II. Газетчик
1
Оська с разбега пересек пустой солнечный двор. Запрокинул голову. Поймал на затылке чуть не слетевшую бейсболку.
— Чудовище! Эй, Чудовище!
Двор обступали квадратом старые двухэтажные дома. С длинными балконами. На балконах неподвижно висело белье. Был конец мая, но стояла уже не весенняя, а густая летняя жара. В щелях ракушечных плит синел цикорий. У высохшего колодца утомленно доцветал кривой каштан-пенсионер. В этот полуденный, разморенный солнцем час на дворе должна была стоять сонная тишина. А тут — нате вам:
— Чудовище! Анаконда! Ну, где ты?!
Из-за стеклянной звякнувшей двери возникла Анка. С закутанной в полотенце головой (наверно, снова красила волосы).
— Осище, ты опять дразнишься! Я скажу маме!..
— Держи! — Оська метнул вверх увесистый школьный рюкзачок (кепка при этом все-таки упала). Анке куда деваться-то — поймала “посылку”.
— Осина ненормальная! Я все равно скажу ма...
— Скажи, что я в редакцию, а потом в порт! — Он подхватил бейсболку и замелькал навечно загорелыми икрами и локтями.
— Стой! Почему ты не в школе?! У вас же контрольная! Я скажу ма...
— Отменили! — донеслось из-под арки вместе с убегающим щелканьем сандалий.
Контрольную и правда отменили. Только не для всех, а для Оськи.
Когда на доске были написаны оба варианта с примерами и задачами, математичка Роза-Угроза вдруг скандально заявила:
— Чалка! Еще решать не начали, а ты уже пытаешься списать у соседа!
Чалка — это Оськина фамилия.
— Чего я пытаюсь списать! У него же другой вариант!
— Значит, пялишь глаза через проход в тетрадку Юхновской!
— Чего пялить, если у нее еще ни цифры не написано! — возмутился Оська. Хотя возмущаться, когда говоришь с Розой-Угрозой — себе дороже.
— Еще и хамишь! Встань сейчас же!
“Наверно, с утра полаялась с мужем”, — подумал Оська. И, видимо, эта мысль прочиталась у него на лице.
— Ты что-то умничать стал последнее время...
Оську опять дернуло за язык:
— А вам только дураки нравятся, да?..
— Что-о?.. А гуляй-ка ты, друг любезный, из класса. Отправляйся к завучу и скажи, что я сняла тебя с контрольной за подглядывание в чужие тетради. А я постараюсь, чтобы эту контрольную ты писал осенью!
“Ага, в другом пространстве”, — буркнул под нос Оська. И, уходя, довольно крепко закрыл за собой дверь.
Но в коридоре он сразу остыл. Обида еще булькала в нем, но уже не злостью, а слезами. Не хватало ему переэкзаменовки! И главное — за что?!
“Вот пойду к Ховрину и расскажу про все! Пусть напишет статью про издевательства над учениками! Или сам напишу...”
Но сначала надо было идти к школьному начальству.
К завучу Оська не пошел. Не сумасшедший же! Еще не было случая, чтбы Муза Георгиевна (старшеклассники прозвали ее Медузой Горгоновной) защитила пятиклассника перед учителем. Оська зашагал к кабинету директора (и по пути старался распалить себя снова, хоть немного).
Повезло: строгой секретарши в приемной не было, а директор был на месте. Но... там же сидела и Медуза!
— Здрасте... — Оська сумрачно встал на пороге.
— Ты почему входишь без стука! — Это, конечно, Горгоновна.
— Я постучал...
Директор — седой, тощий и утомленный жизнью — медленно посмотрел на мальчишку с мокрыми глазами.
— Сядь вон там в уголке, остынь... А мы пока закончим разговор... Муза Георгиевна, с ведомостями можно не спешить. А этим... господам из управления скажите, что у нас все-таки школа, а не канцелярия...
Они с завучем заговорили о своем, а Оська сел в закутке у шкафа на твердый пластмассовый табурет. Посапывал, дергал у колен бахрому обтрепанных штанов и поглядывал на часы. Они качали тяжелый никелированный маятник и отщелкивали минуту за минутой... И насчитали их семь.
... — Ну, так что у тебя случилось?
Оська встал, уронил табурет, быстро поднял.
— А чего... Еще не начали решать даже, я просто повернул голову, а она сразу: “Ты списываешь!” А чего там спиывать-то...
— Не “она”, а Роза Ричардовна! — встряла завуч. — Стой как следует, раз ты в кабинете директора!
— Я и стою... Я и не думал даже списывать, а она...
— Это Оскар Чалка из пятого “В” — обличительным тоном сообщила Медуза.
— Да знаю я... — вздохнул директор. — Кстати, как человек, причастный к газетному делу, ты мог бы изъясняться более связно. Ну, ладно... А почему Роза Ричардовна заподозрила тебя в преступных намерениях?
— Да просто я голову повернул! Чтобы лучше видеть доску...
— Чтобы видеть доску, провернулся к тетради соседа, — вставила Горгоновна.
— Да! — Оська сердито проголотил комок. — Потому что сбоку мне смотреть удобнее! Когда я прямо гляжу, у меня... темная полоска перед глазами. Вот так, сверху вниз... А когда я отворачиваюсь, она тоже уходит в сторону, наискосок все видно лучше... — Он честно взметнул на директора сырые ресницы. И... опять чуть отвернулся. — Я правду говорю.
— Подожди... Что за полоска? Давно это у тебя?
— Не так уж давно... То есть бывало еще в прошлом году, но не часто. А теперь почти все время.
— А родителям ты говорил про это?
— Пока не говорил... Это не очень мешает. Только если читаешь, надо голову немного вбок отворачивать...
— Так можно и шею натрудить... Ладно, об этом позже. А пока ступай в класс, скажи Розе Ричардовне, что вопрос исчерпан, и начинай решать.
Оська глянул на часы.
— Ага, вон сколько времени прошло. Я не успею решить, а она мне “пару”. И на осень...
— Суета сует... Муза Георгиевна, посмотрите в вашем журнале, какие оценки у Оскара Чалки из пятого “В” по математике в течение года.
— Я и так знаю. Сплошные тройки.
— У меня две четверки в этом месяце, — осторожно возмутился Оська.
