в которой все бегут, но немногие знают куда и зачем
Ох, нелегкое дело — ходить на канате! Жесткий он, смоленый, лежит на плече как шест, не гнется. Чуть замешкаешься, чуть ускоришь шаг, или, того хуже — в сторону подашься, — петля дергается, грозит затянуть шею. Если кто упадет — может и убиться.
Неуклюжей человеческой гроздью мы развернулись поперек палубы, Марк первым ступил на сходни. Шел он почти что на цыпочках, чтобы хоть как-то ослабить натянувшуюся петлю. Сестра-Покровительница, Искупитель — не дайте ему упасть! И сам пропадет, и мне конец...
Не зря нас на канате водят, ох не зря! Могли бы в колодки забить, куда надежнее, так нет! Только веревка — напоминанием о позорной казни. Чтобы почувствовали себя униженными, будто уже готовыми в петле болтаться. Чтобы поняли — каторга не сахар. Если мне помять не изменяет, нас еще мимо площади Кнута проведут, покажут, как упрямцев наказывают. Давненько я не был на Печальных Островах, лет пятнадцать прошло. Попал сюда чуть старше Марка, хорошо хоть по мелочи, и на неполный год.
— Шевелись! — покрикивал стражник, что рядом со мной шел. На лицо добродушный, пузатый, ему бы по базарам ходить, с торговок оброк взимать. Ан нет, приставили к каторжникам, вот и пыжится, силу почувствовал. Я голову опустил, шел старательно, в землю глядя. Стражник поглядывал на меня, потом дальше вдоль ряда двинулся.
— Зачем стал впереди? — шепнул я Марку. Мальчишка, не оборачиваясь, хоть на это ума хватило, ответил:
— Я сам. Разрежу канат, и убежим.
— Побрякушки себе отрежь! Ты смоляные тросы резал когда?
Марк покачал головой.
— Его мечом с размаха не перерубишь! Лезвие завязнет!
Мальчишка сбился с шага. Провел ладонью по канату, обернулся. В глазах теперь была растерянность, понял, значит. Потом коснулся накинутой на шею петли. Стянуть-то ее нелегко, никто и не пытается, удушишься, а вот ножом порезать — запросто.
— Только не вздумай поводок сечь, — напомнил я то, что объяснял ему вечером. — Один далеко не уйдешь, надо чтобы все... сразу...
Конечно, иному дай нож поострее, да времени минут пять — сможет канат рассечь. Если сила немеряная, если Искупитель улыбнется, если стражники глаза отведут.
Только не бывает такого, чтобы все сразу случилось — и нож острый, и умение великое, и сила дурная, и стражники подкупленные.
— Я открою... замок открою...
Мимо нас прошел другой стражник. Глянул подозрительно, но спросил спокойно:
— Что разболтались, тля рудничная?
— Страшно пацану, успокаиваю, — сказал я.
На миг в глазах стражника появилось сочувствие. Не мне, конечно, а мальчику.
— А нечего разбойничать... — самого себя одергивая, изрек он. — Закон — он для всех писан. Хватит болтать!
Но следить не стал, пошел вперед, где по улице толпа скопилась. Арбалетом помахал — расходитесь, мол... Толпа, конечно, только на метр и сдвинулась. Не боялась его толпа, стражнику тут еще жить, вечерами по улицам ходить. Своего развлечения островитяне не упустят.
— Душегубцы! — тоненько взвизгнула в толпе девчонка. Знаю я таких, истеричек с горящими глазами, сама, небось, каждый год в чреве плод травит, потому и других обвинить всегда готова. — Убийцы! Насильники! Чтоб ваши руки-ноги отсохли! Чтоб у вас...
Это ничего. Эта толпа мирная была. Даже девица — покричала, покричала, да и пошла по своим делам, корзинкой плетеной покачивая. Видно, на базар собралась. Шла бы с базара — не пожалела бы мятой помидорины или яйца давленого...
— Замок тебе не открыть, — сказал я. — Слышь, Марк? Тут умение нужно.
Молчал он. Сам все понимает, сопляк.
— Чуть вперед подайся, — велел я. — Чтобы брус тебе на плечи лег.
— Поймут...
— Что плетешься как вошь! — завопил я в полный голос. И пнул мальчишку по заду. Марк дернулся, рванулся вдоль каната, прижался к деревяшке, что его канат щемила.
Стражники захохотали. Ясное дело, у каторжников нервы не выдерживают. Все развлечение.
Я продвинулся вслед за мальчишкой, впился взглядом в замок. Эх, не везет, германская работа, с таким всегда трудно справиться...
— Не усердствуй! — бросил мне возвращающийся стражник. — Задохнется пацан...
