Паруса и железо. Вечер
На альбомном листе рисунок получался просто здорово. Вернее, начал получаться. Всё выходило так, как Вальке хотелось. И чтобы не спугнуть удачу, он решил не торопиться, закончить его потом. Завтра или послезавтра.
Валька взглянул на тонкие мачты, на мальчишку со вздыбленным воротником матроски, улыбнулся им как живым. И прикрыл альбом.
Было уже около восьми часов. Мама и отец давно пришли с работы, но Вальке не мешали. В соседней комнате они вели долгий разговор о том, что, получив зарплату, необходимо купить Вальке новое пальто, недорогое, но хорошее, потому что старое уже совсем...
— Не надо пальто. Купите лучше транзистор, — подал голос Валька. Транзистор ему был абсолютно ни к чему, просто захотелось подурачиться.
— Ещё не легче, — откликнулась мама, и после этого за дверью наступило молчание. Оно было негодующим и укоризненным.
— Хорошие такие транзисторы продаются, — жалобно сказал Валька.
— Совершенно не понимаю эту современную моду!—возмутился отец. — Таскать на животе громкоговорители и оглушать улицу разными твистами!
— Лучше бы вспомнил, на что похоже твоё пальто, — вмешалась мама. — Ты в нём на беспризорника похож. У других дети как дети. Вот Саша приходит — посмотреть приятно...
Пришёл Сашка, и Валька захотел, чтобы родители выглянули из своей комнаты и посмотрели. Пальто на Бестужеве сидело каким-то удивительно перекошенным образом, верхняя пуговица висела на ниточке, а шапка лихо съехала на левый бок. При этом Сашка сохранял невозмутимый вид.
Валька оглянулся на дверь. Родители понизили голоса и не показывались. Жаль. Но не звать же их, чтобы нарочно посмеяться над Сашкой.
Бестужев сел верхом на стул, поискал в кармане платок, не нашёл и шапкой начал протирать запотевшие очки. Он был явно не в духе. Наверно, облачное небо помешало его астрономическим наблюдениям.
— Разденься, — сказал Валька.
— Не буду. Я сейчас пойду. Что по немецкому задано? Я не записал.
— Завтра нет немецкого. Завтра арифметика, русский, рисование...
— Да знаю я, он послезавтра. А когда готовить? Завтра опять металлолом собираем. Забыл?
— Какой ещё металлолом? — недовольно сказал Валька.
— Обыкновенный. Такой же, какой в субботу собирали, когда ты не пришёл.
— И не приду, — буркнул Валька. — Надоело уже до зелени в глазах. Одно и то же...
— Ну и дурак, — отрезал Бестужев. — Вот обскачет нас пятый "Б", кому лучше будет?
— А кому хуже?
— Нам хуже.
— Почему?
— Что ты из себя глупого балбеса изображаешь?
Валька подумал, что умных балбесов не бывает, но вслух повторил:
— Ну, скажи почему?
— Потому что соревнование, — устало сказал Сашка.
— Очень полезное соревнование. Консервные банки ищем. А на пустыре за Андрюшкиным домом старый башенный кран валяется. Разобрали и бросили. Он уже полгода ржавеет. Уже в газете писали. А потом говорят: нужен металл.
— Нужен, — сказал Сашка.
Вот и поговори с ним. Валька даже разозлился.
— Ну и ройся в свалках, если нравится.
— Нравится. По крайней мере, весело. Не то что одному дома торчать.
— Кому что... — сказал Валька.
— Конечно. Только могут подумать, что кое-кто плюёт на весь отряд.
— Отряд... — сказал Валька. Даже без насмешки. С грустью. — При чём здесь отряд? Просто пятый "А". Даже барабана нет...
— Вот горе-то!
— "Кто не придёт на сбор, пусть без родителей в школу не является", — голосом Анны Борисовны произнёс Валька.
Сашка промолчал. Что уж тут скажешь.
— А Равенков ходит как фельдмаршал. "Встать! Сесть! Смирно!" Думает, если в военное училище собрался, значит, уже полководец... Вот у нас в лагере был вожатый сводного отряда...
— И пятнадцать барабанов, — вставил Сашка.
— Девятнадцать, — сухо сказал Валька и в упор посмотрел на Бестужева. Сашка опустил глаза.
— Вожатый у нас так себе, — согласился он. — Только я не про него, а про ребят говорю. Они-то чем плохие?
— А я разве сказал—плохие?
— Не сказал. Только они идут железо таскать, а ты дома рисуешь.