— И двойка! — Медуза помнила все.
— Просто я тогда перепутал и не ту тетрадь принес! Разве за это ставят?
Директор утомленно встал.
— Муза Георгиевна, я думаю при таких успехах Оскара Чалки, контрольная не скажет ничего нового. Выставьте ему годовой результат по текущим оценкам.
Оська внутренне возликовал.
— Как прикажете, Олесь Дмитриевич, — сухо отозвалась Горгоновна. — Должна только заметить, что если Чалка и в будущем учебном году станет заниматься через пень-колоду, от переэкзаменовки все равно не отвертится.
— Ага, в другом пространстве. — суеверно шепнул Оська и скрестил пальцы. Тихо шепнул, но они услышали.
— Что-что? — заинтересовался Олесь Дмитриевич.
Оська уставился на сандалии и опасливо задышал.
— У них в этом году новая поговорка. — разоблачила Оську Медуза. — Ян Янович любит рассказывать детям о разных аномальных явлениях и... гипотезах. И поведал осенью пятиклассникам, что мир наш, так сказать, многомерен и в нем существует множество пространств. И что в одних пространствах жизнь совсем не похожа на нашу, а в других почти такая же, только с разницей в некоторых деталях... Хотя едва ли найдется пространство, где Оскар Чалка — отличник... Короче говоря, научная фантастика. И у наших деток теперь это на языке. Чуть что не понравилось, сразу: “Это в другом пространстве”...
Муза Георгиевна произнесла свою речь бесстрастным тоном. Но ясно было, что учителя рисования и черчения Яна Яновича Корецкого она не одобряет. И что его “научную фантастику” считает совсем не научной....
Оська и сам не понимал, сколько там науки, а сколько сказки.
Тот разговор случился в октябре. Ян Янович тогда отправился с пятиклассниками в поход, в древний пещерный город среди невысоких Меловых гор.
Днем они бродили по таинственным каменным залам, лазали в узких проходах, играли в прятки среди грубо отесанных колонн и на лестницах, вырубленных в толще скал. Ян Янович показывал высоко на стенах барельефы и рисунки с крылатыми быками. И рассказывал, что до сих пор ученые толком не знают: кто устроил в пластах известняка эти удивительные храмы, жилища и лабиринты. А вечером все расселись у костерка, разложенного посреди круглой пещеры. Вверху, в каменном своде было отверстие, и в него смотрели две звезды.
— Кто у нас дежурный по вечернему чаю? — спросил Ян Янович.
— Оська! Оська Чалка! Он уже принес воду! — загалдели девчонки.
— Оська Чалка... Ось-качалка... — задумчиво проговорил Ян Янович. — Смотрите-ка... Может быть, в этих словах не просто случайность?
Кто-то вопросительно хихикнул.
— Какая случайность? — опасливо сказал Оська.
— Не-случайность... Знаете, что такое ось-качалка? Это важная часть особого прибора, качающегося гироскопа... Ведомо ли вам, люди, что такое гироскоп?
— Это такие волчки в гирокомпасе, — сказали несколько человек, те, чьи отцы были моряками. Но Оська настороженно промолчал.
Ян Янович, сидя у костра, неторопливо объяснил, что гироскоп — это, да, волчок. Точнее, диск на оси. У гироскопа свойство — когда он вертится, ось его не меняет свое положение в пространстве.
— Ну, вы же сами тыщу раз видели: волчок не падает, пока крутится. Такой закон физики... Но иногда ось все-таки начинает колебаться. Раскачивается. Описывает одним или двумя концами кольца. И некоторые ученые считают, что при этом раскачивается и часть пространства. И пространство это начинает просачиваться в другие, нам пока неведомые участки вселенной. Отсюда всякие загадочные события в природе, в том числе и НЛО... Когда-нибудь люди научатся проникать в соседние пространства. В тех, что похожи на наше, они смогут встретиться со своими двойниками. А в непохожих будет масса таинственного...
Ян Янович говорил серьезно. И там, в загадочной круглой пещере, у первобытного огня, во всё это верилось. А потом — не очень. Однако Оську недели две после этого иногда дразнили Качалкой. А поговорка “В другом пространстве” осталась надолго.
... — Мне кажется, Олесь Дмитриевич, следует посоветовать Яну Яновичу не загружать младших школьников излишней информацией, — заключила речь Медуза.
Надо было бы заступиться за Яна Яновича. Но Оська не посмел: еще передумают да оставят на осень. Было неловко за эту боязливость, но он уверил свою совесть, что молодой и дерзкий Ян Янович и сам сумеет постоять за себя...
— Тогда... можно, я пойду?
— Подожди. Муза Георгиевна, проводите Оскара Чалку к врачу. А ты расскажи доктору все без утайки, с глазами не шутят.
Молодой школьный врач (приятель Яна Яновича) обрадовался пациенту и занялся Оськой всерьез. Велел смотреть на свет лампочки то одним, то другим зрачком и спрашивал: не щиплет ли в глазных яблоках?
— Ничуточки не щиплет.
— А голова не болит?
— Нисколечко.
— Гм... — Врач несолидно поскреб курчавую голову. Зачем-то постучал блестящим молоточком по облупленным Оськиным коленям. Ноги при этом исправно дрыгались.
— Знаешь, дитя мое, я ведь педиатр, а здесь вопрос для узких специалистов. Я тебе выпишу направление к окулисту. В поликлинику, что на Каретном спуске.
— Там, небось, платить надо!
— С направлением школьного врача бесплатно... Слушай, а если честно, ты не придумал эту темную полоску? Ей-Богу, никому не скажу.
— Чес-слово, не придумал! Вот так вот маячит!
— Тогда выпишу бумажку...
— Андрей Гаврилович, а можно вас попросить...
— Можно, если не о страшном.
— Сходите, пожалуйста, со мной в класс. А то Уг... Роза Ричардовна не отдаст рюкзак, пока контрольная не кончится, а это еще полтора урока... А так я бы взял его и сразу в больницу!
— Что ж, идем вызволять имущество.
