Парусиновая куртка
1
Автостанция Белые Камни оказалась небольшой постройкой из силикатного кирпича: будка диспетчера и навес со скамейками для пассажиров. И — никого, лишь в будке играло радио.
Справа лежало поле, за ним виднелся поселок. Солнце было уже над самыми крышами.
Слева от шоссе подымался почти черный еловый лес. В него убегала тропинка. И мальчик понял, что она ведет к реке, к мысу. А куда ей еще вести?
Мальчик посмотрел вслед укатившему автобусу, пересек шоссе. Постоял у заросшего кювета и перешел его с ощущением, будто переходит границу. Колючие шарики на сухих стеблях предупреждающе куснули за ноги: одумайся, мол. Куда тебя несет?
Ох, а куда его несет? Зачем? Убедиться, что на мысу есть остатки города и форта? Тронуть за плечо бронзового Гальку? И... может быть, оставить на его плечах парусиновую куртку?
Но это все — зачем?
Хочется поверить, что сказка — не сказка? Или как-то оправдать для себя все отставания и опоздания? Или тянет, тянет к себе неведомое?.. Мальчик оглянулся на солнце, поежился и вошел в тьму леса.
После ясного вечера и в самом деле показалось — тьма. Небо вверху светилось, а среди стволов и веток — первобытный мрак. Тропинка еле виднелась. Она, эта тропинка, была твердая, натоптанная, но порой пряталась в кустах и травах, путалась между корней. То можжевельник, то какие-то листья с бритвенными краями царапали и резали мальчишку. Ветки щелкали по щекам и кепке. Мелкие сучья цеплялись за безрукавку.
И мальчик достал куртку.
Она оказалась ему ниже коленей. Вот хорошо-то... А рукава можно подвернуть, вот так... Для неласковых зарослей такой балахон в самый раз. Мальчик нервно усмехнулся: сбылось! "Кто тебя увидит в темноте"...
А если увидят, решат, что привидение. Но от мысли о привидениях стало совсем неуютно в этом сумрачном одиночестве.
Впрочем, сумрак был уже не таким густым, глаза привыкли. Из полумглы выступили громадные валуны, на них светился белый мох. Светились и березы — после черных елей пошел смешанный лес. Ярко выделялись пожелтевшие листья кленов. И тропинка стала хорошо различимой.
Это здорово, что есть тропинка. Без нее было бы совсем жутко, а так... Ох! Мальчик присел. Словно темный лоскут, бесшумно проплыла над ним громадная птица. Филин, сова? Откуда знать городскому мальчишке, впервые оказавшемуся в ночном лесу?
Да, но какой же он ночной? Внизу темно, а небо еще совсем светлое. Вон едва-едва засветилась первая звезда... А куртка — прямо как палатка: натянул на голову, запахнулся — и отгорожен от всего... Ну и пусть кто-то стучит за деревьями по сухому стволу. Пусть кто-то кричит печально и протяжно. Может, это вовсе не лесные жители, а катер на реке за мысом.
Тропинка сперва шла в гору, а потом побежала под уклон. И мальчик с радостью понял, что перевалил через вершину холма. И вот уже опять вверх — по кустам и мелколесью. Это значит, скоро обрыв, где стоял когда-то форт "Забрало"!
Сделалось совсем нестрашно, и сердце бухало просто от нетерпения. От быстрой ходьбы на подъеме...
Сосновый молодняк расступился, тропинка оборвалась у гранитных двухметровых зубцов. Сразу стало светло!
Широкие изгибы реки отражали ясное небо. В освещенных закатом лугах горстями были рассыпаны игрушечные деревушки. Желтели колокольни. Бежал по дороге-ниточке крошечный грузовик. А остров и в самом деле был похож на кита.
Мальчик отдышался. Торопливо расстегнул куртку. Одна пуговица оторвалась, он сунул ее в карман на шортах. Пальцы наткнулись на металлические денежки. Он вспомнил! Вытащил горсть мелочи, отыскал монетку "десять колосков", глянул на профиль мальчишки: "Принеси удачу!" И затем окинул взглядом кромку обрыва: где ты, Галька?
Скульптуры не было.
Камни, деревца, скальные зубцы...
