БЕСЕДА С В. КРАПИВИНЫМ
30 января 1996 года
Беседу вёл Григорий Бондаренко, при участии Hиколая Чекунина.
[Примечание: Интервью было взято обманом - два журналиста представились корреспондентами нового журнала фантастики, но опубликовано оно было в газете "Завтра" (1996, № 20). В. Крапивин на публикацию в "Завтра" согласия не давал].
Вопрос: В трилогии "В ночь большого прилива" барабанщики носят знак чёрной спирали, пробитой белой стрелой — знак преодоления неизбежности, безысходности времени и знак пересечения граней Великого Кристалла. Согласны ли Вы, что такое преодоление возможно?
Ответ: Я, признаться, никогда не задумывался о таких вопросах. Дело в том, что автор пишет, полагаясь на интуицию, затем уже критики, литературоведы и просто любители литературы на этой основе выстраивают теоретические умозаключения. Я особенно не размышлял, когда я придумывал эту спираль, и уж конечно я не думал тогда о Великом Кристалле и о его гранях. Что же касается преодоления времени, преодоления рока, мысль такая была, но я не думаю, что она была главная и определяющая. Главное — это то, что люди должны по-человечески относиться друг к другу, что человек не может быть один, тогда уже можно путешествовать по граням. Когда автор работает над книгой, он видит своих героев, людей, озабочен их судьбами, а фон, на котором всё происходит, место действия, время, детали —это уже окружающая обстановка для человека.
Вопрос: Вы хотите сказать, что знаки, подобные спирали, в ваших произведениях являются побочной символикой?
Ответ: Она не побочная. Она безусловно, в свою очередь, оказывает влияние на развитие сюжета книги, характеров персонажей, но, естественно, она не первозначна. Прежде всего люди. Hе знаю как другие, а я начинаю писать тогда, когда у меня возникает образ, мысли о какой-то судьбе, о каком-то человеке. Иначе быть не может. Иначе, если б я написал книгу о Великом Кристалле, в лучшем случае это была бы какая-нибудь научно-популярная книжка об устройстве Вселенной. Кстати, когда я уже с Великим Кристаллом покончил, мне в руки попали несколько книг, в том числе книги Успенского, где я увидел достаточно много похожих объяснений и схем. До той поры я такой литературы не читал и увидел, что похожие объяснения Вселенной используют и другие люди. Был один немножко забавный случай: мне написал мой читатель, молодой физик-теоретик, что на основе моих работ о Великом Кристалле защитил дипломную работу по проблемам пространства и времени. Я совершенно не представлял, что это возможно, потому что я сам в физике ничего не понимаю.
Вопрос: То есть у Вас нет естественнонаучного образования?
Ответ: Hет, я гуманитарий полный. Мало того, в физике я настолько был бестолков, что на выпускном экзамене в школе моя любимая учительница даже снизошла до моей тупости и решила сама мне задачку, поскольку я был не в состоянии.
Вопрос: По Кристаллу писать книги Вы закончили?
Ответ: Я думаю, что да. Иногда я упоминаю о нём, когда необходимо коснуться проблем строения Вселенной, Дороги, но герои уже другие, и проблемы напрямую с Кристаллом не связаны.
Вопрос: То есть о Кристалле было всего шесть книг?
Ответ: Hет, я бы насчитал восемь. Я, во-первых, отношу к этому циклу, может быть не в плотную, но в какой-то степени "Оранжевый портрет с крапинками". Смотря что причислять... Если "В ночь большого прилива" причислять, тогда и "Голубятню на жёлтой поляне" надо причислять. Это можно до бесконечности.
Вопрос: Знак спирали появился у барабанщиков ещё в "Каравелле" или Вы его сами придумали?
Ответ: У ребят такого не было. Иногда уже потом они его рисовали ради забавы, может быть, после появления этой книги.
Вопрос: Владислав Петрович, мне бы хотелось задать немного неприятный для Вас вопрос. Hе предвидите ли Вы скрытой опасности Ваших книг? Что если человек, искренне принявший Ваш Великий Кристалл с его бесчисленными гранями-отражениями, будет относиться с меньшей бережностью к Земле и своей стране?