Отмычку бы мне, тонкую отмычку, да с двойным изгибом, тогда бы справился...
А мы уже к площади Кнута приближались. Самое место бежать. Дальше по холмам потянемся, там места голые да безлюдные, не укрыться...
Эх, германская работа, хорошая сталь, тугая пружина, ключ в три прорези...
Никогда мне такой замок ножом не открыть!
И когда я понял это, так сразу и начал действовать. Нельзя панике поддаваться.
— Нож! — прошипел я в спину Марку.
Хоть сейчас не ослушался.
Повел рукой — будто потянулся куда-то, далеко-далеко... Даже на меня холодом дохнуло, когда в руке у пацана кинжал сверкнул.
Хороший клинок.
За такой клинок домик в пригороде отдают без торга.
Протянул я руку Марку через плечо, нож взял — у парня пальцы задрожали, но отдал, смирился. И даже — хоть я и не просил, придержал брус, приподнял, чтобы мне орудовать было легче.
Одно хорошо — стражники сейчас на нас не смотрели, в хвосте колонны порядок наводили. И впереди толпы не было. Только маленькая девочка-замарашка на углу стояла, сосала грязный палец, да на нас смотрела. Будь постарше — сразу бы крик подняла. А так только глазенки вспыхнули, уставилась на нож, руки опустила, рот закрыть забыла...
Смотри, смотри, маленькая, только не кричи, прошу тебя! Сестра-Покровительница не велит беглецов выдавать! Не кричи, прошу, пошлет тебе Сестра куклу фарфоровую, платье новое, как вырастешь — мужа богатого и дом — полную чашу. Только не кричи!
Так я про себя девочку заклинал, а сам в замке орудовал, и вроде нащупал что-то, только вот сталь скрипела, и нож блестел на солнце, значит времени у меня — до пяти сосчитать, не больше...
За спиной уже поняли. Славко-дубина рык издал — приготовился. Вот такие всегда из чужого умения пользу получают! Кузнец крякнул, с шага сбился, видно решил что-то сказать, да никак с языком управиться не мог...
— Эй, чего творите? — крикнул кто-то из конвоя. Еще не увидел, но почувствовал, — все, пропадаю, что же ты, Сестра, за что так насмеялась...
И стоило мне Сестре взмолиться, как замок проклятый щелкнул, дужка раскрылась, из прорезей вылетела, деревяшка разошлась и под ноги упала. Марк запнулся, я подпихнул его — он мигом с каната слетел, — и сам следом рванулся. А дальше уже напирали — и Славко, и кузнец, и все остальные. Кто и впрямь бежать решил, кого напором понесло.
На это я и рассчитывал.
Как рыбешки с порвавшегося кукана, рассыпались каторжники по улице. Те, кто подурнее, вперед кинулись бежать. Ага, на площадь, прямо толпе в лапы. За поимку беглого — три монеты плата. А если голову, руку или ногу беглого принесешь — две. Ох, не дура же толпа, умеет складывать. Умеет и отнимать. Толпа, она чудовище, но никак не дура.
Те, кто позлее, да поотчаяннее, на стражников бросились. Того, что с пулевиком, сразу с ног сбили. Может, и остальных задавят толпой. Все бывает. Может, и корабль потом в порту отобьют.
Только поднимут с гарнизона пару планёров, да и сожгут их вместе с кораблем...
А я, как последний идиот, с мальчишкой боролся. Марк у меня нож выдирал, уже пальцы изрезал, но не отпускал.
Нет, парень, мне с тобой умирать не с руки!
Я выпустил нож — пусть натешится, может, зарезаться успеет, — и бросился в узкую боковую улочку, на ходу петлю с шеи сдирая. Рядом бежали кузнец и Славко — это ж надо, кто умнее всех оказался!
И тут Славко, по своей злобе и общей тупости, ошибку совершил. Прямо на пути оказалась та девчонка, по малолетству не додумавшаяся убежать.
— С дороги! — завопил Славко и отшвырнул девочку. Ну зачем, спрашивается? Времени больше потратил, чем если бы обежал ее!
— Женщин обижаешь! — взвыл кузнец. В голосе не только ярость была, еще и восторг. Наконец-то он убедился, что Славко — мерзавец.
Через миг здоровяк уже прижал душегубца к стене какой-то лавки и молотил головой о стену, выкликая:
— Нельзя женщин трогать! Грех! Нельзя женщин трогать! Винись перед малышкой! Нельзя...
Я пробежал мимо вопящего Славко, гневающегося кузнеца и ревущей девочки. Ничего с ней и не случилось страшного...