Вот на этом месте (ну, точно же на этом!) стоял вчера мальчишка.
Или здесь?
Или на этом уступе?
Какая разница, нигде нет! А он-то, дурак, поверил...
И никаких следов форта, конечно, тоже не было. Даже остатков фундамента! Уж они-то должны были сохраниться.
С ощущением полной потери и обмана мальчик встал на краю обрыва. Понурый, неподвижный.
А куда теперь спешить? Обратно в темный лес?
Из лиловой дымки северного неба выступила круглая луна. Неяркая, темно-розовая. Было отчетливо видно, что это шар, планета. В другое время мальчик с удовольствием поразглядывал бы ее — такую неожиданно большую и близкую. Но теперь он смотрел на луну как на свидетельницу своей глупости.
Поверил, как дошкольник, небылице. Что его закрутило, понесло по этим берегам и лесам? Ехал бы сейчас в теплой каюте. Вон, как нормальные люди на том пароходе.
Пароходик, светясь ходовыми огнями, появился из-за поворота. В точности как "Кобург". Наверно, "Кулибин" или "Декабрист". Он подходил ближе, ближе и скоро стал виден уже не со стороны, а сверху. Звонко хлопали колеса. Из черного зева трубы тянулся жидкий дымок. Негромко играло радио. Там были люди, там было хорошо...
От толчка досады и зависти мальчик вздрогнул и сжал зубы. Размахнулся! Монетка "десять колосков" полетела с обрыва.
...Что-то звякнуло о палубу. Светлое небо отразилось в серебряном кружочке. Старый пассажир вздрогнул. Сидевший рядом мальчик быстро спустил со скамейки ноги и нагнулся. Но проходившая мимо буфетчица оказалась проворнее: присела, накрыла монетку ладонью:
— Это моя!
Мальчик стоял на обрыве, пока пароход не ушел за мыс. Просто так стоял. Потому что больше нечего было делать.
Луна стала ярче.
Мальчик с удивлением ощутил, что досада его уходит. Словно ее, как чернильную кляксу, вытягивала и сушила промокашка.
Над горизонтом, пониже луны, заиграли рубиновые искорки: где-то в страшной дали шел реактивный самолет. И от этого стало еще спокойнее. Не было уже обиды, осталось лишь сонливое утомление. Гудели от усталости все мышцы. Чесались и горели изжаленные травой и колючками щиколотки. Мальчик провел по ним ладонями, чтобы унять боль и зуд. Не вышло. С другими всегда получалось, а с собой — редко.
Надо было идти. Он поправил на плече сумку, поднял куртку. В кармане у нее что-то сухо брякнуло. Спички? Раньше он их не замечал. Старик вроде бы все вынул при прощании.
Мальчик сунул руку, нащупал коробок. А под ним... монетка?
Он достал, вздрогнул. Даже оглянулся растерянно.
"Десять колосков".
Значит, он перепутал? Швырнул в реку обычную пятнашку? Но он же ясно видел!..
А может, это другая? Наверно, у старика их было две...
Нет, она самая. Вот и заусеница на ободке!
Что это? Чудо? Совпадение? Продолжение странной игры, которая привела его на этот обрыв?
К мальчику возвращалась осторожная радость. Памятника нет, но что-то все-таки есть. Что-то такое, отчего загадочны ми кажутся камни, а луна смотрит лукаво и понимающе, как живая. И обратный путь представляется не таким уж длинным и почти не пугает.
Мальчик решительно поправил на затылке козырек, запахнул на себе куртку. Вперед!
2
Первую половину обратного пути он прошел легко и бесстрашно, хотя в лесу стало совсем темно. А когда перевалил холм, ноги ослабели от усталости. И снова стали чудиться опасности. Но сильнее боязни было все-таки утомление. И хотелось спать.
Вот сейчас он придет на станцию, под навес, где твердые скамейки и зябкий ветер. А что дальше? Когда-то еще будет автобус до Вехи. И что делать в Вехе ночью?
И зря, что ли, в кармане оказались спички?
Конечно, при этих мыслях страхи поднялись со дна души, как взбаламученный ил. Но и желание испытать то, чего с ним не бывало раньше, тоже усилилось. Ведь никогда не ночевал он один у лесного костра!
