Очень старая картинка
Осенним днем шестьдесят второго года, литсотрудник Слава Крапивин скучал за редакционным столом. Ему надоело отвечать авторам и редактировать повесть о приключениях храбрых геологов в таежных дебрях. Он захотел развлечься. И вспомнил, что его личная библиотека понемногу растет, несмотря на тесноту коммунальной квартиры, а своего экслибриса, то есть книжного знака, у него до сих пор нет.
Пришла пора устранить это досадное упущение!
Слава попросил у художественного редактора Александра Соломоновича Асса тушь и ручку с пером. Из-под пера возник рисунок: старый морской волк и мальчишка в тельняшке. Оба стояли, как на палубе, на переплете большущей книги. Надпись на корешке в переводе с латыни означала: "Из книг В.К.". Что касается морского волка, то именно таким видел себя внутри будущий Командор. А мальчишка был и корабельный юнга, и юный читатель, и храбрый представитель морского отряда, созданием которого молодой сотрудник "Следопыта" тогда только начинал заниматься.
Коллеги дружно одобрили оригинал экслибриса и даже заказали в типографии металлическую печать рисунка — клише. Но, увы, напечатать экслибрисы-наклейки не удалось — начальство тогда крайне подозрительно относилось ко всякой полиграфической продукции, не вписанной в утвержденные планы.
Вскоре металлическая пластинка со штампом потерялась.
Потерялся и сам рисунок. Но оказалось — не навсегда. Совсем недавно Командор потрошил архивы и вдруг наткнулся на поблекший листок. Вот они давние друзья — старый пират и пацан в тельняшке!
Делать с рисунка экслибрис было уже поздно — на тысячах томов теперь другой книжный знак. Но не пропадать же трудам далекой молодости. И Командор решил: пусть старая картинка послужит журналу. Пусть станет заставкой одной из рубрик этого раздела. Какой именно? Той, где будет рассказываться о всяких редких вещах, хранящихся на полках командорского жилища. Надо только снизу приписать еще три слова. Командор приписал. И теперь — читайте, если интересно...
Некоторые писатели любят работать в пустых просторных комнатах, за широкими, ничем не занятыми столами — чтобы лишние предметы не отвлекали их внимание. Так, говорят, работал Александр Дюма. То же самое рассказывают о Корнее Чуковском.
У Командора иначе. Он не терпит пустых стен. Стены его каюты завешаны фотографиями, картинами, портретами, картами и приборами. Заставлены стеллажами, которые много лет назад он сконструировал и сколотил сам — из досок, оставшихся от строительства яхт (яхты конструировал и строил тоже он сам, вместе с мальчишками).
На стеллажах — не только книги. Там множество занимательных предметов. Командор считает, что в каждом таком предмете живая душа и о любом из них можно написать книгу. О некоторых из этих вещей стоит рассказать...
Пиастры, пиастры, пиастры...
Монеты хранятся в кляссерах — альбомах с прозрачными кармашками. Альбомы небольшие, но вес у них — ого-го! Не дай Бог уронить на ногу. Монеты — не марки...
Когда Командор был белобрысым четвероклассником Славкой и жил в Тюмени, у него тяжело заболел маленький брат. Его положили в больницу, вместе с мамой. Славке не хотелось оставаться вдвоем с отчимом, и он часто убегал к старшей сестре, которая с мужем и дочкой жила отдельно, в кривобоком домике на берегу Туры. На Туре постоянно гудели трудяги-буксиры, сновали катера и двигались длинные плоты.
Славка уходил на берег, садился в щели среди пахнувших сосновой корой штабелей и смотрел на пароходы. И порой пускал слезинку — трудно все-таки пацану без мамы.
В такой момент нашел его здесь соседский мальчишка — круглоголовый сероглазый Юрик, спокойный такой человек. Он не стал спрашивать Славку про слезы, а протянул на ладони большущую медную монету.
— Надо тебе такую? Бери насовсем...
Это были тяжеленные десять копеек с надписью "монета сибирская", с вензелем Екатерины Второй, со вставшими на дыбы соболями. И с цифрами 1772. Даже в те давние времена монета была ужасно старинная, это Славка ощутил сразу. И какая же красивая! Все так тонко оттиснуто! Даже волоски на соболях различимы...
Славке и раньше нравились необычные монеты: иностранные и давних времен. Нравилась искусная чеканка незнакомых профилей, гербовых орлов и надписей. В каждой такой монете чудилась тайна. Появлялись мысли о кладах. Славке казалось даже, что пираты охотились за сокровищами не столько ради богатства, сколько ради такой вот чеканной красоты золотых дукатов и пиастров.
У Славки уже было несколько монет: польские злотые, немецкие марки и три царских пятака. Славка хранил их в сатиновом кисете, который сшила мама. Могучий сибирский гривенник стал украшением коллекции, которая с годами росла...
Но годы шли. Славка стал студентом, детское увлечение угасло, и он без сожаления раздарил монеты ребятам: приятелям младшего брата и мальчишкам в Свердловске, что жили по соседству с его студенческой квартирой.
