Диана Коденко

ВНЕ КОНТЕКСТА

Для начала – силлогизм:
«Кабирский цикл» - это одно произведение в трех частях.
«Путь меча», «Дайте им умереть» и «Я возьму сам» - это три самостоятельных произведения.
Логика бессильна.

Но это так, шутка. А если серьезно, когда в свое время мне в руки попал роман «Я возьму сам» - я даже не подозревала, что это часть цикла. Потом, спустя где-то год, я прочла «Дайте им умереть». Потом, еще через полгода – «Путь меча». Последовательность, как видите, странная. Обратная. Целиком же перечитывала уже тогда, когда вышла большая книга в суперобложке. И вот на что я обратила внимание: если читаешь «Кабирский цикл» целиком от начала до конца, и если читаешь входящие в него романы с перерывом и не по порядку, по отдельности, - воспринимается это очень по-разному. Каждый роман на самом деле вполне самодостаточен, закончен и имеет свой смысл, свою композицию, свою идею. Складываешь вместе – получаешь цельный большой роман, с переходящими персонажами (или упоминаниями о них), с единой ассоциативно-сюжетной линией, получающей развитие в новой плоскости, со сложной, но целостной структурой. Загадка, однако.
Знаете, что строилось по такому принципу? Античная трилогия трагедий. Был такой жанр у древних греков. А уж как связаны Олди с античностью - не мне вам рассказывать. Мне вообще кажется иногда, что Генри Лайон Олди – очень античный писатель. Не в смысле жанра, стиля или характеров персонажей – в смысле мироощущения, гармоничности и в то же время осознания трагизма человеческого существования. И еще – в смысле той изначальной памяти, которая есть в каждом человеке, но которая проявляется не сразу и в разной степени. Книги Олди заставляют нас вспомнить то, что было с нами до нашего рождения.
И «Кабирский цикл» в этом плане очень показателен. Потому что реальность под названием «Я возьму сам» - это то, что предстоит вспомнить героям «Пути меча». А сам «Путь меча» крепко сидит в генетической памяти персонажей из «Дайте им умереть». Если хотите, это их Гиперурания, которую они исказили, извратили в своих попытках ВСПОМНИТЬ, и является она им только в виде странных снов, галлюцинаций или «кино по мотивам».
Но несмотря на всю эту тесную взаимосвязь, я буду анализировать «Дайте им умереть» отдельно, не как часть трилогии, а как роман сам по себе. Во-первых, до анализа всего «Кабирского цикла» в целом я еще когда-нибудь доберусь, дорасту, есть у меня такая мечта, - но позже, когда я перечитаю его еще раз пятнадцать. Во-вторых, «Дайте им умереть» - сложнее всего организованная часть цикла, и по сюжету, и по структуре, и по системе персонажей. (В общем, берегитесь, филолога могила исправит). В-третьих, потому что для меня лично это самая шокирующая и страшная книга Олди – а страху нужно уметь  посмотреть в лицо. А в-четвертых… в-четвертых, хрупкий образ Сколопендры, девочки с ножами-бабочками, Ниру Бобовай, не отпускает меня уже который год. Образ-крик, образ-молитва. Образ, которому на страницах – тесно, и он выплескивается с них, выталкивается, как кровь из раны… Sapienti - sat1.

Обрывки (non missa est)2
…не помнишь. Я ведь всегда так: запиралась на ключ (а пусть не мешают), забиралась с ногами на диван – и читала до утра. Потом опаздывала на работу, засыпала над очередной дурацкой статьей, редактор грозился меня уволить, но не увольнял – ему, к несчастью, нравились мои материалы. А я еще долго из книги выбиралась: какие-то фразы вспоминала, настроение…
Думала раньше, так писать нельзя. Не в смысле «не положено», а в смысле «невозможно». Сочетать несочетаемое; делать страшное жалким, жалкое – обыденным, а обыденное – страшным; одушевлять вещи на фоне бездушия людей… Возможно все. Для меня это новость…


СЮЖЕТ

     …каждое тело, движимое извне, - неодушевленно,
а движимое изнутри, из самого себя, - одушевлено,
потому что такова природа души.
Платон

Распространено мнение, что сюжетов и сюжетообразующих элементов в литературе ограниченное количество. И все попытки писателя соригинальничать сводятся только к ракурсу рассмотрения и расстановке акцентов.
Мне всегда это представлялось в виде такого метафизического стола, на котором лежат не менее метафизические кубики. Подходит писатель, начинает из них что-то строить да под разными углами любоваться на свое архитектурное сооружение. Только одного нюанса почему-то никто не учитывает: тот, кто строит из имеющегося на столе, – это ремесленник. Может быть, хороший ремесленник, качественный, но не более того. Мастер всегда приносит кубики с собой и добавляет к тому, что есть. И только тогда это становится произведением искусства.
Итак, то, что «на столе»: захваченный террористами автобус; тайна, требующая раскрытия; персонаж-загадка, на котором все держится; выстрелы, взрывы, угроза мирового катаклизма – все как положено. Получается канва для стандартного остросюжетного боевика с элементами детектива и мистики. Да?
Нет. Потому что вот здесь-то и вступает в силу то, чего «на столе» не было.

