Глава восьмая
Кашка был счастлив полностью. До конца. Больше он ничего не хотел. Он шел с Володей. Шел на ту лужайку, где вчера повстречали страшную собаку и где камень. Там они будут разводить костер. Вдвоем. Кашка шагал не сзади, а рядом. Володя сам зашел за ним и небрежно сказал Серафиме:
— Мы с Кашкой погуляем. Не бойся, он со мной будет.
И вот они идут. Володя сказал, что хочет обжечь в костре тросточку. Вчера вечером он вырезал на ее коре шахматные квадратики, полоски, треугольнички, кольца. На огне вся тросточка потемнеет, а потом Володя снимет кору, и на обуглившемся дереве останутся белые узоры...
День был прохладный. Солнце лишь изредка проглядывало в разрывы облаков. Кашка отправился в путь в одной рубашонке и поеживался. Но он был рад: когда холодно, еще приятней сидеть у костра.
В лесу ветер стал слабее, и, когда пришли к поляне, Кашка почти согрелся.
Набрали сухих веток и сложили у камня.
— Кашка, ты про костер помалкивай, а то будет нам нахлобучка, — предупредил Володя.
— Я помалк... помолк... буду помалкивать. А у тебя есть спички?
— У меня стекло есть. От бинокля. Надо только солнца дождаться. Вот смотри...
В Кашкину ладонь круглой льдинкой скользнуло выпуклое стеклышко. Кашка бережно взял его за края и навел себе на локоть, чтобы в увеличенном виде рассмотреть одну из царапин. Солнце выпрыгнуло из-за облака и кольнуло кожу огненной точкой. Кашка ойкнул, уронил линзу и засмеялся.
— Ага! — сказал Володя. — Ты не шути. Это солнечная энергия.
— И костер загорится?
— Как миленький. Сбегай к соснам, принеси сухих иголок. Они как порох.
Кашка, подпрыгивая, бросился за растопкой. Он бежал, а в голове плясали прискакавшие откуда-то коротенькие строчки:
Я веток найду,
Я костер разведу!
Я иголок найду,
Я костер разведу!
"Костер как живой..." — вспомнил он и вдруг понял, что все эти строчки соединяются в стихи!
Кашка пошел не спеша. С самого начала повторил все, что сочинилось. Получилось здорово, только нужно было придумать немножко не так. Вот как надо:
Я веток найду, я иголок найду,
На нашей поляне костер разведу.
Костер как живой...
Нет, еще немножко не так.
"Я веток сухих и иголок найду..." Потому что для костров нужны только сухие ветки.
Но тут Кашке стало жаль стеклышка, для которого не осталось места в стихах. Он попробовал вставить его вместо поляны. Сначала слова не хотели укладываться в строчку, а потом вдруг легли, и Кашка даже подскочил от радости.
Я веток сухих и иголок найду,
Стеклом от бинокля огонь разведу.
Костер как живой...
Когда Кашка с пригоршней сухой сосновой хвои примчался к Володе, рядом с ним он увидел Райку.
Райка и Володя беседовали. Кашке это не понравилось. Хотел он быть вдвоем с Володей. Только с ним, чтобы никто-никто не мешал. И зачем Райка сюда притащилась? Да и разговор был какой-то пустой.
— Такой холод сегодня, — говорила
Райка. — Просто дрожь берет.
— Угу, — откликнулся Володя.
— Ты наших девчонок не видел?
— Нет, не встречал, — сказал Володя, склоняясь над сучьями для костра.
— Хотела в волейбол поразмяться, а на площадке нет никого.
— Бродят где-нибудь, — заметил Володя и переломил о колено толстую ветку. — А, Кашка! Давай сюда, сыпь. Как раз солнце.
— Здравствуй, Кашка! — почему-то обрадовалась Райка.
— Здравствуй, — сумрачно сказал он и занялся костром.
— Просто удивительно, как он вырос, твой оруженосец, — обратилась Райка к Володе. — Когда в лагерь приехали, он гораздо меньше был. А сейчас какой-то вытянутый стал. Или мне кажется.
— Кажется, — сказал Володя. — За две недели нельзя заметно вырасти.
"Правильно", — подумал Кашка.
Райка еще постояла рядом, потом нерешительно проговорила:
— Пойду поищу наших.
— Только про костер не рассказывай, — предупредил Володя.
Райка ушла.
— Она хотела, чтобы мы позвали ее с нами сидеть, — сказал Кашка и нахмурился.