Казалось бы, все детское со временем уходит безвозвратно. Но нет же!
Несколько лет назад друг Командора Евгений Иванович Пинаев подарил ему английский полупенни с отчеканенным кораблем корсара Френсиса Дрейка "Золотая лань". Это был замечательный подарок. Во-первых, Командор тут же написал про эту монету в повести "Тайна пирамид". Во-вторых... он вновь ощутил ребячье замирание: "Пиастры, пиастры..." А тут еще — вот совпадение! — писательница Наталья Соломко преподнесла ему на день рожения книгу В.Ефремова "Флот на меди, никеле, серебре" — о корабельной теме в нумизматике. И пожилой Командор (пряча в себе десятилетнего Славку) начал ходить по вещевым рынкам, комиссионным магазинам и клубам нумизматов, выискивая денежки с кораблями и со всем, что имеет отношение к флоту.
Сперва он чувствовал себя новичком в нумизматике. Но постепенно опыт его рос. Росла и коллекция...
Приобрел Командор и сибирскую монету достоинством в десять копеек — такую же, какая была у него в детстве. Правда, ничего "флотского" в монете не было. Но... ведь впервые такой гривенник появился у Славки на берегу реки, где гудели буксиры и пассажирские пароходы, а у воды лежали вросшие в песок старые якоря. А кроме того, это случилось в городе Тюмени, на старинном гербе которого — кораблик...
Теперь случалось, что зимними вечерами Командор, подобно пушкинскому Скупому рыцарю, зажигал свечу и раскладывал перед собой сокровища. На журнальном столике у электрокамина. Отблеск свечи искрился на бронзовых, серебряных и никелевых ободках. И невидимый попугай капитана Флинта в углу над корабельными часами топорщил перья и неслышно кричал: "Пиастры, пиастры..."
Чего здесь только не было! Фрегаты Кука и Нельсона, каравеллы Васко да Гамы и Бартоломео Диаша, яхты океанских гонщиков, шлюпы русских кругосветных мореплавателей, проа и катамараны островитян-туземцев, суда древних финикийцев, китайские джонки, античные корабли греков, знаменитые парусники разных стран, длинные быстрые лодки арабских торговцев и пиратов...
Вот португальские эскудо, кубинские и доминиканские песо с историей открытия Америки: "Санта Мария", "Пинта", "Нинья", индейцы, портреты капитанов кораблей и их адмирала — Христофора Колумба. Вот знаменитый серебряный полудоллар США, выпущенный сто с лишним лет назад в честь открытия Нового Света. Вот доллары острова Питкэрн, на который высадились мятежники после восстания на корабле "Баунти": на монетах история этого бунта и поселения на Питкэрне. Вот маленькие, похожие на медные таблетки фунты острова Джерси с известными шхунами, фрегатами, бригантинами и бригами. Вот тяжелые никелевые кроны острова Мэн, посвященные юбилею парового судоходства: на них суда от первых колесных пароходов восемнадцатого века до лайнеров-гигантов "Мавритания" и "Куин Элизабет"... Паруса, адмиралы, гербы разных стран с кораблями, якорями и штурвалами, тонко отчеканенные карты морских экспедиций, конкистадоры, портовые города, маяки... И это не только на монетах. Еще и на посвященных истории русского флота медалях — похожих на юбилейные рубли, только без обозначения цены...
Поразглядывав сокровища и погрозив пальцем попугаю, Командор укладывал монеты в кляссеры. До следующего раза.
Потом... в отряде "Каравелла" не оказалось призов для победителей парусных гонок, и Командор отдал медали с Петром Первым, Берингом и кораблями. Ладно. В конце концов, это же не монеты...
Но вскоре пришла и очередь монет. В наше время писатели не очень-то процветают, с пиратским ножом к горлу подступило безденежье. И пришлось отнести в клуб нумизматов дорогие юбилейные монеты... Ну и пусть! В конце концов, Командор всегда считал, что это не настоящие монеты, а так, вроде памятных медалей и сувениров. Настоящие — те, что ходили по рукам, побывали в разных городах, ими расплачивались на заморских рынках и в портовых тавернах. Пусть они потертые, побитые, зато "правдашные", как говорили в детстве. А юбилейные... красивые конечно, с зеркальной полировкой, в прозрачных футлярах, в коробках с бархатом, но это же специально для коллекций. Дышать на такие страшно, не то что расплачиваться ими. И смешно же: надпись "Три рубля", а продаются за много тысяч! Нет, это не монеты в полном смысле... Так утешал себя Командор...
В Библии сказано: "Время разбрасывать камни и время собирать камни..." Что поделаешь, если пришла пора разбрасывать? Но ведь делать это можно по-разному. Можно так, чтобы другим была радость. И Командор стал дарить монеты своим хорошим друзьям в дни их рождения...
