Клятва Шурки Ревского
Выхода не было.
То, что Олег и вся компания могут посчитать его трусом, Толика не очень волновало. Хуже, что и сам про себя он будет думать так же, если не выполнит обещания. А от себя не спрячешься.
А если пойдет, какие еще испытания устроит пленнику компания, которая называет себя “отряд” и “робингуды”?
Может, взять Султана? Но сразу скажут: испугался один-то идти...
А может, ничего страшного не будет? Вроде бы неплохие пацаны. Конечно, гонялись, в плен брали, допрашивали, но это потому, что он не из их компании.
В том-то и дело, что не из их...
Интересно бродить по незнакомым переулкам и делать открытия, но все один да один... Толик теперь чувствовал, как наскучался он за две недели каникул без друзей-приятелей.
Но откуда он взял, что отряд Олега захочет принять к себе мальчишку с дальней улицы? Пока они его чуть ли не шпионом считают. Допрос готовят... Ну и пусть!
Робость и гордость перепутались в Толькиных чувствах. И жутковато было, и любопытно. От всех переживаний рубчик под коленкой чесался почти беспрерывно. Толик с нетерпением ждал вечера. Олег сказал: “В восемь часов...”
В семь пришла мама.
Вопреки ожиданиям Толика, мама не высказала восторга, когда узнала о рукописи Курганова. Даже известие, что Арсений Викторович сделал стихи Толика эпиграфом, ее не тронуло. Мама сухо спросила, с каких пор Толик стал решать за нее вопросы насчет работы.
Толик упал духом:
— Я думал, ты захочешь. Ты же раньше всегда ему помогала... Он книжку написал, а ты...
— Я, конечно, напечатаю. Но не нравится мне твоя излишняя самостоятельность. Лучше бы ты тратил ее на домашние дела. Пол не метен, посуда не мыта, а я и так кручусь...
— Ма-а, я все сделаю!
— Сделаешь ты... За собой-то последить не можешь. Посмотри на себя: исцарапанный, перемазанный, на майке дыра...
— Ма-а, я зашью!
— Воображаю... И еще имей в виду: будешь мне раскладывать копирку. Сколько экземпляров просил Арсений Викторович?
— Д... три. А ты сегодня начнешь печатать?
— Может быть, мне бросить все дела? У меня в машбюро полно работы, сегодня приду после десяти...
Ну, что же, это было даже хорошо. Не придется объяснять, куда это он вечером “смазал пятки”.
...И вот опять Уфимская улица и зеленый двор, где стоит большой дом с застекленной верандой.
Никто не встретил Толика, никто не окликнул, когда он шел через двор. Лишь воробьи шастали в рябинах... Вот и закуток между забором и сараем...
Штабной навес оказался построен заново. И вся компания была здесь. Кроме Шурки...
Невысокое уже солнце светило через забор, и тень от навеса лежала на траве. Толик молча встал на границе этой тени.
— А, пришел все-таки, — добродушно сказал Мишка-стрелок. — А мы думали...
— Ничего мы не думали! — жизнерадостно возразил Рафик. — Я говорил, что придет.
— Я тоже говорил, — серьезно подтвердил Витя. — Почему не прийти, если человек не боится?
До этой минуты ощущал Толик под сердцем замирание, а в желудке холодок. А сейчас отпустило.
— Я же обещал, что приду.
— Ну, ладно, — снисходительно отозвался Олег. — Ты все-таки давай расскажи, что за человек и откуда... Ты садись.
Толик присел на ящик.
— Ну... я с Запольной человек, — начал он и сам улыбнулся такому началу. И ребята улыбнулись. Люся спросила:
— Протокол-то писать?
— Не надо, пусть так рассказывает, — решил Олег. — Ты что в наших краях делал, если сам с Запольной?
И Толик рассказал, как делал для себя открытия.
— Ха! Какие тут открытия, каждый закоулок давно обшарен, все давным-давно знакомо, — сказал Семен.
— Это для вас знакомо... Вот когда Крузенштерн приплывал на дальние острова, их жителям тоже все было знакомо, а для него-то было неизведанное.
— Кто приплывал? — удивился Рафик.
— Крузенштерн, — сказал Олег. — Знаменитый русский мореплаватель. — И обратился к Толику: — А ты что про него знаешь?
— У меня книжка есть... — Про повесть Курганова Толик не сказал. Иначе получилось бы, что болтает о чужих делах.
