька, — У нас все. Мы такие хорошие.
— А чья это кровать пустая?
— Да это Лерки... Сакурина, — сказали несколько голосов.
— Ну вот! А говорили "все". Где он, Сакурин?
— Кто ж его знает? — удивился Николка Морозиков. — Да вы рассказывайте. Он придет потом.
— Что значит "потом"? А сейчас он где бродит? Кто ему разрешил?
— Так это же Лерка,- спокойно сказал Санька Щетинников.
Потом Лена часто слышала эти слова: "Так это же Лерка". Но в первый раз они удивили и рассердили ее.
— Вот вам и сказка! — бросила она. — Всем сейчас же спать!
И отправилась на поиски.
В столовой Лерки, конечно, не было. И у качелей не было, и на берегу. Наконец Лена увидела его там, где недавно стреляли, — у сарая.
Лерка стоял, опустив голову, и босой ногой шевелил длинные травинки. Или вспоминал о чем-то, или искал что-то в траве.
Раздражение у Лены растаяло. Лерка показался ей грустным и одиноким.
— Ну... — негромко сказала она. — Что ж ты один? Что ты здесь делаешь?
— Стою, — ответил он, не поднимая головы. У ног его валялся листок с нарисованным "изменником Лотькой".
— Где же твой самострел?
— Отдал, — равнодушно сказал он.
— Кому? — спросила Лена, чтобы как-нибудь продолжить разговор.
— Не знаю.
— Ну и ну! Делал, делал, а потом отдал и не знаешь?
— Ну, не помню. — Лерка поежился, словно от Лены веяло зимним воздухом. Видно, он очень хотел остаться один. Может быть, ему взгрустнулось. Может быть, обидел кто-то, а он из гордости переживает молча. Всякое бывает.
Но переживания — это одно, а тихий час — другое. В тихий час надо спать. Или, по крайней мере, делать вид, что спишь. А то Инна Семеновна заглянет в палату, увидит, что у новенькой вожатой нет на месте одного мальчишки, и будет ему нахлобучка, а Лене, наверно, выговор.
— Спать ведь надо, — осторожно заметила Лена. А Лерка коротко вздернул острые плечики. И это было понятнее слов.
"Всегда одно и то же, — молча говорил он. — Надо спать! Это вам надо, чтобы я спал. А мне не надо."
Лена про себя вздохнула от нерешительности. Конечно, можно было прикрикнуть: "Ну-ка, марш в спальню! Тебя режим не касается?!" Но Лена этого не могла. Ей казалось, что тогда в Лерке что-то надломится. Хрустнет, как реечка в легкой модели планера. И после этого он совсем никому не будет улыбаться.
И все же она сказала настойчивей:
— Ну, Сакурин... Ну, все-таки ведь пора...
— Ты иди, — откликнулся он не глядя. — Я потом приду.
Ничего себе! "Потом"! Это когда же, интересно?
— Ты фокусник, — с досадой сказала Лена. — Есть у тебя совесть? Мне ведь тоже надо отдохнуть.
— Ну, отдыхай, — сказал он. И это была не насмешка. Кажется, он даже слегка удивился: "Кто тебе не дает отдыхать?"
Нет, так нельзя! Не стоять же здесь два часа. Лена решительно нагнулась и подхватила Лерку на руки. Она думала, что этот веселый напор сломит наконец Леркину хмурость и он поддастся игре. Взболтнет ногами, засмеется, побрыкается для порядка, а потом уступит ее ласковой силе. Только скажет с напускной сердитостью что-нибудь такое: "Большая на маленького! Справилась, да?"
Лерка не принял игры. Легонький, как пучок тростника, он вдруг затвердел на руках у Лены. Не дернулся, не крикнул, а отчужденно застыл, отвернув лицо. Неприступно и остро торчали согнутые локти и коленки. И Лене даже показалось, что выросли вокруг него невидимые стеклянные шипы, опасные и хрупкие.
Она растерялась. И отпустить Лерку было нельзя теперь — неловко как-то, и нести его, такого злого и стеклянного... Лена понесла. Осторожно, сердито и быстро. Лерка твердо молчал, и она молчала, хотя в голове прыгали разные злые слова.
Рядом с умывальником она опустила Лерку. Он легко распрямился и встал, по-прежнему глядя в сторону.
— Колючка несчастная! — в сердцах сказала Лена. — Умывайся и марш в постель! Ноги вымой, а то как у негра.
Лерка молча загремел умывальником. Видимо, он считал унизительным спорить.
Лена отошла. "Батюшки! — вдруг спохватилась она. — Он ведь босиком! Сейчас с мокрыми ногами по песку да в кровать..." Но возвращаться к Лерке не стала. Не побоялась, а так...
В конце концов, кроме Лерки, у нее было еще двадцать семь человек, и все такие, что не заскучаешь. Один Щетинников чего стоит! Это надо же придумать: соревнования канатоходцев на высоте в три метра! Первый же канатоходец — Вовка Молчун — сорвался после двух шагов, повис на проволоке и завыл: внизу выжидающе качали макушками беспощадные крапивные стебли. Пришлось ловить "артиста" в растянутое одеяло, а Саньке пригрозить исключением из лагеря. Санька и не моргнул! Во-первых, этим ему грозили каждый день, а во-вторых, нет такого закона, чтобы за канатоходные соревнования выгонять человека из лагеря.
А Николка Морозиков! Вроде бы маленький, послушный, а того и гляди, что влипнет в историю. То на дереве застрянет, то лохматого деревенского пса приютит под кроватью и попадется санитарной комиссии, то подушку увеличительным стеклом прожжет навылет. Да не свою подушку, а Рыбиной!
Понятно, почему прежняя вожатая говорила про них: "Бесы, а не дети!"
Она, эта вожатая, продержалась в лагере месяц, а потом сбежала в город, пришла в заводской комитет комсомола и сказала, что пусть ее повесят на месте, но в этот кошмар она не вернется. Вешать беглянку не стали, а комсорг Миша Петров позвал в кабинет Лену и начал уговаривать поехать ее.
Конечно, Лена сначала заявила, что и думать нечего — никуда она не поедет. С какой стати? Она только что экзамены в институт спихнула, да и работы в отделе невпроворот!
— Ну, Ленка! — взмолился Петров. — Ну что делать-то? Там же пацаны остались под присмотром завхоза. Ты же умеешь с ребятами, у тебя опыт. Ну, самому мне ехать, да?
— Опыт! — сказала Лена. — Сравнил! Спортивная группа из пятнадцати человек, или целая орда мелкоты! У фехтовальщиков дисциплина в самой крови, с ними никакой заботы, только технику отрабатывай. А что я буду делать с такими малявками?
— Лена... — сипло сказал Миша.
"А в общем-то..." — подумала Лена. Суета со схемами в отделе ей порядком надоела. Отпуск обещали только в ноябре. "Малявок" и "бесов" она не боялась...
Да и не были они бесами, а были обыкновенными мальчишками и девчонками. Иногда слушались, иногда не слушались. Любили купаться и не любили тихий час. И Лена знала, что сколько их не воспитывай, они не полюбят наоборот — больше спать и меньше купаться. Поэтому не очень и "воспитывала". Короче говоря, они понимали друг друга.
И только маленький колючий Лерка оставался непонятным.
Нет, он не спорил и не грубил. Он как-то ускользал. Обходил всегда Лену стороной. Словно раз и навсегда убедился, что с новой вожатой разговаривать не о чем.
Было бы не обидно, если бы Лерка и ребят сторонился. Но он постоянно крутился среди мальчишек. Правда, в самых шумных играх он был молчалив, будто думал все время о важных вещах.
От ребят Лена узнала, что родители у Лерки второе лето подряд уезжают в дальние командировки. В прошлом году он в лагере очень скучал, даже, говорят, плакал потихоньку. Ну, а потом, наверно, привык.
Была у Лерки странная тяга к воде. Он часами торчал на берегу. Швырял в воду камешки, разглядывал ракушки, месил ногами глину. И еще он здорово ловил рыбу. Когда все шли с рыбалки без добычи, Лерка обязательно тащил связку чебаков или ершей. И никто ему не завидовал. Просто все говорили: "Это же Лерка".
Лена крутилась в суматохе лагерных дней и порой совсем забывала про Лерку. Но иногда острая мысль останавливала ее на бегу, как встречный толчок. Ну почему он такой? Почему он с другими ладит, а с ней нет?
Лерка был первым из мальчишек, с которым она не могла подружиться. Конечно, она была теперь большая, но обида грызла ее как в детстве. Словно кто-то не принял ее в игру.
А раньше ее всегда принимали.
Она была благодарна мальчишкам. За то, что брали играть в футбол, за то, что не скрывали своих тайн от нее, за то, что научили драться на деревянных мечах, а потом — на стальных рапирах. За то, что были друзьями. Лена знала: в каждом мальчишке живет рыцарь. Даже в маленьком и слабом. Даже в том, который плачет по пустякам. Она это поняла, когда узнала Яшку.
В шестом классе Лена схватила "мушкетерскую" болезнь. В школе новый учитель физкультуры объявил запись в секцию фехтовальщиков.
Лена записалась четвертой по счету. Раньше ее успели только три друга: Борька Левин, Сережка Толмаков и еще один Сережка — Мигулин.
Вечером Лена объявила родителям, что завтра задержится в школе: будет тренировка. Папа начал говорить, что кое-кому неплохо бы уделять больше внимания английскому языку и алгебре. Мама высказалась решительней. Она заявила, что Лена попадет в секцию только через ее распростертый труп.