Редкостей и серебра в коллекции не осталось. И едва ли она теперь представляет интерес для солидных нумизматов и любителей ценностей. Кому нужна эта обшарпанная медно-никелевая мелочь?.. Но для тех, кто любит флот и знает корабли, она все равно интересна. Есть монеты и для того, чтобы при свете свечи разглядывать каравеллы и бригантины (и слышать при этом свист ветра в такелаже и и картавый голос попугая Флинта), и для того, чтобы при случае сделать подарок хорошему человеку.
И если кто-нибудь из юных читателей пришлет Командору письмо с умными вопросами или с рассказом об интересном случае из своей жизни, Командор обещает в ответ отправить ему какую-нибудь монету с корабликом. Чтобы он не отперся от обещания, редакция даже спрятала все монеты в сейф. Теперь никуда не денешься, придется посылать. Ну, не всем конечно, а, скажем, десятку авторов самых понравившихся писем. В благодарность за такое письмо и в память о давнем приятеле Юрике, который на берегу Туры подарил Славке старинную сибирскую монету.
Капитан Лухманов, Робинзон и Вова
(Рассказывает Командор)
Тем, кто интересуется историей российского флота, известно имя капитана Лухманова. Многие знают, что в давние двадцатые годы Дмитрий Афанасьевич командовал парусником "Товарищ". Не нынешним трехмачтовым учебным барком, а старым, четырехмачтовым, который во время войны погиб в Мариуполе.
Известно и то, что знаменитый капитан писал книги о своей полной приключений жизни. Но далеко не все знают, что Д.А Лухманов сочинял не только воспоминания и стихи о море, но и рассказы на разные темы, и был даже автором драмы "Ломаюсь, но не гнусь", полной жестоких переживаний.
Я тоже этого не знал. Пока не купил в букинистической лавке на Арбате книжку — Дмитрiй Лух-мановъ, "Морскiе разсказы".
Книга похожа на дамский альбом для стихов: необычный длинный формат; название оттиснуто витиеватыми буквами по диагонали на переплете из искусственной кожи (типичный для того времени модерн). Прекрасная бумага, четкий шрифт, хотя издана книжка далеко от Петербурга и Москвы. На титуле указано: "Паровая Типо-Литографiя А. М. Михайлова в Петровске, Дагест. обл."
Петровск — это, как известно, нынешняя Махачкала. Лухманов служил тогда в Петровске помощником начальника морского порта. Видимо, жалование было "не очень" и литературный заработок — тоже, а надо было семью кормить, двое ребятишек родились в ту пору. И капитан не терял возможности подзаработать на стороне. Принимал заказы "на исполненiе проектовъ, чертежей и спецификацiй: яхть, рыбачьихъ, лоцманскихъ и спасательныхъ судовъ и всякаго рода шлюпокъ". Строил также "модели всякаго рода судовъ: строевыя, учебныя (для мореходныхъ училищъ) и самыя изящныя, в мелком масштабъ, могущiя служить украшенiмъ".
Все это сообщение — реклама, напечатанная в конце книжки — ну, прямо как в наши дни!
И строил он кораблики мастерски. Получил большую серебряную медаль за проект паровой яхты на Всероссийской выставке спорта в 1902 году.
Да, не попадись мне эта редкая книжка, не знал бы я таких деталей из жизни знаменитого моряка-писателя.
Но главная ценность книжки для меня в том, что на ней собственноручная надпись автора:
"Владимiру Андреевичу Шателенъ въ знакъ глубокаго уваженiя отъ автора. 23 августа 1903 г. г. Петровскъ Даг. обл."
Кто он такой, этот Владимир Андреевич? Вообще-то "Шателен" — достаточно известная дворянская фамилия в России. Но у каждого в памяти свои "полочки" — я вспоминаю, что во время войны 1853-1855 годов был поручик Шателен, отважно сражавшийся с английским и французским десантом на Балтике. Он командовал башней на острове Престэ, рядом с крепостью Бомарзунд. Может быть, Владимир Андреевич — его сын или родственник?
Война на Балтике шла тогда же, когда под командованием адмирала Нахимова героически оборонялся Севастополь. Старых книг про Севастопольскую оборону у меня целая полка. Я не раз обращался к ним, когда писал роман "Острова и капитаны". А за год до знаменитой обороны адмирал Нахимов разгромил в Синопской бухте турецкий флот.
Я беру с полки книжку "Синоп" Е.В. Богдановича. Напечатана она в 78-м году прошлого века. Карты, гравюры... На титульном листе сообщение:
"Въ пользу вдовъ и сироть матросовъ, убитыхъ въ русско-турецкую войну 1877 г."
В наши дни я что-то не видел таких сообщений на книжках про войну, хотя вдов и сирот по-прежнему немало...
На обороте форзаца — надпись:
"Николаю Карловичу Вейсу — въ знакъ уваженiя отъ автора".
