Глава девятая. КОСМОС И МОРКОВКА
Сеня не ошибся. Маркони в самом деле стоял на углу и ждал Глорию. И дождался. Но свидание получилось таким коротким, что ребята просто не успели.
...Глория жила на Лесной, в середине ближнего квартала. И Маркони прекрасно знал, когда она выходит из дома, чтобы отправиться к своей подруге Анастасии. Вдвоём они готовились поступать в театральное училище. Раньше Маркони не решался поджидать Глорию на улице, но сейчас любовная тоска взяла верх над робостью, да к тому же был и повод: Маркони узнал, что на днях даме его сердца исполняется семнадцать лет.
С букетиком васильков, купленным у торговки на автобусной стоянке, и с замиранием в душе Маркони ждал. И вот Глория появилась. Но только не из калитки, а из-за угла. Что-то изменилось в её распорядке. Она шла не от дома, а домой — видимо, с рынка. Помахивала сумкой, из которой торчали хвосты зелёного лука и морковная ботва. Но даже с этой базарной сумкой и в домашнем клетчатом платьице Глория была прекрасна, как фея. Маркони часто задышал, суетливо поправил очки, зажмурился и шагнул навстречу с тем же чувством, с каким шагают с парашютной вышки.
Потом он открыл глаза.
Глория стояла перед ним и светилась.
— Здравствуй, Глория, — сказал Маркони, удивляясь писклявости своего голоса.
— Маркошечка-а! — радостно протянула она. — Какой ты весь элегантный! Ты куда собрался?
Зная, какие сейчас у него красные, полупрозрачные на солнце уши, Маркони выговорил с отчаянием:
— У тебя скоро день рождения... и... вот... — Он деревянным движением сунул ей букетик.
— Ах, какая прелесть! Спасибо, моё золотце!
Глория ухватила васильки, крутнула их перед носом и затолкала в сумку, словно пучок укропа. А оттуда выдернула красивую алую морковку с ботвой.
— Это тебе! За цветочки! Будь здоров, ненаглядный! — Наманикюренными пальцами взъерошила она Марконину шевелюру и стук-стук-стук босоножками по асфальту. Не оглянулась.
Маркони постоял с видом студента, провалившегося на экзамене. Потом зашагал куда глаза глядят. Рухнули все его надежды. Она не только не сказала “приходи ко мне на день рожденья” (а Маркони так мечтал об этом), но даже не взглянула всерьёз. Жизнь после этого не имела уже никакой цены. И на белом свете Маркони удерживала последняя ниточка: чувство долга. Надо было всё-таки довести до ума этот проклятый аппарат и отправить Антона на его Ллиму-зину, будь она неладна. Чтобы потом, вспоминая о Маркони, друзья не смогли ни в чём упрекнуть его...
Маркони тряхнул головой и побрел на пустырь. По дороге он машинально вымыл у колонки морковку, машинально откусил...
И машинально стал думать: что же мешает сконцентрированному лучу транслятора (будь он трижды проклят) набрать необходимую мощность?
На этот вопрос не мог ответить даже хитроумный всезнающий “Проныра”. На экране зажигался совершенно бесполезный ответ: “Необходим дополнительный стимулятор”. “Какой?!” — в отчаянии вопил Маркони. “Один из неисчислимого множества вариантов”, — уклончиво сообщал “Проныра”, за что удостаивался от хозяина самых оскорбительных выражений...
Но Маркони понимал, что “Проныра” ни при чём. Дело было новое, опыта никакого, а настройка тончайшая, повлиять мог любой пустяк. Любая мелочь могла оказаться тем самым стимулятором, последней каплей, которая заставит транслятор действовать в заданном режиме. Всё, что угодно: тень от супер-кулекса, чихание Пим-Копытыча, колебания в притяжении Луны, шевеление какого-нибудь контакта в компьютере, отголоски извержения Этны, перепад напряжения в одной из катушек или даже соответствующее заклинание... Знать бы, какое!
Маркони пришёл к пустырю. Терзая в репейниках костюм, пробрался на площадку. Угрюмо сказал в пространство:
— Добрый день, Пим-Копытыч.
Пим-Копытыча не было, отправился куда-то по своим делам. Лишь котёнок Потап скакал в траве, играл в тигра.
Маркони спустился в свой “командный пункт”, включил напряжение. Выбрался опять на свет, установил на столбиках как надо зеркала. В центре железного квадрата засветилось горячее солнечное пятно. Кровельный лист еле слышно загудел.
Маркони положил на железо “опытный запускаемый объект” — рваный ботинок. Поддёрнул на коленях брюки и сел на лежавший в траве чурбак. Взял в ладонь маленький пульт — вроде такого, каким на расстоянии включают телевизоры. Покрутил регулятор концентрации луча. До отказа. Нажал кнопку стартового импульса. Старый башмак не дрогнул.
Маркони чертыхнулся, поставил кнопку на автоматический пуск, положил пульт в траву и стал смотреть на башмак: “Ну что тебе ещё надо-то? Почему ты, холера, не исчезаешь?” При этом он продолжал изредка кусать морковку, которую по-прежнему держал в правой руке. Машинально кусал, машинально жевал...
Было тихо и жарко. Пахло созревающими плодами паслена (из которых Пим-Копытыч иногда гнал самогон). Было пусто на душе. И ничего уже не хотелось.