Разговоры длились три дня. Мама негодовала. Что это за спорт! Не хватало еще, чтобы Лену продырявили, как чучело! Кто разрешил давать детям железные сабли? Ну, пусть рапиры, какая разница! Почему, например, Алла Кравец и Таня Попова никого не тыкают острым железом, а ходят в кружок художественной гимнастики?
— Вот именно! — закипала Лена. — Почему? Почему обязательно гимнастика, да еще художественная? Ну почему? А?
— По крайней мере, это красиво.
— Ах-ах, — говорила Лена и, закатив глаза. изображала балерину.
— Ну и знаю, что "Елена"! Чуть что, сразу "Елена"! А фехтование еще красивее гимнастики.
— Не хватало, чтобы тебе выбили глаз, — говорила мама и начинала нервно щелкать сумочкой.
— Там дерутся в масках.
— Вот именно, дерутся!
— Ну, занимаются.
— Ах, пожалуйста, перестань...
Вот так всегда! Если нечего возразить, сразу: "Ах, перестань!" Попробуй тут поспорь!
А в спортивном зале каждый день уже звенели клинки...
Самый крупный разговор состоялся в воскресенье и закончился кратким папиным приказанием:
— Марш спать!
В постели она укусила подушку и принялась реветь. Если тихо, если никто не слышит, пореветь можно. Обидно было так, что хотелось растерзать все на свете. Она ведь знала, что в глубине души отец ей сочувствует. Но он считает, что в вопросах воспитания родители должны быть единодушны, и если уж мама сказала...
Ну, ладно!
В понедельник после уроков она пошла в спортзал. Оттуда доносилось волнующее душу позвякивание. Это мальчишки, пользуясь тем, что физкультурника вызвал завуч, устраивали по углам осторожные дуэли.
— Ага! Прогульщица пришла! — объявил Борька Левин. Лена выхватила у одного из Сережек рапиру и загнала Борьку за шкаф с мячами и гантелями. Там Борька сдался.
Пришел физкультурник Павел Сергеевич. Он привел незнакомого мальчишку и сухо сообщил:
— Будет заниматься с нами.
Кто-то хихикнул. Новичок был явный "лопух". Толстоватый, очкастый, чуть веснушчатый. Маленький — наверно, пятиклассник.
Это и был Яшка. Учился он в соседней школе, где секции фехтования не было.
— Ну и занимался бы в кружке домоводства, а то ходит тут, — ворчал Сережка Толмаков.
Яшку не то чтобы не любили, а как-то не принимали всерьез. Все он делал как-то не так. Боевая стойка была у него слишком широкая, выпады казались суетливыми, левую руку он держал не на весу, а норовил оставить на поясе.
— Не пижонь, — коротко говорил Павел Сергеевич. Яшка вздрагивал и старательно исправлял стойку.
Все уже вели на тренировках пробные бои, а Яшке учитель не разрешал. Говорил: рано.
Однажды Яшка опоздал встать в строй. Сидел на скамейке и сосал палец.
— В чем дело? — спросил Павел Сергеевич.
— Чашкой порезался. Край тут острый, — тихо сказал он. Никто сперва не понял: что за чашка? Тогда он показал на щиток рапиры — гарду. Все захохотали. Назвать гарду чашкой! Ну, умора!
— Возьми йод в аптечке, — с досадой сказал Павел Сергеевич. И скомандовал: — Тихо!
Наступила тишина, и в этой тишине Лена, не выдержав, жалобно протянула:
— Бедненький Яшка порезался чашкой...
Павел Сергеевич коротко взглянул на нее, неожиданно усмехнулся и промолчал.
После занятий он оставил Яшку и Лену.
— Я спешу. Уберите в шкаф оружие, заприте зал, ключ отдайте уборщице. Ясно?
— Так точно! — отрапортовала Лена и покосилась на Яшку. Он старательно тащил к шкафу букет рапир.
Учитель ушел.
— Яшка, — ехидно сказала Лена. — Я тебя обидела. Да? Почему ты не вызовешь меня на дуэль?
Он не ответил и начал укладывать в шкаф маски.
— Не хочешь? Тогда я тебя вызываю!
— Нельзя мне драться, — рассеянно сказал Яшка.
— Почему?
— Не разрешают пока. Рано...
Она спросила ласково:
— Яша, может быть, ты трус?
— Нет, — сказал Яшка так, словно отмахивался от мухи. Ну и нахал! Лена даже разозлилась, со звоном вытянула из шкафа рапиру и схватила маску.
— Я нападаю! Раз! Два...
— Ну подожди, — сказал он и снял очки. Потом тоже взял клинок. Лицо его без очков стало незнакомым.
— Ну, нападай, — со вздохом разрешил он.
— Маску надень. Да стань в стойку, горюшко!
Яшка улыбнулся, надел маску и медленно пошел навстречу...
Драться с ним было так легко! Жаль только, что отступал он очень быстро и защиты брал в общем-то удачно. Лена никак не могла достать его. Чуть-чуть не могла! Но зато все свое умение она показала с блеском: и выпады, и переводы, и батманы, и захваты. Лишь через минуту, оказавшись у стены, она почувствовала неладное. Драться было легко, да. Но не потому, что Яшка — плохой боец. Просто он разрешал ей упражняться. Он даже помогал ей! Открывался, вызывал на выпад, подставлял клинок для захвата. Он отпустил ее немного от стены, а затем Лена увидела перед собой свистящие стальные зигзаги, против которых не было никаких защит. Она прижалась к батарее между стеной и шкафом, в том углу, куда загнала в первый день Борьку Левина. Ей очень захотелось бросить клинок и съежиться. И стало ясно, что сейчас она позорно разревется от бессилья и унижения.
Яшкино лицо за проволочной сеткой было насмешливым и холодным. Конец его рапиры чертил молниеносные знаки вокруг Лениного клинка. Яшка, играя, выбирал место для укола.
И вдруг он опустил рапиру. Скинул маску, сделался прежним Яшкой и шепотом сказал:
— Тихо. Кто-то идет. Влетит нам...
Никого не было. Тут же, сразу Лена поняла, что он просто спас ее от слез, от бесславного поражения...
Через неделю он спас ее еще раз. Когда родители узнали про Ленины занятия и учинили ей скандал, он пришел к ним домой и, маленький, вежливый, два часа убеждал их, что Лену ждет слава олимпийской чемпионки.
Когда Яшка ушел, Лена догнала его на улице, и они пошли на тренировку вместе. И потом часто ходили вместе.
Она всегда была благодарна мальчишкам за их рыцарство. И хотела делать им только хорошее. Всем. И Лерке. А он, смешной и сердитый, не хотел этого.
Однажды Лерки снова не оказалось в тихий час на месте.
— Думает! О чем, интересно? О том, что у меня из-за него куча неприятностей?
— Не, — сказал Санька. — Он, наверно, про слона...
— Про что?!
— Да про слона, — неторопливо повторил Санька. — Отыскал такую березовую загогулину, метра два, наверно, и говорит, что на слоновый клык похожа... Ну, она похожа. А он говорит: "Айда, сделаем из глины слона, а этот клык ему приставим". Из глины — такого слона. Мы этой глины на одну слоновью ногу не могли натаскать.
Не было в Санькиных словах ни обиды, ни насмешки, а была какая-то виноватость: хотели, мол, помочь, да не смогли.
— Ну и что же? Он обиделся? — нетерпеливо спросила Лена.
— Да не обиделся, — уже с досадой сказал Санька. — Просто ходит где-то...
Где-то ходит! А где? Лена заторопилась к озеру. "Зачем ему слон? — думала она. — Придет же в голову..." Потом она представила Лерку на слоне. Не на глиняном, а на живом. Слон был громадный и морщинистый, а Лерка — смуглый и крошечный. В чалме из вафельного полотенца. И теперь почему-то его выдумка не казалась Лене смешной.
Лерка был, конечно, у воды. На причальном плотике, у которого стояли лодки. Встав на цыпочки, он лег животом на перила и смотрел в глубину. Неподвижно и внимательно смотрел.
Лена подошла и встала рядом. В воде, у самой поверхности, ходили стайки прозрачных мальков. Они были видны только на солнце, а в тени словно растворялись.
С полминуты Лена и Лерка стояли рядом и смотрели на рыбешек. Потом взглянули друг на друга. Лерка отвел глаза и молча пошел в лагерь.
Инна Семеновна, старшая вожатая, сказала Лене, что надо сходить в соседний лагерь, попросить взаймы несколько палаток. Лена вздохнула, но спорить не решилась.
Она выбрала короткий путь — узкую тропинку через лес.
Стояло прохладное безветренное утро. Воздух леса казался зеленоватым, а разлетевшиеся веером лучи были прямые и не подвижные. Лена шагала по влажной траве, прыгала через горбатые корни, и лес открывал ей маленькие мимолетные чудеса: то стеклянные шарики капель на круглом, как блюдце, листе, то узорчатую паутину, пересыпанную солнечными блестками, то красный цветок в тени перепутанной травы, горящий, словно стеклянная Леркина пуговица.
Неожиданно сверкнула за кустами вода. Лена удивилась, заспешила и вышла на заросший бугор. Перед ней серебрилось и синело озеро, а внизу, под откосом, кружил зеленую воду неспокойный лесной ручей. Большой и глубокий. У самого озера, на песке, ручей разливался, делался мелким и прозрачным.
"Вот так штука!" — подумала Лена.
