Заоблачный город
Теперь это был не тротуар, а повисший в пустоте дощатый мост. Бесконечный. Узенький, шаткий, без перил. Сережка балансировал и качался на нем. И я качался — на руках у Сережки.
Но большого страха не было. Так, некоторое замирание под сердцем. Скоро все стало привычным. И чтобы показать, что мне вовсе не боязно, я спросил небрежным тоном:
— Как же они тут держатся, доски-то? Совсем без подпорок...
Земля была далеко внизу, она угадывалась там сгущенной тьмой, в которой дрожали одинокие огоньки. Внизу, вверху и со всех сторон висели просвеченные луною кучевые облака (а самой луны я не видел, где-то пряталась).
Сережке было тяжело, поэтому он ответил не сразу:
— Местами есть подпорки... Посмотри...
И правда, я тут же разглядел, что снизу из облаков торчат кое-где всякие сооружения. Иногда — решетчатые стрелы кранов, иногда — кирпичные заводские трубы или верхушки похожих на домны башен. А в двух местах я увидел светлые (наверно, мраморные) колонны — вроде тех, какие окружают греческий Акрополь...
Но, конечно, эти опоры были не по правде, а для видимости. Может, для того, чтобы путь не казался очень опасным...
Сережка споткнулся, остановился на миг.
— Ты ведь уже измучился, вон сколько идем... идешь то есть. Посади меня на доски, отдохнем.
— Нельзя здесь отдыхать, Ромка. Такое правило...
— А долго еще идти?
Я понимал, что долго. Конца у дощатого пути не было видно, он терялся в лунном мерцании.
Но Сережка вдруг отозвался весело, будто и не уставал ни капельки:
— Не-а! Еще десять шагов. Считай! Раз!.. Два!..
Я тоже начал считать — громко, обрадовано, хотя не видел, где тут может быть остановка.
— Десять! — сказали мы вместе, и сразу я заорал: — А-ай!!
Потому что Сережка прыгнул с доски в сторону! В пустоту! Жуть неизбежного падения стиснула меня. Но Сережкины ноги толкнулись о твердое. Он поудобнее перехватил меня и шагнул среди лунного тумана.
— Сережка, где мы?
— Как где? На Туманных лугах. Не узнал, что ли?
Я... да, я узнал! Сережка стоял по колено в светлом пушистом колыхании. Вокруг поднимались облачные столбы, похожие на кудлатых белых великанов и на мохнатые крепостные башни. Из-за одной такой башни выплыла наконец луна. Этакий громадный пятнисто-серебряный шар.
Сережка опустил меня с рук, я опять оказался сидящим по грудь в пересыпанном искрами тумане.
— Сережка! А почему нельзя было прилететь сюда самолетом? Как в прошлый раз!
Сережка сделался строгим:
— Потому что этот луг — перед Заоблачным городом. К Городу можно приходить только пешком. Такой здесь закон. Если нарушишь — дорога тебя не пустит.
— Как между башнями? — вспомнил я.
Сережка кивнул.
Он стоял надо мной — серьезный такой, даже отчужденный. Лицо казалось очень бледным, в глазах горели лунные точки. Но почти сразу он привычно нагнулся ко мне:
— Ну, как ты? Отдохнул?
— Да я-то что! Это ты отдохни!
— А я — уже... Давай, теперь недалеко...
И Сережа снова понес меня по Туманным лугам. Иногда он обходил черные провалы, в которых видны были ужасно далекие земные огоньки (и тогда у меня холодела душа).
Прямо перед нами возникало облачное завихрение. Оно было похоже на стометровую скособоченную шахматную фигуру. Основание фигуры медленно клубилось и впитывало лунные лучи. Я думал, Сережка свернет, но он вошел прямо в эти клубы.
Нас охватило рассеянное фосфорическое свечение. Туман был волокнистым, и эти волокна защекотали мне лицо. Я засмеялся, стал отдувать их, зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что мы на Бульваре.
Это был именно Бульвар — с большой буквы. Такой, о каких я читал в книжках с описаниями старинных приморских городов. Рядами стояли высоченные и развесистые дубы и липы, под ними — чугунные решетчатые скамейки. Вскидывал струи фонтан, а посреди него вздыбился черно-зеленый бронзовый конь с рыцарем на спине...
