в которой я довожу счет до восьми, а Марк уменьшает его до семи
Проспал я часов пять-шесть. От усталости не было сил поточнее себя на пробуждение настроить. Уснул я быстро — пробормотав про себя молитву о напрасных терзаниях, что Сестра когда-то сложила. Никогда меня эта молитва не подводила, с самого детства. Нашкодишь вечером, знаешь, что под утро либо материнскую оплеуху получишь, либо ремня отцовского — по настроению, а помолишься Сестре — и сразу легче. “Воля моя, я сделал, что хотел, сделал что мог. Если будет беда — мой страх ее не прогонит, если не будет беды — мой страх не нужен. Не жалею о том что сделано, размышляю о том, что сделаю...”
Простенькая молитва, это не прошение об исцелении, и не покаяние в грехах, зато всегда помогает.
Марк, наверное, уснул не сразу. Но тоже уснул, уронив голову мне на живот. Когда я пошевелился, мальчишка проснулся. Вздрогнул, но больше ничем пробуждения не выдал.
Молодец.
Нет, есть в нем правильность. Как над аристократами не смейся, сколько анекдотов не трави: “Попали на необитаемый остров лорд, купец и вор...” А все равно — посмотришь на дворянина, и позавидуешь. Словно все его предки высокородные за спиной стоят, подбородки гордо выпятив, руки на мечи положив. Не подступись... такого даже убей — все равно победы не почувствуешь.
Видел я однажды атаку преторианского манипула. По молодой дури завербовался в баскский легион, что против иберийцев под Баракальдо выступил, выделения Басконии в отдельную провинцию требовал. Ох... дали же нам жару. Угораздило меня оказаться именно на тех позициях, куда преторианцев и послали. Понятно, все эти бароны да графы иберийские экипированы были — нам не чета. Стальные доспехи, мечи, самострелы, у каждого третьего — пулевик многозарядный. Да только не этим они нас взяли, совсем не этим. У нас тоже оружие имелось приличное. А по флангам два наших лорда засело, со скорострельными пулевиками... как начали стрелять — свои в землю зарылись. Я рядом был, видел, как его светлость лорд Хамон Слово произнес, да из ниоткуда пулевик вытащил. Личная охрана вокруг сомкнулась, мечи наголо, в глазах — ярость. А Хамон пулевик установил, оруженосец зачем-то воду в ствол залил... и началось. Грохот, будто все барабанщики легиона тут собрались, и в припадке о свои барабаны бьются.
Смяли. Семерых положил лорд Хамон, а уж сколько ранил — не сосчитать. Только все равно дошли преторианцы до позиции, порубили охрану, да в спину лорда пику вонзили, пока он с замолчавшим пулевиком возился. Вот она — дворянская стать!
Только и Хамон не слабее был. Умирал, кровью захлебывался, а Слово сказал. Исчез пулевик скорострельный, прямо из рук иберийцев-победителей исчез. Навсегда. Вряд ли Хамон кому свое Слово при жизни раскрыл...
Я потрепал Марка по голове:
— Подымайся, мальчик. Хватит притворятся.
— Я не притворяюсь, — Марк отстранился.
— Достань огонек, — попросил я. Через миг мне в руку легла зажигалка.
— Сколько времени? — спросил Марк.
— Часов нету. Ты уж извини, — хмыкнул я. Встал, побрел сквозь темноту к стене, где был факел. — Может, у тебя есть? На Слове?
Марк сердито засопел.
— Я вам все назвал, что у меня на Слове есть. Да и какой толк от часов в Холоде?
— А почему бы и нет?
— Они же не идут там. В Холоде как положишь, так и достанешь.
Вот оно как. Не знал. Значит, и пулевик лорда Хамона сейчас там, в Холоде, а пар из ствола брызжет, брызжет и не кончается...
Я зажег факел, посмотрел на трущего глаза Марка.
— Вечер сейчас, парень. Темнеет уже. Еще часика три подождем — и в путь-дорогу. Как нога?
Он пожал плечами. Оставив факел на стене, я подошел, приподнял мальчишку.
— Обопрись на ногу. Осторожно.
Марк ступил, аккуратно перенося вес на больную ногу.