2
Оська бессовестно наврал доброму Андрею Гавриловичу. Он и не думал спешить в поликлинику. Раз уж судьба подарила ему лишний час, глупо было бы этим не воспользоваться. Вскоре после полудня к Хлебной пристани подойдет теплоход “Полнолуние”. Вообще-то “Полнолуние” грузовое судно, однако возит и пассажиров. Тех туристов, у кого туговато с финансами и кто не хочет тратиться на роскошь многопалубных лайнеров.
Если поспешить, можно успеть в самый раз.
И Оська спешил — на улицу Желтого Форта, где в двухэтажном особняке из пористого серого туфа располагалась редакция “Посейдон Ньюс”. Он в два прыжка перескаивал узкие булыжные мостовые, сплошь покрытые синей тенью платанов. Бегом пересекал маленькие площади с ленивыми фонтанами и бюстами адмиралов. Часто дыша, взбегал по брусчатым трапам на взгорки и весело прыгал по ступеням вниз. И так же весело прыгали в голове всякие мысли.
Только одна мысль была беспокойная. А что, если Угроза, пока Оськи не было в классе, забралась в его рюкзак? Вытащила дневник и накатала там на полстраницы “Обращение к родителям”? А потом дневник может вытащить Анка. “Ага, Осище, достукался! Мама придет, я все расскажу!”
Да нет же, не будет Анка ябедничать. Не такая уж она вредная. Не вреднее Оськи. Анакондой и Чудовищем он прозвал ее, просто чтобы позлить иногда. Скажешь “Анаконда” а она за ним — с поварешкой или полотенцем. “Ну, подожди, Оса ядовитая, я тебя достану! А потом еще маме скажу!..”
Анка была дочерью маминой подруги, которая жила далеко-далеко, почти что у Ледовитого океана. Три года назад подруга умерла (понятное дело: разве может нормальный человек жить среди таких холодов!). Анка осталась с отцом, который вскоре опять женился.
В прошлом году Анка приехала сюда поступать в кораблестроительный институт, но провалилась. Вернее, ее не приняли по конкурсу. Анка ревела и говорила, что ее не взяли из-за “иностранного подданства”. Полуостров-то теперь вместе с Южной республикой был суверенным, отделившимся от Федерации государством...
Поревев, Анка стала собираться домой. Мама сказала: “Чего тебе там с мачехой, поживи с нами еще...” Раз “еще”, два “еще”, так и прижилась. Сделалась как своя. Мама была довольна: есть помощница в доме. От мальчишки-то много ли толку, а тут все-таки женские руки. И не так страшно оставлять Оську, когда приходится уезжать по служебным делам в ближние города и поселки (мама работала в транспортной конторе, и должность ее называлась “координатор диспетчерских служб”).
Анакондой Оська прозвал Анку из-за фамилии. Фамилия была северная, крепкая такая — Кондакова. “Анна Кондакова” — это же само собой складывается в “Анаконду”! Как “Оська Чалка” в “Ось-качалку”...
Поступать в институт Анка раздумала, устроилась работать в портовый узел связи. Сутки на дежурстве— двое суток дома.
Была Анка совсем не красавица — чересчур худая и длинноносая. Но все же не уродина, такие тоже замуж выходят.
А еще она ужасно боялась всяких болячек. Оська этим иногда пользовался. “Вот наворожу, чтобы у тебя чесотка случилась, будешь знать!” Он сумел убедить Анку, что знает кой-какое колдовство. Потому что осенью пообещал ей чирий на шее, и чирий (вот удача-то!) в самом деле выскочил...
Старая дедушкина квартира была ветхая, но просторная, места хватало всем. Даже, когда отец жил дома. Но он чаще не дома был, а в рейсах. А теперь...
Ах, Аргентина, Аргентина!
Такая чудная картина!
Бананы, пальмы и креолки,
И полицейский в треуголке...
Такая вот дурацкая песенка вспоминалась, когда Оська думал об отце.
Интересно, в самом деле там полицейские в треуголках, или это так, для рифмы?
После уличной жары полутемный вестибюль редакции обдал Оську прохладой. Казалось даже, что пахнет морской солью. Может, и правда этот запах с доисторических времен застрял в пористых камнях?
За фанерной стойкой заворочалась и добродушно заворчала в ответ на стремительное “здрасте” грузная вахтерша тетя Руся. Она была в такой же, как на Оське бейсболке с надписью “Посейдон Ньюс” и в полинялой штурманской куртке. Три десятка лет тетя Руся проплавала на судах Южноморского пароходства — то буфетчицей, то коком, то смотрительницей пассажирского хозяйства, и на пенсии не смогла расстаться с флотскими привычками. Поэтому устроилась на нехлопотную должность в приморской газете.
— Привет, юнга. Какой ты с пылу, с жару, как от камбузной плиты...
— Ага! Тороплюсь! Остались газеты, тетя Руся?
— Ну, разве что специально для тебя. С полсотни еще есть.
— В самый раз!
— А куда побежишь-то с ними? В такой жаркий час люди имеют привычку сидеть в тени, а не болтаться по солнцепекам.
— Скоро “Полнолуние” швартуется.
— Так и что с того? Или мальчик не знает, что после возгорания в порту имеется приказ гнать вашего брата со всех причалов? Хоть в полдень, хоть в полнолуние. В целях противопожарной безопасности.
— Кого гнать, а кого и пропускать, — со скромным самодовольством отозвался Оська. — Главное, чтобы связи... — И он крутнул бейболку козырьком вперед. Так, чтобы и газетная надпись оказалась впереди.
Потом он прижал к груди пачку газет. Вдохнул керосиновый запах типографской краски и бумаги — знакомый, любимый.
— Спасибо, тетя Руся! Я — полный вперед! Спокойной вахты!
— Стоп, машина! А денежки?
— Ну, те-отя Руся! Какие у меня сейчас денежки! Продам и вечером принесу! Или скажите Ховрину, он заплатит, а я ему потом отдам...
— Ох, шибко он тебе волю дал, Ховрин-то.
— Не-е, не шибко! В самый раз!
— За вихры вот тебя! — Она потянулась к Оськиной голове. Его белые от солнца волосы торчали из-под бейболки, как длинные растопыренные пальцы. Оська хохотнул и прыгнул к двери.
— Постой, бесенок!.. Про отца-то что слышно?
— Нового ничего, — на миг опечалился Оська. И выскочил на солнце.