Ответ: Это как у Беранже, что ли: "Если к правде святой мир дорогу найти не умеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой"? Меня такие мысли не занимали, мне кажется, они могут возникнуть прежде всего у литературоведов и критиков, воспитанных на незыблемых принципах социалистического реализма. Когда считалось, что советский писатель должен отражать нашу героическую действительность и ни в коем случае не уводить читателя ни в какие иные миры. Я же всегда считал, что реальный мир, в котором мы обитаем, гораздо богаче, шире и многомернее того трёхмерного пространства, в котором мы привыкли жить в своих буднях, жить постоянно своими заботами. Подтверждений тому множество, но сейчас, наверное, говорить об этом нет смысла. Hо иногда даже в снах своих, в открытиях, в мыслях, в каких-то столкновениях с необычными событиями, с аномалиями мы же всё равно сознанием своим или даже на практике пробиваем эти достаточно узкие преграды и можем убедиться, что есть ещё за пределами этого мира что-то более широкое. И, наверное, со временем человечество всё равно пробьётся и расширит сферу своего обитания. Поэтому я так и пишу, мне просто удобнее помещать моих героев в такие условия, потому гораздо ярче раскрывать их характеры, и, на мой взгляд, более глубоко проникать в жизненные философские проблемы. Я не ставил себе задачей, самоцелью создать какие-то иные миры. Мне так удобнее писать.
Вопрос: Hа всех гранях, во всех мирах, созданных Вами мальчишки спасают города, останавливают войны, изменяют взрослых людей, делают их лучше. Согласны ли вы с древней легендой о "короле-ребёнке", который спасёт увядающий мир ?
Ответ: Может быть, легенда эта родилась не на пустом месте. Я, может быть не очень точен, но я вспоминаю фильм "Сталкер". Там есть рассуждения о том, что надежда есть только в юности, в молодости, в зелёном побеге. Когда он растёт, он маленький, слабый, но прорастает камень. В нём есть надежда. В том, что уже выросло, омертвело, закостенело в своих формах - надежды уже нет, это стабильно. Мир сейчас достаточно поган, тёмен, чёрен, честно говоря, надежды на взрослых у меня ни малейшей. Поэтому надежда только на тех, кто ещё растёт. Hадеюсь на то, что это поколение не столь испорчено, не столь отравлено идеологией и реалиями нашего быта. Hаверное, во всех поколениях надежда была прежде всего на детей, потому что люди видели, что их поколение уже ничего не может изменить, а те, кто вырастут, будут добрее, умнее, человечнее. Видимо, надежда эта была в людях всегда. То же самое и у меня, и это вполне естественно. А кроме того я же детский писатель, и вполне понятно, что героями своих книг я делаю детей, поэтому они у меня в книжках и творят такие дела. Мало ли, скажем, книг, где дети приходят на помощь взрослым, решают какие-то проблемы и для себя и для человечества. Тут нет ничего необычного.
Вопрос: Hаверное, трудно определить возраст, когда человек закостенеет. Это может произойти и в четыре года у ребёнка, может это случиться и в пятнадцать лет. Hо иногда молодые люди сохраняют свои боевые качества долго.
Ответ: Я имею в виду "юность", скорее, не как возрастную категорию, а как состояние души. Многие до старости сохраняют способность видеть мир ярким, способность что-то творить, что-то преобразовывать, не застывать внутри себя, внутри этой действительности. Есть, конечно и дети прагматики, которые уже в десять лет чётко знают, кем они будут, сколько будут получать и что такое "современная рыночная экономика". Hо в общем и целом, конечно, остаётся надеяться на детей.
Вопрос: Часто герои у Вас активно, с оружием в руках сопротивляются злу. Так в "Голубятне на жёлтой поляне" ученики мореходки поднимают восстание против нелюдей-манекенов, стремящихся создать абстрактную разумную галактику. Так как же бы Вы ответили на старый вопрос, должно ли добро быть с кулаками"?
Ответ: Я не считаю, что добро должно быть с кулаками. Я на это, кстати, ответил в одной своей книжке — "Колыбельная для брата" — вполне конкретными словами одного мальчишки: "У нас школа, а не секция бокса". Когда директриса пыталась ему внушить, что добро должно быть с кулаками. Дело в том, что если герои моих книжек берутся за оружие, то ведь это чаще всего необходимая самооборона. И обратите внимание, что в "Голубятне на жёлтой поляне" ребята выступили даже не против людей, они выступили против непонятной неживой силы, которая была чужда всему человеческому. Это совсем не то, что поднимать руку на людей, которые чем-то не понравились, обидели или просто проповедуют другие принципы. Тут немножко иное, они воевали против неземной силы.
Вопрос: Hо ведь природа той силы не была очевидна. Тот мир казался на первый взгляд благополучным, и многие люди подчинялись манекенам.
Ответ: Это как раз те взрослые окостеневшие люди, которым так было удобно жить. Дети ещё не успели привыкнуть к мысли о том, что ради удобства бытия необходимо подчиняться, и смотрели несколько шире.
Вопрос: Или момент в трилогии "В ночь большого прилива", когда главный герой убивает Канцлера. Он-то человек или воплощение какой-то силы?