— Вроде ничего... ой. Колет немного.
На лбу у него выступила капелька пота. Хорошенькое “немного”.
— Сядь, — с досадой сказал я. — Штаны снимай.
Пока он покорно расшнуровывал ботинки и раздевался, я снял куртку, начал отдирать рукава.
— Возьмите...
Марк протянул нож. Никак я не привыкну, что рядом — знающий Слово.
Два взмаха — и вместо куртки я получил жилетку. Эх, долго одежка служила. У хорошего портного шил — так, чтобы с виду дрянь дрянью, а на деле и тепло было, и крепко.
— А зачем это?
Неужели и впрямь не понимает?
— Ногу тебе перетянуть.
— Можно было мою рубашку...
Я покачал головой. Тонкий батист тут не сгодится.
— Так лучше выйдет. Теперь потерпи.
Минут десять я массировал ему голень. Наверное, Марку было больно, но он терпел. Потом я плотно замотал мальчишке ногу разрезанными вдоль рукавами. Не слишком туго, но так, чтобы поддержать мышцы.
— Спасибо, — тихо поблагодарил Марк.
— На том свете сочтемся, — отрезал я. — Руки перевязать не надо?
— Нет... спасибо, уже нормально...
Вот уж чего не люблю — когда благодарят. Словно привязывают благодарностью — с одной стороны приятно, а с другой — и дальше выхода не будет, кроме как помогать.
— Штаны налезут?
Брюки у него были узкие, из плотной, крашеной индиго парусины. Конечно, на замотанную ногу они не налезли, пришлось распороть штанину.
— Вот теперь ты нормальный оборванец, — решил я, поглядев на Марка. — Уже не так смахиваешь на высокородное дитя.
Марк испуганно посмотрел на меня.
— Не бойся, — сказал я. — Мне, в общем, плевать, каких ты кровей.
— Почему вы... решили, что я высокородный?
— Да у тебя на лбу фамильное дерево нарисовано. Голубая кровь, фамильный дворец, все дела...
Он по-прежнему был напуган.
Я вздохнул, и разъяснил:
— Марк, вот ты вроде обычный пацан. Одет неплохо, но не более. Грязный, тощий. Только я-то вижу, тебе вся эта грязь — как рубашка с чужого плеча. Порода в тебе есть. Благородные предки, камердинер, гувернантка по утрам умывает, охранник до двери нужника провожает... Что, ошибаюсь?
Марк молчал.
— Ну и Слово... сам понимаешь. Откуда тебе его знать? Один ответ — подарили.
— И что?
— Ничего. Мне-то какое дело? Марк ты, или Маркус, мне едино. Хочешь расскажу, как все с тобой было? Отец твой граф или барон. Вряд ли принц из Дома, хотя... А матушка, небось, попроще. Бастарду тоже всякая судьба выпадает. Нет у папаши наследника — вот и растят в роскоши. Мало ли как сложится... вдруг придется род наследовать.
Мальчик молчал. Впился в меня темными глазами, выжидал.
— А потом вдруг получилось у аристократа. Законная жена дитя родила. И тут уж... стал ты обузой. Могли и прикончить. Но кто-то постарался, верно? Думаю, папаша твой добрым оказался. Спрятал тебя... на рудники отправил. Все лучше, чем помирать. Так?
— Не... не совсем...
Глаза у Марка заблестели. Ну вот. Довел пацана до слез.
— Перестань, — я присел рядом, и рукавом его же рубашки утер слякоть. — Нечего жалеть. Жизнь крутит-вертит, а Искупитель правду видит. Кого любит, того испытывает. У тебя все равно... такое сокровище осталось, что мне и не снилось никогда.
Марк тут же затих.
— Да не буду я Слово пытать... Скажи лучше, что ты чуешь при этом?
— Холод.
— И все?
— И все. Словно руку в темноту протянул, но знаешь, что должен найти. И находишь. Холодно только.
— Понятно. Значит, все равно, что жратву с ледника воровать. Ничего особенного.
И что это все мысли к еде сводятся? Марк уставился на меня. Удивленно сказал:
— Вы смеетесь. Вы же смеетесь!