3
К Хлебному причалу можно было выбрать разные пути. Один — по кольцевому Адмиральскому бульвару. Другой — через Саперную балку, по узким каменным трапам на склонах, по тесным переулкам с белыми домиками, старинными водокачками и могучими пирамидальными тополями.
По бульвару было далеко. Через балку — опасно. Там в изобилии водились компании “малосольных”.
Мальчишечье население Города было неодинаковым. Взрослые сказали бы, что оно “делится на несколько социальных слоев”.
Те, от кого у приморской полиции постоянная головная боль, назывались “соленые”. Этакая крутая портовая братва: тельняшки, импортные гавайки и жилетки с бахромой, наколки, словечки сквозь зубы и дела — такие, за которые вполне светит “зона”. Конечно, это были большие парни, а порой уже совсем дядьки.
Тех, кто был помельче, вроде Оськи, но душой стремился в “соленые”, именовали “малосольными”.
Надо сказать, что “малосольные” были пестрым народом. Встречались там и нормальные пацаны, которые просто хотели выглядеть покруче, чтобы к ним никто не приставал. Но была и явная шпана — такая, что порой “солонее” больших.
Остальных ребят и “соленые”, и “малосольные” с ухмылкой называли “мариноваными”. И виноват в этом был ни кто-нибудь, а двухзвездный адмирал Ведерник.
Когда случился раскол и Федерация с Южной республикой начали делить общий боевой флот, вице-адмирала Ведерника назначили командующим республиканской эскадрой. Эскадра, как и вся республика, сидела на голодном пайке. Без ремонта, без топлива, без боеприпасов (про последнее жители Полуострова говорили: “И слава Богу!”). Но доблестного командующего не смущала нехватка ресурсов. Он считал, что главное на флоте — порядок, а порядок начинается с внешнего вида.
Отпущенные республикой жидкие суммы адмирал пустил на новое обмундирование. Всем офицерам и матросам велел ходить летом в белых брюках и с голубыми аксельбантами на кителях и голландках. А фуражки и бескозырки приказал украсить большущими золочеными “крабами” со скрещенными якорями и старинным гербом Южного Края.
Тот же герб и якоря были на кормовых и стеньговых флагах, которые двухзвездный адмирал заказал для всех кораблей и судов. Причем, изготовили флаги не из обычной материи, которая называлась “шерстяная рединка” или “флагдук”. Из флагдука флаги шились на всех флотах во все времена, однако адмирал счел, что она быстро выгорает и теряет праздничный вид. Он пренебрег традицией и выбрал синтетическую ткань — мягкую, шелковистую, блестящую. Поручил сшить из нее не только боевые флаги, но и комплекты сигнальных сводов — Международного и Военно-морского.
Флаги сводов используются не только для сигналов, но и для праздничного украшения кораблей. Поэтому иногда и называются — флаги расцвечивания. Пышное расцвечивание всегда было мило сердцу вице-адмирала. Ему бы позаботиться о свежей покраске боевых единиц своей эскадры, но это представлялось чересчур дорогим делом. Командующий решил, что пестрые флажные гирлянды будут отвлекать внимание от обшарпанных бортов эсминцев и военных крейсеров. И станут способствовать повышению боевого духа личного состава.
Может, они и правда повысили бы дух. Но тут правительство наконец усмотрело в разных делах вице-адмирала вредительство и действия в пользу соседней державы. Командующего сняли и отдали под трибунал. Члены трибунала, правда, нашли в поступках подсудимого не преступный умысел, а глупость. Вице-адмирал Ведерник был поэтому оправдан и даже сделан советником президента по военно-морским делам. И в накладе оказалась только фабрика, изготовившая массу разноцветных флагов.
Новый командующий наотрез отказался выкупать продукцию фабрики. “Мне что, больше некуда деньги девать?” Потом все же взял кормовые и стеньговые флаги, а про сигнальные сказал: “Делайте с ними, что хотите. Я вслед за Ведерником не хочу, меня-то дураком не признают и в советники не возьмут”.
Фабрика, чтобы не впасть в полное разорение, пустила комплекты в свободную продажу. Оптом и в розницу. И по причине малого спроса все снижала и снижала цены.
Первым нашел для флагов применение режиссер детского ансамбля “Маринка”, что при Клубе рыболовного флота. Кстати, непонимающим людям название может показаться девчоночьим, но в ансамбле были одни мальчишки. И “Маринка” — в данном случае не имя девочки, а морская лодка, этакий смелый кораблик. Сравните: “субмарина” значит подводная лодка, “марина” — гавань для яхт. Кстати “Маринкой” называлась и небольшая шхуна детской флотилии при этом клубе...
Ну вот, режиссер ансамбля углядел флаги на прилавке и предложил костюмерше сшить из них мальчишкам концертные костюмы.
На открытии очередного сезона на сцену в лихом матросском танце вдруг вылетела смуглая пацанва в развевающихся одежонках самых удивительных окрасок и узоров: с большими разноцветными кругами, квадратами, полосками. Каждый мальчишка был похож на пестрый флаг с коричневым древком, а все вместе — сплошной флотский праздлник!
Эффект был неожиданный. Практичные мамы, измученные невыплатой денег на работе и всякими трудностями, вмиг сообразили: флаги годятся не только для концертных нарядов, но и для обычной жизни. Сразу решался вопрос: во что одевать “этих чертенят, на которых все горит”. По крайней мере, теплой весной и летом, которые в этих южных краях стоят более полугода.
Залежавшиеся было комплекты сигнальных сводов мигом смело с прилавков. Воспрянувшая фабрика принялась штамповать новые. Особенно шли в ход наборы номер четыре. Двух прямоуголых флажков — шестьдесят на семьдесят сантиметров — в аккурат хватало на просторную рубашонку и шортики для мальчишки Оськиного размера.
Скоро у таких костюмов появилось название — “юнгмаринки”. Похоже на “юнгштурмовки” что носили в давние времена. Но букву “г” произносить было трудно, и она выпала — сначала в устной речи, а потом и в ценниках магазинов. И получились “юнмаринки”.