Как раз в те годы старый адмирал Вейс был градоначальником Керчи. Однажды он посетил мореходные классы, где обучались мальчишки, решившие выбрать флотскую профессию. Среди них — Митя Лухманов, будущий капитан. Адмирал был так восхищен бойкими ответами Мити по морской практике, что пригласил мальчика к себе на рождественскую елку. "Честь немыслимая для пролетария-морехода", — вспоминает Дмитрий Афанасьевич в книге "Путь моряка".
А в год Синопского сражения была очередной раз напечатана замечательная книга "Робинзон младший". Это пересказ романа Дефо, сделанный известным в восемнадцатом веке немецким писателем Иоахимом Генрихом Кампе. Такой "робинзоновский" вариант был очень популярен много лет подряд. У меня, кстати, есть и более раннее издание этой книги, напечатанное в университетской типографии Москвы в 1792 году. Только тогда Робинзон назывался не "младшим", а "новым". "Новой Робинзонъ, служащiй къ увеселенiю и наставленiю дътей, сочиненный Гм. Кампе". Кстати, не мешало бы г-ну Кампе упомянуть первоисточник. Ну да ладно, пусть он и Дефо разбираются с авторскими правами сами...
Вообще же всяких "Робинзонов" у меня много — от самого подробного, академического, до ярких детских изданий прошлого и нынешнего века. Потому что я сам в детстве "увлекался и наставлялся" этой книгой и навсегда полюбил ее. А самое любимое издание у меня то, о котором упомянул в начале — книжка 1853 года. Там чудесные рисунки. А под ними — рукописные пояснения. Одни сделаны полустершимся карандашом, другие — черными чернилами, тонким старинным пером, с хитрыми завитушками и детской корявостью. Видно, что у книги было немало читателей. Открываешь переплет, и они, эти читатели, будто дышат у тебя за плечом... А тут еще напоминает о себе "синопская" дата. Ведь вполне может быть, что какой-нибудь мальчишка читал эту книгу — тогда еще совсем новенькую — в осажденном Севастополе. Так мне, по крайней мере, кажется иногда.
И вполне возможно, я вставлю эту деталь в новую повесть, где будут севастопольские эпизоды...
Смотрю, на полки и думаю: как же я должен быть благодарен старым книгам! Они — мои вдохновители и помощники.
Никогда не написал бы я романа "Бронзовый мальчик", если бы в букинистической лавке на Невском проспекте не наткнулся на первое издание "Устава морского", напечатанное при Петре Великом. Историю этой находки я почти документально изложил в "Бронзовом мальчике".
Не было бы романа "Острова и капитаны", если бы не купил однажды старинный трехтомник И.Ф. Крузенштерна "Путешествие вокруг света". Не было бы книги "Журавленок и молнии", не окажись на моей полке "Сочинение об описи морских берегов Г. Мекензия".
Но дело даже не в том, что эти книги — помощники. Они просто друзья. Я люблю листать потемневшие страницы, разглядывать форзацы с витиеватыми автографами, экслибрисами, пометками, росчерками гусиных перьев, штемпелями давно несуществующих библиотек. Люблю уходить в плавания с капитаном Головниным, адмиралом Ансоном, Григорием Шелеховым, русским морским офицером Г.К. Блоком... Люблю перелистывать "Вечера на хуторе близ Диканьки" в черном томике, когда-то стоявшем — если верить полустертой надписи — на полке библиотеки И.С.Тургенева в Спасском-Лутовинове...
За этими книгами — люди. Флотские офицеры в просоленных океанскими ветрами плащах. Мальчишки-гимназисты, листавшие перепачканными в чернилах пальцами страницы многих "Приключенiй" и "Путешествiй" и грезившие тайнами тропических и полярных "Острововъ". Барышни, ронявшие слезу над томиком стихов графини Ростопчиной — это она написала пронзительные строки после гибели Лермонтова:
Не просто, не в тиши, не мирною кончиной, —
Но преждевременно, противника рукой —
Поэты русские свершают жребий свой,
Не кончив песни лебединой!..
А еще — мальчик Вова из города Симбирска (не думайте, не тот),— ему любимый дядя Коля подарил роскошно изданную книгу К. Станюковича "Севастопольский мальчик" 27 августа 1914 года. Возможно, перед уходом на фронт Первой мировой войны. Уцелел ли дядя Коля во всех войнах? Что стало с его племянником Вовой? Теперь не узнать. Но все же, мне кажется, какая-то ниточка связывает меня с ними, когда я открываю "Севастопольского мальчика" и вижу четкий, не потускневший дяди-Колин автограф...
А еще мне представляется "Командиръ подводной лодки "Окунь", который на той же Первой мировой водил свою крошечную субмарину по Балтике и оставил свой штамп-экслибрис на старой "Лоцiи Балтiйскаго моря"...
Я верю, что все это были хорошие люди...
О всех таких книгах, о всех людях, которые за ними, не расскажешь. Но еще о ряде книжек я должен упомянуть обязательно. Они — друзья моего детства. Не такие старинные, как дореволюционные тома, но все равно дорогие мне.