— Да. А что, нельзя?
Он неуверенно улыбнулся:
— Нет, я не думал, что вы умеете. Вы все время такой мрачный.
— Знаешь, Марк, брось свое “вы”. Я тебе не граф, да и ты мне не принц. Оба мы беглые каторжники, один молодой, другой старый. Договорились?
Мальчик кивнул:
— Ладно. Ты прав, вор Ильмар.
— А ты молодец, бастард Марк, — вернул я любезность. — Дворцов, может, и не наживешь, но и не пропадешь. Ты хоть что-то делать обучен?
— Кое-что.
— Например?
— Фехтовать. Стрелять.
Я не сразу его понял. Кто же ребенку оружие доверит?
— Из пулевика?
— Да.
— Тебя и впрямь в наследники готовили, — признал я. — Что ж, полезное умение. Значит, воевать обучен. Дюжину-то начал?
Мальчишка сжал губы. Неохотно выдавил:
— Не знаю. Может быть.
— Это плохо, — я покачал головой. — Пока точно не узнаешь, считай, что начал. Дюжине как счет ведут? Если ранил кого, и за неделю не помер — значит, не в счет. Если не убил, а дал помереть... ну, вот если бы я тебя на улице страже бросил, — так тоже не в счет. Это судьба. Но если точно не знаешь — считай, что убил. Так спокойнее.
— Я знаю.
— Хорошо. Диалектам обучен? Романский ведь тебе не родной, верно?
Марк промолчал.
— Не родной, чувствую. Да не беда, ты на нем говоришь здорово, не придерешься. Чуть по-ученому, словно выпендриваешься, но такое бывает. Русский ты знаешь — слыхал, как ты с кузнецом говорил. По-галльски говоришь?
— Oui.
— Иберийский, германский?
— Si, claro. Ich sprechen.
— Небось еще языки знаешь? — предположил я. — А?
Мальчишка кивнул. И в глазах у него мелькнула легкая гордость.
— Уже много, — похвалил я. — Вырастешь, так сможешь переводчиком работать. Хорошие деньги, особенно если к аристократу в прислугу устроиться...
Вот, опять. На этот раз он заплакал. Молча, но по-настоящему. И впрямь, чем я его обрадовать вздумал? Что он будет занюханному барону прислуживать, когда себя графом или герцогом мнил?
— О прошлом не плачь, о будущем думай! — гаркнул я, пытаясь грубостью прервать слезы. — Здоровый уже парень!
Марк продолжал реветь. Моего тона он не испугался — оно, конечно, приятно, но как успокоить-то?
— Тебе думать надо, как вырасти! — резко сказал я. — А там лови счастье, повезет, так и титула добьешься! Вот выберемся с Островов, — я постарался вложить в эти слова такую уверенность, которой вовсе не испытывал, — чем зарабатывать станешь?
Он дернул плечами.
— Голова у тебя умная, — вслух рассуждал я. — С такой головой на мануфактуру наниматься — Искупителя гневить. В монастырь? Ты не калечный, чтобы монахи пригрели... да и паршивое это дело, монашеская любовь, они там через одного извращенцы, покарай их Искупитель... В храм Сестры не предлагаю тем более, сам понимаешь.
Марк торопливо кивнул. Он словно всерьез решил, что сейчас решается его будущая судьба. Да и я увлекся этой игрой. Надо же, Ильмар Скользкий, вор из воров, о брошеном бастарде заботится!
— Есть у меня пара купцов знакомых. Хороших купцов, крепких, — я не стал уточнять, что крепость их проистекает из скупки краденого. — Могу поговорить, чтобы взяли тебя в ученики. Не насовсем, конечно, подрастешь — уйдешь. Заодно подзаработаешь немного. Математике ты хорошо обучен, не сомневаюсь. Диалекты знаешь. И сам парень крепкий. Если попрошу, тебя не обидят. Могу сказать, что ты мой сын, — я ухмыльнулся. — По возрасту впритык, но можно наплести. Будет крыша над головой, сыт будешь. И опять же — в языках практика, в математике, интересные люди каждый день приходят, с охранниками сдружишься — будет с кем на мечах тренироваться...