Для шитья юнмаринок даже сложились свои правила. Можно было использовать флаги любой расцветки, но только оба одинаковые. Иногда старались, чтобы соответствующий флагу буквенный сигнал совпадал с первой буквой мальчишечьего имени. Но это удавалось не часто. Например, к какому имени приспособить флаг буквы “Ы”? К тому же, в Военном-морском и Международном сводах у одних и тех же флагов буквы были разные...
Девчонкам пытались было тоже шить флажные наряды, но это не привилось. А от мальчишечьих юнмаринок улицы и школьные дворы каждую весну теперь буквально расцветали.
Учителя и завучи сперва пытались спорить с новой модой, но скоро махнули рукой: конечно, чересчур пестро и не способствует дисциплене, зато дешево, а против этого в наше время не поспоришь. К тому же, разноцветье ребячьего племени придавало городу праздничность и повышало у жителей настроение. А это в наше трудное время тоже полезно.
Жители Города радовались. Лишь “малосольные” презирали мальчишек в юнмаринках и, в случае чего, не давали спуску...
Оська свою белую с синим юнмаринку в этом году еще не надевал. Давно пора бы, да самому искать ее в шкафу, стирать и гладить было лень, а мама и Анка постоянно заняты. И теперь он — в разлохмаченных у колен штанах из пыльного вельвета и в мятой клетчатой рубашке со следамии газетной краски, с торчащими из-под бейсболки космами — мог бы сойти за “малосольного”.
Но во-первых, среди “малосольных” не было единства — чужака любой степени “солености” они не признавали за своего и могли поколотить. Во-вторых, “малосольные” не торговали газетами. По крайней мере, газетой “Посейдон Ньюс”. Тетя Руся на дух не переносила всякую шпану и ни за что не выдала бы такой ни единого экземпляра. Ну, и кроме того... как ни рядись. а по повадкам все равно видно, кто есть кто. Поймают в каком-нибудь Батарейном или Шкиперском переулке, надают по шеям, а что будет с газетами — подумать страшно.
И все же Оська решился: время поджимало. На электронных часиках (давний отцовский подарок) было уже 00.04, миновал полдень.
Оська рванул вниз по трапу среди побеленных ракушечных заборов (трап назывался “Фонарный спуск”), проскочил два переулка на дне балки. Запыхавшись, взбежал по Сухарной лестнице. Сердце под прижатой газетной пачкой прыгало и хотело выскочить. Зато опасность, кажется, миновала. Оська торопливо прошагал по людной улице Повстанцев, свернул на Малую Портовую и оказался у Девичьей ротонды.
Это была круглая площадка с белой колоннадой. Она располагалась над обрывом.
Отсюда видны были причалы, краны, пакгаузы, рельсовые пути с вагонами — все обширное портовое хозяйство с разноцветьем теплоходных труб и флагов. А дальше — громадная синева. И круглые облака. И чайки...
Но Оська лишь пару секунд любовался привычной картиной. Он сразу увидел, что “Полнолуние” уже подваливает к причальной стенке.
От Девичьей ротонды зигзагами уходила вниз ракушечная лестница. И Оська поскакал по ней —быстро, но осторожно, чтобы кожаные подошвы не скользнули по стертым ступеням.
4
Лестница не сразу привела к причалу. Был еще проход между глухими каменными стенами, который назывался Второй Портовый переулок. Он привел к решетчатому забору с воротами. У ворот дежурил усатый дядька в морской фуражке и синей форменной куртке. Это был дядюшка Оськиного соседа и одноклассника Эдика Тюрина. Когда-то Оська и Эдик были крепкими друзьями, а потом... Ну да ладно. С Эдькиным дядюшкой у Оськи сохранились прекрасные отношения.
— Дядя Лёня, здрасте!
— Привет, привет, носитель печатного слова! Проникай. Только с оглядкой. Особо опасайся тех, кто в коричневом камуфляже...
— Это кто такие?
— А ч-черт их разберет. Прислали для дополнительной охраны. То ли муниципальная дружина, то ли национальный легион. Столько их развелось... В общем, бди.
— Ага, буду бдить! Я побежал!
Хлебный причал не числился среди главных. Лайнеры и заморские сухогрузы здесь никогда не появлялись. В давние времена сюда приходили парусники с пшеницей и ячменем из разных южноморских портов. Говорят, ведущая от причала дорога зеленела от проросших между камнями семян. Сейчас на ней тоже хватало зелени, но это была обычная трава. А у причала швартовались суда местных линий и портовой службы. Ничего интересного... И все же Оське здесь нравилось.
Это место сохранило уют нешумных гаваней прошлого века. Кирпичные портовые постройки с закругленными углами и узкими окнами были похожи на старинные форты. В густой сурепке и приземистом дроке доживали свой век разлапистые якоря-пенсионеры.
Причал никогда не был военным, однако по сторонам выщербленной лестницы стояли две могучие корабельные пушки — памятники Первой осады. Кто их здесь поставил и зачем, было неизвестно. Видимо, так, для романтики. Собранные из плах лафеты были изъедены древоточцем, чугунные стволы — в ржавых оспинах. Пушки давно спали и не помнили про штурмы и абордажи. В правой пушке селились воробьи, а в левой обитал портовый кот Моня. Был Моня велик размерами и упитан, однако нрав имел деликатный. Воробьев-соседей не обижал, жил с ними по-приятельски.
Сейчас кот грелся под солнышком у левой цапфы ствола.
— Моньчик, здравствуй! — Надо было бы погладить котяру, да руки заняты газетами. Оська взбежал по ступенчатому лафету к стволу, оседлал теплое от солнца орудие. Вынул правую ногу из расхлябанной сандалеты (она осталась на приступке лафета). Голой ступней погладил кошачью спину. Моня благодарно муркнул, встал, выгнулся, потерся щекочущим боком о мальчишкину ногу.
— Будем торговать?
— Мр-р...
“Полнолуние” уже подвалило к пристани. Матросы тащили канаты с петлями-огонами к чугунным кнехтам. Судно вообще-то небольшое, но когда рядом — великан. Высокие черные борта, белая, с трехэтажный дом рубка, широченная желтая труба с синей полосой и белой буквой “Р” в черном круге... Вот уже трап спустили, показались первые пассажиры.
Да, здесь не главный морской вокзал, но все-таки пасажиров встречали приветливо. Включился динамик, раздался “Приморский вальс”. Пора включаться и Оське!