Кубик 1. Оружие.

Оружию больно стрелять – и оно отказывается стрелять. Как вам такой поворот событий? Это уже явно не боевик, в котором пули разлетаются во все стороны килограммами – и от этого не больно не только оружию, но похоже, и людям тоже: смерть становится привычной, когда жизнь другого для тебя ничего не стоит. Здесь не так. Оружие не хочет жить. Оружие сходит с ума, взрывается в руках тех, кто стреляет, оно действует само по себе, в разрез с волей человека – а значит, оно способно к принятию решений, к выбору, к осознанию себя. Выходит, что в нем есть душа. Душа безнадежно больного, понимающего, что он не приносит тем, кто рядом, ничего кроме страданий. Душа шизофреника, которому не по плечу расслоение личности.
Есть и противоположный полюс. Говорят, что ружье, висящее на стене, в финале должно… Ну, сами знаете. Но вместо ружья на стене висит меч. Старый, уставший, заточенный в стеклянной тюрьме музея - но хранящий в себе все прошедшие времена. Он тоже мыслит и чувствует, и ему тоже жизнь не в радость. Но совсем по другой причине: он был создан не для убийства и уж тем более не для удовлетворения любопытства посетителей музея – но все изменилось. А здоровому не выжить среди безумцев.

Кубик 2. Люди.

Люди же наоборот зачастую лишены всякой свободы выбора. Они свято верят в то, что действуют так, как считают нужным. На самом же деле их жизнь – только имитация жизни, их воля – только видимость. И если до поры до времени это не так сильно бросается в глаза, то когда собравшиеся в мектебе «Звездный час» начинают видеть свои странные полусны-полувидения, сразу же становится все ясно. Они – марионетки, которых некто подводит к готовому решению, к заданной необходимости: «убить подлую тварь!». Вот кто этот «некто» - это вопрос. Отвечать не стану – боюсь соврать или ошибиться. Но одно знаю точно: когда некоторые из запертых в мектебе людей не соглашаются делать то, что приказано, - именно в этот момент в них просыпается душа. Раз и навсегда.

Кубик 3. Ниру.

Кто она? Почему такая? Почему только она способна обезвредить террористов? Фаршедвард что-то знает, неспроста же он вызвал именно ее, но – не скажет, и не просите. Почему на взорвавшуюся двустволку глядит, как на раздавленного скорпиона, а на меч в музее – как на могилу близкого человека? Откуда знает? Что пытается вспомнить?
Вот он, персонаж-загадка. Стандартное развитие сюжета предполагает, что постепенно ответы на эти вопросы будут находиться. Ан нет, не находятся. Она – Ниру Бобовай по прозвищу Сколопендра, правнучка бабушки Бобовай. Человек-время. Она только маленькой частью своей жизни соприкасается с тем, что происходит в романе. Остальная (основная) ее жизнь проходит где-то за пределами страниц. Где? Тайна останется тайной.
Нашу игру в кубики можно продолжать долго. Но игра тем и хороша, что завершается несколько раньше, чем надоест. И несколько позже, чем перестает быть просто игрой…

     Обрывки (non missa est)
…террористами сейчас никого не удивишь. Что там автобус – самолеты, больницы, зрительные залы… Знакомо до боли. Я не буду об этом, ладно?
Я, собственно, о Ниру. Ты читал, поймешь. Спички детям не игрушка. Перевязь с ножами – тем более. Но это детям. Ты на самом деле думаешь, что она – ребенок? Маленькая девочка? Наша оболочка не есть мы сами. «Время дышит за спиной…». Это у нее-то – «время»? В двенадцать лет?!
…(нрзб)…Там сложнее. Ты же видишь, ее как будто ведет что-то, она сама толком не понимает, что с ней делается. Но ребенок или испугался бы, или стал бы в это играть. А она выбрала – так жить и так умереть. Помнишь, КАК там об этом сказано? Поэтому я не торопилась бы с выводами. Ниру несовместима с тем миром, который вокруг нее. Думаешь, дело в ножах? Вряд ли. Ножи ей нужны как собеседники, ей больше не с кем разговаривать. Просто она сама – оружие, вот потому она и уходит вместе со всеми. Оружие - и еще память. И еще…