Это издания в так называемой "рамке". В узорчатом орнаменте по краям обложки. Приключенческая серия. Ее начал печатать "Детиздат" в 1936 году. Сначала серия называлась "Библиотека романов и повестей", вскоре ее переименовали в "Библиотеку приключений", а в пятидесятых годах — в "Библиотеку приключений и научной фантастики".
Помню, что в школьные годы я просто млел, когда видел обложку с такой "рамкой". Да и в зрелые годы не был равнодушен. И даже собрал приличное количество таких изданий. Нельзя сказать, что все, но... почти.
А потом половину раздарил друзьям. Стало не хватать места на стеллажах. Но самые интересные, самые близкие книги оставил. Разве можно отдать, например, "Обитаемый остров" братьев Стругацких с дарственной надписью Аркадия Натановича! Или "Пятнадцатилетнего капитана", которого подарил мне Виталий Иванович Бугров...
Четыре метровых полки по-прежнему заняты у меня "рамкой", и одна из них — самая любимая. Это "малая серия", книжки небольшого формата. Они выходили с тридцать шестого года до начала пятидесятых. Некоторые из этих томиков я читал еще дошкольником, в военные годы, у самодельной коптилки или у печурки, растопленной газетами и стружкой.
На самых старых таких книжках, изданных до войны, — марка "Детиздата": сидит на траве мальчик, подтянул коленки, держит над ними развернутую книжку, склонил голову... Мне казалось, что этот пацаненок похож на меня — такого же "отчаянного книгоглотателя". Это был мой молчаливый дружок. Мы вдвоем уходили в мир Майн-Рида и Стивенсона.
...Когда я заканчивал писать этот очерк о книжках, ко мне в гости пришел мой друг Володя Дмитриев, юный подшкипер из флотилии "Каравелла". Глядя на него, я вспоминаю себя — такого, каким был в одиннадцать лет. Володя — "несовременный ребенок". В том смысле, что очень любит читать и равнодушен к компьютерным играм. Впрочем, таких "несовременных" я встречаю довольно часто. По-моему, взрослые просто придумали, что "компьютер и телевизор отучили всех детей от книги".
У Володи, кстати, тоже немало книг в "рамке".
— Вова, — сказал я, — давай сделаем иллюстрацию к моему материалу! Оживим эмблему "Детиздата"!
На диване и на полу мы расставили, раскидали книжки в "рамочных" обложках. Володя взял наугад одну, уселся в позе детиздатовского мальчика. Я начал щелкать затвором "Зенита". Было тихо, только страницы шелестели, да кот Тяпа шуршал лапами, подбираясь и принюхиваясь к новым Володиным кроссовкам. Я сделал десяток (с запасом!) кадров. А Володя не шевелился.
— Все готово. Вставай... Ты что, не слышишь?
А он и правда не сразу услышал. Так зачитался.
— Что там у тебя?
— "Из пушки на Луну".
Вот ведь как! Уже давно мы знаем про Луну в сто раз больше, чем читатели девятнадцатого века. И люди на ней побывали не раз! А старый роман все равно притягивает к себе. Тех, кто любит читать.
Что ж, читатель есть читатель, даже в наш компьютерный век. А Жюль Верн есть Жюль Верн — на все времена.
Белая стая
(Пять флотилий Командора)
"Белая стая" — так хотел Командор когда-то назвать одну свою книжку. Он думал рассказать в ней о парусных судах, с которыми его так или иначе сталкивала жизнь. О самых разных. От крошечной каравеллы, сделанной из ореховой скорлупы, до стометрового гиганта "Крузенштерна".
Книга так и не написана. Во-первых, Командор узнал, что придуманное им название уже не раз использовали другие авторы. Во-вторых... собранные в его памяти корабли то и дело разбегались в стороны. Каждый — своим курсом. По разным повестям, рассказам и романам.
Об одних только сосновых корабликах, которые он мастерил в давнем детстве, Командор писал неоднократно: о бриге "Робинзон" с мачтами-лучинками и о его собратьях, которые рассекали синеву и солнечные зигзаги обширных мартовских луж...
Это была Первая флотилия Командора.
Он до сих пор жалеет, что из той флотилии не сохранилось ни одного кораблика. Хорошо было бы поставить его на полку командорской каюты рядом с корабельным фонариком и статуэткой пацана-футболиста, очень похожего на первоклассника Славку....
Те суденышки не сохранились, но осталась привязанность к парусам, осталось желание строить парусники дальше. Этим делом Командор и занялся, когда немного вырос (окончил университет). С мальчишками и девчонками из флотилии "Каравелла" он начал строить яхты. "В натуральную величину". И всего их было спущено на воду около двух десятков. Это парусники разных размеров и конструкций (в основном своих, разработанных во флотилии). Больше всего Командор гордится яхтами класса "Штурман". Чертежи этой яхты он изготовил в больнице, когда врачи пытались найти в писательском организме всякие серьезные хвори... "Штурманов" построили целую дюжину.