Я с таким увлечением начал живописать радости купеческой жизни, словно сам вырос в лавке, и ушел оттуда по несчастливой случайности. Марк плакать перестал. Зато спросил:
— А что же вы... ты, Ильмар, торговлей не занимаешься?
— Я птица вольная.
Марк усмехнулся.
— Еще я взрослый человек. Ясно? Меня даже душегубцы боятся, мне везде приют.
— Странный ты, Ильмар, — очень серьезно сказал Марк. — Я вначале думал, ты ловкий дурак. Не обижайся!
Ох и приложил! Я проглотил обиду:
— А чего тут обижаться? Ворье — оно такое и есть, мальчик. Ловкое, хитрое, да глупое. Сколько не прыгай, а конец один — или от чахотки в руднике, или на мече солдатском.
Марк кивнул.
— Я о том и говорю. Ты же сам диалекты знаешь. И вообще — всему ученый. Я же видел, как ты нож держал...
Я вздрогнул.
— Воевал я, мальчик. Довелось.
— Простым солдатам стальной клинок не положен, — спокойно возразил Марк. — Да и не в этом дело. Тебя и впрямь всякие бандиты слушаются, и стража побаивается. Не силы, ума боятся. Неужели ничего другого не нашел, кроме как воровать?
— Воры разные бывают, — стараясь оставаться спокойным, ответил я. — Одни на ярмарке карманы чистят, другие с кистенем по большой дороге гуляют, третьи дома грабят.
— А ты этим не занимался?
— Бывало, — признал я. — С голодухи чего только не сделаешь, парень. Только у меня другое умение.
Марк ждал, и я, почему-то, решился на откровенность:
— Я то ворую, что уже никому не принадлежит. Думаешь почему Ильмара Скользкого, о чьей ловкости и фарте песни поют, на виселице не вздернули?
— Ты откупился, — спокойно ответил Марк.
— Не без того, — признал я. — Рассказал кое-что судье, когда писарь отлить ушел. Только, будь на меня жалоба от какого лорда, не помогло бы это. А вот — нет обиженных.
— Ты грабишь могилы?
Голова у него работала.
— Не совсем могилы, мальчик. Мертвых тревожить — гнусное дело. Знаешь, сколько старых городов по миру раскидано? Пустых, заброшенных. Городов, храмов, курганов, склепов. Всеми они забыты, никому не нужны. В склепах тех уже не мертвецы — тлен, и никому с моего воровства обиды нет. Найти такие места, древние, непросто, нетронутые — того труднее, а уж сделать так, чтоб никого по своему следу не навести... А ты знаешь, как раньше люди жили? Ты видел когда железные двери? Железные двери в склеп, где мертвые лежат? Я — видел. Сил унести не было, а так... сидел бы я тут.
— Повезло мне, что у тебя сил не хватило, — сказал Марк.
— Значит, повезло, — согласился я. Мне было очень интересно, попросит мальчик взять его в подручные, или нет? Я бы на его месте — попросил. Точнее, я в свое время — попросил.
— А почему ты мне это рассказываешь, Ильмар?
— Это не тайна, Марк. И я не один такой, может удачливее других — вот и все. Ну, знаю кое-что полезное. Языки древние, например.
Мальчишка молчал. Сейчас он сидел, подтянув колени к груди, опустив на них подбородок, и, казалось, о чем-то глубоко задумался. Лицо у него умное, даже под размазанной слезами грязью. Если попросится в подручные... а ведь возьму, точно возьму! Смышленый, не подлый, да еще со Словом. Знай я Слово — ох, что бы тогда было! Сбил бы железные ворота с петель, коснулся, да и отправил в Холод. А потом...
Меня обожгло припоздалой мыслью.
— Марк, мальчик, а можешь ты еще что-нибудь в Холод спрятать?
Он грустно посмотрел на меня. Словно я сказал ужасную глупость, отрывая его от важного дела:
— Кирпичик железный?
— Например. Можно не один.
— Нет, Ильмар. Честное слово, нет, Слово не то, — он улыбнулся, то ли своему незамысловатому каламбуру, то ли моей огорченной физиономии. Будем считать, что каламбуру.
— Тяжело тащить?