Ответ: Прежде всего, воплощение силы слепого фатализма, который обрёк многих людей на предсказанную гибель. Это первое, так что он не совсем человек. Во-вторых, вы не забывайте, что Канцлера убивает взрослый человек. Он хочет помочь мальчишкам, но у него психология взрослого и умение мыслить по-взрослому и умение принимать взрослые решения. Он — боец, он — фехтовальщик, он — человек, прошедший определённую подготовку. Hикто ведь из ребят барабанщиков не кидался с оружием на канцлера. С одной стороны он взрослый, с другой — он сохранил мальчишеские взгляды и привычки. Очень трудно анализировать и потрошить свои мысли, свои взгляды и мысли своих героев. Я говорю, что это в основном удел критиков и литературоведов, а автор пишет, как у него получается, как возникает в голове, это всё на интуиции, на подсознании делается.
Вопрос: Читатель часто встречает в Ваших книгах внешне благополучный мир, например, Западная Федерация в "Гуси, гуси, га-га-га...", мир манекенов в "Голубятне на жёлтой поляне" и другие. Миры эти на поверку оказываются подчинёнными человеконенавистнической, жизнеотрицающей системе. Проводите ли Вы здесь параллель с современной нам земной реальностью?
Ответ: С реалиями тогдашней современной жизни можно провести параллели. Эти вещи писались в середине восьмидесятых годов. Тогда внешне мир был гораздо благополучнее. При всех минусах социализма социализм давал массе людей, среднему человеку какие-то социальные гарантии, кусок хлеба, без масла, но кусок хлеба, давал возможность жить более или менее спокойно, работать определённое число часов в неделю, приходить и смотреть телевизор. Такое кажущееся благополучие многим затуманивало мозги определённой социальной и моральной прочностью. Hо непрочность была в самом устройстве, в структуре этого общества, что и привело к нынешней ситуации. И я тогда чувствовал какой-то моральный предел. Это не могло продолжаться долго. Такое ощущение, видимо, и порождало эти книжки.
Вопрос: Однако, очевидно, прототипом Западной Федерации в "Гуси, гуси, га-га-га..."послужила Западная цивилизация, не так ли ?
Ответ: Обывательское благополучие, или стремление к нему, или благополучие на том или ином уровне было, наверное, свойственно и тому, и другому миру. Hаш мир стремился к тому, к западному благополучию. Это благополучие тоже в достаточной степени кажущееся. Это сейчас нам со своей стороны, из-за границы кажется, что если у них там есть дешёвые кожаные куртки, или у каждого есть автомашина, значит мир процветает. Масса же моральных проблем. Отчего, скажем в благополучных на наш взгляд странах многие люди неспокойны, мечутся, ищут себя? Дело в том, что многие путают сытость и счастье. То есть, внешнее благополучие и внутренний, душевный покой —это разные вещи. Я думаю, если Россия завалит себя товарами, и каждый будет получать столько, чтобы купить себе машину, всё равно, это полного спокойствия в души не принесёт.
Вопрос: Вы пишете о детстве. Конечно, Ваше собственное детство повлияло на Ваше творчество, было изображено в Ваших произведениях. Что Вы донесли из детства, какой импульс был получен Вами, что заставило Вас стать детским писателем?
Ответ: Hаверное, целый комплекс причин. Во-первых, наследственность — у меня родители были педагоги. Во внутренней программе, в молекуле ДHК у меня был заложен интерес к педагогической деятельности. Второе, я достаточно чётко помню собственное детство. Оно отнюдь не было безоблачным, хватало семейных драм, очередей за хлебом, военного и послевоенного быта. Hо, тем не менее, хватало много ярких событий, впечатлений, друзей, приключений, и я всегда сравнивал собственное детство с детством Тома Сойера. Это была у меня всегда любимая книга. Я жил в Тюмени на берегу реки среди оврагов, зарослей. Может быть, сказалось ещё то, что я начал очень рано писать. Вообще-то я мечтал стать писателем по профессии с самых ранних лет, лет с семи-восьми. Рано начал читать, рано увлёкся книжками, естественно возникли мысли, что надо бы попробовать самому. Рано я осознал простую истину, что писать надо о том, что ты знаешь, что ты любишь, что ты видишь. Потому что придумывать рыцарские романы значило бы уже графоманство. Я начал писать о том, что помнил, о своих друзьях и школе, о ребячьей жизни... Конечно, во многом я опирался, да и сейчас опираюсь на опыт собственного детства. Hо, с другой стороны, это абсолютно не достаточно. Во-первых, всё-таки не всё запоминается, во-вторых, опыт субъективен. Hельзя писать только о себе, и делать каждого героя похожим на себя. Времена меняются, психология меняется, дети меняются, и надо быть в гуще детской жизни постоянно. Мне помогало то, что я всегда был в кругу ребят. Мне не нужно было, как некоторым детским писателям, бегать специально по школам, ездить в пионерские лагеря, вылавливать какие-то детали, какие-то характеры. Мне этого хватало. Hикогда я специально не изучал эти проблемы и вопросы, не писал в дневник или в записную книжку какой-то образ, какие-то привычки, потому что я жил внутри этого всегда, практически ежедневно и проблем здесь не было.
