3. Трамвайное кольцо
Большой бестолковый и беспощадный мир жил по своим правилам – как ему хотелось (или не хотелось, но получалось). Большому взрослому миру не было дела до Шуркиных бед. Он, этот мир, со своими идиотскими хлопотами, потрясениями и заботами врывался в дом через телеэкран.
Перед экраном сидела баба Дуся. Оглянулась, когда Шурка вошел.
– Слышь, а бразильцы выиграли у итальянцев-то. В игре ничего друг другу забить не могли, только по пенальти взяли верх... Итальянские болельщики повыкидывали из окон свои телевизоры. От досады!
"Ну и холера с ними",– сказал про себя Шурка. Но обижать таким отзывом бабу Дусю не стал. Молча ушел к себе, лег, уставился в потолок.
Баба Дуся заглянула в дверь.
– Чего смурной? Нелады какие-то?
– Все "лады". Устал просто...
– Ну дак немудрено. Иди поешь. Отощал совсем, избегался... Господи, а ногу-то где разодрал?
– Не помню. Да заросло уже...
Несмотря на горести, есть хотелось до тошноты. Шурка пошел на кухню, съел окрошку и кашу с колбасой.
– Ну вот, ожил малость.– обрадовалась баба Дуся.– А знаешь, какие новости от астрономов идут? Говорят, летит на планету Юпитер комета расколотая. Имени какого-то ученого – то ли Шумейко, то ли Шумахера. Как грохнется, будет взрыв посильнее миллиона водородных бомб.
– Нам-то что...
– А то, что говорят, будто и на Землю повлияет. Может она съехать с орбиты...
– Туда ей и дорога,– искренне сказал Шурка.
– Как это "туда и дорога"! А с нами что?!
– А хоть что...
– Тьфу на тебя... А в Югославии перемирие нарушилось, снова палят по городу Сараеву из минометов. Кругом люди рехнулись...
– Вот именно... И будут палить, пока на Земле снаряды не кончатся. А они не кончатся... в обозримом будущем.– И Шурка вспомнил Гурского: "Психология полевых командиров..."
– Страсти ты говоришь какие, помолчи лучше... А еще передали в "Новостях", что общество "Золотой Маврикий", ну, то, про которое все время реклама, лопается по швам. Перестали покупать у населения акции, в Москве у приемных пунктов тыщи людей шум подымают. Представляешь?
– Баб-Дусь, ну тебе-то что,– застонал Шурка.– У нас с тобой ни одной же акции нету!
– У нас нету, а у других, у миллионов человек, есть! Уже митинги начинаются. Диктор Веревочкин в "Новостях" сказал, что может быть гражданская война или досрочные перевыборы...
"Мне бы эти заботы",– горько подумал Шурка.
– Чего-то ты сегодня не в себе,– опять затревожилась баба Дуся.– С дружками своими, что ли, поругался?
– Вот еще! Не ругался я...
– Или с Женькой. А? – безжалостно.
– Ну, не копай ты мне душу! – И опять плюхнулся на диван в своей конуре.
Баба Дуся ворчала за перегородкой:
– "Не копай душу"... А об моей душе ты помнишь? Думаешь, бабка не переживает? На тебя глядючи...
Шурка закрыл глаза и стал проваливаться в дремоту. Закачался перед глазами иван-чай, замелькали стрекозы. Вспомнилось влажное касание Женькиных волос... Потом ощутилась, почти как наяву, давящая глубина Черного пруда.
"Почему я потерял сознание? От памяти про машину? От холода и страха? А может, просто от давления воды?" И все зря! Потому что не было восьмиугольного люка... Но где-то он все же есть! Люк, дверь, проход... Мало того, Шурка понял, что он помнит, где именно! Откуда помнит?.. Господи, да Кустик же утром говорил! Про туннель под мостом, где трамвайное кольцо!
Шурка сел. Теперь не было усталости и бессилия. Стало ясно, что надо делать. И чем скорее Шурка это сделает, тем скорее будет свободен! От непонятного своего задания, от Гурского, от обязанности молчать!
Он придет к ребятам с растворенной душой, с новым сердцем. Вот я, смотрите! Я такой же, как вы! И нет у меня от вас тайн!..
Самое тяжелое – дождаться вечера. Когда гложет нетерпение, время, как правило, движется еле-еле. Это знает всякий, но Шурке повезло. Видать, смилостивилась судьба, и минуты побежали одна за другой. И час за часом...
В девять Шурка уложил в холщовую сумку нужное имущество: складной нож, фонарик, веревку. И отвертку. Резиновый наконечник он потерял, в кармане носить инструмент было рискованно...
– Куда ж ты это, друг любезный, лыжи навострил? – затревожилась баба Дуся.– Вроде уж ночь на носу.