— Да нет, что ты. На Слово можно что угодно подвесить, разницы не чувствуешь. Дело в том, какое Слово.
— Понятно. У тебя — слабое.
— Тут не в силе дело, я же говорю. И от Слова зависит, и от человека. Может, кто другой с тем же Словом сумел бы все эти кирпичи...
Марк замолк и съежился под моим взглядом.
А мне пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, вспомнить, что Сестра заповедала, да представить себе ад, куда Искупитель подлецов отправляет.
— Знаешь что, Марк... Пойдем мы, пожалуй. Подальше от этих кирпичиков.
Я встал сам, помог подняться мальчишке. Ступал он уже неплохо, может, с перепугу, — но не морщась.
— Только если нас поймают... не ляпни стражникам про Слово, — посоветовал я. — Видел я однажды мужика, из которого Слово пытали...
— Ильмар...
Вытащив факел — тот уже начал потрескивать и чадить, я посмотрел на Марка. За эти мгновения мальчишка словно повзрослел года на три.
— Спасибо тебе, Ильмар. Пусть Сестра тебя отблагодарит. А я никогда не забуду. Что хочешь для тебя сделаю, Искупителем клянусь!
Я не стал ловить его на клятве и просить Слово. Вместо того потрепал по плечу и стал подниматься по лесенке. Кинжал я взял в зубы, опасливо поджав язык. Полезная предосторожность, от многих бед избавляет.
Еще бы и Марк это понял...
Марк шел сзади, с факелом. Он хромал, и оттого шумел, но шел довольно быстро. А я крался впереди, вне круга света. Бесшумно, никто не учует. Если вдруг есть в доме засада — кинутся на мальчишку, тут и настанет черед кинжалу поработать.
Но никого в доме не было. Видно, сработали мои уловки. Отбил крысиный помет нюх собакам, замела ветка следы. Двинулись стражники по улице, уткнулись в арык, да и решили, что по воде мы ушли...
У дверей я дождался Марка. Молча забрал факел, затоптал. Крепко взял мальчика за руку, и повел за собой. Темно было, очень темно, луну тучи закрыли, Опять спасибо Сестре. В темноте мне любой стражник не помеха. Для меня — едва контуры домов проступают, а для солдат — непроглядная темень.
— Хорошо складывается, — прошептал я на ухо Марку. — Теперь в горы пойдем. Там отсидимся — неделю, две... да и двинемся к порту. Морякам приработок не лишний будет. Заплатим — укроют, отвезут.
Марк замотал головой:
— Нет! Нельзя в горы!
— Это еще почему? Меня боишься?
— Нет... Ильмар, меня искать будут!
— Неделю, не больше. Солдатам дел больше нет, как по горам...
— Ильмар, милый! — он схватил меня за руку, впился ногтями до боли. — Ты же умный! Поверь! Я на каторгу по ошибке попал... как поймут в чем дело, пошлют за мной! И тогда весь остров перероют, горы снесут, шахты наизнанку вывернут... Ильмар, поверь!
От такого напора я остолбенел. А Марк все цеплялся за меня, и шептал не переставая:
— Ты же хорошо людей понимаешь, я вижу. Так подумай, правду я говорю, или нет!
— А сам-то ты себя понимаешь? Ну с чего тебя искать будут?
Марк тихонько застонал. Безнадежно сказал:
— Ну вот...
Я закрыл ему рот ладонью — уж очень голос повысил. Спросил:
— Мальчик, а что делать прикажешь? Солдат всех перерезать, да власть на островах держать? Корабль штурмом взять, да черный флаг на мачте выкинуть? Планёр в крепости захватить, да улететь как птицы?
— Можно и планёр.
— А летуна попросим, чтобы вез куда надо?
— Я сам поведу. Я умею.
— Да ты с ума съехал... — я легонько тряхнул мальчишку. — Планёры водить лет семь учатся, лучшие из лучших! Это тебе не из пулевика стрелять, это наука тонкая, ее и в Доме не всякий знает!
— Я знаю!