Ах Сестра, спасибо Сестра! Не оставь и кузнеца в заботах своих, хороший он человек, просто темный. Сейчас народ набежит, стражники из порта подтянутся — может, и не убьют его? Бежать вроде не пытается, стоит, душегубца колотит. Может и уцелеет. В рудниках нужны работники.
Ах, Сестра, дай мне уйти...
— Ильмар!
Я обернулся на бегу. Надо же, Марк тоже сообразил, куда бежать. И бежал хорошо, догнал. Ножа у него в руках уже не было, конечно, и от петли он тоже избавился.
— Щенок сопливый! — выдохнул я. — Чуть все не попортил...
— Не бросайте меня!
Хотел было я огрызнуться, но передумал. Нельзя, после того как судьба смилостивилась, в помощи другим отказывать. Вмиг все переменится.
Я просто продолжил бежать, с легкой надеждой, что пацан сам отстанет. Но мальчик явно был не из слабаков.
Дважды навстречу попадались люди. Но первый, крепкий, но умный мужик, не рискнул нас останавливать, а не в меру воинственного старика с клюкой я, скрепя сердце, уложил на мостовую одним ударом.
Не дело тебе, дедуля, чужой крови жаждать. Не по возрасту.
— Ильмар...
Мальчишка начал отставать. Ноги у него может и быстрые, молодые, зато я всю жизнь в бегах провел.
— Ильмар...
Направление я правильно выбрал. Дома вокруг тянулись все плоше и плоше, а потом и вовсе пошли развалины, давним пожаром оставленные. Под ногами уже не мостовая, а просто земля утрамбованная, трава кое-где лезет. Полгорода такие вот, заброшенные. Даже на Печальных Островах шахты пустеют, вот народец и разъезжается.
И когда я совсем уж было поверил, что ушли мы, Марк сзади вскрикнул.
Остановившись я посмотрел на него. Марк пытался встать, хватаясь за левую ногу. Сломал, что ли?
Никого вокруг не было, и, проклиная себя за глупость, я все же вернулся к мальчишке.
Марк жадно ловил ртом воздух.
— Больно?
— Да...
Штанина вся в крови была — неужели кость наружу вышла? Тогда все, тогда конец ему. Потом я сообразил, что у мальчишки ладони изрезаны, вот сам себя и замарал. Засучив брючину, прощупал кости. Да, вроде целы. Мышцу потянул сильно.
Только какая разница — сломал, потянул, — если погоня следом, и медлить нельзя?
— Попробуй встать.
Он встал. И даже шаг сделал, перед тем как рухнуть.
Мы оба молчали.
— Судьба твоя такая, Марк, — сказал я. — Понимаешь?
Он кивнул. На глазах уже слезы блеснули — не от боли, от страха.
— Может, и обойдется, — утешил я. — Вон, в развалины отползи, и укройся. К вечеру нога отойдет, дальше сам думай...
Марк молчал.
Я плюнул с досады.
— Ну не могу же я тебя тащить! Сам посуди! Тут уж так... каждый за себя, один Искупитель за всех... Не поминай злым словом.
Мальчик начал медленно отползать к развалинам.
— Если духу хватит, так соври стражникам, что я туда убежал, — я махнул рукой к морю. — Тебе все равно, а мне поможет.
— Я... — он замолчал.
Ну и правильно. Чего уж тут. Я б его не гнал, даже помог бы. Сам виноват, надо под ноги смотреть.
Развернувшись, я пошел по улице, восстанавливая дыхание перед новым рывком.
— Ильмар!
Все-таки я обернулся.
Марк взмахнул рукой, и в воздухе сверкнула сталь. На мгновение я уверился, что нож летит мне прямо в лоб, и сейчас я улягусь рядом с пацаном.
Нож упал к ногам.
— Мне... ни к чему теперь...
Приловчившись, Марк на четвереньках потащился к выбитым, осевшим на прогнивших деревянных петлях дверям. Вот дурашка. След за ним тянется, только слепой не заметит.
Я нагнулся и подобрал кинжал.
По выпачканной кровью костяной рукояти шла узорная вязь. И лезвие было протравлено тем же узором, в котором какой-то герб угадывался. Старая работа, настоящий металл, подлинная сталь. А главное — не отнимал я его, мальчик сам отдал. Значит — приживется нож.
Как там Сестра сказала Искупителю, когда кинжал ему в тюрьму принесла? “От меня откажись — не обидишь, а нож возьми...”
— Сволочь ты Марк, душегуб, убивец, — беспомощно выругался я. — Оба ведь сдохнем!
Вот так всегда оно бывает, когда удача сама в руки идет. Удачи — птица насмешливая, капризная, не удержишь при себе. Я давно знаю, если повезло в чем — следом жди беды.