– К Платону,– храбро соврал Шурка.– Мы договорились ночевать на сеновале. Кустик будет новые космические истории рассказывать...
К Платону баба Дуся относилась с уважением: "Серьезный парнишка, не шебутной. Сразу видно, родители культурные". Да и на других смотрела одобрительно "Только вот этот Кустик ваш, уж до чего худой! Не кормят, что ли?" – "Да просто у него организм такой. Он в основном космическим излучением питается".– "Оно и видно, что одним излучением..."
И сейчас она Шурку не задерживала.
– Только утром, как придешь, сразу давай на рынок, а то капусты даже на суп не осталось.
– Есть, господин баб-Дусь-майор!
– Вот я тебя...
Время самых коротких ночей уже прошло. Но и теперь солнце заходило после десяти, а светлые сумерки держались до полуночи.
А трамваи кончали ходить рано, последняя "шестерка" ехала на кольцо без четверти десять. На нее-то и успел Шурка.
К концу маршрута задний вагон совершенно опустел. Вполне можно было не прячась въехать в туннель, а там на малом ходу выскочить. Но Шурка решил не рисковать: вдруг в этот миг водитель трамвая глянет в зеркало заднего обзора? На остановке у моста Шурка вышел с деловым видом: спешит, мол, человек домой. Но никого вокруг не было, не имело смысла притворяться. Трамвай, дребезжа, укатил в черную арку под мостом.
Шурка двинулся за ним не сразу. На всякий случай посидел несколько минут в густом ольховнике, что рос вплотную у каменной кладки.
Здесь к Шурке подкрался страх. Будто к малышу, которому предстоит идти в темную комнату.
"Все будет хорошо",– постарался успокоить себя Шурка. И усмехнулся. Потому что это была еще одна затертая фраза из американских фильмов, которые Шурка смотрел по вечерам в полглаза (а баба Дуся с интересом). Такая же, как "ты в порядке?" и "увидимся позже". Брякнулся человек с пятого этажа и еле дышит, или лопнула у него фирма, или украли жену, а его успокаивают: "Все будет хорошо"...
И как бы предупреждая Шурку, что с ним ничего хорошего не будет, куснула его повыше колена булавочная боль. Вот ведь зараза какая!.. Любые порезы и ссадины зарастали на Шурке за несколько минут, а этот след от иголки никак не заживал. От той, что клюнула Шурку, когда он примерял анголку. Нет-нет, да и набухала на ноге кровавая точка. Болела и чесалась, как комариный укус. Густо напоминала о нехорошем...
И сейчас этот колючий зуд добавил Шурке страха. И Шурка понял, что боится не темного туннеля, не досадной неудачи в поисках, а какой-то неведомой беды...
Тогда, толчком прогоняя боязнь, он скомандовал себе: "Вперед!" Крадучись, он быстро выбрался из кустов. Туннель – вот он, рядом. И Шурка скользнул в темноту.
Темнота оказалась неполной, туннель изгибался, и за поворотом брезжил желтый свет.
Шурка присел на корточки, послушал тишину. Будь у него настоящее сердце, оно колотилось бы. А сейчас-то что... Шурка посидел, мотнул головой, встал. Осторожно пошел вдоль сложенной из гранитных брусьев стены.
Увидел наконец лампочку – она тускло светила под бетонным потолком. Светила, как... да, как там, где Шурка видел себя под простыней, с квадратным провалом в груди.
Он зажмурился, опять помотал головой. И... увидел в стене напротив себя черную пустоту входа.
Начало восьмиугольного туннеля! В точности такого, как говорил Кустик.
Нижний край входа был в полуметре от пола. Шурка прыгнул. Встал. Вынул из сумки фонарик. Свет прошелся по кирпичным стенам. Ширина была метра полтора, высота – около двух. Шагах в пяти коридор делал крутой поворот. Шурка пошел на цыпочках, словно поблизости могли быть враги. Но кто? Откуда?
За поворотом он сразу уперся в дверь.
На двери были скобы и заклепки, словно в рыцарском подземелье. От нее пахло ржавчиной. Рыжие клочья висели, как бороды.
Шурка поводил фонариком. Не было никакого намека на шурупы или болты, для которых годилась отвертка. Да и нечего тут отвинчивать и отпирать! Дверь была прикрыта неплотно, темнела широкая щель. Шурка уперся в кирпичный пол ступнями, ухватился за скобу.
Железная махина отошла медленно, тяжело, но (вот удивительно!) без визга и скрежета.
Шурка отступил, повел перед собой лучом. За дверью был коридор, но более широкий, с нишами и кирпичными выступами. Шурка хотел шагнуть... и не шагнул. Обволокла его вязкая боязнь. Он явно чуял – там кто-то живой.
