Вечера в августе гораздо темнее, чем в середине лета. В половине десятого над лугами и полянами синим туманом стоят сумерки, а в лесу настоящая ночь.
В этой ночи голосом физрука Валерия Петровича грозно ревел мегафон:
- Локтев! Володя Локтев! Возвращайся в штаб! Игра закончена! Слышишь?
Конечно, он слышал. Все, кто был в лесу за несколько километров в округе, не могли не слышать этого металлического рева.
- Локтев! Ты что, хочешь неприятностей?
Он не хотел неприятностей. Он хотел победы армии "лесных стрелков" или хотя бы почетного мира. И потому уходил в чащу от мегафонного крика и жидких ребячьих голосов, сообщавших, что "все равно уже все кончилось".
Это была неправда. Не могло так кончиться. В правилах было сказано: "Игра заканчивается, когда в одной из армий все бойцы взяты в плен или считаются убитыми".
"Ха! В плен! Убитыми!" Он ловко ушел из кольца вражеских часовых, когда пленников вели к штабной палатке "таежных следопытов", а на его желтой майке по-прежнему два красных погона с буквами "ЛС".
- Вова! - Это голос Нины, отрядной вожатой.
- Вов-ка! На костер опаздываем из-за тебя! - Это Степка Бродяков, командир "лесных стрелков". Как же так? Значит, он сдался? Значит, ему уже все равно?.. Ну конечно. Костер для него главнее. Степка целую смену, говорят, возился с самодельной электрогитарой, чтобы выступить сегодня на концерте у костра. С дурацкой песенкой про любовь и свидания. Почему этого длинноволосого балбеса назначили командиром? Потому что он сильный и большой?
Но если сдаются командиры, если погибают бойцы, это еще не все. Не все, если живы трубачи.
В наступившей тишине стало слышно, как шепчут лесные вершины и попискивает ночная птица. Вовка Локтев стал продираться сквозь заросшую ложбинку на открытое место. Хрустели мелкие сучья. Костлявыми пальцами они хватали "лесного стрелка" за колени. Сухие иголки втыкались в майку и царапали кожу.
Вовка выбрался на лужайку, заросшую иван-чаем и высокими травами с мохнатыми зонтиками цветов. Что-то зашелестело и шарахнулось у Вовкиных ног. Он тоже шарахнулся и опасливо переступил сандалиями. Сердце бухало. Пока слышались голоса, ему было не страшно! А сейчас обступало молчание, в котором таилась неизвестность.
Вокруг поляны стояли черные сосны. Над ними висело еще не совсем потемневшее небо, а в нем еле виднелся бледный маленький месяц. Месяц-мальчишка. Такой же одинокий и потерянный, как горнист разбитой армии...
Вовка сердито тряхнул головой и поднял мятую кавалерийскую трубу.
Переливчатый сигнал атаки серебряными шариками раскатился по лесным закоулкам и полянам. Только в атаку идти было некому. Трубач Вовка Локтев остался единственной боеспособной единицей своего войска.
И, чтобы не дать врагу полной победы, он все дальше уходил в леса, играя свой сигнал: "Мы еще живы! Мы еще не разбиты совсем!"
На краю лужайки замигали фонарики, и мегафон - теперь уже голосом Степки Бродякова - проорал:
- Кончай! Перестань валять дурака! Тебе говорят - закончилась игра!
Командир... Прохлопал ушами, завел отряд в засаду, а теперь "кончай!"
И вдруг...
Смутная надежда шевельнулась у Вовки: может быть, судьи все теперь решили по-другому?
- А кто победил? - крикнул он.
- "Следопыты" победили! Не знаешь, что ли? Иди в лагерь!
- Не пойду! Я еще не убитый!
- Локтев! Немедленно возвращайся! - Это непреклонный голос старшей воспитательницы Веры Сергеевны. Когда она таким голосом что-то требует - дело опасное...