Значит, она перепутала тропинки! Сделала крюк и вышла не к мостику через ручей, а к его устью. Всего метров за двести от своего лагеря.
От такой неожиданности Лена очень огорчилась. Вздохнула и села на корягу, чтобы подумать, как ей быть.
Коряга угрожающе закачалась. Она торчала над самым откосом и могла сорваться в воду. И не на отмель, а в озеро, на глубокое место.
— Нигде не везет, — сказала Лена и поднялась. Коряга пружинисто качалась. Это был темный старый ствол ствол без коры, с торчащими лапами-отростками. Три задние угловатые лапы лапы и две передние — кривые и неодинаковые. Вот чудовище! Вечером наткнешься и испугаешься!
Узловатая древесина ствола и большущих "лап" была как напряженные мускулы. "Спина" чудовища слегка горбатилась — сильная, упругая спина. Только не было головы. Там, где ей полагалось быть, темнел ровный старый срез пилы. По нему шагал, не торопясь, рыжий муравей.
Лесной безголовый великан лежал, опираясь на растопыренные "руки" и на колени двух согнутых "ног". Третья нога угрожающе торчала.
"Если смотреть сбоку, то она похожа на шею дракона", — подумала Лена и отступила на шаг. Тут ее нога подвернулась, попала на острый сучок, и Лена, охнув, села.
Сучок проколол ступню.
Лена кое-как сползла к ручью, промыла ранку, затянула ногу платком и заковыляла домой. Пусть другие идут за палатками.
У маленькой дачи, где живет десятый отряд, высокое скрипучее крыльцо. У крыльца — широкие перила.
Лерка сидел на перилах и делал кошек. Он лепил их из глины.
Перед крыльцом стояла очередь...
Сначала никакой очереди не было. Просто Лерка ходил по берегу, а за ним так же медленно и с опущенной головой бродила Лелька — девчонка из самого малышового отряда.
Она аккуратно ставила ноги в Леркины следы. Лерка проваливался по колено в жидкую глину, а она проваливалась еще глубже. Лерка останавливался, и она останавливалась. Лерка что-то искал, что-то разглядывал, о чем-то думал. Лельке было просто скучно.
— Чего ты ходишь? — хмуро спросил Лерка. Лелька ничего не сказала. Лерка обернулся. Лелька вытащила из глины ноги, отодвинулась на шаг и остановилась.
Он снова пошел, и она пошла — слышно было, как чавкает глина. И опять Лерка обернулся. Лелька смотрела на него сквозь золотистую паутину упавших на лицо волос. Грустные были у Лельки глаза. Случается так: подкрадется к человеку скука, и кажется, что нет на свете ничего интересного. Остается только одно немножко интересное дело: ходить по чужим следам, злить серьезного мальчишку.
Лерка вздохнул и спросил:
— Хочешь кошку?
— Живую?
— Где я возьму живую? Хочешь из глины?
Лельке было все равно. Лелька сказала:
— Хочу.
И появилась на свет кошка номер один. Толстая, добродушная, с улыбчивой мордой. Кошка, для которой скука не страшнее дохлого мышонка.
Через несколько минут две другие девчонки-дошкольницы догнали Лерку и спросили:
— Правда, ты сегодня делаешь кошек?
Он вздохнул и сделал им большеголовых испуганных котят.
Через полчаса оказалось, что кошки нужны всем...
Лена стояла поодаль и смотрела, как Лерка лепит. За спиной у него лежал на перилах большой глиняный ком. Лерка, не глядя, протягивал назад руку, отрывал кусок сырой зеленой глины, раскатывал в ладонях, шлепал перед собой о деревянный брус и вдруг начинал перебирать пальцами. Быстро-быстро. И через минуту отдавал готовую кошку в протянутые снизу руки.
Кошки получались разные. Ни одной похожей на другую. Были сидячие кошки, были выгнувшие от испуга спину, были такие, которые чесали за ухом или спали, прикрыв за ухом морду. Лерка не говорил ни слова, только мелькали пальцы. Он двигал коротенькими бровями, кончиком языка водил по губам и даже пальцами ног шевелил иногда, будто помогал рукам.
Ноги у него висели по обеим сторонам перил. Левая — над половицами крыльца, правая — над растущими у ступней лопухами. В лопухах, у правой Леркиной ноги, словно пеший солдат у стремени полководца, стоял сердитый Санька Щетинников и следил за порядком.
Очередь вела себя спокойно. Только иногда какой-нибудь несознательный дошколенок робко совался вперед и пищал:
— А мне сделаешь?
— В очередь! — дружно вопила очередь.
— Я только спросить...
— В очередь!!
— Ага, а вдруг он не сделает...
— Всем сделает, — со сдержанной суровостью говорил Санька. — А те, кто пищат и лезут, получат фигу.
Успокоенный малыш бежал и пристраивался к хвосту очереди.
Очередь была разношерстой. Приходили ребята из разных отрядов. Только самых старших не было: они еще не вернулись из трехдневного похода.
Мальчишки и девчонки стояли терпеливо. Дышали в спину или в затылок друг другу. Держали в ладонях сухие сосновые иглы для кошачьих усов и зеленые стеклянные горошины от порванных бус Натки Королевой. Из этих бусин получались отличные кошачьи глаза — хитрые и блестящие.
Подошла длинная худая девчонка из третьего отряда. Лена не знала, как ее зовут.
— Что это он лепит? — спросила девчонка.
— Кошек, — ответил Санька.
— Фу... а балерину можно?
— В очередь! — раздались голоса.
— А балерина будет?
— Сегодня только кошки, — сказал Санька.
— А балерину нельзя?
— Иди ты со своей балериной! — закричали из очереди. Николка Морозиков упер кулаки в бока и заговорил, хлопая ресницами:
— Что получается, а? В прошлый раз Лерка делал медведей из репейников, а ей крокодил понадобился...
Очередь подтвердила, что был такой безобразный случай.
— Не хочешь кошку — топай отсюда, — заключил Николка. Длинная девчонка подумала и пошла занимать очередь за кошкой.
А Лерка молчал и лепил. Вот он раскатал в ладони короткую глиняную колбасу, прилепил к ней пять колбасок поменьше — лапы и хвост, пристроил голову и вдруг — раз! — согнул все это в баранку. И получилось, что кошка спит, свернувшись калачом. Лапой морду прикрыла. Вот ведь забавная штука: всего, кажется, несколько кусочков глины, кое-как слепленных, а все равно видно, что это кошка. И не простая, а себе на уме. Одно ухо прижато, а другое торчит, как стрелка, прислушивается. И один глаз открыт, блестит украдкой из-под лапы. Наверняка, слизала сметану, и теперь притворяется, будто не ее дело, а на всякий случай следит за хозяйкой: вдруг придется удирать.
Лена засмеялась и подошла к самым перилам. Остановилась рядом с Санькой. И тогда увидела еще одну глиняную кошку — на крыльце, у левой Леркиной ноги. Это был тощий большеухий и большеглазый котенок. Он сидел, повернув назад голову, трогал растопыренной лапой хвост и удивлялся: что это еще за штука?
— Лерка, подари мне кошку, — тихо попросила Лена.
Лерка, наверно, даже не слышал. А в очереди услышали.
— В очередь! — крикнул нахальный Петька Бородин из третьего отряда. И два малыша, совсем незаметные за чужими спинами, несмело пискнули:
— В очередь...
— Ой, ребята, — заговорила Лена быстро и убедительно, — мне же, честное слово, некогда. Мне еще на кухню надо забежать, а потом в медпункт на перевязку. Сами же знаете, у меня нога...
Очередь молчала. Санька Щетинников тоже насупленно молчал. Лена опять посмотрела на Лерку. Он все так же мял пальцами глину, только его коротенькие брови не шевелились, а были сведены к переносице.
Очень-очень захотелось Лене получить кошку. Именно от Лерки получить, чтобы знать, что он не злится на нее, этот маленький и непонятный человек. Вот бы подарил ей того котенка, который на крыльце! Дома она поставила бы котенка на радиолу, и он, большеглазый и худой, похожий немного на самого Лерку, напоминал бы ей этот шумный, веселый и немного грустный месяц лета...
— Я могу и в очередь, — тихо сказала Лена. — А ты мне сделаешь, Лерка? Вот такого... — она показала на крыльцо.
Лерка протянул Николке Морозикову толстого сытого кота, поднял голову и взглянул на Лену. Взглянул как-то рассеянно и будто не сразу понял, о чем она попросила. Потом глаза его стали серьезными и решительными, словно он приготовил ответ. Но Лерка ничего не сказал и стал смотреть не на Лену, а куда-то мимо нее, далеко. Вдруг он перебросил через перила левую ногу, прыгнул в лопухи, неловко улыбнулся и быстро пошел, а потом побежал к золотой от песка и солнца главной аллее.
По аллее шел от калитки незнакомый мальчишка с палкой на плече. Шел босиком, а на палке болтались связанные ремешками сандалии. И не одна, а две пары.
— Братцы, — тихо сказал маленький Николка. — К нему Лодька приехал...
Они остановились друг против друга, и Лерка, опустив круглую голову, водил ногой по песку: рисовал пальцем кривые восьмерки. Нарисовал три восьмерки, глянул на Лодьку немного виновато и сказал:
— Приехал...
— Ага, — ответил враг Лодька.
"Чудеса, — подумала Лена. — Какой же это враг? Непохоже что-то".