— Марк, — я постарался, чтобы в голосе сейчас появилась вся строгость, от природы отпущенная, и несложно это было сделать, честно скажу. — Я дурью страдать не намерен, и голову в петлю не суну. Не хочешь в горы — уходи, куда знаешь. Нож я тебе... нет, нож не отдам. Тебя не спасет, мне поможет. А в остальном преград не ставлю. Решай.
Он всхлипнул.
— Марк, говори!
— Я... я пойду... с тобой.
— Вот и хорошо. Умный мальчик. Идем.
Двинулись мы по улице, и Марк сразу затих. Не стал на слезы сил тратить, и шуметь не стал. У меня даже подозрение закралось, что все всхлипы были для того, чтобы меня растрогать.
Нет уж, дружок. Я не злой, видит Искупитель. Даже добрый, наверное. Но по глупости умирать не собираюсь.
В горах нас никто не достанет, и с голода там не пропадешь — в холмах кроликов, как на болоте комаров. Холода тоже бояться нечего, Печальные Острова — они теплые, не чета материку. Отсидимся в горах, доберемся до побережья, найдем корабль с жадным капитаном, вернемся домой. Поумнеет парнишка, так и впрямь не брошу, пристрою к лысому Жаку или Пейсаху-иудею. Все хорошо будет. Если уж Сестра с этапа вытащила, так теперь...
Слишком я расслабился. И почуял засаду шагов за двадцать, хотя должен был за пятьдесят. Впрочем, и засада была хороша — застыли недвижно у стены три силуэта, два побольше, один поменьше. Молча, без болтовни, без курева. То ли новобранцы ретивые, то ли опытные служаки.
Я застыл, сжал ладонь Марка до боли. Мальчишка понял, замер.
Вот ведь незадача. Они нас пока не слышали, может, задремали все же? Но не ровен час... треснет щепка под ногой пацана, откроет он рот...
Очень медленно я подхватил Марка под коленки, поднял на руки. Его шагу я не доверял, лучше уж за двоих прошагаю.
Только бы молчал, погодил с вопросами!
Марк словно онемел. Даже дышать перестал. Молодец. И вот это его понимание, готовность доверится, меня и подвели. Вместо того чтобы сразу отступить я решил пройти мимо дозора. За кольцо облавы вырвемся — легче будет. Поутру стражники доложат, что никто мимо не проходил, значит, станут развалины прочесывать. А мы уже далеко!
И я шагнул вперед. Бесшумно, не подвели ботинки на дорогом заморском каучуке, и все навыки разом вернулись, и мальчик застыл, цепляясь мне за шею, съежившись, будто стараясь полегче стать.
Вот только тот силуэт, что поменьше, шелохнулся — и залаял!
Дурак!
Я дурак!
Конечно, кто же наряжает в ночь дозор из трех человек, по караульному уставу положено посылать двоих с собакой!
— Кто идет! — рявкнули от стены. Голос был совсем не сонный, прокуренный, крепкий. Не салага-новобранец, опытный стражник там сидел.
Уже не таясь я поставил Марка на землю, толкнул за спину, выхватил кинжал.
— Взять их, Хан!
Все правильно, как еще свирепую русскую овчарку назвать, как не Ханом...
Черная тень метнулась к нам, я вытянул вперед руки с кинжалом. Когда между нами оставалось шагов пять, пес прыгнул, норовя вцепится в горло, как учили.
Вот только я уже присел, вскидывая руки, ловя беззащитное собачье брюхо на стальное острие.
Пес взвыл, когда металл вспорол ему живот. Инерция прыжка была велика, и ударил я хорошо. А уж к заточке лезвия никто бы не придрался. Вспорол я пса от горла до кобелиных достоинств, меня окатило кровью, словно небеса разверзлись. Пес перелетел через меня, сбил с ног Марка, задергался — но уже в предсмертных конвульсиях. Мальчишка вскрикнул, но не от боли, от испуга, разницу тут сразу чувствуешь.
— Сукины дети, душегубцы! — заорал стражник. Видно понял, что с его псом случилось, и остервенел. — На клочки разорву!
Все бы ничего, в темноте он бы мигом отправился свою собаку догонять, вот только второй стражник время даром не терял.
Зашуршало, и ночь расступилась под светом новомодной карбидной лампы, ярче которой и у высокородных ничего не водится.