Впрочем, сначала я увидел не только Бульвар, но и весь Город — словно несколько очень прозрачных слайдов наложились друг на друга. Разглядел путаницу улиц с мостами и арками, башни и колокольни, музейного вида трамваи, бодро взбегавшие на холмы; длинное здание с куполами и колоннадами. А еще — толчею корабельных мачт и пароходных труб за парапетом набережной. И памятники на перекрестках. И речку, каскадами бегущую к морю...
Здесь не было ночи и луны, а был вечер — такой, когда солнце не спряталось, но стоит совсем низко, и лучи горизонтально пробиваются сквозь листья, зажигают в воздух золотую пыльцу.
Вот такая картина возникла перед нами сначала. Со множеством подробностей. Сквозь деревья была видна эстрада, где музыканты в белой форме играли неторопливый вальс. Ими дирижировал гибкий офицер в пышных эполетах.
Потом картина Города растворилась в воздухе, зато Бульвар с его могучими деревьями, с фонтаном, с музыкой и публикой сделался совершенно настоящим.
Сережка усадил меня на решетчатый чугун скамейки.
— Подожди немного, я сбегаю за креслом...
— Где ты его возьмешь?
— В пункте проката! Здесь недалеко...
Я не успел ни встревожиться, ни заспорить: возьми, мол, меня с собой. Он исчез. А вдруг — навсегда? Как я тут один-то?
Но боялся я не сильно. Во-первых, верил, что Сережка вернется. Во-вторых... ну, проснусь в крайнем случае... Хотя все это мало походило на сон. Очень уж подробно, по-настоящему. Вот зеленая гусеница ползет по чугунному завитку. Вот желудь толкнул меня по макушке и скатился на песок. (Неужели созрели желуди? Ведь еще и середины лета нет. Или здесь — иное время?)
Полузнакомый вальс все звучал за деревьями. Такой спокойный, ласковый. Я совсем перестал тревожиться и разглядывал горожан. Их было много на Бульваре. Мужчины в светлых сюртуках и клетчатых брюках, женщины в длинных платьях и шляпках с букетиками. И ребят здесь было не меньше, чем взрослых. Тоже все одетые как сто лет назад. Мальчики в костюмах с матросскими воротниками, в длинных чулках и в широких соломенных шляпах с летами; девочки в платьях с оборками и в чепчиках из кружева. Одни чинно гуляли с мамами-папами, другие резво носились с обручами и пестрыми вертушками среди публики.
Неподалеку была площадка с белой балюстрадой и скульптурой старинного трубача. С десяток мальчишек и девчонок перебрасывали там разноцветный большущий мяч. По-моему, это была всем известная игра "Вышибала". Несмотря на свой нарядный вид, играли ребята азартно, с криками, смехом и даже с переругиваниями. Вполне по-нынешнему. У мальчишек съехали чулки и сбились воротники, у девчонок развязались ленты и растрепались волосы.
Я загляделся — так же, как со своего балкона, когда на дворе играют наши ребята. Даже про Сережку почти забыл. И вдруг заметил, что девчонки и мальчишки то и дело поглядывают на меня. С чего бы это?.. Одна девочка легко скакнула через низкие перила, подошла ко мне. Остановилась у скамейки, поправила на груди голубой атласный бант, наклонила к плечу голову.
— Мальчик... — На щеке у нее была царапина, в светлых кудряшках — травинки, а глаза — того же цвета, что бант. Ну, прямо фея после стычки со злой соперницей. А голос такой чистый, словно его пропустили через специальный фильтр.
— Мальчик... Вы не согласились бы поиграть с нами? В нашей группе не хватает одного человека, и силы неравные. Так обидно...
Я невольно поддался ее тону. Без всякой насмешки.
— Извините, девочка, я, к сожалению, не могу.
— Отчего же? — Она склонила голову на другой бок. — Вы не знаете эту игру? Но она очень простая, вы быстро научитесь.