Но ребята и без того вспомнили о кургановской папке:
— А что это за бумаги ты тогда тащил? — подозрительно спросил Мишка.
— Секретные документы? — подскочил Рафик.
— Да это работа мамина, для перепечатки... Ну, неужели вы по правде думаете, что это про ваш отряд сведения?
Конечно, никто так не думал, и все опять рассмеялись.
— И Шурку вашего я ни про что не расспрашивал, — добавил Толик. — Я и не знал про вас тогда...
— Это понятно, — покладисто сказал Олег. И строго прищурился: — Но с Шуркой мы все равно должны разобраться до конца. Хватит с ним возиться.
— А его опять нет! — вмешалась Люся. — Было ему сказано: к восьми, а он...
— Еще, наверно, нет восьми, — заметил Толик. — Я раньше, чем надо, пришел...
— А вон и Шурик, — сказал Витя.
Шурка вбежал под навес и сразу встал по стойке смирно — запыхавшийся и привычно виноватый.
— Явился красавчик, — усмехнулся Олег.
— Я не опоздал, — быстро сказал Шурка.
Олег усмехнулся снова:
— Раз в жизни... Завтра по такому случаю снег пойдет. — Он утомленно обвел глазами ребят: — Ну, вот что, робингуды. Пора с Шуркой решать окончательно. Возимся, возимся...
— Я же не выдавал никаких тайн... — полушепотом проговорил Шурка. Задергал на груди галстук матроски и тут же испуганно опустил руки.
— Он не выдавал, — подтвердил Толик и подумал: “Сейчас скажут, чтобы не совался...” Но Олег сказал другое:
— Не в тайнах дело. И не в сегодняшнем случае, а вообще... Ты, Шурик, нестойкий человек.
— Почему? Я стойкий... — совсем шепотом отозвался Шурка.
Все, кроме Толика, засмеялись. Но негромко и без веселья. Люся сказала:
— Твои грехи записывать, дак никакой тетрадки не хватит.
“А зачем их записывать?” — подумал Толик. И Шурка еле слышно спросил:
— А зачем записывать?
— Затем, что без этого их не сосчитать, — весело хмыкнул Рафик. А Семен посопел и угрюмо напомнил:
— Вчера, когда мы на Черной речке футбол гоняли, ты посреди игры домой смотался.
Шурка, не глядя на него, сказал:
— Сами же говорили, что от меня никакой пользы...
— Все равно команду в игре не бросают, — проговорил Витя и вздохнул, словно жалея Шурку.
— А если я маме обещал, что к шести часам домой приду...
— Ну и сидел бы с мамой на печке, — зевнув, заметил Мишка.
— А если я обещал, а потом не выполнил, тоже получится, что нестойкий...
— Если обещал, надо выполнять, — рассудил Олег. — Да только, прежде чем обещаешь, думать надо. Зачем было говорить, что придешь к шести?
— Иначе меня совсем бы не пустили... — Шурка нагнул голову так низко, что тюбетейка едва не сорвалась с пружинистых кудряшек. Он схватился за нее и опять встал прямо.
— “Не пустили бы”... Вот она, твоя стойкость, — печально подвел итог Олег. — Нет, ребята, по-моему, хватит. Однажды он так подведет, что всю жизнь беду не расхлебаем...
У Шурки шевельнулись губы:
— Не подведу я...
— Выгнать, да и фиг с ним, — скучно проговорил Мишка.
— А кто фотографировать будет? — напомнил Витя.
— Да он и с фотографированьем со своим всегда волынку тянет, — заметила Люся.
— Зато карточки хорошие, — возразил Витя.
Олег сказал:
— Карточки и правда хорошие, но это не причина, чтобы оставлять в отряде, если человек ненадежный... Ты, Шурка, может, для обыкновенной жизни еще кое-как годишься, но для робингудовской — никак... Я предлагаю Шурку Ревского из отряда “Красные робингуды” исключить.
Шурка вздрогнул так, что тюбетейка над кудряшками подскочила. Он замигал, спросил тоненько и удивленно:
— А я... тогда куда денусь?
Все смотрели мимо Шурки. Олег уже другим голосом проговорил:
— Вот и я думаю: куда ты денешься?
Витя помахал ресницами и нерешительно предложил:
— Может быть, еще одно последнее предупреждение?