По любому разумению сейчас следовало мне бежать из города, то ли в холмах затаится, то ли в береговых утесах, но не прятаться в пустом доме. Пустят хоть одну собаку вслед — пропаду. Стражник повнимательнее пройдет — тоже не спастись. Много ли навоюю, пусть даже с кинжалом дареным? Да и дюжина моя давно располовинена... что Искупителю скажу, когда в петле отболтаюсь?
Но забивать голову переживаниями было некогда. Первую залу я пробежал с Марком на руках, не останавливаясь — очень уж грязно тут было. Люди тут ночевали, и крысы, и собаки бродячие. И каждый что-то жрал, и каждый гадил.
Во второй зале оказалось почище. Наверное потому, что потолок тут давно провалился, пол весь в деревянных обломках и осколках черепицы. Кому охота под открытым небом ночевать?
Опустил я Марка на балку, что с виду покрепче казалась, хотел еще разок высказать все... да некогда, некогда. Только махнул рукой и побежал обратно.
Перед выходом, плюнув от омерзения, набрал две пригоршни сухого крысиного помета, вышел на улицу. Разбросал вокруг, растер подошвами. Лучше бы в руках растолочь, как старый Ганс учил, да совсем уж было невмоготу. Чистоплюй я, что поделаешь.
Собаки, они крыс не любят. Да и побаиваются — кроме мелких шавок, что специально охоте обучены. Едкая вонь запах наш перешибет... опять же, если Гансу верить.
С чахлой акации, что росла у стены, я обломил ветку, стараясь, чтобы не видно было слома. Затер ранку на стволе грязью, и стал заметать следы.
Сколько еще времени у меня? Минута, десять, или полчаса Сестра отпустит?
Ох, не знаю.
Пыль вилась, лениво оседая. Я побежал по улице, нарочито тяжело ступая. Потом, метрах в ста, где журчал у дороги мелкий арычок, остановился, и пошел назад по своим следам.
Пусть решат, что по воде ушел. Пусть поверят, пусть поищут. Арык, если повезет, до холмов дотянется, а то, глядишь, впадет в какую ни на есть речку и доползет с нею до моря.
Добежав обратно, я одним прыжком влетел в распахнутую дверь. Притворил ее, потом еще в зале прибрал немного. Точнее, восстановил прежний вид. Вроде нет следов. Вроде все сделано.
Ветку я забросил в дальний темный угол, где целая гора хвороста высилась — листья у ветки теперь пыльные, от засохших и не отличить. Вот тут кто-то и ночевал. Неужто не противно было?
— Марк, живой там? — спросил я вполголоса.
— Да, — голосок у мальчишки был напряженный, но больше от страха, не от боли. — А вы... вы не ушли?
Как будто он своим поступком оставил мне шанс уйти! Это ведь плевком в лицо Покровительницы стало бы!
— Не ушел, — сказал я, притворяя за собой вторую дверь. Марк баюкал ногу, смотрел на меня испуганно и тревожно. — Лучше помоги.
— Да... а в чем?
— Думать помоги! — рявкнул я. — Что дальше делать? Следы я замел, только все равно сюда заглянут. Пока меня не поймают — не остынут стражники.
Марк морщил лоб, честно пытаясь помочь. Эх, не от тебя, бастарда, помощи ждать...
— Ильмар... вы вор?
Надо же. Не только я о нем обидное подумал.
— Да.
— Это дом... богатый? Был богатый?
Как будто сам не видит! Залы громадные, в два этажа вышиной, стены до сих пор стоят, на потолке рухнувшем вроде как остатки фресок проглядывают. Хороший был дом, и хозяин не бедствовал.
— Да. Купеческий дом, или офицерский. Купеческий, пожалуй, офицер бы такое богатство не бросил. Да и планировка купеческая.
— Если бы вы здесь воровали... где искали бы тайники?
Я секунду молчал. Надо же. То ли и впрямь мне весь ум отшибло...
— Жди, — велел я. И бросился из залы.
Сразу у входа, ясное дело, торговый зал был. А эта, где потолок проломлен, гостевая зала. Купец не то второй, не то первой гильдии, крепкий, таким положено приемы устраивать.
Я словно увидел этот дом прежним, каким он был лет двадцать назад. И стены в гобеленах, и потолки в росписи, и двери с железными замками...
Вот в этих комнатенках прислуга жила. Немного, два-три человека, по хозяйству работать, охранять... торговлю купец чужим не доверит.
Эти комнаты получше, тут обитали дальние родственники, приживалы. Те же работники, только дармовые, за стол и кров.
На второй этаж вела лестница. Перила ослабли, кое-где вывалились, а вот ступени устояли. Хорошие, дубовые ступени. Я взбежал наверх, на всякий случай вытащив из-за пояса кинжал.