Он вскочил на ствол — босой ногой и сандалетой. Пачка газет — над головой.
— Дамы и господа! Приморская газета “Посейдон Ньюс” приветствует вас на причале нашего замечательного Города!
Вообще-то Оська не был артистом. Наоборот! На уроках он стеснялся читать выученные наизусть стихи. А заставить его играть в школьном спектакле было совсем немыслимо. Но в такие вот моменты, с газетой, на Оську накатывало вдохновение. Всякое смущение отлетало прочь. Он был уже не просто пятиклассник Чалка, а человек, принадлежащий славной “Посейдон Ньюс”. Ее частичка. Звонкий ее голос.
От этого голоса выше взлетели чайки, усвистал с лафета Моня, а пассажиры заоборачивались, заоглядывались на ступенях.
— Дамы и господа! Честное слово, газета “Посейдон Ньюс” рада вам на этом берегу! Жителей Города она поздравляет с возвращением домой! Тем, кто приехал по делам, желает успеха в этих делах. А тем, кто хочет познакомиться с Городом, обещает много-много интересного! Покупайте “Посейдон Ньюс”! На наших страницах вы найдете все, что нужно! Адреса и телефоны фирм! Схему Города с музеями, интересными местами и театрами! С гостиницами и ресторанами! Объявления о спектаклях и концертах! Последние события на Южноморском побережье! Расписание движения судов и автобусов!.. Рассказы об истории нашего удивительного Города!.. И главное! Самое главное! Продолжение захватывающей повести о приключениях таинственного брига “Мальчик” и его капитана!.. Пожалуйста, сударыня... Два экземпляра? Пожалуйста!.. Постой девочка, надо ведь десять грошей, а у тебя пять... Ну, ладно, ладно, бери... Ой, простите, у меня нет сдачи... Спасибо, сударь!.. Новейшие сообщения о радостях и трудностях приморской жизни! Лесовоз “Кир” вез наркотики! Горная обсерватория “Нора” провела съемку неопознанного летающего объекта! Начальство Южноморского пароходства опять наплевало на интересы моряков!.. Спасибо, сударь... Благодарю вас, капитан!..
Оська, нагибаясь с лафета, подавал газеты в протянутые руки. Только успевай! А карманы его тяжелели от латунных грошиков и никелевых гривенников, распухали от скомканных бумажек...
Поток пассажиров прошел, а несколько газет еще осталось. Кому бы их? Оська весело обвел причал глазами и... встретился взглядом с опасностью. С той, о которой забыл.
Сразу было видно, что опасность. Парень в пятнистом комбинезоне, с дубинкой и наручниками у пояса, с коротким автоматом “Дуче” под локтем. Он с ухмылкой глядел на Оську бесцветными глазами и перекатывал за щекой жвачку.
У военных камуфляж зеленый, у полиции — сизый, а у этого — серо-коричневый, правду сказал дядя Леня. И кепочка незнакомого фасона, с серебристой плямбой-кокардой.
Коричневый еще раз перекатил во рту жвачку, переступил разлапистыми ботинками. Выше ботинок — кирзовые краги с брезентовыми ремешками. Даже на высоте, на пушке, Оська учуял, как от ног охранника разит пропотевшей кирзой и кожей.
_— Ну, ты, коммерсант долбаный, — лениво, почти доброжелательно сказал парень. — Слазь, пошли к начальству. Найдем в карманах спички — пойдешь к следователю. Не найдем, тогда проще — вздрючим на месте... — Он был уверен, что перепуганный пацан никуда не денется.
В таких случаях главное, чтобы не ослабели от страха ноги.
— А чё я сделал-то? — плаксиво сказал Оська. Сел опять на ствол, сунул ногу в сандалию. Покрепче, чтобы не слетела при беге.
— Слазь, кому говорю... — Коричневый локтем шевельнул автомат.
— Я больше не буду...
— А ну, живо!
— Ладно, я щас... — Оська сделал вид, что покорился судьбе. Начал сползать, но тут же взлетел на пушку ногами. И скачком — на конец ствола. Будто хочет прыгнуть оттуда на парапет лестницы! Коричневый рванулся к парапету. А Оська — назад! С пушки на ступени и вверх, вверх! А потом — в тесный проход между кирпичными складами.
Коричневый ухал башмаками шагах в пяти позади. Звякал наручниками. Толкало Оську в спину злое дыхание.
— Стой, подлюка! Хоть кто буду, выстрелю!
Видать, новичок. Опытный вояка разве стал бы связываться с мальчишкой! Хотя кто знает этих коричневых...
Легче бежать, когда машешь двумя руками, но Оська левым локтем прижимал газеты. Он не боялся убытка, но бросать “Посейдона” под вонючие башмаки этого фашиста... А если поймает?.. Черта с два!
Оська знал здесь все закоулки. А коричневый дурак не знал. Оська сворачивал за склады и будки, прыгал по ступеням и кремнистым тропинакам. Охраннику каждый раз надо было тормознуть и сообразить. Оська выигрывал метр за метром.
— Стой, крысеныш! Стреляю!
Неужели и правда выстрелит, скотина? Добраться бы до дыры! Этим лазом в каменном заборе Оська пользовался, когда у ворот был незнакомый вахтер.
Дыра была в самый раз для мальчишки, а громиле придется попотеть. Оська с разбега толкнул себя в отверстие, ободрал о ракушечник локоть и ногу, но не потерял ни мига. За стеной — уже не портовая территория, а жилой район. Вверх уходил тесный переулок: побеленные заборы, зеленые калитки. Там, наверху, рыночная площадь, от нее ходят автобусы. Пыгнуть в отходящий — и привет. А в случае чего, люди заступятся за мальчишку. Не очень-то горожане любят всяких камуфляжников с автоматами...
Сердце бухало, но силы еще были. И даже азарт был: попробуй догони!
А громила попался настырный. Видать, заело, что упускает салажонка. Протиснулся-таки следом. И опять башмаки бух-бух-бух!
— Догоню... оторву все, что есть... гнида...
Посреди переулка валялся сухой лошадиный череп. Откуда он? Неважно! Оська пяткой толкнул череп назад, под ноги врагу. Тот запнулся, выругался по-черному (или по-коричневому?). И все равно не отставал. Дыхалка у бандюги была тренированая. А у Оськи дыхание уже кончалось. Но все же он рвался вперед. И зеленые калитки по сторонам мелькали, как сорванные ветром листья... И вдруг одна впереди распахнулась!