— Да брось ты, — возразил Володя. — Очень ей надо с нами сидеть. Она девчонок ищет.
Он взял стекло и послал на иголки солнечный колючий лучик. От яркой точки вырос и разбежался желтый огонек. Лизнул ветки.
Через минуту, когда костер уже победно стрелял искрами и кружил пламя, Кашка спросил:
— Это ведь не в последний раз, да? Мы потом ведь еще можем разжечь?
— Хоть каждый день... Ты, Кашка, садись. Садись рядом.
И Кашка сел. Он сел так, что плечом чувствовал Володин локоть.
— Я стихи придумал, — вдруг сказал Кашка. — Про костер. — Он смотрел в неяркое дневное пламя и напряженно ждал, что скажет Володя. Волны теплого воздуха перекатывались через ноги, а спине было холодно. Поэтому Кашка немного вздрагивал.
— Стихи? — переспросил Володя. — Сам придумал?
— Ага...
— Надо же... Я один раз пробовал стихи сочинить... Для одной девчонки. Ну, ничего не получилось. А у тебя получилось?
— Ага, — снова сказал Кашка.
— Почитай, а?
Нет, Кашка не мог так сразу. Неловко было и страшно.
— Я не умею. Я лучше напишу и отдам. Тебе... Ладно?
— Ну ладно. Только не забудь...
"...Только не забудь", — сказал Володя и вдруг понял, что ему в самом деле интересно, какие стихи получились у Кашки. И приятно, что Кашка сказал ему об этих стихах. И еще он с удивлением почувствовал, что плевать ему на любые насмешки насчет нянек и всякой ерунды. То есть не совсем плевать. Кто будет дразниться, тот получит. Но Кашку от себя Володя прогонять не станет и бегать от него не будет.
И вот еще что странно: никогда никому Володя не рассказывал, что однажды пытался сочинить стихи для Надежды, а Кашке сказал об этом сразу, спокойно и доверчиво...
— Ты не забудь написать, — повторил он. — Я твои стихи домой увезу. На память...
"Домой увезу", — сказал он, и Кашку вдруг кольнуло предчувствие близкой беды. Именно беды.
Ведь совсем скоро придет день, когда Володя уедет в город. А Кашка — в Камшал. В разные стороны.
В разные стороны...
Он до сих пор не думал об этом. Но сейчас начал думать и понял, что уже никак не прогнать это ожидание близкого печального отъезда. Никак. Потому что все равно придет этот день. Дни идут быстро.
Ну почему, почему он и Володя живут так далеко друг от друга?
— Во-лодя... — встревоженно начал Кашка. — Знаешь что, Володя? Я придумал. Поедем к нам в гости. Когда лагерь кончится.
Он только сейчас это придумал. Сию минуту. Но это был выход. Если Володя поедет, ему, может быть, понравится в Камшале. И тогда, может быть, он захочет приехать еще раз. И еще. А ему понравится! Там они каждый день будут жечь большие костры...
Володя вынул из огня обожженную тросточку. Она дымилась, и по обугленной коре бегали искры.
— Ну, Кашка... — неуверенно сказал Володя. — Ты и придумал... Тебе, наверно, дома влетит. Скажут, кого это ты притащил...
— Не! Не скажут!
— И мне влетит. Все домой приедут, а меня нет. Знаешь, какой переполох будет!
— А ты письмо напиши. Если напишешь, тоже влетит? — упавшим голосом спросил Кашка.
— Если напишу? Нет, тогда не влетит... Ну, я не знаю. Там видно будет, ладно, Кашка?
— Ладно... А что видно?
— Мало ли что. До конца смены еще вон сколько дней. Вдруг что-нибудь случится! Или ты раздумаешь. Или еще что-нибудь.
— Не раздумаю, — с отчаянной твердостью сказал Кашка. — Володя! А если не случится? И если ни что-нибудь? Тогда поедешь?
— Ну, посмотрим... Камшал отсюда сколько километров? Сорок? Сорок — это недалеко, ладно... Ты садись как следует. Возьми куртку, а то у тебя зубы стучат.
— Тепло, — лениво сказал Кашка, чувствуя громадное облегчение и усталость от прошедшей тревоги.
— Ногам тепло, а спине холодно. Дай накрою...
Куртка пахла смолой и березовым дымом.
Володя ножиком снимал с палки остатки коры. Черные кубики и треугольники сыпались Кашке на колени. Свежая белизна узора ярко выделялась на дереве, потемневшем от огня.