— Дело не в этом, — сказал я честно. — Дело в том, что у меня не ходят ноги.
Маленький рот и глаза у нее разом сделались круглыми.
— Вы... наверно, пошутили, да?
— Отнюдь... У меня был поврежден позвоночник, и вот...
Девочка насупила брови. Медленно провела по мне взгляд — от лица до кроссовок. Я даже застеснялся, что у меня такие длинные голые беспомощные ходули. А она сказала полушепотом:
— Как жаль... — И вдруг села рядом. И я увидел, что лицо у нее вовсе не кукольное, как показалось вначале. Славное такое лицо с несколькими веснушками на курносом носу, с оспинкой на подбородке. А в зрачках — темная тревога. — Но почему же тогда вы здесь один?
— Скоро придет мой друг. С креслом на колесах...
— Простите... — Она встала, быстро пошла прочь, почти побежала. На площадке ее окружили ребята. Опять заоглядывались на меня, но сдержанно. Потом вновь началась игра, а один мальчик — такой насупленный толстячок в бархатном костюме и шляпе с георгиевской лентой — торопливо побежал куда-то. Я подумал было, что мальчишку выставили, чтобы уравновесить силы. Но он скоро примчался обратно, принес что-то вроде толстой белой свечки. С этой свечкой девочка снова подошла ко мне.
— Мальчик, возьмите это... чтобы вам не скучно было ждать друга. — (Она сказала "не скушно", на старинный манер.) Я взял. Оказалось, это эскимо на гладкой закругленной с конца палочке. На обертке — синяя картинка: два забавных пингвина.
Вроде бы пустяковое дело — эскимо, но у меня вдруг в глазах защипало от такой вот доброты незнакомых ребят. Однако я сказал солидно (сипловато только):
— Благодарю вас.
— На здоровье... — Девочка присела в поклоне, который называется "книксен". Сделала шаг от меня. И вдруг оглянулась.
— Простите... а вы обращались к врачам?
Я сказал, разворачивая шелестящую обертку:
— Много раз... Но это неизлечимо.
— Как жаль... — Она опять шагнула. И оглянулась вновь. — Простите... но разве и Старик сказал, что неизлечимо?
Я сразу почувствовал, с каким значением это слово — "Старик".
— А кто он такой?
— Как? Вы даже не слышали про Старика?!
— Я... не здешний. Я совсем недавно приехал...
— Это самый знаменитый колдун! Но не простой колдун, не сказочный, а... научный. Он лечит такие болезни, от которых отказываются врачи...
Я лизнул мороженое и вздохнул. Не объяснишь ведь этой замечательной девочке, что я совсем из других краев и, наверно, даже из другого времени. Что скоро я проснусь и...
— Мальчик, вы непременно должны сказать про Старика своим родителям! Он живет на улице Веселых маляров, дом пять.
— Спасибо, я обязательно...
Она присела опять и убежала — туда, где мелькая красно-желтый, гудящий под ударами ладоней мяч.
А я взялся за эскимо.
Вкус был... ну, прямо как в рекламе по телевидению: "райское наслаждение". И я половину порции сам не заметил как сглотал. И только тут спохватился: надо ведь оставить Сережке!.. А чего это его так долго нет? Где застрял?
Но тревожиться всерьез пока было некогда: мороженное быстро таяло. Белые капли падали мне на ноги, и я даже чувствовал кожей холодок. Это меня порадовало. Но мороженное следовало спасать, и — делать нечего — я прикончил его. Осталось только плоская палочка с черными буквами: "Компанiя бр. Сидоровыхъ".
Фамилия — как у Сережки!
Но куда же он все-таки девался? Я наконец занервничал изо всех сил. И вот тогда он появился! С креслом.
Это было старомодное сооружение с плетеной спинкой, с литыми без накачки, шинами, без ободов для рук.
Сережка сердито сопел:
— Вот, только такой тарантас добыл. Да и то с трудом...
