7
— Да-а. Заварил ты кашу, — сказал Алексей Борисович. — И знаешь что, Сергей? Тебя будут обвинять в дезертирстве. Скажут, не уходить надо было из лагеря, а доказывать свою правоту, раз уж ты уверен, что прав.
— Кто скажет?
— Да кто угодно. Ребята. Или тот же начальник лагеря.
Серёжа медленно покачал головой:
— Я не дезертир. Я не из-за трусости ушел. Просто противно стало. А доказывать там некому. Одни смеются, другим все равно. Ведь знают, что нельзя чужие письма читать, а молчат... А Тихон Михайлович тоже... Ну что я ему докажу? Он думает, что с ребятами что хочешь можно делать!
— Сейчас он так уже, наверно, не думает, — заметил Алексей Борисович.
Серёжа осторожно поднял на него глаза.
— А вы... не думаете, что я дезертир?
— Нет, — сказал Алексей Борисович и почему-то нахмурился.
Потом он спросил:
— А почему этого Тихона Михайловича так разозлило письмо? Что ты там такого понаписал?
— Да ничего особенного! Вот посмотрите! — Он вытащил из кармана помятый конверт.
— Постой, Серёжа. А откуда оно у тебя? Разве начальник вернул его?
— Физрук отдал... Ну... он меня тут догнал, уговаривал вернуться.
— Понятно. Это тот гражданин, с которым ты беседовал, когда я подходил к станции?
— Тот самый...
— Так... Значит, можно почитать письмо?
— Читайте, пожалуйста.
Алексей Борисович вынул из конверта большой коричневатый лист в крупную клетку. И удивленно глянул на Серёжу.
— А где ты взял такую бумагу?
— Да в лагере ее сколько угодно. Это такие конторские книги, мы из них отрядные дневники делали. А что?
— Да так, любопытно...
И он стал читать.
Серёжа придвинулся и тоже стал перечитывать знакомые строчки.
Здравствуйте, папа,
тетя Галя и Маринка!
У меня все в порядке. Здоровье хорошее. Один раз ногу подвернул на футболе, но уже прошло. Недавно мы ходили в поход с палатками. Только ночевать не стали, потому что вожатая испугалась грозы. А еще будет военная игра. Но знаешь, папа, если по правде писать, то мне здесь не нравится. Сначала понравилось, потому что был один хороший вожатый и костры были. Но он уехал. Теперь скучно. Хотел я подружиться с ребятами, только пока не получается. Я один раз сказку рассказал, чтобы интереснее было. А они смеются теперь. Знаешь, папа, лучше бы ты приехал за мной. Лучше бы мы с тобой и Наташкой поехали на рыбалку, а то все только собираемся и собираемся. И никак не получается, чтобы вместе. А здесь даже и не порыбачишь. Одному на речку не дают нос сунуть, а когда целая толпа, то тут уж не до рыбалки. Даже и не искупаешься как следует, потому что только залезешь и уже велят обратно.
Ты не думай, что я жалуюсь. Если надо, я проживу всю смену. Но ты ведь просил писать честно, вот я и пишу честно. Лучше бы ты приехал за мной. Здесь знаешь почему плохо? Потому что каждый день одно и то же! А если плохо, то зачем?
Но если ты не можешь, не приезжай.
Тетя Галя, можно, я сменяю свои польские штаны на трехцветный фонарик? Они мне все равно велики и сваливаются, а тому мальчику, у которого фонарик, они как раз.
Пусть Маринка не лазит в мой ящик без спросу, а то у меня там пистоны и острый циркуль с иголками.
До свиданья.
Ваш Серёжа.
Письмо было написано на развернутом листе, вырванном из конторской книги. Одна половинка листа осталась чистой.
— Можно, я возьму эту бумагу? — спросил Алексей Борисович. — Здесь ничего не написано.
— Возьмите, конечно!.. А зачем?
— Да так, пригодится. В морской бой можно поиграть, тут клетки подходящие. До поезда все равно еще много времени. Ты умеешь играть в морской бой?
Серёжа снисходительно усмехнулся.
— Ну и отлично! — Алексей Борисович аккуратно оторвал листок, а письмо отдал Серёже.
— А вы... — нерешительно сказал Серёжа. — Вы ведь сейчас прочитали. Как вы думаете, что в нем... такого?
— "Такого" ничего.
Серёжа сунул письмо в конверт, а конверт — в карман своих просторных брюк. Алексей Борисович глянул мельком и спросил:
— Не успел поменять штаны на фонарик?
— Не успел, — вздохнул Серёжа. — Да тетя Галя, наверно, и не разрешила бы.