Раз уж так все закрутилось — пусть крутится дальше. Он опять подчинился жутковатой сказке. С замиранием и притаенной радостью.
Шагах в двадцати от тропинки отыскал мальчик полянку. Там судьба сделала еще один подарок: наткнулся на кучу валежника. После этого разве можно было колебаться?
Плохо только, что ни ножа, ни топора. Мальчик поотшибал сквозь кеды пятки, ломая толстые сучья. Потом зубами расщепил несколько сухих веток — для растопки. Набрал прошлогодней хвои. Чиркнул...
Все-таки кое-какой навык у мальчика был: костры он разжигал и раньше, в лагере. Огонек желтой бабочкой сел на рыжие иголки, зацепил один прутик, другой. Охватил ветку... Пламя выросло, застреляло, дохнуло теплом. Мальчик сел, закутал себя курткой — ноги от жара, а спину от липкой зябкости, которая подступила вместе с сумраком. Сумрак этот окружил костер и мальчика непроницаемо и недружелюбно.
Страшно ли было теперь? Мальчик признался себе, что да. Но страх жил как бы отдельно. "Я вынес его за скобки..." Страх не мешал размышлять и вспоминать, что случилось за последние сутки. Мальчик думал обо всем спокойно и улыбчиво. Даже мысли про опоздание домой сейчас не тревожили его. Он принял простое решение: не нужен ему автобус! Утром надо выйти на обочину и поднимать руку перед каждой машиной. Какие-нибудь да пойдут в сторону Черемховска. И в какой-нибудь из них, наверно, найдутся хорошие люди. Он все им без хитростей расскажет, и неужели не помогут мальчишке? Подвезут. Если не сразу, то с пересадками. Всего-то сотня километров.
Он попал в приключение, значит, так и надо на это смотреть. И чувство, что это действительно приключение, сделалось таким же осязаемым, как дыхание костра. А еще — пришло ожидание какой-то разгадки и встречи. Не опасной, хорошей.
И он не удивился и почти не испугался, когда из косматой темноты вышли к свету двое.
Да и чего было пугаться! Это оказались мальчуган лет девяти и девочка — чуть помладше. Костер горел ярко, и мальчик сразу разглядел их.
Девочка была в коричневом, похожем на старенькую школьную форму платье, в желтой косынке на темных кудряшках. В красных резиновых сапожках — низеньких и широких (они блестели, как маленькие пожарные ведра). И ее спутник — в таких же. Эти сапожки, хотя и нарядные сами по себе, никак не подходили к его белому летнему костюмчику с вышитым на груди корабликом. Вернее, костюм не вязался с сапожками. В нем на прогулку в парк ходить с мамой и папой теплым летним днем, а не в лесу ночью шастать с сестренкой. Или с подружкой?
Девочка тихо сказала своему спутнику:
— Вот, Юкки, и огонь. — А мальчику спокойно кивнула: — Здравствуй.
"Юкки... Странное имя".
Мальчику казалось, будто он попал в полузабытую, но смутно знакомую игру. Надо лишь вспомнить правила.
— Здравствуйте. Садитесь у огня... Только у меня нет никакой еды.
— Переживем, — буркнул неулыбчивый лохматый Юкки. Вынул ногу из сапожка, вытряхнул из него сухую хвою и сосновую шишку. Снова обулся, шагнул ближе, сел на корточки. И девочка присела. Съежилась, спрятала под мышкой ладони.
— Вы прямо как из сказки появились, — проговорил мальчик со странным ожиданием.
Юкки чуть улыбнулся:
— Гензель и Гретель, да?
— Нет, — серьезно сказал мальчик. — Из другой сказки... А по правде, откуда вы?
Юкки махнул большим пальцем через плечо: оттуда, мол.
Теперь, когда они были близко от огня, видно стало, что костюм у Юкки не такой уж нарядный. Пыльный он и мятый. А сапожки потерты и поцарапаны. И на ногах царапины — и свежие, и давние, засохшие. А у девочки на колготках мелкие дырки.
— Вы что, заблудились?
Юкки поднял неумытое лицо. Глаза его казались большущими и темными, даже костер не отражался в них.