— Ничего! — Я ликовал в душе, что Сережка — вот он! Такой родной среди этой ласковой, но все же чужой и старомодной жизни. — Ничего, что тарантас! Так даже интереснее!.. А пока тебя не было со мной, со мной тут... уже познакомились. Мороженым угостили. Я хотел половину оставить тебе, а оно тает, тает, а тебя все нет, нет... И теперь только вот... — Я показал палочку. — Эта "Компанiя" случайно не твои родственники?
— Не-а... — Он со смехом взял палочку. — Ну, не беда, что ничего не осталось. Поделим это... — И сломал палочку пополам. Сунул половинку в нагрудный карман, а мне отдал другую. Ту, что со словами "бр. Сидоровыхъ".
"Мы ведь тоже почти что "бр". Неважно, что я Смородкин", — подумал я. И отвел глаза, потому что Сережка эту мою мысль, кажется, прочитал. Я тоже затолкал палочку в карман рубашки, а Сережке сказал небрежно:
— Эта девчонка... ну, которая угостила... она говорит, что в городе есть какой-то Старик. Что он лечит все болезни...
Сережка молчал. Я вдруг увидел, что он не просто молчит, а со странным напряжением на лице. Словно вспомнил о неприятном деле. Потом он ответил, глядя мимо меня:
— Вообще-то я знаю этого Старика...
— Знаешь? Откуда?
Я же здесь не первый раз... Ладно, поехали!
— К нему?
— К нему...
Но я видел, что Сережке не хочется к Старику.
— Сережка, не надо. Все равно он меня не вылечит. А если и... Это же не по правде! Утром проснусь — и все как раньше...
— Это утром, — возразил Сережка хмуро и строго. — А здесь тебе разве не хочется побегать? Чтобы мы вместе...
Да, правильно! Ведь в своих снах я мог бы вместе с Сережкой гулять по Туманным лугам, по Заоблачному городу! И, может быть, играть с теми ребятами на площадке. "Вот видите, мальчик, Старик — настоящий волшебник".
— Тогда поехали! Или... тебе почему-то нельзя туда?
— Это не важно... — И в два счета Сережка усадил меня в
непривычное, твердое и просторное кресло.
Нам торопливо, заботливо так, уступали дорогу. У мостика через ручей с водопадом подбегали два маленьких кадета в белых мундирчиках с золотыми шнурами, в высоких фуражках.
— Позвольте вам помочь!
Сережка позвонил. Он был молчалив. Я ни о чем его не спрашивал: понимал, что назревает какое-то новое событие. Доброе?! Или наоборот?..
На улице веселых Маляров тесно стояли трехэтажные дома. Балконы почти смыкались над головами. Твердые колеса запрыгали по булыжной мостовой. Среди булыжников рос редкий овес.
Мы остановились у серого дома, к его углу примыкала круглая башня. В башне были узкие окна, а внизу — крыльцо с чугунными ступенями и с навесом на тяжелых цепях.
— Вот здесь он живет, — с ненастоящей бодростью сообщил Сережка, — Ты подожди, я сначала один...
— Может, не надо?
— Теперь уже никуда не деться! — Он шагнул к ступеням, уцепился за кованый карниз навеса, поболтал ногами: смотри, мол, я ничуть не боюсь. Оттянул на себя тяжелую дверь с кольцом и скрылся за ней, не оглянувшись.
Не было Сережки минут пять. Я тревожился, но тревога была не сильная, глухая, напополам с печалью. Не знаю почему. Прохожих поблизости я не видел, пусто кругом. День уже совсем угасал, только на гребнях крыш светились еще пятнышки солнца.
Сережка появился на крыльце. Медленно сошел ко мне. И я впервые увидел его вот таким — потерянным, со слезинками на ресницах. Он рукавом мазнул по глазам.
— Старый хрыч... Даже слушать не захотел. "Молодой человек, потрудитесь покинуть мой дом, нам не о чем говорить..." Я стою, пытаюсь объяснить, а он уши зажал и головой мотает..."
— За что он тебя так?!
— А вот так... Вообще-то за дело. За то, что я оказался трусом...
— Трусом? Ты?! — я вмиг возненавидел неизвестного Старика.
Сережка сказал, глядя мимо меня.
— Да... Ты ведь не знаешь...
Но я и знать ничего не хотел! Мой Сережка никогда не был трусом и быть не мог!
