Глава десятая
Никакие горести и тревоги не омрачали Илькины дни. Радость была упругая и певучая, как тетива у лука. А сам Илька был как стрела на этой тетиве. Иногда радость толкала его тугим ударом, и он мчался куда-нибудь, рассыпая щелканье подошв, пугая кур и прохожих.
— Илька, не пора ли стать серьезнее? — иногда спрашивала мама.
— Зачем?
В самом деле, зачем быть серьезным, когда все вокруг так хорошо! Дожди хорошие, и лодка, которая сохнет под навесом, и солнце, и улицы. И мама. И все люди.
Все люди хорошие, только разные. С ними по-разному надо вести себя. С Владиком можно хоть про что говорить и можно подурачиться. С Генкой надо быть сдержаннее, а то посмотрит, как на маленького, и скажет: "Вот козел". С Иваном Сергеевичем хорошо ходить по улицам, держась за руку. Только временами случается непонятное: когда Илька чувствует на плече его большую ладонь или когда Иван Сергеевич вдруг весело вскидывает его в воздух, Илька смеется, а в горле царапаются слезы. И это очень странно: ведь ничего печального не случилось.
Недавно Иван Сергеевич спас Ильку от большой неприятности. Мама сказала, что в августе поедет работать в лагерь и заберет с собой Ильку.
В августе! Когда самые лучшие ветры, такие нужные для паруса! В те самые дни, когда встанут над крышами пестрые эскадры "конвертов"! Даже сумашедший не сбежит из города в такое время. Правда, Владик уезжает, но это — другое дело. Одесса лучше всех ветров и лодок...
Илька пробовал спорить с мамой, но не добился ничего, кроме крепкого нагоняя. Тогда он ушел из дома. Он пошел к Владику, чтобы рассказать про свое горе. Услышал про Илькину беду Иван Сергеевич, подумал, посмотрел на Владика и сказал:
— Не горюй, Илья. Что-нибудь сообразим.
Илька не представлял, что тут можно сообразить. Но Ивану Сергеевичу он верил и тревожиться перестал. К тому же до августа было далеко, и о лагере мама больше не вспоминала. Жизнь снова сделалась безоблачной.
Правда, в тот день, когда кончили красить лодку, у Ильки снова чуть не испортилось настроение.
Пришел дядя Володя.
Илька был дома один. Любой человек мог заметить это сразу, но дядя Володя все-таки спросил:
— Ты один?
— Да, — сухо сказал Илька.
— А мама?
Вот дурацкий вопрос!
— Мама на работе.
— Жаль... Очень жаль.
Илька промолчал.
— А когда мама придет, если не секрет?
— Не секрет, — сказал Илька. — В девять вечера. У нее доклад на собрании.
Дядя Володя не отрывал ладонь от дверной ручки. Он то оттягивал дверь на себя, то прикрывал ее. На его лице была большая нерешительность.
— Жаль, — снова повторил он.
Илька приподнял плечи: "Жалейте, это ваше дело".
— Тогда вот что... — Дядя Володя снова потянул дверь на себя. — Ты скажи маме, что вечером я зайду. В половине десятого. Хорошо?
И тогда Илька ответил:
— Не надо.
Он сам испугался своей решительности. Но только на одну секундочку испугался. Он отвернулся к окну и сунул руки в карманы.
Дядя Володя молчал.
Поскрипывала дверь.
— Не надо приходить, — тихо сказал Илька. — Никто не обрадуется.
— Это точно? — так же тихо спросил дядя Володя.
— Да, — произнес Илька и подумал: "Скорей бы он ушел".
Дядя Володя не уходил.
— Послушай, Илюша, — сказал он. — Может быть, ты рассердился из-за фламинго? Зря. Я же убил его не нарочно.
— При чем здесь фламинго? — сказал Илька. — И при чем здесь я?
Дядя Володя покусывал губы.
— Ладно, я пойду... — Он оглядел Ильку от стоптанных сандалет до разлохмаченной макушки. — А я и не замечал, что ты уже настоящий мужчина...