— Тебе-то что? — Юкки сказал это спокойно, без всякой сердитости. Но и без улыбки. — Мы ведь не спрашиваем, откуда ты.
— Ну спросите, — слегка растерялся мальчик. — Это не секрет.
— А зачем? Про такое не спрашивают, если дорога.
— А может, у него нет дороги? — прошептала девочка Юкки. И повернулась к мальчику: — Может, ты сам заблудился?
— Я-то? Нет, я знаю дорогу, — в тон им ответил мальчик. А позади всех слов и мыслей звенел, звенел в нем вопрос, на который (мальчик понимал!) никогда не будет ясного ответа: "Кто вы? Кто?"
Но чувство сказочности уже уходило. Еще не понимая, в чем дело, мальчик смотрел на левый сапожок Юкки. И наконец под сердцем толкнулся привычно-тревожный болевой сигнал.
— У тебя нога болит, Юкки. Натер, да?
— Конечно натер! — встрепенулась девочка. — Говорила я: не надевай на босу ногу...
Мальчик сбросил куртку, обошел костер.
— Ну-ка, сними... — Осторожно стянул сапожок. Юкки не спорил. На пятке краснела мякоть лопнувшей пузырчатой мозоли.
— Говорила я, — прошептала девочка. — Вот упрямый.
Юкки виновато сопел. Он откинулся назад, уперся локтями в траву.
— Болит?
— Ага...
Мальчик сел, вытянув ноги. Положил ступню Юкки себе на колено. Поднес к пятке ладонь.
— Ой... — сказал Юкки.
— Что?
— Не болит.
— Подожди. Лежи и молчи.
Минут через пять сырая краснота потемнела, закрылась корочкой. Мальчик сказал:
— Ножик бы... Или хоть стекло острое.
Юкки дернулся.
— Да не бойся ты, — засмеялся мальчик.
— У него есть ножик, — сказала девочка. — Дай сюда, трусишка.
Юкки сжал губы, завозил локтями, дотянулся до бокового кармашка — оттопыренного и захватанного. Вынул ножик с плоской перламутровой ручкой.
— Только он туго открывается. Чем-то надо подцепить.
— Ага... Не опускай ногу.
Лежа с задранной ногой, Юкки опасливо наблюдал, как мальчик монеткой давит на зацепку лезвия, пробует пальцами остроту. Мальчик встретился с ним глазами, опять засмеялся:
— Ты что, думаешь, я твою пятку оттяпаю?
Он поднял куртку, зажал зубами нижний угол, полоснул по краю. С натугой стал отрывать полосу. Пришлось еще несколько раз резать швы. И наконец получилась лента, похожая на узкое полотенце. Мальчик разрезал ее пополам. Не туго, но плотно обмотал Юкки ступню и щиколотку. Натянул сапожок.
— Вот так. Давай и другую ногу, на всякий случай.
Теперь сапожки сидели как влитые. Юкки встал, потоптался, благодарно повздыхал.
— Спасибо... А за сюртук тебе не влетит?
— За "сюртук" не влетит... Возьми ножик.
— Ага... Смотри, ты денежку уронил... — Юкки поднял из травы монетку. — Ой!
Конечно же это была та самая, "десять колосков". Именно она попала мальчику под руку среди всей мелочи, когда пришлось раскрыть нож.
Юкки придвинул ладонь ближе к огню. Вместе с девочкой согнулся над монеткой. Девочка сказала:
— Та самая...
— Что? Ваша? — почти испуганно спросил мальчик.
— Нет. Но у меня была такая в точности. Возьми. — Юкки, кажется, с большим сожалением протянул монетку.
Мальчик взял и почувствовал непонятную виноватость. Проговорил скованно:
— А этот вот... портрет на ней... Вы знаете, кто это такой?
— Конечно! — Юкки удивился. — А ты не знаешь? Это Юхан-музыкант. Про него книжка есть... И меня в честь его назвали. — В голосе Юкки скользнула горделивая нотка.
Девочка снисходительно сказала:
— Садись, музыкант... — Опустилась на корточки, потянула за руку Юкки. Он сел. Девочка снизу вверх глянула на мальчика. — Ты позволишь нам еще погреться?