В самом деле, ничего коварного и злого не было в нем заметно. На страшилище, которое Лена видела на рисунке, Лодька совсем не походил. Обыкновенный мальчишка, чуть повыше Лерки, с белобрысым аккуратным чубчиком, в синем очень выгоревшем трикотажном костюме. С тонким, почти незагорелым лицом и длинными, как у девчонки, ресницами.
Ну какой же это враг, да к тому же изменник?..
— Вот, башмаки тебе новые привез, — сказал Лодька. Снял с плеча палку, и две пары сандалий упали в песок—старые, стоптанные и новые, оранжевые. Новые Лодька поднял и протянул Лерке.
Лерка почему-то вздохнул:
— Хорошие. А где взял?
— Как это где? У тебя дома. Приехали ведь уже...
— Приехали? И мама? — неожиданно просиял Лерка.
— Ну да. Сюда хотели приехать, да я сказал, что взрослых в лагерь не пускают.
— Не пускают, — грустно согласился Лерка.И вдруг насупил коротенькие брови. — А тебя-то пускают. Я ждал тогда, а ты... — и закусил губу, словно боялся, что заплачет. С чего бы это?
Очередь за кошками уже распалась. Мальчишки и девчонки подходили и подходили и скоро обступили Лодьку и Лерку тройным кольцом. Оказалось, что у Лодьки здесь полно знакомых.
— Лодька, здорово!
— Привет, Лодька!
— Лодька, ты надолго?
Он совсем не отвечал или кивал не глядя, потому что смотрел на Лерку. А Лерка смотрел на него обиженно и строго.
— Да я не мог, — сказал негромко Лодька. — Нинка болела, в садик не ходила, я с ней дома сидел. Думаешь, интересно сидеть с ней...
— А знаешь что, Лодька-а, — раздался из-за мальчишечьих спин унылый Ларискин бас. — А Лерка тебя изменником дразнил и стрелял в тебя стрелами, и еще... Лена Максимовна-а, а Санька по шее стукается!
— Это не Санька, а я, — спокойно объяснил Николка Морозиков. — Еще не так заработаешь, зануда.
Лерка почесал о плечо подбородок и сказал, глядя в сторону:
— Я же не знал, почему ты не едешь...
— А ну, айда отсюда! — вдруг распорядился Санька. — Встали тут, не дают людям поговорить. Люди столько времени не виделись, а они...
Саньку послушались. Только худая девчонка поинтересовалась:
— А кошки еще будут?
— Потом кошки, — сердито ответил Санька. Лерка неожиданно сказал:
— Я тебе потом балерину сделаю.
— А я хочу кошку, — заявила девчонка.
— Нет, вы только подумайте! — возмутился Николка.
Ребята медленно разошлись. А Лена осталась. Она остановилась неподалеку, у сосны, и наклонилась, будто поправляла бинт на ноге. Подслушивать и подглядывать, конечно, нехорошо, но кто их знает, этих мальчишек. Еще выкинут какую-нибудь штуку! А бинт все равно надо поправить. А если говорить откровенно, просто было интересно, что за странный "враг" Лодька, что у них с Леркой?
Лерка сел на песок и стал примерять сандалии.
Лодька сказал:
— В самый раз.
— Да, — согласился Лерка. — Только палец маленько жмет.
— Где?
Лодька сел на корточки и стал ощупывать Леркину ногу.
— Я думал, ты вовсе уж не приедешь, — почти шепотом, так, что Лена едва расслышала, произнес Лерка.
— Вот еще, — тоже очень тихо отозвался Лодька. — А палец привыкнет.
— Привыкнет...
Теперь они сидели на траве, у края аллеи, рядышком. Головами склонились друг к другу, и Лена видела два затылка: Леркин — темный и колючий и Лодькин — белобрысый и гладкий.
Лодька спросил:
— Построил уже?
— Не...
— А чего?
Лерка приподнял остренькие плечи. И Лодька понял:
— Времени нет?
— Ну да... И мешают все. А помогать не хотят. Слона сделать и то не могли.
— Трудно это...
Лерка опять шевельнул плечами.
Они, видно, понимали друг друга с полуслова. А Лена не понимала. И ей было почему-то обидно.
— Не получится, — произнес задумчиво Лодька.
— Получится, — каким-то деревянным голосом сказал Лерка.
Лодька вздохнул:
— Не будут они жить.
— Получится, — сказал Лерка. В голосе у Лодьки прозвучала снисходительная усмешка:
— Где ты их столько наберешь?
— Получится.
— Здесь тебе не Африка...
Лерка быстро глянул через плечо на Лену. И Лодька замолчал. Понял, наверно, что чуть не выдал секрет. А Лена растерялась. Этот быстрый и хмурый взгляд Лерки застал ее врасплох. Ведь она давно уже оставила в покое бинт и просто слушала непонятный разговор. И, чтобы не подумали, будто она специально подслушивает, Лена подошла к Лерке и Лодьке.
— Ты что же, совсем один приехал?
— А что? — Лодька, вывернув шею, смотрел на Лену снизу вверх. Ей показалось, что смотрит он со скрытой насмешкой.
— А то, что далеко, — сухо сказала она. — Вот и удивляюсь, как тебя отпустили родители.
Лодька уселся поудобнее и объяснил:
— Отпустили. Сандалеты Лерке нужны? Нужны. Вот и отпустили. А дорогу я уж давно знаю.
— В тихий час можешь не спать. Погуляйте где-нибудь вдвоем. Только недалеко. И без шума.
Лерка молча кивнул...
Горнисты сыграли отбой, и лагерь приутих. Наступили те полтора часа, когда вожатые могут слегка прийти в себя, искупаться, вздохнуть. Могут почувствовать, что в мире есть трава, сосны, солнце, а не только мальчишки и девчонки, готовые на опасные фокусы.
Лена купаться не пошла: болела нога. Кроме того, надо было исправлять заголовок отрядной стенгазеты. Все тот же негодный Щетинников аккуратно написал слово "Крокодил" через "Ы". Он заявил, что "Крокодилы" всем надоели, а "Крыкодил"—это что-то новое. Это такой зверь, который рычит и "крычит".
Лена сама чуть не "закрычала" от негодования, но Санька моментально исчез.
В пионерской комнате Лена развернула газету, с ненавистью глянула на букву "Ы", отыскала в ящике резинку и...
— Елена Максимовна-а... А Лерка и Лодька в кустах за столовой дируц-ца-а...
Они дрались молча. Слышно было только сопенье, да трещали ветки. Верхушки кустов шарахались туда-сюда. Можно было подумать, что средней величины медведь отбивался в чаще от рассерженных пчел.
Потом Лодька и Лерка выкатились на поляну. Выкатились и вскочили.
Драка была деловитая и умелая. Видно было, что противники знают друг друга превосходно. Ни один не тратил сил и времени на запугивания, разведки, обманы. Их выпады — молниеносные и точные — натыкались на такие же защиты. У Лерки была поцарапана щека, у Лодьки чуть припух левый глаз.
Лена поймала себя на том, что с удовольствием следит за схваткой вместо того, чтобы принимать срочные меры. Она шагнула к драчунам, взяла их за воротники и тряхнула.
— А ну! Этого мне еще не хватало!
Они сразу же опустили кулаки. Но смотрели не на Лену. И не в землю. Смотрели друг на друга. Прищуренно и непримиримо. От их разгоряченных спин к Лениным пальцам поднималось влажное тепло.
— Кончили? — спросила Лена. — Или еще будете? — В ней поднималась досада: черт знает что, никакого покоя!
— Пусти, — хмуро сказал Лодька.
— С удовольствием! Только сию же минуту выкатывайся домой. Таких боксеров здесь и без тебя хватает... Я думала, с вами можно по-хорошему, а вы...
Она разжала пальцы. Лодька подобрал с травы свою палку и сандалии. И зашагал к лагерной калитке, не оглянувшись.
— А ты марш спать, — приказала Лена взъерошенному Лерке. Он тоже не сказал ни слова. Легко зашагал прочь, прямой и колючий.
Хотя бы оглянулись. Ну хотя бы посмотрели на нее! Нет. Они молча уходили друг от друга—два врага, не кончившие бой. А Лены словно и не было между ними.
Она стояла, опустив руки, пока мальчишки не скрылись. Злость прошла. Нарастало другое чувство — без названия. Тревожное и горькое. Какая-то смесь вины и обиды.
А тут еще эта газета... "Да шут с ней, — устало подумала Лена. — Пусть остается "Крыкодил".
После полдника на всех перекрестках аллей и дорожек рассыпчато застучали барабаны. Отряды собирались на остров Робинзонов. Так бывало каждую смену: устраивался на острове "робинзоний" праздник. Жгли большой костер, устраивали индейские пляски, рассказывали "страшные" истории, ночевали в больших палатках, а через сутки возвращались в лагерь.
Палатки уже стояли на острове среди сосен, а над береговыми кустами плыл голубой дымок. Это тетя Валя готовила "робинзонам" ужин.
На праздник собирались все, только старший отряд оставался. Он недавно вернулся из настоящего похода и презирал "детские пляски на лужайке".
И еще оставалась Лена. У нее очень разболелась нога. Врач велела не "скакать по лагерю", а полежать хотя бы один день. С отрядом поехал физрук Лева, а Лена оказалась "безработной".
Она немного погрустила, что остается без ребят, а потом подумала, как хорошо будет ей без всякой заботы лежать на раскладушке и читать толстую книгу "Фараон".
Но читать "Фараона" ей не дали. Старшая вожатая Инна Семеновна пришла и строго сказала:
— Значит, остаешься...