Из травы крадучись вышел Потап. Он шевелил ушами, а кончик хвоста у него вздрагивал. Вдруг Потап замер, напружинился и прыгнул на край железного листа. Принюхался. Пошёл, поджимая лапы. Наверно, тихая вибрация щекотала ему пятки-подушечки.
— Ступай прочь... — уныло сказал Маркони. Потап никак не отреагировал. Он приблизился к солнечному пятну в середине железной площадки и потрогал его. Отдёрнул лапу: видимо, было горячо.
— Марш оттуда, балда, — опять сказал Маркони. Потап муркнул и, греясь на солнышке, улегся на спину. Поиграл своим хвостом, пожевал его кончик и дремотно растянулся на тёплом железе.
Маркони такое поведение четвероногого показалось обидным.
— Брысь! — рявкнул он и запустил в нахала остатком морковки.
Качнулся над железом воздух. Пискнул в траве включенный пульт. Ботинок исчез. Потап тоже исчез. Лежал на железе только морковный огрызок.
Когда друзья появились на площадке у транслятора, Маркони был похож на кочегара, осатанело швыряющего в топку уголь во время гонки пароходов по Миссисипи. Он кидал на железный лист всё, что попадало под руку: охапки травы, палки, берёзовые чурбаки (служившие до этого момента сиденьями), ржавые консервные банки, камни и даже откуда-то взявшегося плюшевого медведя без головы. Всё это послушно, за один миг, исчезало, уносясь в глубокий космос. Стимулятор в виде обгрызенной морковки действовал безотказно. Если бы не ребята, Маркони замусорил бы немалый участок мирового пространства. Он был всклокоченный и возбуждённый. Обернулся к друзьям:
— Видите?! Заработала ж-жестянка...
— Ура! — гаркнула компания.
Но в глазах Маркони была сумрачность и виноватость. Он вытер о костюмные брюки ладони и сказал, глядя в сторону:
— Только Потап... тоже улетел. Сунуло его в самый тот момент. Когда эта штука сработала...
Радость сразу поубавилась. Даже совсем пропала. В конце концов то, что “жестянка” рано или поздно заработает, все знали. А бедного пушистого малыша Потапа теперь не вернешь...
Помятый, но уже высохший Олик горестно прошептал:
— Там ведь никакой атмосферы. И абсолютный нуль в градусах...
Варя передёрнула плечами.
— Он превратился в ледяшку в один миг. — И впервые посмотрела на Маркони неласково. Он слабо огрызнулся:
— Кто его звал на площадку?.. А я знал, что ли, что именно морковь так сработает?..
— Никто тебе ничего и не говорит, — заметил Матвей. — А только на фига было включенный пульт на землю бросать. Мог и сам случайно вознестись...
— Ну и... — бормотнул Маркони. Было ясно, что вознестись от такой жизни он не боится.
Андрюша озабоченно сказал:
— Пим-Копытычу не надо говорить. Пусть лучше думает, что Потап случайно потерялся. А то будет переживать, когда узнает, что он погиб...
Антошка подумал, обвёл всех глазами. Сказал негромко, но уверенно:
— Не думаю, что Потап погиб. Когда кто-то мчится по межпространственному каналу, вокруг него появляется... ну, вроде такого магнитного кокона. Как защита.
— Какая там защита, если нет воздуха и смертельный холод, — печально возразил Сеня. — Он и двух секунд не выдержит.
— А там и нет никаких секунд! — объяснил Антошка. — В магнитном коконе время останавливается! Потап таким и будет, как в тот миг, когда взлетел! Пока не прилетит куда-нибудь!
— Ну и что хорошего? — не утешился Сеня. —- Прилетит на какую-нибудь огнедышащую звезду. Или будет мотаться в коконе целую бесконечность... Луч-то был направлен наугад.
— Может быть, кто-нибудь его выловит? — робко предположила Варя.
— Главное, что всё-таки не совсем погиб, — заметил Андрюша.
— А если и погибнет, значит, он жертва науки, — сказал Олик с печальной гордостью и поправил галстук матроски. — Посудите сами! Если бы он не полез на железо, Марик не кинул бы морковку! И ничего бы не было.
Это длинное рассуждение всем показалось вполне справедливым. И Антошка посмотрел на Олика с благодарностью.
— Он как собака Лайка, которая первой из живых существ полетела в космос, — добавил Олик, довольный, что его слушают со вниманием...
Неожиданно появился Пека. Примчался сюда прямо от профессора — нарядный и непривычный.
— Вы чего такие... похоронные?;
Андрюша и Олик рассказали ему про все события. Пека опечалился, он, как и все, любил Потапа. Погоревал и вдруг предложил:
— Знаете что? Надо ему памятник сделать.
Эта идея всем пришлась по душе.
— Только не здесь, чтобы Пим-Копытыч ничего не узнал, — распорядился Матвей,
Место для памятника выбрали на берегу Петуховки, примерно в километре от злополучного камня с проколотым сердцем. Здесь из берегового откоса торчал угол старого кирпичного фундамента. Кирпичи расчистили и на них зубилом выбили силуэт усатого и хвостатого котёнка. И надпись: ПОТАП.
Варя сплела венок из мелких ромашек и повесила на воткнутую между кирпичей щепку.