Двое мальчишек выскочили навстречу. Поймали Оську в две охапки. Дернули за собой. Он оказался за калиткой. А она — трах! — захлопнулась наглухо. Один мальчишка смаху заложил в скобы тяжелый брус. Серый пес-чудовище подлетел, взревел яростным лаем. Не на Оську, а на удары, которые посыпались в калитку снаружи.
Ребята дернули Оську в сарайчик. Пес на дворе бесновался.
— У того гада автомат. Пристрелит собаку, — выдохнул Оська.
— Не посмеет, — уверенно отозвался старший мальчишка — круглолицый, с дерзкими серыми глазами. — Это будет нападение на частный дом. За такое сейчас не хвалят.
Младший хихикнул. Он был ростом с Оську, курчавый, смуглый, с черным ежиком волос и широким ртом. Поманил Оську за поленницу мелких акациевых дров:
— Айда...
И тут Оська забоялся. Не попал ли он из одной беды в другую? Плен у чужаков — дело безрадостное.
Кто они?
Старший был в изодранных джинсах и обвисшей тельняшке. Младший в красно-синей юнмаринке, но замызганной, порванной и “по-соленому” подпоясанной широким флотским поясом. Босой, с перемазанными чем-то вроде мазута ногами...
Пес на дворе, однако, не смолкал. А в калитку опять бухнули — раз, другой...
— Айда, — повторил чумазый. И Оська шагнул за ним.
5
За поленницей была дверь — еле заметная, под цвет каменной стены. Сразу и не разглядишь. Дверь ушла в глубину. Старший замигал фонариком и шагнул через порог. Младший за ним. Приглашающе оглянулся на Оську. Тому куда деваться? Шагнул тоже. Хотя опасение нарастало в нем.
Сначала был каменный коридор. Такой узкий, что можно коснуться стен локтями, если растопырить.
Шагов через тридцать коридор круто свернул, и все оказались в сводчатом подвале.
Ярко горела электрическая лампочка. Высвечивала неровный известняк стен. Пол тоже был каменный, из булыжников, похожих на панцири черепах. После уличной жары воздух казался зябким. И пахло как на скалистом берегу. В камни явно просачивалась морская влага.
Оська быстро глянул вокруг и не удивился. Под Городом было немало всяких подземелий: и древних катакомб, и пороховых погребов эпохи Первой осады, и бункеров, оставшихся от Второй Мировой. Оська знал, что наверху, рядом с рынком — остатки каменного приморского бастиона, крайнего в старой линии обороны. Сохранились две круглые приземистые башни из желтого песчаника и такая же низкая стена с бойницами. За стеной — никакой романтики: дворики, сарайчики, мастерские...
Про все это Оська подумал мельком. Его интересовали (и тревожили!) люди здешнего подземелья. Людей — кроме тех, что привели Оську — было трое. Разный и непронятный народ. Лет примерно от восьми до двенадцати. Самый маленький — полуголый, в красных трусиках — висел вниз головой на самодельном низком турнике. Его рыжие лохмы касались “черепахового” пола. Глядел рыжий на Оську сумрачно. Двое других, белоголовых, оставили круглые зеленые бутыли, которые зачем-то пристраивали горлышками друг к другу. Посмотрели тоже неулыбчиво. На одном, обормотистом, была трикотажная рубаха с бело-зелеными поперечными полосами и обтрепанные, как у Оськи, штаны до колен. А другой _— не чета своему приятелю. Белобрысые локоны расчесаны на пробор, черные брючки отглажены, поверх белой рубашки синяя безрукавка, а у ворота — галстук-бабочка. Ну, будто в театр собрался. Или сам артист.
“Артист” подошел, смерил Оську спокойным карим взглядом. Спросил старшего:
— Кого это вы доставили к нам, Мамлюча?
В спокойствии “артиста” и в странном прозвище другого — “Мамлюча” какой-то! — опять почудилась угроза. Этакая деловитая безжалостность к жертве.
Длинноволосый сероглазый Мамлюча сипловато объяснил:
— Он драпал от легионера. Чуть не попал к нему в лапы. Но достался не ему, а нам.
“Достался нам”!..
Что оставалось делать?
Оська знал, что у “малосольных” и даже у “соленых” есть кое-какие правила. Если человек сразу признает себя побежденным и не “возникает”, его не трогают. А если и “трогают”, то не очень. Деньги и другое ценное, скорее всего, отберут, но мучить не станут. Жаль, конечно, зарабатанных гривенников и грошей, да ладно уж, быть бы живу... А может, удастся договориться, чтобы деньги взяли не все, а половину? Должна же быть у людей хоть капля совести!
Оська опустил к ногам оставшиеся газеты. Выпрямился, положил на затылок ладони. И, щурясь на лампочку, вздохнул:
— Хорошо, я сдаюсь...
И услышал молчание. Подождал, оглядел “захватчиков”. Те смотрели с интересом, но без злорадства. Рыжий, маленький, упал с турника, встал на четвереньки и засмеялся — словно ложка зазвенела в стакане:
— А зачем ты сдаешься?
— Да, зачем? — сказал “артист” и пригладил локоны.
— Ну... я думал, вы меня это... в плен... — пробормотал Оська. Все получилось ужасно глупо. Но рук с затылка он все же не убрал.
— Ты решил, что мы грабители? — радостно спросил рыжик.
— Я думал... вы “малосольные”... — выговорил Оська. И засопел от стыда. И встретился с серыми глазами Мамлючи.
Мамлюча сказал уже не сипло, а тонко:
— Ох, ну до чего одичал народ... Не малосольные мы и... никакие. Просто люди... Гляди-ка, локоть ободрал. Вертунчик, принеси зеленку.
Рыжий Вертунчик ускакал в дальний угол и тут же возник рядом — с темным пузырьком в ладони. Крутнулся на пятке.
Мамлюча взял Оськин локоть тонкими прохладными пальцами.
— Ну-ка... сейчас увидим, кто терпеливее: мальчишки или девочки...
“Ох, да это же девчонка!” — дошло наконец до Оськи.