Лене сразу захотелось спрятать книжку и вскочить. Книжку прятать было некуда, а вскочить не дала больная нога. Лена виновато села на раскладушке.
— Я бы поехала, да врач...
— Ну, хорошо, — сказала Инна Семеновна. — Но раз уж ты не едешь, я оставлю Сакурина. Хоть раз надо его проучить. Всякое терпение у меня кончилось.
— А что случилось? — невинно спросила Лена.
— А ты и не знаешь! Он учинил дикую драку с этим приезжим! Кстати, не первую. И не вторую... Это пират, а не ребенок...
— Ну, Инна, — сказала Лена. — Ну, какой он пират! Он просто мальчишка. Ну, подумайте, что он тут будет делать один?
— Он будет обдумывать свое поведение, — со скрытым злорадством сообщила Инна Семеновна.
— Вы уверены?
— Нет. Не уверена. Но проучить надо. Он разлагает весь лагерь...
"Дерево ты", — подумала Лена. И сказала:
— Вот уж не знала, что он такой опасный элемент.
— Лена, — значительно произнесла Инна Семеновна. — Вы в лагере недавно. А я работаю здесь третий год. Поверьте мне, я знаю, что делаю. И вообще...
Она сказала Лене "вы", и разговаривать больше не стоило. Тогда Лена разозлилась. И поняла, что не боится старшей вожатой. Она дерзко хмыкнула, легла, взяла "Фараона" и сказала из-за книги:
— Очень хорошо. Но бегать за ним по лагерю я с больной ногой не смогу. Скажите ему, чтобы пришел сюда, когда все уедут.
Инна Семеновна тихо остолбенела, постояла и, придя в себя, нерешительно распорядилась:
—А вы... все-таки с ним побеседуйте о дисциплине... когда придет.
— Будьте спокойны...
Лена не жалела, что Лерка остался. Только думала, что он не придет. Но, когда затихли голоса и стрекот моторов, Лерка постучал в фанерную дверь, услышал Ленино "да" и возник на пороге.
Был он в голубой рубашке с подвернутыми рукавами и черных отутюженных брюках. Наверно, первый раз достал их из чемодана, собираясь на остров.
"Сразу и не узнаешь, — подумала Лена. — Какой кавалер!"
Лерка молчал и темными глазами спрашивал: "Ну вот, пришел. Что надо?"
— Иди, садись.
Лерка сел на табуретку и стал смотреть, как на окне качается марлевая занавеска.
Нужно было говорить о дисциплине. О том, что драться нельзя. О том, что правильно его не взяли на остров.
Лена вздохнула и закрыла книгу.
— Зря дуешься, — сказала она. — Думаешь, это я наябедничала про драку? Ничего подобного...
Кажется, Лерка растерялся. Немножко. Он заморгал, удивленно взглянул на вожатую, но тут же снова отвернулся к окну.
— Нет... Ничего я не думаю. Это, наверно, Рыбина всем раззвонила...
— Ну вот. А я ни при чем. А в общем-то сам ты виноват...
Лерка смотрел спокойно и серьезно.
— Я и не хотел ехать. Я уже два раза там был.
"А оделся", — подумала Лена.
Лерка сказал без улыбки:
— Они думают, что они там робинзоны... Это мы здесь робинзоны. Одни остались.
Смотри-ка ты! Лене понравилась такая ловкая мысль. Она отложила книгу и села.
— А ты читал книгу про Робинзона?
— Три раза, — сказал он, снова глядя на занавеску. Лена здоровой ногой зацепила табуретку и подтянула ее вместе с Леркой к раскладушке. Лерка не пошевелился.
— Ну, Робинзон... А не скучно будет одному?
Лена думала, что услышит равнодушное "нет", но Лерка завозился на табуретке и сказал:
— Один-то день проживу как-нибудь.
— Говорят, на острове ягод много, — осторожно заметила Лена. Не хотелось ей дразнить Лерку, но и разговор кончать не хотелось.
— Много, — ответил Лерка без всякого огорчения. Потом помолчал, словно думал, стоит ли разговаривать. И все-таки добавил:—Там такие поляны есть, просто не зеленые, а красные от земляники.
— Ну уж, красные... — сказала Лена.
— Нет, правда, красные, — настойчиво повторил он. — Я там в прошлом году ползал, ползал по одной полянке, а потом как поднимусь, а все как перепугаются. Думали, что я локти и колени ободрал до крови. А это ягоды были раздавленные.
Лена засмеялась. Она думала, что и Лерка засмеется тоже. Но он, наверно, не считал, что эта история такая уж веселая. Он вывернул острый свой локоть и разглядывал, будто хотел узнать, не остались ли на нем земляничные следы. Следов не было, темнела только старая коричневая ссадина, и краснели две новые. Но они не стоили внимания. Лерка повернулся к Лене и объяснил:
— Там и черника есть. Тоже много. Только земляники больше... Ты какие ягоды сильнее любишь? — вдруг спросил он, и Лена даже растерялась. Впервые Лерка проявил какой-то интерес к ее особе.
— Не... знаю... Какие сильнее? Наверно, одинаково. Нет, наверно, землянику... А ты?
— Я одинаково, — сказал Лерка. — А еще рябину люблю, только осенью, когда она уже не горькая. У нас во дворе растет рябина.
Он сдвинул брови и замолчал. Наверно, вспомнил рябину во дворе и дом, и еще что-то. Заскучал, наверно.
— А я думала, ты вообще ягоды не ешь, — торопливо сказала Лена.
— Почему не ем?
— Конечно. Все поехали на остров, а ты даже ни чуточки не горюешь...
У Лерки оттопырилась губа.
— Горевать еще... Привезут же. Сколько хочешь привезут этих ягод.
— Ты так думаешь? — неуверенно сказала Лена. — Привезут... тебе?
Лерка не так ее понял. Кажется, ему стало немного неловко.
— Ну... может быть, тебе тоже привезут, — ответил он. Однако в его голосе не было уверенности.
— Может быть, — рассеянно и не очень весело усмехнулась Лена. — А тебе-то уж точно...
Лерка вдруг отвернулся и сказал тихо и серьезно:
— Ты не бойся. Если тебе ягод не достанется, я дам. Сколько хочешь.
Вот это да! Пожалел он ее, что ли?
— Спасибо... — сказала Лена. — Лерка... Послушай, ну почему ты подрался с Лодькой?
Лерка не сдвинулся с места. Даже не шевельнулся. Но в тот же миг он сделался колючим. Даже каждый волосок его коротенькой прически стал похож на негнущуюся проволочку: тронь и уколешься до крови. И опять словно выросли вокруг него стеклянные шипы.
— Конечно, если это тайна, то не говори, — поспешно сказала Лена. — Мне, в конце концов, все равно...
Шипы растаяли. Лерка опустил плечи и как-то обмяк.
— Да не тайна... Все уж знают. Мы из-за термитника с ним деремся. Уже четыре раза дрались из-за термитника.
Ну ведь надо же! Из-за чего только не дерутся люди! Из-за того, что не поделили бумагу для маскарадных колпаков; из-за всяких глупых прозвищ; из-за того, что ночью один бросил в другого подушкой и попал в банку с рыбьими мальками; из-за девчонок, в конце концов, дерутся. И вот еще — из-за термитника...
— Постой. Термитник — это что? Это ведь такая башня, в которой термиты живут?
— Ну да. — Лерка встал и досадливо повел плечом.
— Смешно, — сказала Лена и выжидательно посмотрела на Лерку. — Смешно. Как это вы термитник не поделили. Их же здесь нет. Они в Африке бывают, по-моему.
Лерка сел. Он натянуто молчал. "Конечно, если это тайна..." — уже хотела начать Лена, однако вовремя вспомнила, что Лерка терпеть не может лишних слов и повторений.
Тогда она все-таки подвинулась ближе, положила руку на острое Леркино плечо и заглянула в лицо. Почти шепотом она сказала:
— Лерка, я же никому не буду рассказывать. Ты не бойся.
Лерка немного удивился. Он пошевелил плечом с Лениной ладонью, подумал и ответил:
— Да говори хоть кому... Все равно все говорят: "Не получится, не получится". Ты тоже скажешь, что не получится.
— А может, получится. Я же не знаю.
— Термитник хочу построить, — хмуро сказал Лерка. — А Лодька не верит. Вот и деремся.
Конечно, Лене полагалось сказать, что надо не дракой, а делом доказывать свою правоту. И что драться — это не по-пионерски. Хотя Лерка ведь еще не пионер. Но все равно...
— Ой, Лерка, — сказала она. — А зачем? А из чего их строят?
— Из глины. Глины много.
— А зачем?
Лерка несколько секунд молчал. Может быть, все еще думал: стоит ли говорить? И сказал:
— Для муравьев. Термиты ведь тоже муравьи, только большие. Африканские. Значит, у них привычки одинаковые, только наши муравьи не умеют строить термитники. А если им кто-нибудь построит, им же не хуже будет. Наоборот, как дворец. В один термитник хоть целый миллион муравьев влезет. Хоть два. Сколько хочешь.
— Не привыкли они к таким дворцам, — заметила Лена.
— Привыкнут, — сказал он. — Им же только лучше от этого. Ну, сперва их мало будет, а потом разведутся. Туда же сто муравейников влезет. А муравьи полезные, они лес от вредителей берегут. Значит, и термитник полезный.
— Лерка, Лерка... — медленно сказала Лена. — Сам ты это придумал?
Он помотал головой.