Кажется, Командор отдавал яхтам не меньше времени, чем книжкам. И тепепрь, когда он прикрывает глаза и начинает вспоминать, перед мысленным взором его проходит Вторая флотилия — парусные суда отряда "Каравелла". В пене, в радугах среди брызг мчатся они по взлохмаченным штормовыми ветрами уральским озерам... И порой чудится Командору, что вся его взрослая жизнь сплошь была летней парусной практикой флотилии "Каравелла".
Яхты эти и сейчас бороздят Верх-Исетское водохранилище, которое сухопутные жители Екатеринбурга привыкли обзывать несолидным словом "пруд". Ничего себе пруд, на котором проходят международные парусные регаты!
Но у этих яхт есть существенный недостаток — их не принесешь домой и не поставишь на полку. Поэтому на полках командорской каюты стоят другие корабли.
Прежде всего это метровая модель голландского флейта "Арабелла". Он похож на "Арабеллу" капитана Блада, про которого мы читали в романах Сабатини. Густой такелаж, высокая узорчатая корма, фигура льва под бушпритом. И — как у Лермонтова: "...молча в открытые люки чугунные пушки глядят". Впрочем, пушки не чугунные, а из латуни, что делает корабль еще красивее...
Это работа замечательного умельца, отставного флотского офицера Георгия Александровича Архипова. К сожалению, этого славного человека уже нет в живых. Не придет, как раньше, в "Каравеллу", не станет объяснять ребятам, как построить модель клипера "Катти Сарк"...
Есть у Командора еще две работы этого мастера. Современный шестивесельный ял и ботик Петра Великого. В яле — полный набор всех предметов: даже крошечный бочонок-анкерок с пробкой и прикрепленным к ней жестяным стаканчиком — черпай из анкерка воду и пей на здоровье. Эта шлюпка дорога Командору тем, что когда-то он получил удостоверение на право командовать именно таким вот небольшим парусником и ходить на нем в дальние походы...
А ботик — просто чудо. Мастер сделал точнейшую копию "Дедушки русского флота". Командор уверен, что сам Петр был бы счастлив, если бы получил в подарок такую модель.
Есть немало и других корабликов — поменьше. Среди них маленький фрегат с пенопластовым корпусом и пестрыми бумажными парусами — подарок одного читателя, третьеклассника Максима. Он стоит на полке с книгами Командора. Он словно их частичка...
Когда-то моделей было больше. Но шхуну-бриг "Надежда" и баркентину "Вега" Командор отдал ребятам, в "Каравеллу". Должны же будущие капитаны знать оснастку больших парусных судов!.. "Надежду" протом украли. Взломали створки в окне отрядного музея и унесли с подоконника метровую бригантину. Жаль ее до слез...
У Командора были по этому поводу кое-какие подозрения, но чего они стоят без доказательств!
Утешала лишь мысль, что похитителями двигала, возможно, не грубая корысть, а приверженность к парусам и морской жизни. Конечно, это не оправдывает пиратов, но все-таки окрашивает печальное происшествие хоть каким-то налетом романтики...
Впрочем, "Надежда" не исчезла совсем. Она осталась в кадрах отрядного фильма "Кораблик или Хроника капитана Саньки". В кино возможны всякие трюки, и "Надежда" сыграла там настоящую бригантину. От ее борта отваливает шлюпка. Из шлюпки выскакивает на берег пиратского острова лихой десант: два десятка мальчишек в белых матросках, с деревянными мечами и рогатками. Пираты, похитившие юную героиню фильма, не выдерживают натиска и сдаются. Известно, что в кино, в отличие от реальной жизни, добро неизменно торжествует. По крайней мере, в фильмах отряда "Каравелла"...
Модели на полках каюты — Третья флотилия Командора. По ночам она живет своей таинственной жизнью. Просыпаются на палубе "Арабеллы" крошечный фаянсовый бегемот Мотя и пластмассовый петух Кригер, которые с давних пор прижились на этом корабле и ни за что не хотят покидать его. На клотике фок-мачты беспокойно вертит головой и всматривается в тревожную даль красный павиан — подарок братьев-читателей Илюшки, Юры и Саши и их замечательной мамы.
По всем моделям разносится шуршание: это крошечные матросики и корабельные гномы готовят суда к отплытию.
Коты Макс и Тяпа, которые дрыхнут в ногах у Командора, беспокойно дергают ушами. Совесть их нечиста. Однажды в приступе безответственной кошачьей дури они носились по каюте и сшибли на пол "Арабеллу". После ремонта стеньга на грот-мачте оказалась чересчур наклоненной вперед, что слегка нарушает корабельную гармонию, но ничего не поделаешь...
Но коты тревожатся напрасно. У волшебных экипажей Третьей флотилии и без них масса забот: за ночь надо успеть побывать во многих сказках.
Днем модели как бы засыпают, а к вечеру вновь начинается тихое волшебство.
Когда за окном назревает закат, рангоут и такелаж Третьей флотилии Командора чернеет на фоне окна, как на экране приключенческого фильма. И за моделями чудятся иные мачты — настоящих океанских парусников, которые когда-то видел Командор.