Оказались мы перед стражниками как на ладони — я с кинжалом, весь в крови и Марк, по земле от дергающегося пса отползающий.
— Оба тут! — сказал стражник с фонарем. Голос был не испуганный, и не злой, а это хуже всего. Еще и лампа у них оказалась не с зеркалом, что только в одну сторону светит, а круговая — не вырвешься из света. Стражник поставил фонарь, и потянулся к поясу.
Сверкнули палаши. Хорошие палаши — пусть и не стальные, и не такие острые, как мой кинжал, да только длиннее его раза в четыре.
Они оба на меня двинулись — видно, поняли, что Марк им не помеха. А может еще почему... стражник с фонарем напомнил товарищу, быстро и коротко:
— Пацана не тронь, награда...
Это что же такое, братцы-воры, не за меня — Ильмара Скользкого, о котором по всей Державе лихая слава идет — за маленького бастарда награда назначена!
Я начал отступать, отведя кинжал к плечу, к броску изготовившись. На миг-другой это их сдержит. Без кинжала я добыча легкая, только тому, кто первый вперед шагнет, от этого не легче.
— Эй, шваль...
Марк, согнувшись, стоял над затихшей собакой. И голос у него был... правильный голос, настоящего аристократа, которому глупый стражник на улице дорогу заступил. Солдаты вздрогнули и невольно повернулись.
Руки у мальчишки почему-то были во вспоротом собачьем брюхе. Он распрямился, сжимая ладони — лодочкой, прости Сестра! — взмахнул ими — как детишки, играющие и брызгающиеся в воде.
Густая, темная собачья кровь плеснула в лицо стражникам. Вот уж чего они не ожидали — так это умыться кровью.
— А... — как-то глупо и растерянно сказал стражник, который спустил на нас пса. А в следующий миг обида перестала его занимать — я прыгнул вперед, и дотянулся клинком до шейной артерии. Что там брызги собачьей крови... теперь он в своей был с ног до головы.
Второго стражника я ударить не успел. Он отступил, умело прикрываясь палашом, не тратя времени на напрасную атаку. Только теперь силы были неравные — он один, а нас двое. И мальчишку он больше со счетов не сбрасывал, не решался к нему спиной повернуться. Так и пятился, отступая, ловя взглядом кинжал в моей руке. Взгляды наши встретились, и в его глазах я прочитал страх. Достаточный для того, чтобы рискнуть нагнутся и вынуть из мертвых рук палаш.
— Брось оружие, — сказал я. — Слово Ильмара — не трону!
Я бы его и впрямь пощадил. Если бы оружие кинул, и рассказал все, что знал — где другие посты, сколько человек нас ловит, что за награда обещана за Марка. Связал бы, да и оставил в развалинах, судьбы дожидаться.
Только стражник не поверил. Пятился, сколько мог, а потом развернулся, и бросился бежать, на ходу что-то из кармана доставая. В запале мне померещилось, что это ручной пулевик.
Ножи метать я умею. Самое воровское оружие, что уж тут говорить. К этому кинжалу я еще не привык, да и не пробовал его метать. Но баланс был правильный, кровь кипела в горячке драки, и я решился.
Кинжал вошел ему под лопатку, и стражник кулем рухнул. Лежал, подергивался, но ноги его уже не слушались.
— Одиннадцать предателей... — выругался я. Посмотрел на Марка — хотелось на ком-то сорвать злость.
— Я же говорил, не надо в горы, — быстро сказал мальчишка. И я опомнился. Все верно, это я выбрал дорогу. Да и в схватке Марк себя показал настоящим мужчиной, а не высокородным сопляком. До такого додуматься... кровью из собачьих потрохов глаза врагам залить.
— Спасибо, Марк, — сказал я. — Снова я твой должник.
Мальчик посмотрел на собаку. Попросил:
— Дай палаш, Ильмар.
Я подошел, протянул ему оружие. Марк нагнулся и одним взмахом перерубил собаке горло.
Правильно. Пес еще жив, просто оцепенел от боли. Нечего ему мучаться. Он-то не виноват.