— Сидите хоть всю ночь! Огонь общий. — Мальчик чувствовал, как тепло ему от собственной ласковой заботливости, которую вызвали у него эти ребята. И от грусти близкого прощания. — Вы вот что. Возьмите ее. — Он набросил куртку разом на Юкки и на девочку. — Она вам как целая палатка.
Девочка высунула из куртки голову — будто из гнезда.
— А как же ты?
— А на моей дороге она не нужна. Прощайте, я пошел.
Юкки тоже высунул голову и смотрел молча.
— Будете уходить — не забудьте загасить костер, — сказал ему мальчик. И повторил: — Я пошел...
Ясное ощущение, что не надо ждать утра, подгоняло его. Машины идут по тракту и сейчас! При удаче он мог бы оказаться дома к полуночи.
И к тому же не хотелось оставаться одному, когда уйдут ребята. Лучше уйти первому...
— Хоот векки... — вдруг полушепотом произнес Юкки. И быстро отвернулся.
"Доброй дороги", — без удивления понял мальчик. И сказал сам неизвестно откуда пришедшие слова — старое напутствие тем, кто уходит на дорогу вдвоем:
— Эммер цусам. Флёйк цу флёйк... (Будьте всегда вместе. Крылом к крылу.)
И, не оглядываясь, пошел сквозь темноту, полную листьев, хлестких веток и шипастых стеблей...
3
Через четверть часа, запыхавшийся и поцарапанный, он вышел на шоссе. Машин не было. Но через дорогу, наискосок, светилась желтым окошком автостанция. Та самая, Белые Камни. Теплое окошко потянуло мальчика к себе (где он слышал про такое же?). Это был единственный свет в темноте дороги. Даже небо теперь совсем почернело, и не было видно в нем ни единой звезды. Зябкий ветер мел по асфальту пыль.
Мальчик подошел к станции. В помещение диспетчера войти он не посмел и решил спрятаться от ветра за домиком, под навесом. И здесь — вот подарок! — светилось еще одно окошко. В телефонной будке горела похожая на лимон лампочка. Высвечивала на дверном стекле надпись: "Междугородный телефон".
Это было новое чудо! Сказочная удача! Можно позвонить домой, чтобы не волновались! Ведь пятнадчиков-то полный карман... А что, если опустить в автомат "десять колосков"?
Мальчик даже засмеялся от такой мысли. В нем вспыхнула радостная уверенность, что счастливая монетка поможет. Телефон соединится моментально, разговор будет хорошим, все волнения разом улягутся. А потом он нажмет кнопку возврата, и денежка с портретом Юхана-музыканта упадет в ладонь. Вернется, как вернулась там, на мысу!
Но... она где? Она же осталась в кармане куртки!
Это ударило мальчика — будто холодная встречная ладонь. Сразу — ни удачи, ни сказки. Только зябкая ночь, шуршанье ветра и тоскливый казенный свет лампочки.
Бежать назад? А найдешь ли в лесу костер? И есть ли он там? И что ты скажешь Юкки? "Отдавай монетку"? Он небось решил уже, что это подарок вместе с курткой...
А может быть, так и надо?
Может быть, так и задумано?
Задумано — кем? Кто его крутит на этой дороге между Лисьими Норами и Черемховском?
Страшно стало до озноба.
Но мальчик тряхнул головой, сердито дернул на плече ремень сумки и усилием воли опять "вынес страх за скобки". "Никто меня не крутит! Сам вляпался в приключения, и нечего ныть! Кто велел уходить с парохода?.. Вот пойду сейчас и позвоню".
Но удача, кажется, в самом деле оставила его. В списке, что висел под треснувшим стеклом рядом с обшарпанным аппаратом, не было Черемховска.
— Ну вот... — прошептал мальчик и опустил руки. Перечитал еще раз. Нет Черемховска. Зато есть ненужные Лисьи Норы.
Ненужные? А что, если...
Сейчас около одиннадцати. Анна Яковлевна раньше полуночи не ложится. Его-то укладывала в десять, а сама...
Мальчик медленно, будто пудовую, снял трубку. В наушнике по-пчелиному загудело. Ох как неохота звонить! Не то что неохота, а просто стыдно. После всего, что было!
Ну а зачем тогда опускаешь пятнадчик! Лучше иди лови машину!