Первый раз это случилось в пятьдесят девятом году. Третьекурсник Слава приехал на практику в Ленинград и жадно искал там всяческие приметы морского города. Однажды он за мостом Лейтенанта Шмидта, у набережной со старинным памятником Крузенштерну увидел сразу четыре таких судна. Они стояли у причала, прижимаясь бортами друг к другу. Был очень светлый вечер, сквозь чащу такелажа глядел молодой месяц.
Сразу можно было понять, что суда — парусные, хотя парусов на реях и гафелях, конечно, не было.
В романтической голове студента Славы началась сумятица. По словарям и картинкам он давно изучил все типы парусников, но сейчас в густом перепетении рангоута, вант, штагов, фордунов, бакштагов и топенантов он совершенно запутался. И робко окликнул бравого военного морячка в белой форменке:
— Вы не скажете, какие это суда?
— Гляди острее! На них же написано.
На белых кормовых свесах и правда можно было разобрать черные буквы: "Вега", "Кропоткин", "Сириус", "Шокальский"...
— Я не про названия. Какой у них тип?
Морячок снисходительно удивился бестолковости "салаги":
— Сам, что ли, не видишь? Это парусники.
Да, военные моряки далеко не всегда блещут познаниями в парусных делах. (Однажды Командор выспорил бутылку коньяка у капитана третьего ранга, который утверждал, что проходил в училище устройство... т р е х м а ч т о в о г о брига. Впрочем, бутылку капитан так и не отдал).
Морячок удалился, вызывая воспоминания о песенной строчке: "Когда он шел, его качало словно лодочку..."
И вдруг негромикий голосок отчетливо сказал рядом со Славой:
— Это бар-кен-тины.
Оказалось — мальчуган лет десяти.
С аккуратной светлой челкой, в круглых интеллигентных очках, в мятых и подвернутых парусиновых брюках и босиком — что в общем-то было не характерно для приличных ленинградских мальчиков. К ногам его прилипли сырые травинки. Он держал желтое пластмассовое ведерко и бамбуковую удочку.
Конечно же, баркентины!
— Да, я вижу теперь. Спасибо тебе!
— Пожалуйста, — сказал мальчик. И пошел вдоль парапета — походкой человека, которому принадлежит весь Ленинград.
А будущий Командор ощутил мгновенное сожаление, что не живет здесь всегда. В этом удивительном городе, где прямо в центре швартуются трехмачтовые баркентины; где есть вот такие разбирающиеся в морских премудростях мальчишки; где смотрит сквозь корабельные снасти полусказочный рогатый месяц и где флотский духовой оркестр на недалеком причале играет вальс "Голубой Дунай"...
Лет через десять Командор вспоминал мальчика с удочкой, когда писал сказку "Баркентина с именем звезды". В этой сказке (как и не раз в жизни!) баркентину хотели переделать в ресторан, и она, не желая такой участи, сгорела.
Сказки иногда сбываются. В конце восьмидесятых в Севастополе, на берегу Артиллерийской бухты, сгорел ресторан "Баркентина". Это бывший парусник "Кропоткин", один из тех, которые когда-то Командор увидел в Ленинграде...
С особой любовью Командор вспоминает парусники, которые подарили ему друзей.
В шестьдесят седьмом году, в Севастополе, на громадном четырехмачтовом барке "Крузенштерн" Командор познакомился с земляком-уральцем Евгением Ивановичем Пинаевым — моряком, художником и писателем.
В шестьдесят девятом, в Риге, на трехмачтовой шхуне "Кодор" судьба свела его с молодым штурманом Захаром Липшицем, который потом стал капитаном.
В семьдесят девятом, в Севастопольском яхт-клубе, на океанской яхте "Таврия" Командор познкомился с яхтенным капитаном Олегом Ветровым, с его женой и двумя отчаянными сыновьями — юнгами парусного флота.
Сейчас Командору уже невозможно представить жизнь без этих людей.
...Итак, встают за мачтами моделей мачты настоящих парусников. И как будто кадры давнего фильма проходят перед Командором отдельные картины воспоминаний: баркентина "Альфа", черным силуэтом скользящая по закатному крымскому горизонту (она только что снялась в фильме "Алые паруса"); немецкая бригантина "Вильгельм Пик", котрая пасмурным вечером с попутным штормом, под одним фор-марселем врывается в устье Даугавы; барк "Седов", чьи мачты фантастическим лесом вырастают над постройками Ленинградского порта...
Один за другим возникают в памяти большие парусные суда, когда-то встреченные в жизни и приплывшие в книги Командора. Это его Четвертая флотилия.
...Рангоут и такелаж моделей и настоящих парусников переплетаются на фоне вечернего окна, создавая фантастическую картину. Словно в гавани сказочного приморского города сошлись десятки кораблей. В том числе и те, которых никогда не было на свете... Хотя как же не было? Конечно, были, раз Командор придумал их для своих книг.