Разгром здесь был еще похлеще. Тут не бродяги с крысами постарались, а сами хозяева. Когда уезжали, все самое ценное со стен срывали — и доски резные, и барельефы мраморные. Мебель всю увезли, хорошая была мебель, видать. Даже паркет с пола выбрали.
Это даже хорошо. Значит, бродягам тут делать было нечего.
Какой бы крепкий купец не был, а в одном Марк прав. Тайники быть должны. И большие тайники. Не все же золотом да железом платят. Мех, ткани, пряности в мешочках — их на складе не оставишь. Должен быть у купца надежный тайник. Пустой, конечно, но я сейчас не вор, я сейчас беглец.
А там, где от воров ценности прячут, там и беглецу самое место укрыться.
Вот только как тайник обнаружить?
Я уже и спальню нашел хозяйскую — огромную кровать из нее вынести не смогли, а потому просто разбили в щепу. Не нашим, не вашим. Кровать была огромная, видно, купец был из восточных стран, или из Руссии, и имел двух-трех жен, как у них принято.
И кабинет я нашел — совсем уж пустой, отсюда все утащили. Выглянул в пробоину окна — никого пока не было, лишь налетевший ветерок гонял по улице пыль. Это хорошо.
Где же ты богатства хранил, гость заморский? Где меха мягкими грудами лежали, где штабеля шелков и сукна, где пахучий перец и мускатный орех?..
Я вздрогнул от безумной надежды.
Нет, не получится, конечно. Десять лет прошло. Или двадцать.
Или получится?
Закрыв глаза, я принюхался. Пылью пахло. Крысиным дерьмом... может, с пола, а может, с моих рук.
А еще — чуть-чуть — свирепым южным солнцем, пряными травами, далеким чужим миром...
Я задрожал. Открыл глаза, и снова обшарил весь кабинет безумным взглядом. Погоня рядом, это я чувствую, только и спасение рядом. Здесь тайник. Здесь! Заметавшись вдоль стен, шаря ладонями по гладким доскам, я пытался нащупать щель.
Нет ничего. Или так ладно все пригнано, или ошибся я, принял желаемое за действительное. Никаких потайных дверей в стенах. Не в полу же люк — на втором-то этаже!
И все-таки я посмотрел на пол. Крепкие широкие доски. До сих пор лежат без скрипа. Лишь в одном месте пол чуть неровный...
Бросившись на колени, я смел пыль, сдул ее — и увидел контуры люка. В полу. На втором этаже!
Невозможно.
Только сейчас мне как раз невозможное нужно.
Вогнав кинжал между досками, я сильно поддел. Сталь изогнулась дугой, грозя лопнуть. У меня сердце заныло от такого издевательства над оружием. Но что еще делать?
Люк пошел вверх. Когда-то у него были хитрые запоры, и крепился он на металлических петлях. Но железо проржавело, и запоры не устояли. Вцепившись в доски ногтями, я поднял и откинул люк. Посмотрел вниз, готовый увидеть комнату прислуги. Может, любвеобильный хозяин не только жен ублажал?
Под кабинетом оказалась маленькая темная комната. Волна густого пряного запаха шибанула мне в нос. Перегнувшись, я попытался определиться.
Все ясно. В эту комнату не было хода с первого этажа. Она была затеряна между клетушками слуг, между коридорами и залами. Только сверху, из хозяйского кабинета, и можно было сюда спуститься — по узенькой приставной лестнице. Я попробовал ногой перекладины — они держали.
Хороший купец. Основательный. Зря, только, петли не из черной бронзы поставил — ее бы ржа не взяла...
Не закрыв люк, я бросился вниз, за Марком. Оставалось у нас минут пять, не больше. Хороший вор тем от плохого и отличается, что опасность загодя чувствует.
Мальчишку я посадил на закорки, так было надежнее. Спустился вниз, усадил на пол. В тайнике было сухо и чисто, сюда даже крысы не проникли. Надо же. Может им запах пряностей не нравится?
Вскарабкавшись наверх, я осторожно закрыл люк. Тьма воцарилась полная. Даже мне ничего не разглядеть.
Покачиваясь на лестнице, я подумал, что теперь можно и бежать. Пацана припрятал, долг уплачен. Впрочем, куда теперь бежать? Время упущено. Весь этап уже перебит, переловлен. И кто замок открыл — известно. Сейчас вся стража на Островах моей крови жаждет.
— Ильмар...
— Да что тебе? — раздраженно отозвался я.
— Вы здесь?
— Ты, может, темноты боишься?
Ответом было молчание. Я покачал головой. Да уж, послал Искупитель товарища. Мало того, что ребенок, что ногу на ровном месте подвернул — так еще и в темноте скулит!