"Опустив монету, наберите цифру "один" и ждите прерывистого сигнала... Затем наберите код нужного вам города и номер абонента..."
— Алло? Я слушаю...
Мальчик вздрогнул — голос будто рядом.
— Алло! Кто это?
Тогда он сипло сказал:
— Это я...
— Ты? — Она узнала сразу. — Откуда? О, Господи, что случилось?
— Да ничего такого, — ответил он с неожиданной, противной себе самому развязностью. — Такая штука. Пароход целые сутки полз как черепаха, ну я и сошел в Вехе. Думал: покачу на автобусе. А его нету, и я застрял... Вы не могли бы позвонить домой, чтобы там паники не было?
— Постой. Я могу, да, но... Ничего не понимаю. Какая Веха?
— Ну, деревня такая, пристань... Только сейчас я в Белых Камнях.
— А почему ты говоришь "сутки"? Ты уехал сегодня вечером!
— Я?!
— Господи, что с тобой? Откуда ты звонишь? Ты здоров?
"Стоп! — сказал себе мальчик. — Стоп... Ну-ка, держись".
Еще немного, и он, одинокий, затерянный на ночной дороге, отдался бы панике. С плачем бы кинулся в будку диспетчера: "Что со мной? Какой сегодня день?! Я ничего не понимаю!" Но усилием всех своих мальчишечьих нервов он снова скрутил страх. И это было — как порог. За порогом он стал спокойнее. Тверже. "Потом разберешься, — приказал он себе. — А пока делай вид".
— Разве сегодня не третье число?
— Пока еще второе... Ты где?!
С деревянным смехом он сказал:
— Я заснул в каюте, и, наверно, мне показалось, что прошли целые сутки... Теперь ясно, почему нет автобуса. Он ходит по средам, а сегодня вторник... Ничего, доберусь.
— С ума сойти... Где ты там? Ты один?
— Да не один я. Здесь большой вокзал, буфет работает. И даже телевизор. И автобус уже скоро.
— Ты говоришь неправду, — устало сказала она.
— Правду. Не в этом дело.
— Боже мой, а в чем еще?
— Анна Яковлевна, вы меня извините, ладно? За все, что... ну, в общем, за то, что я такой был.
Она помолчала. Мальчик ясно представил, как левой рукой она держит трубку, а правой трет висок.
— Ох как глупо у нас вышло, — наконец сказала Анна Яковлевна. — Это я сама. Ты не сердись на меня. Ты... славный.
"Вот этого я и боялся..." Мальчик даже зажмурился.
— Нет, это я виноват, — выдавил он.
— Может быть, ты вернешься? А? — жалобно спросила она.
— Нет. Может, потом. А сейчас другая дорога.
— Да какая дорога? Среди ночи! Вот что! — Голос Анны Яковлевны обрел знакомую твердость. — Сиди на автовокзале в этих Белых Камнях. Я звоню папе. Он звонит Валерию Матвеевичу, и они на его машине едут за тобой.
— И дают мне нахлобучку.
— Заслуженную.
— Нет уж... Лучше поголосую на обочине.
— Я тебе поголосую! Делай, что велят... Кстати, почему ты сам не позвонил в Черемховск?
— Да нету с ними линии! С вами есть, а...
"Гу-у, гу-у, гу-у" — басовито запели прерывистые сигналы. И вдруг стало очень тихо. И в этой прозрачной тишине голос девушки-телефонистки произнес:
— Кому там нужен Черемховск? Тебе, мальчик?
— Ага... — растерянно сказал он.
— Набери ноль восемьдесят шесть.
— Да его в списке нет!
— Набери, набери.
— У меня и денег больше нет...
Разговаривая с Анной Яковлевной, он сам не заметил, как высадил в щель все пятнадчики.
— Набери без денег... — И "гу-у, гу-у, гу-у...".
Что это? Опять огонек удачи на дороге? Попробовать?
Несмелыми пальцами он покрутил диск. Тонко пело, позванивало, потрескивало в трубке. Потом пошли долгие гудки. Ох, какие долгие... И вдруг щелкнуло, сердитый голосок прокричал:
— Квартира Находкиных! Вам кого?!
— Майка!
— Павлик! Это ты?!