Он осторожно и плотно закрыл за собой дверь. И в Ильке вдруг шевельнулась жалость к этому человеку, который больше не придет и который не хотел убивать фламинго. Илька не стал прогонять эту жалость, но он знал, что все сказал правильно.
А настоящим мужчиной дядя Володя назвал его зря. Если бы он был настоящим мужчиной, то отправился бы путешествовать. И прежде всего заехал бы в Африку или другие места, где разные фашистские гады воюют с народом, и помог бы партизанам.
Иногда в Генкином дворе появлялись Юрик и Валерка. Они приходили тихие, чуть виноватые, останавливались в сторонке и смотрели, как ребята возятся с лодкой. Могли долго-долго стоять и молчать, если с ними никто не заговаривал.
Один раз Генка сказал:
— Чем стоять, помогли бы смолу разогреть.
— Давай, — охотно откликнулся Юрик.
— Только покажи, как ее греют, — сказал Валерка.
В этот день, когда был назначен спуск фрегата на воду, Юрик и Валерка явились с инструментами: с киркой и маленькой лопатой.
— С раскопок? — спросил Владик.
— Ага...
— Не нашли еще клад? — усмехнулся Генка.
— Нет, — серьезно сказал Юрик.
— Подсвечник нашли и кольцо какое-то, — сообщил Валерка.
— Старинный подсвечник? — очень заинтересовался Илька. — А какое кольцо? Где они?
— В музей унесли, — сказал Валерка будто о самом обыкновенном деле.
— Там взяли?
— Взяли. Дяденька один. Нас к нему пустили.
— Ну и что?
— Сказал: "Интересно, интересно". Десять раз сказал "интересно".
— Не десять, а три, — строго поправил Юрик.
Это было очень любопытно.
— А что еще сказал? — допытывался Илька.
— Еще спасибо. И чтобы мы одни на берег больше не лазили, а то свалимся.
Илька услышал, как Генка насмешливо хмыкнул:
— И все?
— Еще тетеньке у входа велел, чтобы нас пускали, — сказал Валерка.
— Он вот что говорил, — вспомнил Юрик: — "Этих товарищей пускайте в любое время и без билетов".
Илька вздохнул и про себя решил, что в свободное от плаваний время займется поисками кладов. И Владика попробует уговорить. А может быть, и Генку...
Забежал в перерыве между футбольными битвами Антон Калинов. Пожаловался:
— Жмут нас, братцы. Третий раз продули этим гориллам с Пароходной. У них все — во! — Он поднял над головой ладони.
— Отдышись, — сказал Генка. — Ты дымишься.
Антон обошел вокруг лодки. С уважением произнес:
— Ничего кораблик...
— Еще парус есть, — похвастался Илька.
Антон помялся:
— Когда, если время будет, покатаете?
Кому-нибудь другому Генка, наверно, сказал бы: "Когда мы работали, тебя здесь не видали". Но Антон был хороший человек. И поэтому Илька обрадовался, услыхав Генкин ответ:
— Факт, покатаем.
— Только когда из плаванья вернемся, — добавил Илька.
— А куда собираетесь?
— Да так, вверх по реке. Дня на два, — ответил Генка. — Владь, отец договорился на работе?
— Договорился, отпустят. Послезавтра тронемся.
— Мы тоже послезавтра, — вдруг сказал Валерка. — Только мы на пароходе.
— А куда? — заинтересовался Илька. — Тоже против течения?
— В Верхний бор. Весь папин институт едет, такая прогулка. Только мы на один день, а вечером вернемся.
— Ночью, — сказал Юрик.
— А какой пароход?
— Кажется, "Орехов".
— Эта галоша еще плавает?
— Почему — галоша? — заступился за "Орехов" Антон. — Хорошая посудина. Новые-то теплоходы еле-еле скребут по фарватеру, а этот по любому мелководью шлепает. У него осадка мелкая.