— Здесь я, — буркнул я, спускаясь. Похлопал Марка по плечу, чтобы успокоился, сел рядом. Пусть в полной темноте и я слепец, но уж на звук ориентироваться умею.
— Боюсь, — запоздало ответил Марк.
— А на корабле вроде не хныкал.
— Там людей много было...
Я вздохнул:
— О... приехали. Ты что же, парень? Темноты бойся, когда люди рядом. А если один — то темнота не друг, но и не враг.
Самое место и время, конечно, прописные истины растолковывать. Сидеть, не смея голос повысить, ждать, пока стража вздумает на второй этаж подняться, да на пол посмотреть.
— Имбирем пахнет... — тихо сказал Марк. — Перцем, имбирем... мускатом... Здесь пряности хранили?
— Да.
— А долго мы здесь прятаться будем?
— Что, уже устал?
Поднявшись, я прошел по тайнику, ощупывая стены. Семь на семь шагов. Два раза рука натыкалась на деревянные держалки, в которых до сих пор были зажаты факелы. Смоленая пакля — сухая как порох, искру бы...
— Искру бы, — сказал я.
— Зачем?
— Тут факелы.
Марк завозился... и на меня вдруг дохнуло холодом.
— Щенок! — от неожиданности я повысил голос. — Да ты...
— Возьмите.
В мою ладонь лег теплый металлический цилиндрик. Не веря удаче, я откинул колпачок, провернул колесико. Вспыхнул желтый язычок пламени, вырвал из темноты бледное лицо Марка.
— И что еще у тебя на Слово привязано? — спросил я.
Мальчишка не ответил. Лишь жадно смотрел на зажигалку. Спохватившись, я подошел к факелу, запалил. Пламя разгорелось мигом. Недолго факелу жить, зато ярко.
— Царапины сильно кровоточат? — зажигалка была чуть липкой, я отер ее о штаны.
Марк глянул на ладони:
— Нет уже... почти...
— Хорошо. Будет урок, как за лезвие хвататься...
Покрутив в руке зажигалку, я вновь ощутил завистливое восхищение. До чего ж хороша работа! Корпус серебряный, ни щелочки, керосин держит крепко, зубчатое колесико само просится под пальцы, крышка на стальной пружинке. На серебре узорная вязь... та же, что на клинке, кстати.
Да, либо ты, мальчик, вор получше меня, либо кто-то крепко тебя любит.
— Держи, — я отдал зажигалку. — Что еще у тебя есть?
Марк колебался.
— Отбирать не буду. Даже показать не прошу. Только лучше знать, что у нас в запасе на трудную минуту. Что еще прячешь?
— Кольцо... перстень.
— Еще?
— Больше ничего.
Слишком быстро он ответил. Я воткнул факел в держалку, сел перед Марком, сказал наставительно:
— Мальчик, из-за тебя я жизнью рискую. Мне твоя ухоронка не нужна. Живы будем — можешь мне кинжал подарить, вот и сквитаемся. Но сейчас нам каждый гвоздь, каждая веревочка, каждая монетка в помощь. Ты вот понимаешь, что есть замки, которые я перстнем открою быстрее, чем кинжалом?
Марк покачал головой.
— Я должен знать, что ты на Слове прячешь. Настанет нужда — попрошу. Нет — так и не вспомню.
— Книга у меня еще там. И все.
— Толстая книга?
— Не очень.
— Все равно может сгодиться. Факелов надолго не хватит...
У него глаза раскрылись, как от боли. Мальчишка замотал головой, отодвигаясь от меня:
— Нет...
— Ты что?
— Нет! Я не дам! Она одна в мире такая! Нельзя ее жечь!
Ну вот. Задел за живое.
— Хорошо, — согласился я. — Твое дело, парень. Не дашь, так не дашь.
Он все не мог успокоится:
— Ильмар, вы поймите! Вот этот кинжал... можно еще такой же сделать. Даже лучше. А книгу, если сжечь, то все! Такой уже не будет!
— Успокойся, — попросил я. — Сказал, не дашь, — все. Разговор кончен.
Мальчишка неуверенно кивнул.
— Нам тут сидеть до вечера, — сказал я. — Даже дольше, уходить под утро станем. Факел сейчас догорит, новый пока палить не станем. Так что давай... располагайся.
И сам я последовал этому совету. Прошелся по камере... хоть что-то бы осталось — сукна грубого кусок, или полено, под голову подложить. Ничего. Все выгреб купец. И в стенах дверей больше нет, один выход.
А в полу?
Мысль была дурацкая. И все же — видал я сейфы с двойным дном, видал и тайники в тайнике. Опустив факел, я всмотрелся в доски пола.