— Май-ка... — выдохнул он с ощущением, будто уже дома. — Это я. Ты чего не спишь? Позови папу.
— А папа и ма... тетя Зоя пошли в кино. На девять часов. И все их нет и нет... — Она всхлипнула.
— Перестань! Ты что, одна?
— Одна...
— Они спятили? Почему одну оставили?!
— Я сама осталась, потому что большая. Обещала спать.
— Ох ты, горюшко, — не сдержался Павлик. — Не спится птахе?
Она заревела.
— Ну-ка, перестань! — Павлик Находкин сразу стал строгим братом. — Ты вот что...
— Я боюсь...
— Я понимаю. Ты вот что. Возьми этот страх и прогони. Скажи: "Пошел вон из меня!" Пусть сидит отдельно, где-нибудь на дворе.
— Ты мне зубы не заговаривай, — сказала Майка сквозь слезы, но уже бодрее. — Все куда-то исчезли, а я тут пропадай пропадом.
— А ты не пропадай! Папа и... они скоро придут!
— Лучше ты приходи скорее! Ты с автостанции звонишь? Уже приехал? Тетя Аня сегодня днем звонила, что ты на пароходе уплыл домой!
— Сегодня звонила?
— Ну да! Ты где?
— Майка! Пароход — это ведь долго! Я еще еду!
— Не морочь мне голову, — сказала она упрямо. Павлик знал этот капризно-твердый тон. Тут уж Майку не переубедишь. — Ты приехал и по телефону валяешь дурака. Немедленно домой!
— Да Майка же...
— Сию же минуту! — опять заплакала она. — Сию же минуту чтобы ты был дома!
Он увидел, как она, растрепанная, с расплетенными косами, в мятой рубашонке, стоит у телефона и, глотая слезы, топает голой пяткой: "Сию же минуту!"
И желание немедленно оказаться дома резануло Павлика Находкина нестерпимо. Ворваться в комнату, прижать Майку, вытереть ей, глупой, мокрые щеки... Закостенев с прижатой к щеке трубкой, он в то же время всеми нервами, всей душой метнулся к себе — на Онежскую улицу, к трех-этажному угловому дому.
...И на миг показалось даже, что он в Черемховске.
Телефонная будка — такая же, как рядом с городским автовокзалом. Все такое же — аппарат, лампочка, даже извилистая щель на боковом стекле. И так же красные искры дрожат на изломах трещины — будто от горящей рекламы: "Пользуйтесь услугами Межгоравтотранспорта"... А на самом деле откуда? Хвостовые сигналы машин? Так много? Колонна идет, что ли?
Вывернув шею, Павлик глянул через стеклянную дверь.
"Пользуйтесь услугами... ежгоравтотранспорта!" Буква "М", как всегда, не горит...
— Сию же минуту марш домой! — плакала в трубке Майка.
Павлик, обмерев, постоял секунду. Медленно повесил трубку. Вскрикнул и двумя ладонями толкнул дверь.
Тепло было в городе Черемховске. Безветренно. Пахло нагретым за день асфальтом, подсыхающими тополями, бензином и садовым шиповником с ближнего газона...
Этого не может быть!
Но сознание Павлика, защищаясь от непосильного чуда, уже подбросило спасительную выдумку. Будто была попутная "Волга" с добрым пожилым пассажиром и молчаливым водителем. И она, эта машина, в шуршании колес и свисте встречного воздуха стремительно донесла полусонного мальчишку от Белых Камней до Черемховска. Павлик даже ясно представил эту "Волгу" — с ковровым сиденьем, с мурлыкающим магнитофоном и пляшущим игрушечным лягушонком на ветровом стекле...
Павлик метнулся глазами к часам на вокзальной башне. Если он ехал на машине, то времени сейчас не меньше полуночи. Но ветки растущего за дорогой тополя заслоняли циферблат.
А под тополем, в круге света от ближнего фонаря, сидели на рюкзаках студенты. Негромко звенела гитара, напомнив песню об Угличе.
Павлик шагнул в сторону, чтобы все-таки взглянуть на часы. Но тут же стало не до них: шурша и приседая на рессорах, подкатил к остановке — рядом с будкой! — желтый городской автобус. И Павлик понял, что через десять минут он может оказаться у себя на Онежской!