— Я про муравьев по радио слушал. А про термитов Лодька рассказал. Сам рассказал, а теперь не верит... Да я бы уж построил, только не знаю, как купол делать. Он, наверно, провалится. Глина хрупкая, когда высохнет. В Африке, наверно, не такая глина. Ты не знаешь?
— Не знаю... Большой ты его собираешься строить?
Лерка вспрыгнул на табуретку, поднялся на цыпочки к вытянул к потолку руку.
— Вот такой. Не очень...
— Ой-ёй, — сказала Лена. — Ничего себе. Он вытянулся вверх изо всех сил. Новые сандалии заскрипели.
— Настоящие-то еще больше.
— Попробовал бы сначала маленький сделать.
Лерка прыгнул на пол, но не сел. Он стоял теперь перед Леной, обняв себя за плечи и по-птичьи склонив набок голову. Потом сказал:
— Я люблю большое строить.
— Например, слона, — вспомнила Лена. — Да?
— Ну и слона... А что?
— Да ничего. Так...
— Все говорят "ничего, ничего". А потом смеются, — хмуро сказал он.
— Ты не думай, что я смеюсь. Мне интересно. Только непонятно. Про термитник понятно, а про слона нет. В него ведь муравьев не посадишь.
— Зато играть можно.
— Ого! Вот это игрушка!
— Думаешь, если большой, значит, плохо?
— Я... не знаю, — откровенно сказала Лена.
Лерка смотрел упрямо, почти сердито.
— Надо, чтобы игрушки были похожи на настоящие. Как на самом деле. Чтобы им лапы не отрывали.
— Какие лапы? — удивилась Лена.
— Плюшевые... В седьмом отряде три плюшевых медведя было. Теперь все —инвалиды. У одного даже голова на ниточке. Потому что их не жалко. Они на живых не похожи нисколько. А большой медвежонок, который из репейников, совсем целый.
Лена вспомнила: в самом деле, есть у малышей из седьмого отряда медведь, слепленный из репейных головок. С добродушной мордой, толстый, ростом чуть пониже Лерки. Сделали ему берлогу под высоким крыльцом, и любят его все и возятся с ним.
Но все-таки медведь — это не то, что надо Лерке. Лерка хочет строить большое и прочное. Он готов, наверно, египетскую пирамиду сложить своими руками! Но не умеет. И термитник у него не получается, и слон...
— Знаешь, Лерка, — осторожно сказала Лена, — ведь термиты — не муравьи. Они просто похожи на муравьев, а на самом деле они совсем другие насекомые. И муравьи, по-моему, не захотят жить как термиты.
Лерка помолчал, разглядывая пол. И тихо спросил;
— Это точно?
— Это совершенно точно. Я про это еще в "Пятнадцатилетнем капитане" читала.
Лерка задумался. Но не огорченно, а сосредоточенно. И было ясно, что он размышляет: чем же заняться вместо термитника. Чем?
Что ему нужно?
В давние времена в приморских городах с острыми крышами и узкими улицами жили-были бородатые мастера. Они курили закопченные трубки и вырезали из громадных кусков старого дерева фигуры. Русалок, богатырей, ведьм и чудовищ. Лена читала в какой-то книжке, что мастера прибивали их на носах скрипучих парусных кораблей, под бушпритами, и эти диковинные звери и воины качались над волнами всех океанов.
Вот это была бы для Лерки работа!
Лена представила, как маленький коричневый Лерка цепко охватил ногами плечо деревянного колдуна-великана и топориком обтесывает ему ухо.
Но подумав о мастерах, о фрегатах и корабельных скульптурах, Лена вспомнила еще о коряге у лесного ручья и о том, как мигал и разгорался на темном рейде маячный огонь Константиновского равелина.
Море Лена увидела в прошлом году. Она приехала на юг, к маминой знакомой, и стала жить в пустой белой комнатке, где по стенам ходили черные пауки, а на потолке спала мохнатая бабочка.
В первый же день она облазила все ближние скалистые берега, почти ослепла от синего блеска, чуть не подралась со смуглыми упрямыми мальчишками из-за почерневшей снарядной гильзы и сожгла на солнце плечи.
Ночью Лена просыпалась и слышала теплый сладковатый запах трав. Это были незнакомые травы юга. Ими пахло раннее крымское лето. И еще оно пахло теплыми сухими камнями.
Лена коротко вздыхала в темноте, улыбалась и думала, что эти запахи приносит из степи в город береговой бриз. Ночной бриз, с которым рыбаки уходят в море... А может быть, не было никакого бриза, и, наверно, он совсем теперь не нужен рыбакам с их моторными судами. Но ей нравилось так думать: дует с берега ветер, и уходят в море парусные шлюпки.
Уходят... В море!
От.того, что море совсем рядом, мгновенно вырастала в Лене громадная радость. Вернее, даже не вырастала, а взрывалась. Это был бесшумный, но сильный взрыв радости. Сон окончательно улетал. Хотелось куда-то бежать, с кем-то говорить, смеяться.
Но стояла густая теплая тишина. Только за оштукатуренной перегородкой сонно дышала мамина знакомая, тетя Варя. Чтобы не разбудить ее, Лена старалась двигаться тихо-тихо. Она вставала и подходила к раскрытому окну. Ночь за окном была темно-синяя, густо усыпанная черными пятнами виноградных листьев. Виноград сплошь оплетал маленький дворик. Узорчатые листья чуть заметно шевелились, а между ними дрожали большие белые звезды и редкие желтые огоньки; город лежал на крутых складчатых горах, верхние улицы висели высоко-высоко над нижними, и ночные огоньки поэтому жили рядом со звездами.
Иногда по листьям пролетал мгновенный голубой отблеск: на плавучем доке в Южной бухте вспыхивала электросварка. Было слышно, как за бухтой, на вокзале, тяжело дышали уставшие поезда... Изредка доносился очень далекий металлический грохот, словно по камням раскатывались пустые железные шары. Может быть, на рейде гремели якорные цепи?
Ни утомленные вздохи составов, ни дальний гром цепей, ни близкое дыхание тети Вари не мешали тишине. Здесь она все равно была хозяйкой.
За окном, кроме листьев, Лена различала кусок побеленного забора, а на фоне его—трехногий умывальник и островерхую конуру Барса.
На подоконнике были рассыпаны круглые морские камешки, плоские раковины мидий, крабьи клешни и обкатанные волнами осколки мрамора и черепицы— береговая добыча Лены. Добыча была так велика, что Лена теперь ничуть не жалела это добро. Она брала на ощупь камешек покрупнее и бросала его в будку. Камешек щелкал по доскам. Барс просыпался и вопросительно гавкал. Потом, смутившись, что поднял напрасную тревогу, начинал сердито скрести за ухом. Тесная будка скрипела и качалась. Но скоро Барс засыпал и принимался тихонько рычать и повизгивать. Наверно, ему снился Македон — облезлый соседский кот.
Лена вдруг поняла, что не может сидеть в комнате.
Она тихо надела платье и босоножки, выбралась в окно и на цыпочках прошла мимо будки с Барсом к калитке.
Над улицей, на столбе, горел фонарь. Он очень ярко горел, как на сцене, когда ночь ненастоящая. Листья большой акации просвечивали слабой зеленью. Они были похожи на большие перья с мушкетерских шляп. Ветра не было, и тень от листьев лежала на белых камнях забора неподвижным громадным веером.
Лена пошла в конец улицы. Там, изгибаясь на заросшем склоне, убегала вниз лестница. Вниз, к огонькам, крышам, освещенным улицам.
Лена остановилась на верхней площадке. Справа, за каштанами, погромыхивал и мигал цветными огоньками сквозь листья Северный рейд. Впереди и слева было Темное Пространство.
Там, в ночи, сливались море и небо.
В этой громадной темноте полз Одинокий Огонек. Очень маленький и очень заброшенный. Или фонарик на мачте, или окошко в каюте, кто знает...
Лене стало тревожно и одиноко, будто она вдохнула в себя всю эту большую ночь. И сделалось ей очень жаль тот дальний огонек. Бывает так: заберется в душу непрошеная грусть—и хоть плачь.
Но вдруг справа, у невидимого берега, прогоняя всякую печаль, вспыхнули другие огоньки — красные и белые. А из-под них ярко-голубой иглой ударил Большой Огонь. Он проткнул ночь, и там, где брел по темной дороге Одинокий Огонек, вспыхнула звезда ответного прожектора. Потом она погасла, но огонек побежал будто веселее.
А маяк сигналил не уставая.
Лена вспомнила, что днем видела в той стороне желтую полуразрушенную крепость на мысу, а на крепости — вышку и мачту.
Она засмеялась и пошла домой. Ей было хорошо идти и знать, что там, над старыми бастионами, воюет с темнотой надежный маячный огонь. И никто не заблудится в ночи.
Это воспоминание осталось в ней как яркая звездочка.
— Лерка, — сказала Лена, — вот что... Есть одно дело. Тебе понравится.
Он глянул с недоверчивым интересом.
— Правда, понравится, — повторила Лена. — Только ты пока не спрашивай. Я рассказать не сумею. Это надо посмотреть. Ты согласен?
— Да, — сказал он и мягко, по-кошачьи, поднялся, не отрывая глаз от Лены. — А где это дело?
— Знаешь, где ручей впадает в озеро? Был там?
— Ну, был, — нехотя ответил он. — Один раз... Что там делать? Там нет хорошей глины.
— Неважно. Ты иди сейчас туда. Но не берегом, а лесом, по правой тропинке. Лесом — ближе. Там подожди.
— А ты?