Мишка Гельман коротко засмеялся и сплюнул.
— Сколько их было, последних-то, — сказал Олег. — Тут надо другое... Если уж оставлять, пускай даст страшную клятву.
Шурка с готовностью предложил:
— Я могу кровью подписать.
Мишка опять засмеялся. Семен обстоятельно разъяснил:
— Нельзя. Будешь палец колоть — в штаны напустишь.
— Семен! — строго сказала Люся.
— Нет, надо другую клятву, — решил Олег. — Если уж оставлять его, пускай пройдет испытание огнем и водой. И если такую клятву нарушит, не будет ему прощенья... Шурка, ты согласен?
Шурка быстро закивал и наконец уронил тюбетейку.
Семен притащил от колонки ведро с водой. Мишка на лужайке перед навесом развел маленький костер из щепок и газет. Витя и Люся прикатили от поленницы два бревнышка и на них положили концами длинную доску. Получился гибкий мостик. С одной стороны, в метре от мостика, потрескивало пламя, с другой стояло ведро. От забора к навесу протянули веревку. Через нее перекинули шпагат и подвесили на нем кирпич. Другой конец шпагата привязали внизу к доске...
Все делалось слаженно, и Толику ясно стало, что эта операция придумана заранее. Для Шуркиного перевоспитания. Толик совсем убедился в этом, когда Олег достал из кармана листок:
— Вот тут клятва написана...
Один Шурка ни о чем не догадывался. Покорный и счастливый, что все-таки не исключили, он молча следил за приготовлениями, которые Толику казались жутковатыми.
Толик испытывал замирание, словно у него на глазах готовилась казнь. Но возмущаться и вмешиваться ему в голову не приходило. В этом дворе действовали свои законы. В непреклонности робингудов было что-то привлекательное. Толик чувствовал, что если и его заставят пройти испытание огнем и водой, он не сможет протестовать. Подчинится с ощущением сладковатой покорности, под которой шевелится теплый червячок любопытства.
Из дома принесли темную косынку, завязали Шурке глаза. Поставили его на середине тонкой доски — доска пружинисто прогнулась и задрожала под легоньким Шуркой. Кирпич висел прямо над его головой, почти касался тюбетейки.
Мишка подбросил в костер щепок, пламя взметнулось. Видно, Шурке припекло ноги, он быстро затоптался, доска закачалась. Привязанный к ней шпагат задергал кирпич — тот слегка тюкнул Шурку по макушке. Все засмеялись, но Олег строго сказал:
— Тихо!.. Будешь приплясывать и дрожать от страха — получишь камнем по башке. Или свалишься — не в огонь, так в воду. Стой смирно и повторяй слова клятвы. Если дрогнешь — значит, у тебя в характере нечестность. И клятва будет недействительна.
Шурка прижал к бокам согнутые локти, вцепился в лямки штанов и замер, как парашютист перед прыжком.
Все встали в шеренгу (лишь Толик чуть в стороне). Олег раздельно заговорил:
— Клятва... “Я, Александр Ревский”... Повторяй!
Шурка сипловато и торопливо повторил. И повторял дальше:
— “Клянусь огнем, водой и небесными камнями... что никогда не подведу отряд “Красные робингуды”... Не выдам тайны, не испугаюсь опасности, не нарушу обещания... А если изменю этой клятве, пускай меня сожжет огонь... поглотит вода... раздавит камнепад...”
Шурка повторил последние слова и нерешительно спросил:
— Все?
— Все, — слегка разочарованно сказал Олег. Он мигнул Мишке, и тот с размаху вылил в костер воду.
Взлетел шипящий столб пара и пепла — будто джинн вырвался из кувшина. Шурка вздрогнул, кирпич опять клюнул его углом в тюбетейку. Шурка присел, но с доски не соскочил.
— Ладно, — вздохнул Олег. — Кажется, выдержал...
Косынку сняли. Шурка счастливо размазывал по щекам попавшие на лицо брызги и чешуйки пепла.
Олег посмотрел на Толика, словно говорил: “Вот такая у нас жизнь”. И спросил:
— Ну, что? Хочешь в наш отряд?
Толик торопливо кивнул.
Семен сказал недовольно:
— Пускай тогда такую же клятву даст.
— Ему-то зачем? — добродушно отозвался Олег. — Видно ведь и так, что человек надежный.