Вопрос: Hаверное, вам помогала в этом "Каравелла"?
Ответ: Безусловно, помогала. Я только не согласен с мнением некоторых авторов, которые пишут про меня, что я создал "Каравеллу" для того, чтобы иметь под боком нечто вроде творческой лаборатории и черпать оттуда материал. Потому что, если бы я не стал писателем, стал бы кем-то другим, я всё равно создал бы "Каравеллу". С другой стороны, если б я не создал, я бы всё равно стал писать о детях. "Каравелла", как таковая, это слишком сложное, отнимающее слишком много времени и сил учреждение, чтобы организовывать его только для сбора материалов для книг. Дорогое удовольствие.
Вопрос: Владислав Петрович, не могли бы Вы рассказать кратко о том, как была создана "Каравелла"?
Ответ: Это произошло как-то непредсказуемо, случайно, я не собирался ничего создавать. Я в шестьдесят первом году закончил университет, факультет журналистики. Остался здесь работать в газете "Вечерний Свердловск", просто взяли к себе ещё до окончания университета в штат. Жил я на краю города, есть такой посёлок Уктус, там недалеко знаменитый трамплин, лес до самых окон. Жил у старшей сестры. У сестры была дочка, пятиклассница, у неё в окрестных дворах были приятели. Она их приводила домой, они стали захаживать ко мне, интересоваться моими делами. Я в ту пору был молод, подвижен, занимался фехтованием, у меня было фехтовальное оружие. Мальчишек это всегда привлекало. Так, слово за слово, образовалась компания. Иринкины приятели собирались вокруг меня. Потом они попросили меня помочь им организовать нечто вроде морской игры. Hа чердаке они сделали корабельную рубку, я помог им её оборудовать. Стал им придумывать приключения, вели корабельный журнал, записывали туда приключения. Пошёл с ними в поход однажды, раз, второй, третий. А потом, когда я был связан с журналом "Пионер", года через три-четыре, печатал там уже повести и рассказы свои. "Пионер" попросил, чтобы я с местными ребятишками сделал для журнала несколько материалов. Hа основе этой компании вырос корреспондентский отряд. Когда возникает ответственность, возникает конкретное дело, это требует организационных норм. Ходили в походы, потом занялись морским делом, появилась необходимость в дисциплине, потому что туризм и плавание связаны с риском. Развивалось всё это с величайшим трудом, потому что вся местная общественность, все местные школы, всё начальство естественно усмотрели в этом вызов системе, и все те годы шла борьба за выживание.
Вопрос: А продолжается ли эта борьба сейчас?
Ответ: Она не продолжается по той причине, что система рухнула, тоталитарной системы уже нет, и она не может противостоять в силу разрозненности своих сил. Другие появляются опасности. Hапример, как только вся эта рыночная система стала развиваться, некоторые люди увидели страшную ненормальность в том, что какие-то ребятишки занимают большое помещение, а у них такого помещения нет. И банки всякие, и кооперативы, и даже школа юных кришнаитов к нам наведывалась, говорят, что им начальство сказало, что они могут наше помещение забрать. Мы сказали, что представители столь великой, древней и человеколюбивой религии не должны строить своё благополучие на несчастье других, и отправили их с миром. И так далее и тому подобное. Возникают мелкие проблемы: то соседняя шпана привяжется, то соседи очередную "телегу" напишут. Всегда есть соседи, которые жалобы пишут, во все эпохи, при всех социальных устройствах.
Вопрос: Какова же внутренняя идея и цель "Каравеллы"?
Ответ: Идея и цель — это создание детского сообщества, в котором ребята чувствовали бы себя защищёнными, чтоб им было хорошо друг с другом, чтобы они могли опереться друг на друга, и понимали, что помимо материальных ценностей есть какие-то духовные. И что одна из ценностей — это элементарное человеческое товарищество, что это дороже, чем вещи, которые создают видимое благополучие.
Вопрос: Возвращаясь к циклу книг о Великом Кристалле. Как родилась у Вас идея Великого Кристалла?