Да ну, чушь! Кто там может быть? В такой сырой ржавой трущобе! Бомжи и жулики находят места поуютнее. Бездомные псы? От света они бросились бы прочь. Сизые призраки? Ну да! "И все засмеялись..."
И Шурка засмеялся про себя. Через силу. И так же через силу заставил свои ноги сделать шаг. Другой.
Все равно обратного пути нет! Не возвращаться же ни с чем! Должен же быть хоть какой-то конец!
Да и чего бояться? "Ты ведь один раз уже умирал..."
Еще шаг, еще... Стоп!
Новый страх приковал Шурку к месту. Кто там? Чье шевеленье и дыханье? И шепот...
Луч метнулся перепуганно. И... выхватил торчащий из-за кирпичной переборки кусок синей материи. На ней – зеленые водоросли и маленький коричневый краб.
– Куст...– с великим облегчением выдохнул Шурка. С радостью и досадой.– А ну, выходи...
Кустик, сопя и жмурясь, шагнул в конус света. За ним – Платон и Ник.
И не стало страха. Никакого. Трое щурились и смотрели в пол.
"Шпионили",– чуть не сказал Шурка. Но прикусил это слово.
– Следили...
– Если угодно, да, следили,– с вызовом заявил Платон.– И не слепи, пожалуйста, глаза... А точнее, не следили, а ждали. Потому что Куст вечером пришел и чуть не ревет: "Я сказал Шурке про туннель под мостом, про восьмиугольный. Он, конечно, полезет туда, один!" А мы...
– А мы же отвечаем за тебя,– тихо и прямо сказал Ник.
– С чего это? – буркнул Шурка.
– Как с чего?! – звонко изумился Кустик,– Мы же все отвечаем друг за друга!
– И мы же видим... что ты весь не в себе,– снова вполголоса сказал Ник.– Что-то с тобой случилось...
"Вот сейчас я уж точно разревусь",– понял Шурка и торопливо закашлялся.
Платон сухо и обстоятельно разъяснил:
– Нам совершенно не нужны твои тайны. Мы не будем их выведывать. Но мы обязаны охранять тебя, пока ты ищешь свой клад...
– Да какой там клад! – горько вырвалось у Шурки.– Вы же ничего не знаете!
– Вот именно,– прежним тоном подтвердил Платон.– Да мы и не желаем знать. Но бросить тебя одного не имеем права. По крайней мере, пока ты не сказал прямо: "Убирайтесь, вы мне больше не друзья".
"Разве я могу это сказать..."– Шурка закусил губу. Фонарик замигал.
А этот вредный невыносимый Куст вдруг ясным голосом предупредил:
– Но если скажешь такое, имей в виду: ненаглядная Женечка точно утопится у плотины.
Шурка ощутил радостное желание вляпать Кустику по шее. И сделал движение. Кустик отпрыгнул. И всем стало легче, свободнее. Шурка опять опустил голову, поводил лучом по полу. Шепотом спросил:
– Девчонкам-то хоть не сказали, куда пошли?
– Мы же не сумасшедшие,– утешил Платон.
Шурка помолчал – с ощущением, что скользит к обрыву.
– Нет у меня никакой тайны... Вернее, она есть, но не такая. Не про клад. Просто... я боюсь.
Платон очень мягко сказал:
– Шурчик, давай бояться вместе. Один страх на четверых – это же пустяки.
– Вы не понимаете. Я боюсь, что вы...
– Что – мы? – качнулся к нему Кустик.
– Что вы... шарахнетесь от меня, когда узнаете... какой я... Я же...
– Ты вполне устраиваешь нас хоть какой...– веско сообщил Платон.
– Вы же не знаете... Тут все перепутано. И эти двери восьмиугольные, и отвертка, и я...
Ник, самый тихий и спокойный из всех, взял его за локоть.
– Шурка, мы же с тобой...
– Я... Ладно! Держи! – Шурка дал ему фонарик. И вокруг загудела громадная, просто космическая пустота. И не было хода назад.– Свети вот сюда! Вот так...– И повернул фонарик к себе.
Потом он распахнул рубашку-анголку. Вздернул майку, подбородком прижал подол. Запустил неостриженные сегодня ногти в тонкую окружность Шрама. Потянул.
Раздался треск – будто у застежек-липучек на кроссовках. Круглый кусок искусственной кожи отклеился, вывернулся наизнанку. Повис, держась на нижнем крае.
На Шуркиной груди открылось оконце. Маленький иллюминатор в плоском кольце из желтого металла. За стеклом в темной воде металась испуганная светом рыбка. Ее чешуя блестела, как пунцовая фольга.