...Вовка всегда шел навстречу опасностям. Если мячом разбивали стекло и вся компания кидалась в тайные укрытия, он оставался на месте, а потом медленно шагал к горластой хозяйке. Если в переулке ему попадался Витька Зайков, по прозвищу Пузырь, со своей компанией, Вовка не прятался за угол, а шел прямо. Шел, хотя знал, что обязательно привяжутся. Он вовсе не был храбрецом и героем. Просто убегать и прятаться ему казалось страшнее, чем встречать опасность лицом. Может быть, он был даже боязливее других, он сам понимал это в душе. И, наверное, такая робость его и заставляла не укрываться от бед и неприятностей: лучше уж сразу с ними разделаться, чем долго чувствовать опасность за спиной.
Но теперь Вовка убегал, хотя в голосе Веры Сергеевны было обещание неприятностей. Он уходил все дальше и дальше в ночной лес, потому что спасал армию...
- Локтев! Ты завтра же отправишься домой! Ты сорвал костер и праздник!
- А кто победил?
- Тебе же сказали: отряд Метелкиных!
Конечно! Кто же еще мог победить?
В старину люди думали, что земля держится на трех китах. Конечно, это чушь. Но то, что второй отряд, из которого состояла главным образом армия "таежных следопытов", держался на трех братьях, -это точно!
Старший - Дима Метелкин - был командиром. А младшие, два близнеца Федя и Ромка, были адъютантами. Они так и ходили втроем: посередине тоненький, высокий Димка, а по бокам тоже худые, но поменьше Димки, его братцы. Все смуглые и желтоволосые, в майках, похожих на тельняшки, только с красными полосками. Улыбчивые и дружные.
Если бы у Вовки появились такие товарищи, он больше ничего на свете не пожелал бы. Но он понимал, что чудес не бывает. Братья Метелкины даже не догадывались, наверное, что существует Вовка Локтев. Зачем он им? Они проходили мимо не глядя. А за ними и рядом с ними шагал, бежал, торопился куда-то, пританцовывая от ожидания близких приключений, второй отряд.
Все, за что брался отряд, у него получалось. В футбол выигрывали, в конкурсах побеждали, с вожатой жили душа в душу. И не потому, что особенные. Просто дружные.
И в военной игре они оказались победителями. В первые же минуты их патрули взяли в кольцо группы "лесных стрелков", которые бестолковой толпой вели через лес Степка Бродяков и вожатая Нина (вели и болтали между собой о песенках). Поймали всех. Только Вовка ушел из плена, всхлипывая от злости и обиды.
Зачем ушел? Не ради же Степки. Ради ребят, с которыми успел подружиться за три дня. Ради Павлика. Ради своей трубы. Нельзя сдаваться, если у тебя такая труба...
Павлик был друг. Он только второй класс окончил, а Вовка уже четвертый, но не все ли равно? Они, как помнят себя, жили рядом, в одном дворе, и всегда были вместе. И всегда им было хорошо друг с другом. Весной, когда ломали старый флигель, Павлик нашел на чердаке сигнальную трубу и подарил Вовке, потому что Вовка учился в музыкальной школе. Труба была мятая, в темных пятнах, без мундштука. Лишь кое-где остались следы серебряного покрытия. Зато она была настоящая, боевая: 'Вовка видел такие трубы в кино про гражданскую войну. Сильно изогнутая, маленькая, в два раза короче горна, она была удобной и легкой. Ее можно было засунуть под ремень или спрятать под майку, когда сидишь в засаде. А потом выхватишь трубу- и сигнал атаки! Мундштук от обыкновенного горна вполне подошел к трубе, звук получался чистый, певучий.
- И это все, чему ты научился в музыкальной школе? - грустно говорила мама.
Ну и пусть! Зато хорошо научился. Это все говорили - и во дворе, и в лагере.
В лагере Вовка оказался случайно и незаконно. В воскресенье он приехал с мамой и тетей Надей навестить Павлика. А вечером выяснилось, что расстаться они не могут. Тетя Надя - мама Павлика - заохала. Вовкина мама сделала круглые глаза и потребовала не устраивать скандала. Но скандал-то устраивал не Вовка. Это Павлик, обычно тихий и послушный, поднял рев и заявил, что раз Вовка уезжает, то и он...
И молчаливая, грозная на вид, начальница лагеря сказала Вовкиной маме:
- Да что за беда? Пусть остается. Все равно до конца смены неделя.
- Но как же? Без путевки, без...
- Прокормим!