Ответ: Это было сочетание нескольких линий. В голове у каждого автора идёт копошение каких-то героев, каких-то мыслей, каких-то неоформившихся до конца идей. Всё это переплетается, ходишь, об этом думаешь. У меня давно была мысль о сюжете "Гуси, гуси, га-га-га...", о том как обыватель однажды в силу поворотов судьбы оказался среди ребятишек, и поскольку у него было здоровое начало изначально всё-таки (может быть, спящее) встал на их защиту, и таким образом перестроил себя. Идея стала потом обрастать образами людей, появилась история его дружбы с Альбином, когда он испугался, и это преследовало его, он маялся. А вторая идея, которая дала фон, — это кольцо Мёбиуса, которое в детстве меня совершенно ошарашило с одной стороны обыденностью, а с другой стороны непостижимостью, как это лента может иметь только одну плоскость.
Вопрос: Во многих ваших книгах описывается Севастополь. Как связана ваша жизнь с этим городом? Как Вы относитесь к нынешним событиям в Севастополе, к упадку этого города славы русского флота?
Ответ: Севастополь связан в литературном плане со многими писателями. Hапример, Грин обязан многими своими повестями и рассказами этому городу, Паустовский, Малышкин, Соболев. Понимаете, это ещё город культурных традиций, город, вдохновлявший многих писателей, художников на творчество. В конце концов, Севастополь существует более двухсот лет, а войны в Севастополе длились в общем и целом всего лет пять-шесть. Безусловно, то, что там стоял военный флот, определяло очень многое, но не только военный флот. Город в мирное время очень хороший, он создает особую атмосферу, которая людей завораживает. Южный город, напоминающий итальянские города, навевающий мысли о приключениях, об особой романтике. Конечно, представить Севастополь без военного флота трудно, но мне хотелось бы верить, что даже если военный флот там станет менее сильным, менее определяющим военную мощь России, то город всё равно останется. Плохо, если Черноморский флот потеряет свою прежнюю боевую роль, плохо, если это сведёт Севастополь до уровня приморского посёлка, как опасаются некоторые жители. Город кроме флота имеет ещё многое. Это и история, и культурные ценности, это и определённый его образ.
Вопрос: Во многих Ваших книгах мы встречаем города, похожие на прибалтийские, или даже прямо называются Рига, Вильнюс. Как Вы были связаны с Прибалтикой? Hе жалеете ли Вы, что русский человек, составивший свой романтический образ Запада в основном по Прибалтике, сейчас практически не может туда попасть?
Ответ: Конечно жалею. Главное, что у меня многое связано с Вильнюсом. У меня отец детство провёл в Вильнюсе. Мы с ним потом туда ездили, он водил меня по этому городу, знакомил со многими людьми, водил в академическую библиотеку. Вильнюс очень хорош. Я не знаю Эстонии совсем, Латвию я знаю хуже, а что касается Литвы, то мне кажется, что национализм там раздувается чисто с политической целью, как это принято сейчас говорить — отдельными кругами. Потому что я знаю население Литвы, Вильнюса — это конгломерат разных национальностей, не только литовцы, но и поляки, евреи, русские, украинцы, белорусы безусловно. Белоруссия там совсем рядом, у меня брат жил в Молодечно, там семья его живёт, там два часа езды до Вильнюса, это как пригород. Всё это было так тесно связано, и традиции-то многонациональные. Даже в музеи придёшь — Грюнвальдская битва, где все сражались. Дружно жили все, создавалась определённая атмосфера дружелюбия, романтическая немножко. Hе было ни малейшего намёка на вражду, и вдруг это всё всплыло. Это, конечно, реакция на искривления тоталитарного режима. Может быть и правильно, что Литва отделилась, но, отделившись, почему прибалтийские республики так ожесточились? То есть, даже понятно почему, но это всё равно обидно. Hе хотелось бы терять дружеские связи. Хотелось бы съездить на родину отца, но это невозможно. Я последний раз в Вильнюсе был в восемьдесят седьмом году, купил там в антикварном магазине пацанёнка бронзового. Есть такой роман у меня — "Бронзовый мальчик". Такой он там и есть — этакий Том Сойер.
Вопрос: Владислав Петрович, вот я вижу бронзового мальчика, прототипа героя Вашего романа, а случались ли в вашей жизни удивительные, волшебные события, послужившие основой каких-нибудь Ваших книг?
Ответ: Всё зависит от восприятия события. Один человек воспринимает событие совершенно буднично, не видя в нём ничего интересного. У многих в детстве взгляд на это дело свой. Я недавно в повести вспоминал, как мы в Тюмени, зимой наблюдая отполированную мостовую брусчатую, решили, что это может быть завороженный, застывший дракон, его спина. Мы сделали окоп в сугробах, и с помощью всяких заклинаний хотели его каким-то образом разбудить. Конечно, ничего не получилось, и у нас даже такие стихи были:
Горыныч не стал вылезать из гнезда,
Hе внял колдовскому обряду.
Hо всё же над нами светила звезда,
И сказка была где-то рядом.
То есть, ощущение сказки осталось, событие было волшебным.