— Рисую, — с вызовом сказал Валька. — Когда каток заливали, я не рисовал, а работал, хоть у меня и коньков-то нет. А ерундой заниматься мне неохота. Жестянки собирать. А кран лежит и ржавеет. Сколько в нём тонн? Пусть сперва его переплавят, а потом банки.
— Переплавят и кран и наши банки. И, между прочим, парусные корабли сейчас тоже строят из железа. И даже десяти кранов на один корабль не хватит.
— Между прочим, не строят. Из железа не строят. Раньше строили, уже давно. Были стальные барки. А сейчас баркентины с деревянными корпусами.
— Не верится что-то.
— То, что у кометы голова из ледяных глыб, тоже не верится. А я ведь не спорил, когда ты говорил.
Сашка молчал.
— Я тебе говорю не о кометах, а о тебе, — наконец возразил он. — А ты всё виляешь.
— Не надо обо мне много говорить, — тихо сказал Валька и с тревогой почувствовал, что Сашка ему неприятен.
— Хорошо, — сказал Сашка тоже тихо и спокойно.
Валька выволок из угла портфель и вытряхнул на стол тетрадки и книги. Только так можно было достать из набитого портфеля дневник.
— Вот запиши, что задано...
— Спасибо, не надо.
Неужели Сашка обиделся? Впрочем, это его дело. Валька не виноват. Он сказал:
— Как хочешь.
— Поздно уже, — объяснил Сашка. — Не успею сделать. Потом спишу у кого-нибудь.
— Ну смотри...
— Смотрю. — Сашка снова зевнул.
И Валька почувствовал, что за этим пустым разговором прячется и растёт у них обида Друг на друга. Надо было сказать что-нибудь хорошее. Может быть, смешное. Поскорее разогнать обиду. Но что сказать. Валька не знал. Потому что подъёмный кран действительно ржавеет на пустыре, у баркентин деревянные корпуса, а Равенков строит из себя фельдмаршала. И, кроме того, у Сашки было такое лицо, что говорить хорошие слова не хотелось. Казалось, они отскочат от Бестужева, как ягоды рябины от гипсовой статуи (осенью в школьном сквере мальчишки стреляют ими из трубочек).
Сашка встал.
— Пойду.
— Я запру за тобой дверь.
Он вышел за Бестужевым в сени в одной рубашке, и холод сразу ухватил его в крепкие ладони.
Сашка замешкался у порога.
— Не копайся, — ворчливо сказал Валька. — Вон какой холодюга.
— Придёшь завтра? — вдруг спросил Сашка, словно не было долгого разговора.
— Железо собирать?
— Железо.
"Видно будет", — хотел сказать Валька. Или можно было ответить: "Завтра и поговорим". Но Вальке показалось, что Сашка заранее готов услышать этот ответ и снисходительно улыбается в темноте. 'А тут ещё этот холод.
— Я сказал: не приду.
Сашка и в самом деле, кажется, улыбался. Он спросил уже с крыльца:
— А якоря у деревянных баркентин тоже деревянные?
— Отвяжись ты...
— Отвязаться — это пожалуйста.
Снег заскрипел под его ботинками. Валька хлопнул дверью.
В комнате он начал дрожать от запоздалого озноба. Так часто бывает: попадёшь с мороза в тепло и начинаешь вибрировать, как стиральная машина.
— Бегает раздетый, а потом трясётся, — сказала мама. — Попробуй только заикнуться завтра, что у тебя температура.
Валька сердито промолчал.
— Не трогай его, — сказал отец. — Он поссорился с Сашкой и теперь будет тихо рычать весь вечер. Вон как дверью ахнул. Я думал, потолок рухнет.
— Не рухнет. Мы не ссорились, а просто поспорили.
— Хорошо хоть, что так по-джентльменски. В наше время споры больше кулаками решались.
— Чему ты учишь ребёнка! — сказала мама.
— В ваше время... — буркнул Валька. Представить, что они с Сашкой раздерутся, он просто не мог. Даже при самой смертельной ссоре они разговаривали бы тихо и спокойно.
А сейчас была ссора? Валька не мог понять, Может, и была, но он не чувствовал особого беспокойства. Завтра всё равно они забудут этот спор, потому что придёт новый день с новыми делами. Можно, в конце концов, сходить на сбор металлолома, раз уж Сашка так уцепился за это. Найдут они какое-нибудь старое корыто и с победным грохотом поволокут по улицам... Всё будет хорошо. Не может быть ллохо, потому что наконец у Вальки начал получаться рисунок с марсельной шхуной. Когда у человека есть радость, она не оставляет места для глупых огорчений...
— А уроки ты сделал? — услышал Валька мамин ежевечерний вопрос.
— Почти, — уклончиво ответил он и сел писать упражнение по русскому.