— А тетя Галя... она кто? Твоя тетя?
Серёжа просто сказал:
— Она — папина жена. Мама у меня умерла.
— Извини, брат. Перестарался я со своим любопытством.
— Ну, а что ж такого, — спокойно откликнулся Серёжа. — Конечно, непонятно: папа и тетя Галя... — И вдруг спросил: — А вы были в Сибири?
— Был.
— Мама в Сибири умерла. Поехала в командировку к геологам и простудилась. Быстрая какая-то простуда. Врач на вертолете прилетел, да уж поздно... Алексей Борисович! — Серёжа глянул так, будто очень о чем-то просил. — Это шесть лет назад было. Может, вы встречали маму?
Алексей Борисович покачал головой.
— Нет, малыш. Не хочу я тебя обманывать, не встречал. Я бы запомнил такую фамилию.
— А у мамы другая фамилия — Ласкина.
— Нет, Серёжа. Не знаю... Сибирь громадная. Где это было?
— Где нефть. Под Сургутом.
— В тех краях я бывал. Да разве всех запомнишь? Может быть, и встречались когда-нибудь.
Почти шепотом Серёжа сказал:
— А у меня карточка есть. Хотите, покажу?
— Покажи, конечно.
Из нагрудного кармана курточки Серёжа достал блокнотик и вынул из него фотографию. Она была размером с карманное зеркальце.
Алексей Борисович положил снимок на ладонь. Посмотрел полминуты и снова покачал головой:
— Нет, Серёжа. Я запомнил бы... Красивая у тебя мама. И молодая совсем.
Серёжа кивнул:
— Двадцать четыре года. Я ее хорошо помню, хотя мне всего пять лет было.
— И карточка всегда с тобой?
— Всегда.
Он вложил снимок между страничками и спрятал блокнот в карман.
Морской бой — игра нехитрая, но тоже требует умения. Алексей Борисович один раз уже потерпел полный разгром и теперь слегка нервничал.
— Не понимаю, как ты ухитряешься? По теории вероятности шансы у нас должны быть примерно равные... Слушай, а ты не подсмотрел?
— Да честное пионерское! Просто у меня особый способ... Дэ-один...
— А, вот тебе и способ! Промазал! Жэ-семь.
— Мимо. Е-три.
— Тьфу, черт! Угробил канонерку. Бей еще... Ты что, Серёжа?
А Серёже сразу стало не до канонерок. Он увидел, как на дороге затормозил лагерный "газик". И от машины к станции шагал по заросшей тропинке сам Тихон Михайлович Совков.
— Ну вот, — тоскливо сказал Серёжа. — Директор приехал.
Алексей Борисович быстро оглянулся.
— Ишь ты, — непонятно сказал он.
Серёжа сидел сощурившись и сжав губы.
— Начнется теперь все снова, — шепотом сказал он.
— М-да... — неопределенно откликнулся Алексей Борисович.
Серёжа думал, что он заступится, а он "м-да".
Серёжа резко сказал:
— В лагерь я все равно не поеду.
— Смотри. Это в конце концов твое дело.
— Не поеду я! — повторил Серёжа.
Алексей Борисович вдруг улыбнулся.
— Ну а если не поедешь, тогда зачем нервничать? Давай играть дальше. Посмотрим, что будет.
И было вот что.
Начальник лагеря подошел и остановился, выжидающе глядя на Серёжу.
— Вэ-один, — напряженным голосом сказал Серёжа.
— Может быть, Каховский, ты обратишь на меня внимание? — спросил Тихон Михайлович.
— Я обратил, — сказал Серёжа. — Вэ-четыре, Алексей Борисович.
— Может, ты хотя бы поздороваешься? — спросил директор.
— Здравствуйте... Мимо, Алексей Борисович. Вэ-шесть...
— Вляпал, — с сожалением сказал Алексей Борисович. — В подводную лодку. Ловко у тебя получается.
— У меня способ. Нащупывание огнем...
— Гражданин, я, кажется, разговариваю с мальчиком, — с достоинством произнес товарищ Совков. — Я просил бы не мешать.
Алексей Борисович поднял на него добрые свои зеленоватые глаза.
— Разве я мешаю? Бог с вами. Мне показалось, что мальчик сам... э-э... не очень охотно общается с вами.
— Этот мальчик сбежал из лагеря! — возмущенно известил директор. — Вам это известно?
Услышав слово "сбежал", Серёжа шевельнул плечом, но промолчал.