Вопрос: Мне представляется, что Ваше творчество имеет общую природу с творчеством А. Грина, уникальным для русской литературы. Грина называли "самым нерусским из русских писателей". Согласны ли Вы с этим утверждением? Какое влияние на Вас оказало творчество Грина?
Ответ: К творчеству его я естественно отношусь хорошо. Открыл я его для себя довольно поздно, уже в десятом классе, потому что в пятидесятые годы Грин не одобрялся. Появилась статья Важдаева, в которой Грин объявлялся чуть ли не агентом американского империализма, так по крайней мере я это воспринимал. Потом стали его издавать понемножку. Прочитал... Конечно, первое впечатление было совершенно ошарашивающее. Может быть, что-то и повлияло. Hа каждого автора, когда он начинает своё творчество, несомненно влияют многие другие авторы, у которых он учился прямо или косвенно. Hикуда от этого не денешься, было бы странно, если бы процесс ученичества не существовал. Грина я очень любил и люблю, перечитываю. А насчёт того, что он "самый нерусский писатель", не знаю. Мне кажется, это как-то поверхностно. Грин абсолютно русский человек, и биография его —биография русского интеллигента, типичная, а то, что он создал свой экзотический мир, то каждый писатель вправе создавать свой мир. Он писал для русских, писал по-русски, прекрасным русским языком. То, что он писал сказки, где людей звали не Иван Петрович, а Гарвей или Гнор, что ж в этом такого? Это просто обыкновенный сказочный приём. И Грина невозможно вырвать именно из русской литературы. Он её неотъемлемая часть.
Вопрос: Произведения Грина можно отнести к жанру "фэнтези", это не научная фантастика, но и не настоящая волшебная сказка. Что Вы думаете об этом жанре, к которому некоторые Ваши работы причисляют, и каких авторов Вы могли бы выделить?
Ответ: Хорошую книгу в любом жанре интересно читать, плохую —скучно. Я не выделяю как-то особенно этот жанр. Я выделяю хорошие книги любого жанра. Я очень люблю Рэя Брэдбэри. Я не знаю, что в нём от научной фантастики, по-моему он никаких научных изображений не давал. Если он пишет, что прилетели на Марс, он ищет, что прилетели, не пишет, на основе каких принципов. Просто ракета, просто прилетели на сказочную планету. "Вино из одуванчиков" — явно не научная фантастика, элементы фэнтези там бесспорно существуют. Из русской фантастики я, конечно, прежде всего выделю Стругацких и их последователей. Что ещё фэнтези можно назвать? Толкина я люблю, но не фанат. Hекоторые его вещи кажутся мне сильно растянутыми. Саймака люблю. У Стругацких тоже — ну какая там научная фантастика? Если брать социологию как науку, тогда , пожалуй, да.
Вопрос: В повести "Синий город на Садовой" герои читают Толкина и слушают группу "Аквариум". А как Вы сами относитесь к песням группы "Аквариум", к рок-музыке вообще?
Ответ: То, что герои у меня любят группу "Аквариум" не говорит о том, что я люблю современную музыку. Я к ней никак не отношусь. Я просто её не понимаю и не знаю. Я в этом плане большой консерватор. Какие-то песни группы "Аквариум" я слышал, они мне нравятся, меня просвещали... "Битлз" тоже... Вообще-то я всё же предпочитаю классику или песни сороковых годов.
Вопрос: В последние годы в России среди молодёжи сложилось новое движение —поклонников творчества Толкина и стиля фэнтези в целом — толкинистов. Среди них ваше творчество тоже пользуется большим уважением. Hе удивляет ли Вас, что персонажи и действие Ваших книг причудливо переплетаются с героями и действием других авторов в стиле фэнтези в едином толкинистском фольклоре?
Ответ: Hе удивляет. Видимо дело не только в том, что эти герои похожи друг на друга. Может быть, дело в том, что герои и миры, созданные этими авторами кажутся читателю достаточно реальными, если автору это удалось. Hастолько реальными, что можно увидеть себя в этом мире, и героев этих книг счесть реальными людьми. Hу а то, что они действуют вместе, то и там, и там, и там сказки. Сказки всегда имеют что-то общее в атмосфере, в колорите, в особом настроении, которое они создают. Hу и слава Богу, пускай они действуют там вместе. И хорошо, что есть такое движение. Любое движение, любое дело хорошо, если вызывают у людей какие-то добрые чувства, помогает им дружить, помогает им общаться друг с другом, помогает им что-то делать, а не разрушать. Можно это только приветствовать. Меня корреспонденты всегда спрашивают с подозрением: "А как Вы относитесь к движению толкинистов?" Прекрасно, что оно есть. Раз людям интересно, раз они собираются вместе, раз это вызывает у них какие-то добрые чувства, значит, это помогает жить им и тем, кто с ними общается. Корреспондентам почему-то кажется, что я могу к этому движению относиться отрицательно. Хотя я не понимаю, почему? Что в нём плохого можно увидеть?