— Мелкая, — ехидно согласился Генка. — Вот он со своей осадкой на каждую мель и въезжает, как на санях. Брюхо удобное. Буксиры каждую неделю его с песка стягивают.
Ильке стало обидно за Валерку и за Юрика. Они же не сами выбирали "Орехов". И у них ведь нет такого фрегата, как "Африка". Но что сказать, Илька не успел придумать. Снова заговорил Генка:
— Вы там осторожнее на "Орехове". А то правда сядете на мель, и придется вас в воду выгружать, как балки с "Ключевой". Вот будет потеха!
— Гена, а что за "Ключевая"? — спросил Владик.
— Самоходка. Это еще в позапрошлом году было. Ветер поднялся, волна пошла, а "Ключевая" перегружена. Бетонные балки везла. Видно, заливать ее стало; капитан решил к берегу приткнуться, да не рассчитал — на отмель выскочил. Ну и сел. Волна улеглась, а самоходка — ни туда, ни сюда. Буксир вызвали, а толку мало. Трос рвется. Целые сутки мучились, а потом уж видят: ждать нельзя. Разлив тогда кончался, вода уходила. Пришлось балки в воду кидать, чтобы осадка уменьшилась. Вот и все. "Ключевая" ушла, а балки так и торчат. Повтыкались в дно, когда падали.
— А где это было? — спросил Антон.
— Недалеко от лагеря "Лебедь". Я как раз там был. Мы на ту отмель купаться убегали. Дно песчаное, течения нет...
— На отмели-то? — не поверил Антон. — На отмелях всегда течение.
— А там нет. Потому что там поворот. Ну, вот смотри... — Он подобрал обрывок газеты. — Сейчас нарисую. Есть карандаш?
Карандаша не было. Маленький Валерка пошарил в кармане.
— Вот что есть. Он пишет.
На его ладони лежал желтый патрончик с тупой свинцовой головкой.
— Смотри-ка, целый, — завистливо сказал Антон. — Где ты взял?
— Один мальчик дал, большой. Он в нашем доме живет.
Пуля оставила на бумаге карандашный след.
— Здесь поворот, — объяснял Генка, — а здесь эта мель. В стороне от течения. Там тихо. Мы там, наверно, первый привал сделаем.
— Если место не занято, — сказал Антон. — Сейчас туристов по берегам знаешь сколько...
— Там их не будет. Туристам рыбалка нужна. К тому же они почти все на моторках. А с мотором туда не пройдешь, и рыбачить нельзя. Туристы на другом берегу сидят... Держи, Валерка, свой патрон. Да осторожней с ним. Не вздумай о железо тюкать или расковыривать...
Было решено, что лодку повезут к реке, когда с работы придет Иван Сергеевич. Ждали, поглядывали на облака, боясь, что утихнет ветер. Если нет ветра, какой интерес? Зачем тогда парус?
Ветер пока держался. Небольшой, но ровный. Шумел в больших тополях.
Лодку уже погрузили на двухколесную тележку, открыли ворота. Все готово.
Они увезут "Африку" к старому мосту, испытают ее и отведут на стоянку к бывшему хозяину. Он согласен. Он хороший дядька и к тому же очень уважает Ивана Сергеевича.
А Ивана Сергеевича все не было.
— Говорил, ровно в пять тридцать, а сейчас уже шесть, наверно, — нетерпеливо сказал Владик. — Сходить, что ли, встретить?
— И я! — взметнулся Илька. — Гена, мы сбегаем?
— Мне-то что, — сказал Генка.
Он невесело посмотрел им вслед. Потом взглянул на лодку, на открытые ворота и вдруг вспомнил, как в прошлом году они с Яшкой катили по улице похищенную у голубятников катапульту. Ту самую, из которой потом сбили Владькин белый змей.
От катапульты не найдешь теперь ни одного колесика. Яшка не прибежит и не усядется по-птичьи на шатком столбе забора. Владька, наверно, забыл, как склеивать летучие "конверты", и все чаще убегает, не оглянувшись.