Надо же!
Еще люк.
— Подержи огонь, — велел я Марку. Тот торопливо подполз на четвереньках. — Еще одна ухоронка, — пояснил я. — Купец-то был не прост...
Этот люк я открывал не спеша. И шуметь не стоило, вдруг стража уже в дом заглянула, и кинжал стоило поберечь. Когда люк пошел вверх, Марк подполз под самую руку, с простодушным любопытством заглядывая под пол.
— Сестра-Покровительница... — только и вымолвил я.
Пространство под вторым люком было куда меньше. По сути — просто большая яма. Зато — не пустая. Вся заложенная мохнатыми от рыжей трухи кирпичами.
— Понимаешь? — схватив Марка за плечо, спросил я. — А? Пацан? Чуешь?
Конечно, запах не такой приятный, как от специй. Зато будоражит побольше.
Нагнувшись, я поднял один кирпич. Руки обсыпала ржавая труха. Ну и сволочь купец, гад заезжий! Ладно, что ворованное скупал — так зачем бросать-то было на погибель?
— Железо! — сказал я. — Одиннадцать предателей и праведник... это ж надо...
— Хорошее железо? — поинтересовался Марк.
— Плохое. Десятой пробы, а то и восьмой... но...
Я покачал кирпич в ладони.
— Только все равно — здесь центнера два будет, а то и три...
По нынешним скудным временам выходило, что перед нами чуть ли не дневная добыча большого рудника. Если доставить на материк все это железо... даже если через жадных скупщиков перепродать...
Мне сразу представился огромный каменный дом в центре Парижа — на Сене, рядом с пассажирским портом, — собственный конный выезд, мордоворот-охранник у входа... Шутника можно нанять, для смеха...
Вот так — появится в столице, как граф Крист из книжки. И начать светскую жизнь.
— И сколько это стоит? — спросил Марк. Я опомнился.
— Довольно много. Нет, ерунда. Ничего это не стоит.
— Почему?
— Ты не забыл, кто мы? Нам бы самим ноги унести. Один слиток — и то тащить опасно. А если вдруг возьмут с ним — кожу живьем сдерут. Все кражи на рудниках на нашу шею повесят.
Я не смеялся, и не запугивал Марка. Так оно и было. От найденного клада пользы нам ни на грош. Одежда, оружие, горстка монет — это пошло бы в дело. А так — лишнее расстройство.
— И думать забудь, — строго сказал я.
— Да я и не думаю...
Не понимает он еще всей цены такого клада. Хорошо ему. А мне теперь, пусть даже уйду живым, до конца дней будет снится яма, забитая железом.
Пусть даже низкой пробы.
Конечно, если через год-другой, через пять лет рудники вконец оскудеют, охрану отзовут на материк, народец разбежится... Можно будет нанять корабль, или, лучше, купить небольшую яхту. Приплыть, забрать железо, и вот он — дом в городе, экипаж, охрана, вино из лучших погребов, шепот девиц на светских приемах: “А кто такой этот Ильмар? Он так таинственно разбогател... это так романтично...”
Впрочем, и Марку эта мысль придет в головенку через год-другой. Или расскажет по юношеской дури приятелям за кружкой пива — перед тем, как уснуть с ножом в груди. Клады ждут одного, двое — уже слишком много.
Спаси от искуса, Сестра!
Железный кирпич был тяжел. Когда я швырнул его обратно в яму, металл отозвался недовольным гулом. Марк вздрогнул и удивленно посмотрел на меня.
— Не суй голову, расшибет! — прошипел я.
— Извините...
— Задело бы висок — все, хана! Это тебе не камень, это железо! Железо!
— Вы же видели, куда кидаете, — растерянно сказал Марк. — Я осторожно...
Чем больше я понимал, что хотел сделать, тем сильнее меня трясло. Я стал судорожно отряхивать ладони. В кожу будто въелись и корабельная грязь, и крысиный помет, и кровавая железная ржа. Воды бы. Утром выпил полкружки, и все. Раньше давали умыться после корабля...
— Не сердитесь, — попросил Марк. Чуть отстранился. Наверное, что-то у меня мелькало в глазах. — Ильмар...
Факел он держал на отлете, в левой руке. Дурак. Факел — тоже оружие. Хоть и мало он стоит против кинжала в умелой руке.
— Прости, парень, — сказал я. Захлопнул люк. Взял из рук Марка факел, укрепил на стене. Постоял, глядя на него сверху вниз. — Убить я тебя хотел, понимаешь? Искус большой... прости уж.
На секунду губы у него дрогнули, потом сжались. Марк молчал.
— Ладно, считай — забыли, — я махнул рукой. — Ты мне помог, я тебе. Сейчас обоим бежать надо, а не ссорится.