— Я скоро приду... Послушай, а может, ты боишься один в лесу?
— Ну и вопросы ты задаешь, — сказал он совершенно по-взрослому.
— Ну иди... Постой. Ты переоденься, а то всю свою парадную одежду перемажешь. Будет много работы.
Лена сходила в сарай за веслами. Дотащила их, прихрамывая, до причального плотика, отцепила лодку.
Грести оказалось трудновато, потому что больной ногой нельзя было упираться в дно. Лена торопливо налегала на весла и беспокоилась о Лерке.
Зря беспокоилась. Когда лодка села на отмель в устье ручья, Лена сразу увидела Лерку. Его мятый ситцевый костюмчик розовел в темной зелени, как большой шиповник. Лерка уже отыскал корягу. Он по-хозяйски оседлал ее, опоясав толстый ствол коричневыми ногами.
— Я здесь, — отчетливо сказал он сверху и уселся поудобнее. Коряга угрожающе закачалась над откосом.
— Осторожней!
— Ты про этот пень говорила, что будет дело? — спросил он, качаясь.
— Про этот... Да осторожней ты! — с досадой сказала Лена и начала продираться наверх. Было жаль, что не удался сюрприз.
Поднявшись, она за рубашку стащила всадника с коряги и едва удержалась, чтобы не шлепнуть.
— Тоже мне наездник! Вот сломаешь шею! Лерка не обиделся. Отколупнул гнилушку и доверительно сказал:
— Хорошее дерево. Ты сама его нашла?
— Конечно, сама. Нравится?
— Можно сделать дракона, — задумчиво сказал Лерка. — Только придется чешую вырезать. Вот это будет шея, а это хвост...
— Подожди. — Лена села на шею дракона и поставила Лерку перед собой. — Послушай...
И она стала говорить про ночное море, про пустой берег. И про то, как хорошо, когда видишь вспыхнувший маяк. И как будет здорово, если на озерном берегу тоже загорится маячный огонек. Поставить у причала деревянного великана с фонарем в руке! Будто он вышел из лесной сказки и светит, светит, чтобы никто не заблудился вдали от земли, не проплыл мимо пристани.
Лена говорила и придерживала Лерку за большую пуговицу. Он не двигался. Смотрел ей в лицо. Не в глаза, а куда-то на подбородок. Но слушал внимательно. И, когда Лена замолчала, нетерпеливо шевельнулся.
— Ну давай...
— Что "давай"?
— Делать великана! Это будет озерный царь, да? На море — морской, а здесь — озерный?
Он не суетился, не прыгал, но Лена увидела, что он весь просветлел, и каждая жилка в нем словно звенела. И глаза Леркины, темные глазищи, сделались горячими, янтарными.
— Ну да-вай... — медленно и с нажимом повторил он.
— Давай!
Они навалились на корягу, и та ухнула, покатилась, ломая кусты. И плюхнулась на глубокое место.
Следом, как снаряд, ринулся Лерка. Уже снизу он крикнул:
— Только не надо фонаря! Я сделаю голову с глазами, чтоб светились!
Они привязали корягу к корме Лениной косынкой
— Я буду грести, — поспешно сказал Лерка.
Грести он не умел. Весла были увесистые, и Лерка вразнобой плюхал ими по воде. Упрямо сопел и не смотрел на Лену. Лена украдкой вскидывала на него глаза. Еле сдерживала тревогу: очень уж тонкорукий и маленький был гребец, а весла такие толстенные.
Правой лопастью Лерка неловко чиркнул по воде и на Лену посыпался целый дождь брызг, желтых от вечернего солнца.
— Дай-ка мне одно весло, — сказала она. — Дело быстрее пойдет.
— Бери, — согласился Лерка и подвинулся к борту. — А ты умеешь грести?
— Немножко умею. Сюда-то я добралась.
С одним веслом Лерка управлялся лучше. Лена старалась не перегребать его. Лодка пошла заметнее. Безголовое чудище нехотя тащилось на буксире, поворачивая к небу то одну, то другую лапу.
Все-таки они едва двигались. Почти час ползли эти двести метров. Лерка совсем измотался, но Лена не решалась отобрать у него второе весло. Наконец подошли к месту, и лодка заскребла по дну.
Лерка прямо в сандалиях спрыгнул в воду и ухватился за корягу. Но та, как якорь, цеплялась лапами за дно.
— Не вытянем ведь вдвоем-то, — сказала Лена. Лерка обнял себя за плечи, постоял над корягой. Толкнул ее коленом. Она даже не шевельнулась.
— А попросим первый отряд, — предложил Лерка.
— Будут они возиться...
— Будут, — пообещал он. — Я им скажу, что это надо.
Он ушел и скоро привел четверых мальчишек, самый маленький из которых был ростом с Лену.
Они со сдержанным интересом взглянули на корягу.
Могучий Олег Пинаев, по прозвищу Пендаль, спросил:
— Зачем вам эта древесина?
Лена подняла палец:
— Тихо... Потом узнаете. Ну-ка, помогите поставить.
Пендаль и три его приятеля засучили штаны и единым махом вынесли на берег безголового Озерного Царя.
— На лапы ставьте, — распорядился Лерка. — Да подройте лопаткой, чтоб не упал.
— Опять эта козявка чудит на весь лагерь, — суровым басом сказал Олег. Но корягу они подняли, и "повелитель озера" прочно встал на три растопыренные ноги.
Он стоял, чуть согнувшись, подняв одну расщепленную "руку", а другой почти упираясь в песок. Непонятный, безголовый. Чего-то ждущий. Лерка похлопал деревянное чудовище. Быстро глянул на Олега и сказал непонятные слова:
— Вот и все. Ну-ка, встань, потому что пора...
Пендаль хмыкнул, провел пятерней по Леркиному ежику, а Лене сказал:
— Вы к нам сегодня приходите ужинать. Компоту будет невпроворот. А потом песни петь будем. Костерчик запалим. Нынче мы без начальства, будем петь до ночи.
Первый отряд очень любил петь песни.
Был уже совсем вечер. Солнце сползло на краешек неба, и тонкие облака на западе набухли розовым светом. Зеленовато-синий мрак залег в лесу, обступившем лагерь. Только стволы у близких к опушке сосен горели спокойным золотом среди этой тьмы. Они словно изнутри светились.
Лерка, расшибая коленки о кромку ржавого ведра, притащил сырую глину. Он дышал часто и весело, будто после отчаянной игры в "сыщики-разбойники".
— Ты же совсем измучился, — обеспокоенно сказала Лена.
— Я?! — он изумился так искренне, что Лепа не сдержала смеха:
— Ох, Лерка, Лерка...
А он разгорался задором, как уголек на сухом ветру.
Вытряхнув глину, Лерка повернул ведро и кулаком продавил две дыры в проржавевшем боку. Деловито сообщил:
— Глаза будут.
— Как глаза? Где? Ведь голову ты из глины хотел делать?
— Ну, очень просто, — сказал он нетерпеливо. — Сверху глина, а внутри ведро. Чтобы свечкам хороши горелось... Ну, пойдем за лестницей!
Лена вспомнила тяжеленную лестницу, брошенную у сарая. Тащить ее на берег, с больной ногой... Лерка тут не помощник. Да и велика она, эта лестница...
— А долго ты будешь голову делать?
— Не... — успокоил он. — Это я быстро. — Он решил, наверно, что Лена устала и хочет спать.
— Давай тогда я тебя на плечи поставлю, — сказала Лена. — Ты не свалишься?
— А ты удержишь?
— Тоже мне, тяжесть! Я в походе рюкзаки по тридцать кило носила. Думаешь, ты тяжелее?
— Двадцать девять, — сказал он и почему-то вздохнул.
Сначала они переправили на верхний срез коряги ведро и комья глины. Потом Лена подняла Лерку.
— Держишься?
— Держусь! — весело сказал он и покрепче охватил гибкими ступнями и пальцами Ленины плечи. Лена услышала, как он шлепнул сырой глиной о ведро.
Легонький и прямой, Лерка стоял спокойно. Лена придерживала его за ноги. Ей было хуже, неудобней, чем ему. Во-первых, она не могла прочно опираться больной ступней, во-вторых, она сразу заскучала. Ей не было видно ничего, кроме темного ствола коряги с обломленным сучком и кривыми желобками древоточца. Коряга пахла грибами.
Чтобы посмотреть в сторону, Лена стала осторожно поворачивать голову. Лерка закачался и сердито сказал:
— Не крути головой.
— Я осторожненько.
— Волосами ноги щекочешь.
— Подумаешь, принц, — беззлобно сказала она. Лерка снова зашлепал глиной о ведро.
— Я все-таки не лестница, — напомнила через минуту Лена. — Дай-ка я встану спиной к коряге. Хоть на озеро буду смотреть...
Лерка легко прыгнул с ее плеч. Лена подняла голову.
— Ой, уже все готово?
— Ничего не готово, — нетерпеливо сказал Лерка, Вместо ведра на плечах Озерного Царя сидела круглая глиняная голова с растянутым ртом и мясистым носом. Губы и нос были добродушными, только пустые провалы глаз смотрели холодно.
Лерка убежал, не ответив на окрик Лены. Через минуту он пришел, держа в каждой ладони зеленые донышки от бутылок.
— Вот глаза.
— Ты умница, — сказала Лена. Лерку не тронула похвала.
— Поднимай, — велел он.