С голыми руками я пошел к стражнику. Тот отчаянным усилием перевернулся на бок. Посмотрел на меня, скривился в злой ухмылке... и поднял руку с короткой трубочкой.
Нет, это был не пулевик. Ракета сигнальная. С самозапалом. Стражник последним усилием сжал трубку, и в небо с воем взмыла огненная стрела. У меня все внутри похолодело — я запрокинул голову, и увидел, как над городом расцвела алая звезда. Ракета визжала еще секунд пять, потом разорвалась красивым, карнавальным дождем.
Я нагнулся над стражником, оперся на одно колено, с запоздалым ужасом понимая, что подожди он, пока я приближусь, да направь ракету мне в живот — все. Отбегался бы Ильмар. Стал бы не Скользким, а Жареным.
Видно и впрямь он был хорошим стражником. Предпочел не с убийцей своим поквитаться, а сигнал подать.
— Конец тебе, душегуб, — прошептал стражник. — Линкор завтра в гавань входит... десант высокородный весь остров прочешет. Нахлебаешься кровушки...
— Не ври перед смертью, — сказал я, чувствуя противный холодок по хребту. — Ради двух каторжников аристократ зад от кресла не подымет...
Стражник осклабился жуткой предсмертной ухмылкой и закрыл глаза.
Вот тебе и восьмой из дюжины, Ильмар. Видишь, как Искупитель с небес грустно смотрит? Скоро он вздохнет, да и отвернется...
— Если Серые Жилеты за остров возьмутся, тут мышиной норы неучтенной не останется, — сказал Марк из-за спины. Я повернулся:
— Ты что, веришь ему? Орлы мух не ловят, преторианцы за каторжниками не охотятся!
— А что еще за линкор с десантом? — мальчишка остался невозмутимым. — Серебряные Пики на Кавказе, хану руссийскому помогают...
Я вспомнил собачий прыжок и невольно вздрогнул.
— Золотые Подковы — в столице, Медные Шлемы из Лондона не выведены, неспокойно там. Только Серые Жилеты и остаются.
О лучших преторианских частях Дома Марк рассуждал с такой небрежностью, как я мог бы вспоминать подружек, сидя за кружкой пива в кабаке. Галина на юг поехала, Джуди опять замуж вышла, Натали болеет, одна только толстушка Мари готова Ильмара утешить...
— Да не станут аристократы...
Я замолчал. Марк смотрел мне в глаза — виновато и безнадежно. Он тоже понимал, что такое Серые Жилеты — не щеголи для парадов и почетных караулов, вроде Золотых Подков, а подлинная боевая сила Дома, каждый со Словом, каждый с пулевиком, пороху понюхавшие, кровушки попившие, и в огонь и в воду готовые, не ради денег — что им, высокородным, деньги, — ради славы...
Может быть, Марк понимал это лучше меня.
— Чего ты натворил, парень? — спросил я.
— Вор я, Ильмар Скользкий. Вор, как и ты. Только то, что я украл, дорого стоит. Очень дорого.
И на этот раз я ему поверил. Перевернул тело, выдернул из спины стражника нож, обтер о мундир, протянул мальчишке.
— Возьми. Я палаш прихвачу.
— Зря я к тебе навязался, — вдруг сказал Марк. — Знаешь, Ильмар, разделиться нам надо. Если Серые Жилеты меня раньше схватят, то за тобой гоняться не станут. Отсидишься, да и уйдешь.
Секунду я размышлял, нет ли в его словах чего дельного. Потом покачал головой. Даже если и впрямь — главная охота за Марком, меня все равно в покое не оставят. От такого конфуза, как высадка на остров высокородных преторианцев, стражники с ума сойдут. Им тоже сил хватит горы перетрясти и шахты вывернуть.
— Вместе уйдем, — сказал я. — Обшарь карманы у того стражника.
Марк спорить не стал. А вместо того прикоснулся к мертвому телу и сказал:
— Беру его смерть на себя, Искупитель.
Я раскрыл было рот, но промолчал. Поздно уже. Чего теперь. Имел Марк такое право, как-никак мы вместе сражались.
А мне все же полегче. Семь — не восемь. Чувствовал я, что еще придется пролить кровь на проклятых Печальных Островах.