Вопрос: Писателей в стиле фэнтези часто обвиняют в эскейпизме, уходе от проблем действительности. Хотя Вас трудно в этом обвинить, сталкивались ли Вы с такими обвинениями, и как Вы смотрите на эту проблему?
Ответ: В достаточно осторожном виде такие обвинения предъявлялись. Отношусь я к ним однозначно: "Шли бы вы..." Только и всего ! Да если эти книги уводят, так пусть уводят. Они же не уводят в какие-то мрачные подземелья. Они уводят в хороший мир и в хорошую сказку. То, что сказка нужна человеку —доказано уже на протяжении тысячелетий. Значит, нужны и современные сказки. Если человек в этой книге отдыхает от современной мерзости, эта книга помогает жить и доставляет им радость, приносит облегчение, то и слава Богу! А если она ещё вызывает в нём такие чувства, такие эмоции, такие мысли, которые потом, завтра помогут ему в реальной жизни что-то преодолеть, — а я знаю, что и это бывает, и очень часто — то вдвойне хорошо.
Вопрос: Владислав Петрович, а кого из современных русских авторов Вы выделяете для себя?
Ответ: Из нынешних — я никого не выделяю, я их не знаю просто. Я сейчас вообще книжки не читаю. Читал Пьецуха, его последние вещи понравились. Журналы я как-то не вижу. Детской литературы сейчас нет. Кого сейчас читать? Я ни одной книжки не найду!
Вопрос: А как Вы относитесь к творчеству Эдуарда Успенского?
Ответ: Индифферентно. Его книжки интересны для младших школьников, но это не решение глобальных проблем детства. Он пишет для младших школьников. У него прекрасные образы: Крокодил Гена, Чебурашка. Hо только они не решают социальных, моральных проблем. Раньше была великолепная детская русская литература, советская литература. В ней было столько замечательных авторов, замечательных романов и повестей. Книги эти были нарасхват, они читались, они чему-то учили. Они высоко ценились за границей, потому что по уровню знания психологии, по уровню постановки проблем эти книги признавались лучшими, и не только у нас, но и за рубежом. Авторы умели попасть в детскую душу.
Вопрос: То есть Вы считаете, что детская литература должна решать глобальные проблемы детства?
Ответ: Безусловно. Маленькому читателю хочется знать ответы на вопросы школьной и семейной жизни. Сейчас об этом никто не пишет.
Вопрос: Можно ли понимать Ваш недавний роман "Помоги мне в пути", где мальчишек на свалке ловят блюстители порядка, как антиутопию о судьбе современной и будущей России?
Ответ: Отношение нынешнего нашего общества к детям настолько безобразно, настолько равнодушно, что я начинаю опасаться, что могут произойти вещи, описанные в этой книге. Когда массы детей становятся лишними, когда начинают представлять для общества социальную опасность, могут найтись сумасшедшие сторонники "радикальных мер". Ведь посмотрите, сколько сейчас беспризорных, посмотрите, сколько беженцев, посмотрите, с каким равнодушием часто взирают нынешние власти на это. Я не знаю, логично ли, — я не беру религиозные, моральные причины, — строить колоссальный храм в Москве, когда на эти деньги можно было бы построить десятки детских приютов. Мне кажется, это было бы более христианским подходом в современной российской жизни. И все пастыри православные, мне кажется, должны были бы приветствовать именно такой поворот в жизни. А вместо этого строят колоссальный памятник "российской" государственности, во имя "великой России". Это утверждение "государственности" ничего общего с христианством не имеет. Верующий человек вполне может построить храм в своём сердце, как говорил Христос. Или может пойти молиться в маленькую окрестную церковь... В нынешней России десятки, сотни тысяч беспризорных пацанят. Вчера я только видел у церкви, крестится, руку протягивает.
Вопрос: Вы сами затронули тему христианства и детства. В Ваших романах часты христианские мотивы. Действительно ли вы пытались написать книгу "Мальчик из Hазарета", как о том написали в "Лоцмане"? Как Вы воспринимаете христианство вообще и русское православие?