Он не написал книгу "Белая стая", но зато вместе с сыновьями создал другую — "Фрегат "Звенящий". Это книга об устройстве парусного корабля и плаваниях под парусами. Работа над книгой была нелегкая. Пришлось не только писать текст, но и рисовать чуть не две сотни картинок и схем. А потом самим делать на компьютере макет книги. Когда уже все было готово, компьютер вдруг "взбрыкнул" и весь готовый материал в нем куда-то подевался. Пришлось все начинать снова...
И потом судьба книжки была нелегкая. Где-то у неуловимых книготорговцев "растворилась" половина тиража. Вторую половину издательство со скрипом "распихивает" по магазинам — это ведь не детектив, не история про вампиров. Далеко не всех читателей в наши дни интересуют паруса... Но все же, судя по отзывам, кое-кого интересуют. И это радует авторскую компанию "Командор и сыновья", хотя гонорар за книгу они безуспешно ждут уже больше года.
В конце концов, главное не деньги, а то, что среди нынешних мальчишек и девчонок есть еще такие, кому снится гудящая на мачтах парусина и синие горизонты...
Фрегат "Звенящий" стал флагманом всех придуманных кораблей Командора. Эти корабли — его Пятая флотилия. Но о них рассказывается в другом материале — в разделе "Корабли" словаря "Кратокрафан".
Два брата
Во втором номере за прошлый год под рубрикой «Командорская каюта» я напечатал маленький очерк «Капитан Лухманов, Робинзон и Вова» — рассказ о некоторых интересных книгах своей библиотеки. Поведал там в частности и о старинной книжке Д.А. Лухманова. На титульном листе книжки — капитанский автограф: «Владимиру Андреевичу Шателен в знак глубокого уважения от автора. 23 августа 1903 г. г. Петровск Даг. обл.»
Дальше я написал:
Кто он такой, этот Владимир Андреевич? Вообще-то «Шателен» — достаточно известная дворянская фамилия в России. Но у каждого в памяти свои «полочки» — я вспоминаю. что во время войны 1853-55 годов был поручик Шателен, отважно сражавшийся с английским и французским десантом на Балтике. Он командовал башней на острове Прест-Э, рядом с крепостью Бомарзунд. Может быть, Владимир Андреевич — его сын или родственник?»
Разгадка пришла совершенно неожиданным путем. Примерно через год после публикации очерка по электронной почте я получил письмо из Калифорнии:
«Многоуважаемый господин Крапивин!
На Интернете видел Ваш материал (странички «Командорской каюты» — В.К.), где упоминается Владимир Андреевич Шателен. Вы, кажется, владеете книгой, подаренной ему автором. Там же Вы пишете, что не знаете, кто он такой.
Дело в том, что российские Шателены — мои родственники. Они французского происхождения, но с 18 века жили в России. Владимир Андреевич был морским офицером, состоял в гвардейском экипаже и был управляющим двора великого князя Александра Михайловича. Он во время революции привел в Крым английский корабль и вывез в Англию вдовствующую Императрицу. Там же он и остался в эмиграции. А вот его родной брат Михаил Андреевич Шателен — был известным ученым-электротехником (женат он был на внучке драматурга А. Н. Островского). Он строил первую ГЭС в России, участвовал в создании плана ГОЭЛРО. Они были двоюродными братьями моего прадеда. А офицером, воевавшим на Балтике в 1854-55 годах был их дядя (брат моей прабабушки). Вот такая история.
Был бы Вам крайне признателен, если бы Вы смогли сделать для меня ксерокопию с титульного листа упомянутой Вами книги и с листа с дарственной надписью автора. Мне бы хотелось иметь этот материал в своем архиве.
Уважающий Вас,
Дмитрий Георгиевич Кораб-Карпинский».
Я отослал Дмитрию Георгиевичу ксерокопии, а он во втором письме спросил, не нужны ли мне материалы о семье Шателен. Я ответил, что они могут пригодиться мне в работе на морскую тему. Но такая работа — дело еще долгое. А пока я решил поделиться с читателями вот этой краткой информацией, которая как бы служит продолжением моего очерка.
Кстати, в Советском энциклопедическом словаре я нашел краткие сведения о Михаиле Андреевиче Шателен, Герое Социалистического Труда, член-корреспонденте Академии Наук СССР, умершем в 1957 году (а родился он в 1866-м!).
О Владимире Андреевиче сведений в словаре, конечно, нет.
Такие вот удивительно разные судьбы у братьев.
В советские годы Д. А. Лухманов — писатель-маринист и капитан известного «довоенного» (не путайте с нынешним) учебного барка «Товарищ» — едва ли стал бы афишировать свое было знакомство с близким ко двору морским офицером-гвардейцем. Чем это могло тогда кончиться, понятно каждому. Но мне кажется, что в глубине души капитан сохранил уважение к этому человеку навсегда. То, что мы знаем о Владимире Андреевиче Шателен, говорит о нем, как о смелом человеке с высокими понятиями чести.