- Без одежды, без всего...
- Не пропадет!
И Вовка остался, как приехал - в сандалиях на босу ногу, в шортиках и желтой майке с черным всадником на груди, с надписью "Монреаль-76". И с трубой, потому что он с ней не расставался.
...По голосам Вовка догадался, что за ним идут лишь взрослые. Ребята, наверное, отправились спать. Он очень устал и, по правде говоря, не знал, что делать. Только одно знал: сдаваться нельзя!
Он разглядел в сумраке две сросшиеся сосны, а у их подножия темную груду кустов. Будто шалаш. Раздвигая трубой и локтями ветки, Вовка продрался в пахнущую влажными листьями чащобу и засел. Тут же, мигая фонариками, появились преследователи. Вовка догадался по голосам, что это физрук, вожатая Нина и Вера Сергеевна.
- Это он в благодарность за то, что оставили в лагере, - отчетливо произнесла старшая воспитательница, - Вот и принимай таких гостей.
Он их все-таки различал в темноте, а они его не видели. Он мог бы просидеть здесь до утра. Но теперь было понятно, что никто не думает об игре. Все думают лишь о нем. И о нарушенном распорядке, о сорванном празднике у костра. И о том, сколько он принес всем неприятностей.
Надо было выходить. И он уже хотел выйти. Он уже качнулся вперед. Но труба зацепилась за ветки и словно потянула назад. Это была настоящая боевая труба. А он, Вовка, был настоящий горнист. И сиплым от слез голосом он упрямо спросил:
- А кто победил?
- Никто не победил, - вдруг сказала Нина. - Вылезай. Ничья!
Он выбрался из укрытия и остановился под лучами фонариков, чувствуя, что выглядит совсем не героем: исцарапанный, взъерошенный, в разодранной на боку майке. Он знал, что все смотрят на него сердито и укоризненно, хотя за слепящими фонарями не видел лиц.
Ну и пусть смотрят как хотят! Он спас армию от поражения, и эта мысль была радостной, хотя радость едва пробивалась сквозь усталость.
Взрослые молчали.
Вовка нагнулся и стал отклеивать от ног смолистые чешуйки сосновой коры.
Нина взяла его за плечо:
- Пошли.
Они зашагали к лагерю, и путь оказался неблизкий. Шли молча, только у самых ворот Вовка шепотом спросил:
- А правда, ничья?
- Иди спать, герой! - хмуро сказала Нина.
Нехорошее подозрение шевельнулось у Вовки, но усталость не оставила места для большой тревоги.
- Я есть хочу! - сказал он сердито.
- Иди в столовую, ужин на столе. И спать.
...Когда Вовка пришел в палату, все спали. Кроме Павлика. Тот сидел на кровати, скрестив ноги. За окном висел фонарь, и глаза у Павлика блестели.
- Я хотел тебя до самого конца искать, а меня прогнали, - прошептал он.
Оттого что рядом Павлик, Вовке стало хорошо и почти спокойно.
Вовка стал стягивать через голову майку, и Павлик начал помогать ему.
Это последнее, что запомнил горнист Вовка Локтев, перед тем как заснуть.
...К зарядке Вовку не разбудили. И только перед линейкой Павлик растолкал его. Смотрел Павлик немного виновато. Шепотом сказал:
- Если выгонят, я с тобой!
И от этих слов стало Вовке ясно, что победных фанфар и наград не ожидается. Он вздохнул, поправил мятый галстук, поглубже затолкал под ремешок майку, чтобы не видно было дыры на боку. И шагнул из палаты.
Отряды буквой "П" стояли перед мачтой и трибуной. И сначала было, как всегда: рапорты, отрядные девизы хором, подъем флага под отрывистый марш баяниста. Потом старшая вожатая Эмма Григорьевна стала говорить про вчерашний день.
Вовке стало зябко.
- Все знают, что вчера была военная игра. Намечался еще и общелагерный костер, но из-за недисциплинированности некоторых наших пионеров и гостей игра затянулась...
Четыре отряда смотрели на "некоторых пионеров и гостей" молча и внимательно. Вовка не знал, что они думают. Ругают его в душе или считают молодцом. Он напряженно ждал, глядя на вожатую: что еще?