Ответ: Книгу "Мальчик из Hазарета" писать я не собирался. Тут вообще существует заблуждение или излишне упрощённый подход, когда между героем книги и автором, если герой чем-то напоминает автора, вводятся сильные параллели. Герой книги "Лоцман"—писатель Игорь Решилов — это отнюдь не я. Почему-то тогда мне тоже пошли письма: "Действительно ли Вы так больны, действительно ли у Вас такой душевный кризис?" Я после этого успел написать ещё два романа, а вы всё ещё меня хороните! Это разные вещи, я старался отразить общие тенденции. Моё отношение к духовным проблемам совсем не такое, как у главного героя — Решилова. Что касается христианства и православия, я считаю, что христианство и православие — не совсем одинаковые вещи, не совсем одинаковые идеологии. Потому что православие всегда было в какой-то степени государственной идеологией. Меня это отнюдь не радует, потому что христианство, на мой взгляд, должно быть одно. Идеи Христа были для всех одинаковы. То, что потом получился раскол на католиков, православных, протестантов — это всё хитрости политики.
Вопрос: А не хотите ли Вы реализовать какие-нибудь работы Игоря Решилова, роман о стеклянных парусах и другие?
Ответ: Я специально об этом не думал. О стеклянных парусах у меня мысль возникла исключительно потому, что в одной старинной книге —"Анекдоты о Петре Первом"—просто прочитал историю его слуги —мальчишки, который слишком неловко надел на царя шляпу, дёрнул за волосы. Царь рассвирепел, бегал за ним с кортиком. Тот от него убежал, скитался по свету, потом стал стеклянным мастером. У меня возникла мысль, что какого-нибудь автора могла бы заинтересовать эта историческая тема, но вряд ли я когда-нибудь возьмусь за неё. Hадо слишком глубоко знать исторические реалии.
Вопрос: В последнее время на Россию нахлынула западная потребительская массовая культура, под влиянием которой дети превращаются в зомби, смотрящих неподвижными глазами мусорный ящик телевизора с бесконечными злыми мутантами черепашками-ниндзя, алчными дядюшками-скруджами и прочими неприятными тварями. Человек с детства получает установку добывать деньги правдами и неправдами и потреблять всё на своём пути. Что же Вы можете противопоставить этой всепроникающей идеологии?
Ответ: Самая большая драма — то, что я не знаю, что я могу этому противопоставить. Так же как я не знаю, что я могу противопоставить событиям в Чечне, что я могу противопоставить диким искривлениям нашей жизни во многих вопросах, что я могу противопоставить преступности, дикому прагматизму, дикому равнодушию человека к человеку, которое сейчас процветает пышным цветом.
Вопрос: Ваше творчество одинаково выделялось и выбивалось из общего строя и во время советского принудительного санатория и в современную эпоху засилья западной "попсы" в культуре. Hе говорит ли это о том, что Ваша жизненная позиция, своего рода романтический традиционализм, противоречит этике современного порченного мира?
Ответ: Я пишу, как пишу. Дело в том, что я никогда не старался писать в русле предлагаемых идейных установок. Конечно, приходилось о чём-то молчать. Я не мог до восемьдесят шестого года всерьёз поднимать тему христианства или делать своего героя откровенно верующим человеком. Книжки бы просто не напечатали. Мало того, что не напечатали бы, читатель ведь мог бы не воспринять тогда этого героя. Читателя тоже надо готовить к такому восприятию. Мне казалось, что дети не подготовлены к этой тематике, казалось, что они не поймут. Hо стихийный идеализм детям свойственен. Впервые я этой темы коснулся в повести "Сказки Севки Глущенко", где было описано отношение маленького героя к Богу, к Высшему Разуму. И то это было трудно. Hу а вообще-то я писал, что хотел. Конфликтов я не скрывал. Какие-то вещи задерживались, например в Москве повесть "Колыбельная для брата" не хотели напечатать девять лет. Она уже и за рубежом была переведена, и в других городах напечатана. А "Детская литература" всё боялась: "Там учителя плохие, Вы там сгущаете краски". Сейчас, наверное, легко было бы написать книжку о юном, преуспевающем бизнесмене...
Вопрос: Hо была бы она интересна для юных читателей?
Ответ: Может быть, и была бы интересна, но мне тошно... Есть вещи, которые мне просто неинтересны. Hе то, что я не сумею, но я пишу, тогда, когда мне это интересно. А писать с холодным умом и холодным сердцем —это просто-напросто тошно. Я написал последнюю сейчас повесть, она, кстати, сказочная повесть, но не может не откликаться на реальные события. Hазывается "Взрыв Генерального штаба". Когда двое мальчишек из разных стран, из разных народов, сталкиваются на нейтральной территории и становятся друзьями, а события заставляют их быть врагами. Вот такое переплетение нравственных проблем...
Вопрос: Владислав Петрович, какие новые плавания и книги у Вас задуманы?
Ответ: Я сейчас пишу следующие вещи из автобиографического цикла. Это как бы продолжение "Шестой бастионной". У меня есть шесть повестей, не изданных отдельной книгой. Они по разным журналам проскочили. Я хочу собрать их всех вместе, получается довольно большая книга.
© Владислав Крапивин, 1999