Он бросился через тротуар, вскочил в заднюю дверь.
Часто дыша, встал у тумбочки со стеклянной кассой, зашарил по карманам. И вспомнил — все деньги опустил в телефон. В кармане — лишь пуговица от парусиновой куртки... Ну и пусть. Пассажиров мало, никто не смотрит на мальчишку. А контролеры в такую пору не ходят...
Плафоны мигнули, автобус поехал. Павлик опустился на заднее сиденье, положил на колени сумку. Привалился к упругой спинке. Спокойствие сошло на него, словно кто-то провел по лицу и плечам прохладными ладонями.
Пуговицу он все еще держал в ладони. Обтянутая парусиной, она была тяжелая — наверно, металлическая внутри.
С левой стороны, у железной петельки, парусина была стянута нитками. Нитки разошлись. Кромки материи лохматились и распускались. Павлик потянул кончик. Нитка выдернулась, и края парусины раскрылись, как бутон. Павлик увидел черную изнанку пуговицы с мелкими буквами по кругу. Он не стал разбирать их, стряхнул клочок материи, перевернул пуговицу.
Чистая свежая медь заблестела под плафоном. Искорка скакнула на витой ободок. На маленький якорь. На рукоятки скрещенных шпаг. На половинку солнца, увенчанного острыми лучами...
Разом не стало спокойствия. Медленно, гулко заударялось сердце. И все вернулось к Павлику — пароход, Пассажир, мыс Город, ночной лес, Юкки с девочкой... И не только это. Еще и ожидание чего-то нового — тревожного и зовущего. Такого, от чего не уйдешь, не спрячешься.
Да он и не хотел уходить! Не хотел прятаться! Только сначала — чтобы не плакала Майка!
... — Мальчик на заднем сиденье! У тебя есть билет? — Усатый шофер вышел из кабины и встал у открывшейся передней двери. А заднюю не открыл.
— Конечно есть. Вот... — Павлик надел сумку и очень спокойно пошел через автобус. В протянутом кулаке он сжимал пуговицу. В шаге от водителя Павлик присел, нырнул под шоферскую руку и оказался на свободе. Помчался, слыша за спиной басовитую ругань и обещания.
Дом был уже недалеко. И путь под уклон! Сейчас будет поворот — и дом сразу виден! А в нем — светлое окно на втором этаже. Майка наверняка не спит, ждет.
Еще немного!
Павлик не бежал — летел. Сумка не успевала за ним, летела на ремешке сзади. Козырек перевернутой кепки вибрировал на затылке, как трещотка воздушного змея.
И в то же время странное, непохожее на бег ощущение не оставляло Павлика. Будто он не только мчится. Будто в то же время он сидит на скамье нижней палубы рядом со старым Пассажиром. И смотрит, как плывет в небе край обрыва с тонким силуэтом мальчишки.
...Монетка звякнула.
— Это моя! — Буфетчица накрыла ее пухлой ладонью.
Пассажир быстро нагнулся. Деликатно, но решительно взял тетушку за перетянутое браслетом запястье.
— Оч-чень прошу прощения, но это не ваша. Таких у вас быть не могло, смотрите сами... Убедились? Вот так-то...
Он проводил глазами смущенную буфетчицу и повернулся к мальчику. Мальчик дернул себя за губу и решился, спросил:
— Значит, они догонят Гальку?
— Будем надеяться... Только не надо думать, что Юкки и девочка — это обязательно Лотик и Вьюшка. Не так все просто на свете...
— Понимаю, — вздохнул мальчик.
— И к тому же это все равно не конец истории... У нее, наверно, до сих пор нет конца.
— Как у Дороги?
Павлик по диагонали проскочил перекресток с одиноким фонарем. Асфальт сквозь истертые резиновые подошвы крепко бил по ступням. Угловой дом в конце квартала накатывался навстречу, как пароход. И окно на втором этаже — светилось!
Павлик, хватая ртом воздух, смеялся на бегу. И сжимал в кулаке тяжелую пуговицу. И чувствовал, как впечатывается в горячую ладонь командорский знак. Якорь — символ надежды, скрещенные шпаги — эмблема чести и встающее солнце — душа всего живого на нашей Планете.