— Этот твой старик просто выжил и ума!
— В том-то и дело, что нет. Он все на свете знает и понимает. Поэтому всегда прав...
— Прав?! А почему тогда не стал слушать?.. Ну, пусть он злится на тебя. Но ты же хотел просить не за себя, за другого!
Сережка вздрогнул. Встряхнулся
— Правда! Я же не за себя... Я просто не сумел ему сказать!.. Я
сейчас!.. Я сейчас!.. — И он бросился к ступеням опять.
— Сережка, не надо!
Но он уже исчез.
Теперь я ждал его долго. Отблески солнца на крышах исчезли, небо по-вечернему засинело, поползли по теплой улице сумерки. Зажглось одно окошко, другое...
Ну где же Сережка-то?
А может, Старик что-то сделал с ним? Колдун ведь!
Мне захотелось сжать себя, зажмуриться и... проснуться. Но тут же я понял — не смогу. Ведь это значило бы бросить Сережку. Ну и что же, что во сне! Все равно...
Оставалось одно: на руках забраться на крыльцо, пролезть внутрь. Разыскать в этой колдовской башне Старика и Сережку. И будь что будет!
Я взялся за твердые шины. Кресло послушно катнулось вперед. Еще... Но левое колесо уперлось в торчащий булыжник. Я толкнул изо всех сил. Рука сорвалась, а кресло поехало вниз по улице. Сразу набрало скорость. Я не успел опять схватиться за шины, и теперь колеса вертелись так, что вмиг поотрывали бы мне пальцы. Меня трясло на камнях, и несколько раз я чуть не вывалился! И ни одного человека навстречу, хоть надорвись в крике.
Я сжал зубы.
Улица расступилась, меня вынесло на Туманный луг. Здесь была ночь, светились застывшие облачные смерчи. Кресло мчалось уже без тряски, как по лучшему асфальту. Но "асфальта" видно не было — колеса по ступицу в тумане. И вдруг туман кончился. И твердь кончилась! Я увидел черную глубину и ухнул в провал.
Я часто падал во сне, и каждый раз было страшно. Однако такого жуткого падения еще не испытывал. Вниз, вниз, вниз! Со скоростью снаряда! И даже не крикнешь — стиснуло как железом...
Кресло отлетело и кувыркалось в стороне...
Скорее проснуться! Ну, скорее же!
Нет, не могу... Сейчас грянусь так, что меня не соберут ни во сне, ни наяву...
Я все же выдавил хриплое:
— А-а-а...
И луну заслонила крылатая тень. Самолет! Сережка! Он догонял меня в крутом пике...
Круглый зев открытой кабины оказался рядом, меня зацепило бортом, перевернуло. И я даже не помню, как очутился в пилотском кресле. Сами собой защелкнулись на груди ремни.
— Сережка! Выходи из пике!
— Не могу! Инерция. Возьми ручку... на себя...
Я вцепился в резиновую рукоять, потянул ее на грудь. Изо всех сил! Но меня вместе с Сережкой-самолетом крутнуло, увлекло в обморочную спираль.
— Сережка, штопор!
— Жми правую педаль!
— Я же не могу!
— Жми, я сказал!
— Но я же...
— Жми!! Разобьемся!..
— Не могу!
— Можешь!! Иначе Конец!..
Я заплакал, потому что понял — и правда конец. Настоящий! За что? Я не хочу!.. — И надавил педаль. Как в старых снах про свой самолет.
Самолет-Сережка сделал еще два витка и вышел из штопора. Я надавил левую педаль, потом ослабил обе. И опять потянул к себе ручку. И ощутил, как меня вжимает в пилотское кресло: самолет по дуге переходил в горизонталь.
И вот мы уже ровно летим над каким-то полем. Я вижу, как серебрится трава. Совсем близко.
— Садись, — измученно говорит Сережка.
— Без огней? Ничего же не разглядеть, грохнемся...
— Не грохнемся, садись.
И я сажаю самолет среди высокой травы.
Тихо вокруг, только в ушах звенит. И ноги болят от напряжения.
Понимаете, они болят!