— Вы меня могли убить — из-за этого? — растерянно выдохнул Марк. — Из-за полусотни железных кирпичей?
Эх, мальчик. Я лишь покачал головой, глядя на него. Сразу видно — сладко ел, мягко спал. Не знает, что такое нужда, не знает, что такое смерть.
Из-за ржавого гвоздя убивают. Из-за медной монеты. Пусть не я, но чем я лучше других?
— Не убил же, — сказал я. — Все. Хватит. Забыли.
— Я думал, раз вы меня не бросили... — Марк будто размышлял вслух. — Значит, шеей из-за меня рисковать вы готовы. А из-за денег готовы голову размозжить?
Да, действительно, глупо получается. Честь соблюсти, товарища стражникам на поживу не бросить — я готов. И тут же едва-едва удержался, чтобы не убить мальчишку на груде ржавого железа.
Это что же получается?
Жизнью рискнуть я могу, лишь бы все по совести было, как Искупитель велел, как Сестра заповедовала. Сам погибай, а товарища выручай. Запросто, выходит. А вот за деньги, которые и достать-то почти невозможно будет, готов пацана железом в висок...
Странно. И впрямь — странно. Злая скотина — человек. Злая и глупая.
— Вот так оно бывает, — сказал я. — Не сердись, мальчик. Вырастешь — поймешь. Искус — он голову кружит.
Марк молчал. Потрескивал факел, уже обглоданный пламенем до деревяшки.
— Все, хватит, — решил я. Затоптал огонь. Не почуяли бы дым стражники... эх, раньше надо было думать. Вся надежда, что люк хорошо пригнан. От пряностей запах годами сочился, в дерево впитывался, чтобы насквозь пройти.
Сев на холодный пол, к стене, я вслушался. Тихо. Может и нет никого в доме. Одно теперь остается — ждать.
— Скажите, Ильмар, а если бы вместо вас был Славко?
Я ухмыльнулся. Если дурак-душегуб еще жив, то ему несладко...
— Лежал бы ты сейчас под полом, мертвый. А может и нет. Может оставил бы тебя Славко до утра. Ночью потешиться, да и мясо свежее будет.
Не видно было не зги. Так что я, наверное, услышал, как мальчик вздрогнул. Никогда не думал, что можно так громко вздрогнуть!
— М-мясо?
— Ага. Такие как он либо бегут не останавливаясь, либо забиваются в нору на неделю. Он бы сожрал тебя.
Нет, откуда он такой взялся? Сидит в темноте, не шелохнется, только в горле что-то булькает. Неужели никогда не слышал, как душегубцы с каторги бегут? У них это называется “теленка прихватить”.
— А если бы тут был Иван?
Я едва вспомнил, что так звали кузнеца.
— Тогда ничего. Он человек простой, дикий. Не обидел бы. Вот только не ушли бы вы с ним, тут хватка нужна.
Марк, укрытый темнотой, продолжал размышлять.
— А от вас чего ждать, Ильмар?
— Теперь — ничего особенного. Не разгневаем Искупителя, не забудет нас Сестра — уйдем. Если уж совсем прижмет... — я вздохнул, но все же честно закончил: — тогда я тебя брошу. Убивать не стану, помог ты мне.
Марк молчал. Кажется, напугал я его словами про “мясо”.
— Я человек неприхотливый, — сказал я. — Могу и крысой перекусить. Могу из дождевых червей запеканку сделать. Не бойся. Да и не душегуб я, простой вор. Будет на то воля Искупителя — уйдем.
Про червей я соврал. Только сейчас Марку нужна была такая ложь — противная, отрезвляющая.
Да и аппетит пропадет. Утренняя каша в воспоминаниях уже казалась вкусной. Я-то привычный, а мальчишке, верно, живот сводит...
Он завозился в темноте. Подполз, привалился ко мне тощей спиной. А неплохо парень на звук ориентируется!
— Как нога? — спросил я.
— Уже получше, — без особой уверенности сказал Марк. Он был напряжен, как каторжник под плетями. На корабле мальчишка словно в дремотном оцепенении был, а теперь ожил — и сразу попал в переплет. Тяжело. Понимаю.
— Возьми-ка, — попросил я. Протянул ему нож и зажигалку. Рука Марка вздрогнула, касаясь металла. — Припрячь на Слово. А то потеряем в темноте.
Порыв холодного ветра.
— Спасибо, — сказал Марк.
Так оно правильнее будет. И мальчишка перестанет трястись, что я его прикончу — зачем бы тогда клинок и огонь отдал? И мне спокойнее... не проснусь от вцепившихся в горло онемелых от страха рук.
