Догадка
Утром Зорко сказал, что идти в подвал надо под вечер. И потом весь день виновато отводил глаза. А Лён, хотя м скребло на душе, делал вид, что все обыкновенно.
Искупались, вдвоем сходили на рынок, поболтали с Динкой, которая забежала всего на полчаса:
— Завтра в школе такой ответственный диктант! Надо готовиться... Кстати, вам не пора подумать о школе? Или всю жизнь будете неучами?
— Куда мы без документов-то, — буркнул Лён.
— Можно что-то придумать...
Но на сей раз думать ей было некогда, убежала. Зорко и Лён перевели дух.
В пять часов Зорко сказал, что пора. И потупился.
— Лён... Ты только не расспрашивай...
— Да ладно, ладно! Не переживай.
Развалин, похожих на обгорелый замок, достигли через полчаса. Они темнели за путями и составами товарной станции. Зорко и Лён пробрались под вагонами, перешли рельсовые стрелки. Перелезли через рухнувшие известняковые блоки. На развалинах желтела сурепка и проглядывали синие звездочки цикория. Трещали кузнечики. Не цикады, а обыкновенные маленькие кузнечики. Прыгали из под ног.
Зорко, виновато оглядываясь, лез через камни впереди Лёна. И наконец привел его к щели в разрушенной стене. Щель была скрыта наклонной плитой и кустарником с узкими твердыми листьями. Зорко первым пролез в щель. Вытащил откуда-то фонарик. В электрическом свете заблестела черная вода.
— Надо идти туда...
— Что ж, идем, — натянуто согласился Лён. Голоса шелестяще расползлись по подвалу. Лён первым ступил в воду — он был босиком. Вода оказалась неожиданно теплой и маслянистой. По ней разбежались слепящие зигзаги. Зорко сбросил сандалии и тоже сошел с каменного уступа. Ему было до колен.
— Лён, надо вон в ту сторону... — Зорко лучом показал в глубь подвала. Вдали высветилась изогнутая толстая труба с вентилем. Вентиль был с бородкой ржавчины.
— Надо так надо... — Лён пошел вперед со смутным сознанием, будто делает что-то ненужное, даже вредное. Но не бросать же Зорко!.. В правой руке Лён держал подобранную заранее палку. И несколько раз бил ей по воде, когда черную поверхность рассекали узкие блестящие тела.
Жуть какая! Бедняга Зорко, неужели он ходил тут один?
И з з а ч е м ходил?
Впрочем, Лён обещал не расспрашивать. Слово есть слово... Дошли до трубы. Зорко покачнулся, вцепился в вентиль. Сунул за трубу пальцы, что-то взял там (наверно, на обойме вентиля был крючок).
Потом Зорко совсем отвернулся от Лёна. Загородил спиной руки. Зоркины заштопанные локти суетливо двигались.
Скоро к Зоркиным ногам посыпались бумажные клочки — мелкие, как рыбья чешуя. Упали половинки крошечного пластмассового футляра. В точности такого же, как тот, взятый под лестницей. Закачались среди электрических зигзагов, будто яичные скорлупки.
Лён смотрел на них горько и отупело.
Зорко дернул его за безрукавку.
— Лён, все ... пошли ...
И они пошли.
Молча выбрались на солнце. Оно, это несчастливое солнце, было уже невысоким, желтым.
Без слов они пробрались через пути, вышли на Привокзальный бульвар — тихий, малолюдный.
Лён молчал с холодным камнем в душе.
— Лён... Ты обещал ни о чем не спрашивать.
— Я и не спрашиваю.
— Но ты молчишь, будто обиделся...
— Я не обиделся. Я... Зорко, ты иди один. Мне надо тоже... одному. По своему делу. Скажи старику, я вернусь к ужину. — И пошел.
И чувствовал, что Зорко смотрит вслед с испуганным вопросом. Но не оглянулся.
Никакого дела у Лёна в городе не было. До заката он просто слонялся по улицам. А мысли толклись, толклись... И в каждой мысли было одно — д о г а д к а.
В сумерках Лён вернулся в крепость. И постарался вести себя как обычно. Получалось плохо, он соврал, что болит голова.
— У меня тоже, — шепотом сказал Зорко. Правда или нет — не поймешь.
Спать легли раньше обычного.