Теперь Лена стояла лицом к озеру. Вода была светлой. Солнце ушло, оставив неяркий желтый закат. Выше его, в зеленоватом небе, дрожала яркая капля Венеры. Потом прорезался месяц, легкий и прозрачный, как стрекозиное крылышко. Незаметный и робкий, он не отражался в озере. А отражение Венеры протянулось по воде золотистой ниткой.
Далеко-далеко трещал катер. С острова Робинзонов доносились голоса и отрывистые вскрики горнов. На этом берегу, на костровой площадке, негромко и очень слаженно пели ребята из первого отряда. Они пели "Песню отплытия":
...Вот и все.
Ну-ка, встань, потому что пора.
День дороги взошел,
И полощутся флаги отхода.
Посмотри —
Подымается ветер с утра.
Нам пора.
Посмотри,
Как на рейде дымят пароходы...
Со спокойной радостью Лена поняла, что никогда не забудет этот вечер над ясной водой: небо с прозрачным месяцем и Венерой, песню, огоньки, черные сосны, проблески костра на острове. И маленького Лерку, горящего нетерпеливым вдохновением. Этот вечер будет в ее жизни такой же яркой звездочкой, как севастопольские маяки, как Яшка...
Лена вдруг вспомнила, что все еще не ответила на Яшкино письмо. Но легкая тревога кольнула и ушла. Не было сейчас места для тревоги. "Ничего, напишу завтра... А Яшка-то на фотографии совсем не похож. Ну надо же: Яшка с бородой! Таежный бродяга..."
— Тебе не тяжело? — спросил с высоты Лерка.
Вот уж не ждала она такой заботы!
— Мне? Что ты!
— Я скоро, — сказал он.
И правда, очень скоро он прыгнул на песок.
Упал на четвереньки, вскочил и, подняв острый подбородок, нетерпеливо глянул на свою работу.
Озерный Царь был корявый, большой и добродушный. Настоящий. Словно и не было никогда громадной коряги и дырявого ведра, а всегда жил на свете этот неуклюжий великан с немного лягушачьим, но симпатичным лицом. Наверно, ему очень нравилось торчать на берегу и с хитроватой улыбкой осматривать свои владения. Рассеянный свет воды мелкими блестками отражался в его стеклянных зрачках.
— Самая подходящая голова, — сказала . Лена. — Никакой другой головы и не придумаешь.
Лерка не ответил. Наверно, ему тоже нравилась голова Озерного Царя, но он молчал из скромности.
Они еще немного посмотрели, и Лена сказала, что надо зажечь свечки. Будет просто замечательно, когда в зеленых глазах великана загорятся живые огоньки. Лерка сбегал в пионерскую комнату, отыскал там спички и две свечи. Потом опять забрался Лене на плечи. Он возился довольно долго. Швырял на песок сломанные спички. И на этот раз не спрыгнул, а попросил опустить его.
— Устал? — спросила Лена.
— Смотри, горят, — сказал он.
Глаза Озерного Царя горели совсем не ярко, чуть блестели зеленоватыми искрами.
— Издалека они ярче светятся. Так всегда бывает, — объяснил Лерка.
Они еще немного постояли перед Озерным Царем. Но сделанный ими великан жил теперь сам по себе. Лерка и Лена ему были не нужны.
— Пойдем, — вздохнула Лена. — Делать больше нечего.
— Нечего, — печально откликнулся Лерка.
— Поужинаем и спать, да?
Лерка не ответил.
— Ну, пойдем, — повторила Лена. — Посидим еще с первым отрядом...
Первый отряд снова пел свою "Песню отплытия" — самую любимую:
Были дни — мы не раз
Уходили сквозь штормы в походы
И огни
Среди волн
Зажигали в холодных морях...
Так пускай в этот раз
Провожает нас солнечный свет.
Как награда за то,
Что не ждали у моря погоды.
— Надо умыться, — сказала Лена. — Смотри, ты весь в глине.
Лерка молча кивнул и зашагал к причальному плотику.
— Поздно уже, — сказала ему в спину Лена. — Хочешь спать?
Сама она спать не хотела. Во всем теле ровно гудела усталость, болела нога, правда, не так сильно. А про сон и думать не хотелось.
— Не хочется спать, — откликнулся Лерка.
Он ступил на плотик. Доски прогнулись, и фонтанчики с плеском запрыгали из щелей. Лена сняла тапочки. Доски были очень теплые.
Лерка аккуратно поставил на край плотика сандалии, сел на корточки и начал смывать с локтя глину.
— Убрал бы сандалии от воды подальше, — посоветовала Лена.
— Зачем? — спросил он. Повернулся и не удержался на краю.
Лена увидела, как он светлым комочком ушел на глубину, а у самого дна стремительно распрямился, выбросив вперед руки. Она тихонько ахнула и боком плюхнулась в воду.
Глубина была небольшая — по плечи. Лерка медленно и красиво всплывал. Он плавно обходил свою спасительницу, как акула обходит коралловый риф. Лена бросилась к нему, ухватила за рубашку и выволокла на край плотика. Потом, тяжело дыша и постанывая от боли в ноге, забралась сама. Лерка торопливо вскочил на пружинистых досках.
— Ты чего? — спросил он. — Ты испугалась, да?
Лена, мокрая и растерянная, молча смотрела на Лерку. Ей хотелось не говорить, а фыркать и встряхиваться, как упавшему в воду щенку.
— "Испугалась"... — наконец сказала она. — Всыпать бы тебе за такие фокусы! Ныряльщик. Прыгай еще за ним тут...
И тогда Лерка засмеялся. Она никогда не видела, чтобы он так смеялся.
— Я же умею плавать! — говорил он сквозь смех. — Я знаешь, как плаваю? Хоть через все озеро. Я же плавучий!
— Плавучий... — откликнулась Лена. — Дрожишь вот теперь...
— Это ты дрожишь, — заметил Лерка. Перестал смеяться, но не обиделся. Он стянул облепивший его ситцевый костюмчик и начал выкручивать, усевшись у самой воды. Потом коротко глянул на Лену из-за плеча.
— Думаешь, мне жалко было ту кошку? — неловко спросил он. — Я бы тебе отдал обязательно. Только ее нет... Я ее Лодьке отдал.
Она перестала вздрагивать. Было тепло. Только сарафан оставался тяжелым и липучим. Лена, согнувшись, принялась выжимать подол.
— Да ты сними и выжми как следует, — посоветовал Лерка. — Я отвернулся.
Она засмеялась:
— Дурень... Ну-ка, отойди от края, а то опять сковырнешься.
Лерка не отошел. Не оборачиваясь, он сказал:
— Если бы ты упала в воду, я бы тебя обязательно спас.
Лена опять вздрогнула.
— Спасибо. Только лучше уж я не буду падать.
Серьезно и с нажимом Лерка произнес:
— Конечно. Но если бы...
— Ну... Я знаю, — сказала она и повернулась к берегу. — Ох, смотри, Лерка!
Отсюда, с плотика, глаза Озерного Царя казались яркими, как два зеленых фонарика. И сам хозяин озера, склоненный вперед, темный, длиннорукий, был сейчас загадочным и словно незнакомым. Лесное и водяное чудо.
— С озера еще лучше видать, — полушепотом сказал Лерка. — Давай отъедем на лодке?
— Такие-то мокрые? — сказала Лена. — Ну... давай.
Они пошли к лодке, и песок был уже остывший, а вода очень теплая. Они столкнули лодку. Лерка торопливо захватил весла и опять неумело зашлепал ими. Лодка нехотя, боком, поползла от берега.
Лена смотрела сначала, как Лерка воюет с веслами, а потом оглянулась и увидела, что берег уже отошел метров на сто. Зеленые глаза великана сияли, хотя сам он уже не казался великаном.
Лерка продолжал ворочать веслами. Озерный Царь сделался совсем одиноким и маленьким на пустом берегу. Глаза его слились в одну зеленую точку.
"Куда же мы?" — подумала Лена.
На острове Робинзонов отозвалась улетевшая с этого берега песня:
...Есть в покое твоем
Ожиданье тревожной дороги.
А в дорогах твоих —
Чуткий отдых больших скоростей...
— Лерка, — нерешительно заговорила Лена. — Ну чего мы тут одни... А давай поедем к робинзонам!
— Давай! — тут же отозвался Лерка и плюхнул веслами.
— Не попадет нам?
Не попадет, — снисходительно сказал он. И добавил нетерпеливо:—Ну давай поедем. Да? Дадут нам там одеться, а? Все дадут!
— Только ты пусти меня на весла. Ты вон уже сколько греб! Думаешь, мне не хочется?
Он торопливо перебрался на корму. Лена взялась за гладкие рукоятки.
— Правильно я держу направление? Ты следи.
— Я слежу. Правильно.
Она стала грести, удерживая лодку так, чтобы зеленый огонек берега висел над Леркиным плечом. Лерка сидел съеженный, остроугольный. Почти черный на фоне потемневшего неба.
— Озяб?
— Санька обрадуется... — сказал он. Потом спохватился: — Нет, не озяб... Там у костров погреемся.
Ждали их жаркие костры, и смех, и песни. И сказки, которые рассказывают в палатках веселым полушепотом... Вечер будет еще долгим и хорошим.
А Озерный Царь смотрел им вслед горячими глазами. Он видел, как черная лодка на светлой воде машет узкими крыльями и делается все меньше.
От острова Робинзонов отскочил трескучий катерок и по широкой дуге помчался к лодке. Он поднял волну. Волна разбила отражение Венеры и, крадучись, поползла к причальному плотику.
Там, у самой воды, прижавшись друг к другу, стояли забытые Леркины сандалии.