— Мне Серёжа изложил, так сказать, ситуацию, — откликнулся Алексей Борисович. — В общих чертах. Правда, не совсем так, как вы. Он сказал, что не сбежал, а ушел из лагеря. В соответствии с вашим распоряжением. Кажется, вы не сошлись во взглядах на тайну переписки? Кстати, охраняемую законом.
— При чем здесь закон? Вы что, угрожаете мне?
— Ну, что вы, товарищ начальник лагеря! — с мягким упреком воскликнул Алексей Борисович. — Ну чем я вам угрожаю, посудите сами? Разве я похож на человека, который может угрожать?
— Тогда почему вы вмешиваетесь? Собственно, кто вы такой?
— Да я и не вмешиваюсь. Я, простите, отвечаю на ваши вопросы. Кто я такой? Серёжин попутчик, вместе ждем, когда поезд придет... А вообще-то, Тихон Михайлович, я думал, что вы меня не забыли еще. Мы с вами как-то разбирали один сложный вопрос с выгрузкой овощей из вагонов. Помните? По правде говоря, я не думал, что после этой истории вы займете пост начальника пионерского лагеря. Тем более что дети чем-то отличаются от овощей.
Серёжа заметил краем глаза, что во время этой речи Тихон Михайлович начал часто мигать и лицо у него порозовело. И кислым голосом директор сказал:
— А, это вы... товарищ корреспондент. Я должен был догадаться. У вас удивительная способность возникать, где не надо.
— Ну, видите ли, тут у нас точки зрения очень разные. Когда вы считаете, что не надо, я как раз думаю, что надо.
Тихон Михайлович тяжело задышал и стал ощупывать карманы, словно искал сигареты.
"А ведь он чего-то боится", — с удовольствием подумал Серёжа.
— Да вы не волнуйтесь, товарищ Совков, — усмехнулся Алексей Борисович. — С Серёжей-то я случайно познакомился. Я в этих краях по другому письму. Понимаете, какой-то гражданин — не то Сапогов, не то Сачков — написал про председателя здешнего колхоза. Будто председатель этот — сущий жулик. Недлинное письмо, но... выразительное. Кстати, написано на такой же бумаге, как Серёжино. Хорошая бумага. Где вы ее для лагеря раздобыли, Тихон Михайлович?
Совков отступил на два шага и вздернул подбородок.
— Я вас попросил бы... Кто вам дал право делать намеки и клеить на меня ярлыки? Я не писал накаких писем. У меня с председателем отличные отношения.
— Ну и прекрасно! Тем более что не подтвердилось письмецо.
— Я не понимаю, зачем вы мне про все это рассказываете.
— Да просто так. Делюсь своими заботами. Думал, вам интересно. Учитывая вашу любовь к чужим письмам...
— Я попросил бы не вести таких разговоров при детях.
— Прошу прощения. Но ведь "дети"... — он взглянул на Серёжу, — про это все равно знают.
— Давайте закончим разговор, — сказал Совков со сдержанной обидой. — Я выполняю свои обязанности. Ребенок самовольно покинул лагерь, и я должен увезти его назад. Почему вы мне препятствуете?
— Я? Препятствую? — Алексей Борисович даже отодвинулся от Серёжи. — Помилуйте, каким образом я препятствую? Ну увозите, пожалуйста. — Он поймал растерянный Серёжин взгляд и в ответ улыбнулся глазами. — Только, Тихон Михайлович... я не понимаю, как вы это сделаете. Уговоры, мне кажется, не помогут. А применять более решительные способы вы, наверно, не станете. Тем более что человек — не теленок, на веревке не утащишь...
— Я не собираюсь применять никаких способов, — заявил Совков, поглядывая на дремлющего Нока. — Я просто приглашу на помощь милиционера.
— Ну, Тихон Михайлович, — с укоризной сказал Алексей Борисович. — Вы путаете. Это не тот лагерь, куда приводят с милицией. Кроме того, я точно знаю, что в радиусе шести километров нет ни одного милиционера, ибо участковый, товарищ Павлов, находится сейчас в Дмитровке.
Начальник лагеря перестал обращать внимание на Алексея Борисовича. Он всем корпусом повернулся к Серёже, слегка наклонился и стал говорить настойчиво и в то же время добродушно:
— Ну вот что, Каховский. Надо заканчивать эту историю, ты и сам понимаешь. Давай, дорогой товарищ, забудем все эти грустные события, сядем в машину — и в лагерь. Нас дела ждут.
— Извините, Тихон Михайлович, я не поеду. Я же сказал, — негромко, но твердо проговорил Серёжа. Он не смотрел на Совкова. Разглядывал бумажку с нарисованной эскадрой и с нетерпеливой досадой думал: "Когда он наконец уберется?"