Он не пикнул от кусачей зеленки, только жмурился — будто не от боли, а от удовольствия.
Господи, как же хорошо, что есть на свете просто люди.
Стыдно, конечно, что так перетрусил, но радость была сильнее. Оська постарался подуть на перемазанный зеленкой локоть и вспомнил:
— А еще нога...
Мамлюча присела на корточки, мазнула вдоль Оськиной ноги мокрой щиплющей тряпицей. Темные капли забрызгали газету.
— Ой... — совсем по-девчоночьи огорчилась Мамлюча.
— Не беда! Все равно их уже не продать.
— Ты торгуешь газетами?
— Ну да! Я их почти все распродал пассажирам с “Полнолуния”, а тут этот пятнистый с автоматом!.. Они там думают, что это мальчишки тогда склады подожгли, вот и ловят! Совсем психи...
— Это и не мальчишки вовсе, а наркоманы с Сизой слободы, подал голос от бутылей растрепанный белобрысый пацан. — Чтобы отвлечь следы от контрабанды. Все знают...
— Да, но “сизых” ловить опасно, вот и валят на ребят, — добавил “артист”.
Он поддернул на коленях брючки, присел рядом с Мамлючей, двумя пальцами взял газетный лист.
— “Посейдон”... А про бриг “Мальчик” есть продолжение?
— На четвертой полосе.
— Любопытная история. Интересно, скоро ли кончится?
— Через три номера, — сказал Оська. Со скромной гордостью за причастность к газете. — Но там еще много будет всего. Приключения всякие и вообще... Если хотите, я расскажу, я до конца читал.
— Расскажи! — подобрался вплотную чумазый, в красно-синей замызганной юнмаринке (его нызывали ласково — Гошенька).
— Где ты читал? — недоверчиво сказал “артист”.
— В редакции. И дома... Это написал мой друг.
И опять наступило молчание. Недоверчивое. Неприятное даже. Вертунчик, сидя на корточках, глянул вваерх укоряюще:
— Ох и врешь.
— Да не вру я! Нисколечко!
— Ты хочешь сказать, что писатель Яков Ховрин твой друг? — с холодной вежливостью уточнил “артист”.
— Ну... да.
То, что для него было привычно, им казалось немыслимым.
— Как докажешь? — прищурился Вертунчик.
— Ну... честное слово.
— Нет, ты как следует поклянись, — потребовал тот, что в полосатой рубахе (он тоже подошел ближе). — Ольчик у тебя есть?
— Ну... есть. — Оська запустил руку за ворот. Вынул висевший на цепочке шарик.
Ольчик — это вроде как талисман. Какая-нибудь мелкая штучка. Старинная монетка, медальон, значок, крошечная куколка, дырчатый камешек... Те, кто ходят без крестиков или шестиконечных звездочек, носят ольчика на шее. Но можно и в кармане или у пояса, как брелок. А если ольчик — плетеная фенька, можно у локтя, на запястье или даже под коленкой, вон как у Вертунчика. Главное, чтобы ольчик был всегда с тобой. Без него ты просто неполноценная личность.
Откуда взялись ольчики, никто не знает. Некоторые знатоки говорят, что раньше ольчиками служили колечки — самодельные перстеньки и браслеты. Так, мол, и появилось название: “колечки” — “кольчики” — “ольчики”. А учитель Ян Янович, любивший говорить о странных явлениях и загадках вселенной, однажды на уроке рисования рассказал такую историю. Будто бы в других пространствах у мальчишек разных стран и городов была мода на амулеты, которые назывались “йхоло”, “холо” или “оло”. А потом это просочилось к нам — когда очередной раз качнулась ось Всемирного Гироскопа и между пространствами появились щели. И добавил, что, возможно, ольчики и правда обладают некоторой волшебной силой. Потому что они заряжены так называемой “энергией желаний”.
Не все рассказ Яна Яновича приняли всерьез. Но в волшебную силу амиулетов многие верили. По крайней мере, обманно клясться на ольчике почти никто не решался. Соврешь — а потом неприятностей не оберешься...
— Ну-ка покажи, — велели Оське. Он осторожно раскрыл ладонь.
Оськин ольчик был размером с вишню, только не красный, а янтарный. Крупная ягода из эпоксидной смолы с серебристой петелькой. Сквозь смолу можно было увидеть неровный блестящий кубик с острием. Приглядишься — это крошечная, отлитая из металла церквушка.
Ребята переглянулись. Непонятно как-то.
Вертунчик насупленно сказал:
— Это не твой.
— А чей же? Твой, что ли? _— возмутился Оська.
— Вертунчик хотел сказать, что ты не имеешь на него права, — с прежней холодной вежливостью разхъяснил “артист”.
— Это почему?!
— Потому что такие бывают лишь у тех, кто спускался по Цепи.
— Ну... я и спускался, — почему-то смутился Оська. Его смущение приняли за неумелую ложь. И кажется, тоже смутились. За него, за незнакомого хвастуна. Лишь тот, что в полосатой рубашке (курносый и безбровый) непримиримо буркнул:
— Врать-то — не узлы вязать...
— Не вру я! В прошлом году спускался!
Сказать, что делал это дважды, он просто не посмел. Решат, что вовсе заврался.
— Тогда расскажи, как это было, — потребовала Мамлюча. — Про все, что чувствовал! А мы проверим.
— Вы, значит, тоже спускались?
— Мы — нет. Но есть человек, который это делал. Он-то тебе не даст соврать.
— Это Чип, — гордо сказал Вертунчик. Словно сам спустился по Цепи.
— А где он, Чип-то? — встревожился курносый и полосатый.
— Да вот он! — крутнулся на корточках Вертунчик. — Чип, здравствуй!
На фоне темного коридорного хода стоял мальчик. Тонкорукий, тонконогий, с головой-луковкой на шее-стебельке. В ярко-желтой с черным кругом на груди юнмаринке.
Оська мигнул. Потом встал...
Потом они шагнули друг к другу. Вокруг Оськи не стало ни подвала, ни ребят. Кроме вот этого, в желтом. А еще — свистящая пустота. Ветер, который качает немыслимо тяжелую цепь... Они шагнули еще, еще, сошлись вплотную. Постояли секунду. И обнялись...