— Видали его! — уже без всякого добродушия воскликнул Совков. — Он "сказал"! Фигура! Ты думаешь, что ты лучше всех? За что ты всех нас возненавидел?
— Кого? — удивился Серёжа.
— Весь лагерь!
— Я никого не возненавидел. Просто мне в лагере не нравится!
— Не нравится сейчас — потом понравится.
— Нет, — тихо сказал Серёжа. — Все равно хорошо уже не будет... Да еще собака. Где она там будет жить?
— При чем тут собака? Я приехал не за собакой, а за тобой. Я не могу забирать в лагерь всех бродячих псов.
— Он не бродячий, а мой. Я его бросить все равно не смог бы. Раз он мой, я за него отвечаю.
— А я отвечаю за тебя! Понимаешь? За тебя! И я не имею права отпустить тебя из лагеря.
Серёжа досадливо пожал плечами.
— Вы меня не отпускаете. Я сам уезжаю.
— Вот именно — сам! Самовольно! Ты думаешь, это тебе так сойдет? Не думай, голубчик. Мы и родителям сообщим, и в школу. Про все твои фокусы. И как собаку натравливал на Станислава Андреевича! За такие дела знаешь что?.. В колонию!
— Я не натравливал! Он меня схватил, а Нок зарычал!
— Эти сказки ты потом будешь рассказывать. Не здесь и не мне. Станислав Андреевич врать не будет, собака бросилась за ним вслед.
— Прошу прощения, — вмешался Алексей Борисович, — но ваш Станислав Андреевич несколько... преувеличивает, так сказать. Я как раз подходил к станции и был свидетелем этой сцены. Собака вела себя вполне интеллигентно... в отличие от Станислава Андреевича.
Совков резко повернулся к нему.
— Я не понимаю, чего вы хотите? Чтобы я отпустил его одного домой? Интересно, что вы сделали бы на моем месте?
— На вашем месте, — с жесткой усмешкой сказал Алексей Борисович, — я бы помнил, что никто не имеет права читать чужие письма. Помнил бы также, что у детей тоже есть чувство собственного достоинства, которое никому не позволено оскорблять, да еще публично. И что каждый человек имеет право порвать отношения с тем, кто его оскорбил... Возможно, это не следует говорить "при детях". Возможно, это непедагогично. Прошу извинить... А посоветовать вам я мог бы вот что: раз мальчик категорически отказался жить в лагере, надо назначить ему провожатого — пусть доставят его домой. Странно, что это вам не пришло в голову.
— Если каждый мальчишка начнет бегать из лагеря, у меня людей для провожанья не хватит. У меня вожатые, а не провожатые.
— Ну, если у вас начнут бегать все мальчишки, значит, в лагере что-то не так... А о провожатом для Серёжи не беспокойтесь, я эту роль могу на себя взять, раз уж так получилось.
— Я не понимаю, зачем вам нужно в конце концов, чтобы он не возвращался в лагерь. Чего вы хотите?
— Да ничего я не хочу, — опять усмехнулся Алексей Борисович. — Просто думал вам услугу оказать, проводить мальчика.
— Знаю я ваши услуги. Они, извините, медвежьи... Каховский, я последний раз спрашиваю, ты поедешь в лагерь?
Серёжа вздохнул и молча покачал головой.
— Ну, прекрасно. Так и запишем. А про вас, товарищ корреспондент, я напишу в редакцию. О вашем поведении. Имейте в виду.
— Буду иметь в виду. Только подписывайтесь разборчиво...
Совков круто повернулся и зашагал к машине, широко размахивая руками. Нок поднял уши и смотрел ему вслед.
Хлопнула дверца машины. "Газик" подпрыгнул и запылил по шоссе.
Серёжа с облегчением сказал:
— Кажется, все.
— Будем надеяться... Хотя должен сказать, что Тихон Михайлович Совков — человек упрямый.
— Вы его знаете, да?
— Встречались. Не всегда он был начальником лагеря.
— Вот вы сказали... про овощи. Неужели он был жулик? Он овощи воровал, да?
Алексей Борисович засмеялся.
— Да нет, Серёжа, не придумывай. Ничего он не воровал. Все это гораздо сложнее... Хитрил он, чтобы лишнюю премию получить, а из-за этого дело страдало. Вагоны простаивали, график срывался. Да ну его... Ты что приуныл?
— Я не приуныл. Все в порядке.
— Тогда продолжим? Бой еще не закончен.
— Не закончен, — вздохнул Серёжа.