КОМПОЗИЦИЯ

Если путь долог, не удивляйся:
ради великой цели надо его пройти.
Платон

Роман в трех частях с прологом и эпилогом – казалось бы, что может быть проще? Да, конечно. Очень просто. Если не обращать внимания на подробности…
Обычно пролог – это то, что предшествует описываемым событиям. То, что к ним привело. Иногда наоборот – герои сидят и вспоминают, как оно все было. В любом случае, пролог – некая экспозиция, введение в правила игры, объяснение читателю, что здесь вообще происходит. В «Дайте им умереть» пролог – это развернутое описание ситуации, к которой еще придется вернуться, только тогда рассказ о ней будет уже более сжатым и немного с другой стороны. Это ключевая точка, в которой впервые сходятся вместе основные герои романа. Это узел. Но никак не причина и не объяснение.
Три части романа не равны между собой. Текст не просто разделен на более-менее завершенные куски для облегчения восприятия – текст неоднороден. (Я бы сказала, что это вообще три разных текста о разном – но, собранные вместе, дают целое, многомерное изображение). Начиная уже с того, что первая и третья книги значительно больше по объему, чем вторая. Почему? Потому что вторая книга – это сны, миражи, галлюцинации. Там все путается, там со временем происходят странные вещи и в несколько минут умудряются втиснуться дни и годы. И потому еще, что вторая книга – это своеобразный переход от времени в первой книге к безвременью в третьей. Как барокамера, позволяющая избежать кессонной болезни. Ведь сразу и без последствий для психики осознать, что «вселенские шестеренки» остановились, а вы продолжаетесь – такое ни героям, ни читателям не под силу. «Времени больше не будет…» - сопутствующие обстоятельства известны.
События описываются с разных точек зрения, возможность высказаться получают практически все персонажи – за исключением, разве что, козы... Это коронный прием Олди, он встречается во многих их книгах – но каждый раз удивляет и заставляет верить, сочувствовать, сопереживать. И не с самого начала замечаешь, что роман-то, в основном, написан ОТ ТРЕТЬЕГО ЛИЦА. Вернее, от третьих лиц. Разных. Просто автор временно (ох уж это время! снова оно…) становится на позиции персонажа, смотрит его глазами, читает его мысли. Напрямую же способен говорить только меч-самоубийца – да еще единожды хакима Рашида заносит в прямую речь, видимо, от страха и повышенной впечатлительности.
Тем более пронзительно, тем более невыносимо и горько звучит прощание Сколопендры – от первого лица, от себя, без посредников: «Вот и все, мой хороший. Я выполнила свое обещание. Я очень старалась, но у меня все не получалось… ты больше не одинок. … Ты только подожди немножко, и ты, бабушка, подожди – я сейчас, я быстро… я уже иду. Вот так. Я уже…». И вслед этому - эхом, отголоском – бессильное признание азата Карена: «Я ничего не успел сделать…». Снова - «я». Иногда персонажи не вправе прятаться за всезнание и всеведение автора.
В эпилоге, как и положено, рассказ о том, что было после. Попытки мира научиться жить заново. Завершение истории – и надежда, дарованная далеко не всем героям романа. Надежда на то, что конец одной истории совпадает с началом (или продолжением?) другой, и что никто не умирает навсегда, и что все – к лучшему, к лучшему…  Эпилог – это сон. Только сон. Но если путь долог – надо его пройти. И если сон есть продолжение пути – надо идти до конца…
Роман в трех частях с прологом и эпилогом – казалось бы, что может быть проще?

Обрывки (non missa est)
…о слезинке ребенка. Так все любят на эту тему порассуждать при каждом удобном случае… (Бедный Федор Михалыч и не догадывался, сколько интерпретаций можно придумать). Но обычно это глубокая философия на мелких местах.  А здесь – целый мир. И выбор стоит между целым миром – и жизнью маленькой девочки (будем считать, что она все-таки маленькая девочка). Она – воплощение года, она несет в себе все события этого года, которые могут оказаться для мира не самыми благоприятными. И как здесь выбирать?
А можно и по-другому вопрос поставить. Про иного скажут: и как его земля носит? А ее вот, Сколопендру, не носит, за руку к пропасти подводит. Значит, неправильная она, ненужная, опасная? Возможно и так. Но знаешь, мне все время кажется, что мы не там расставляем ударения.  Что не она, а мир…

СИСТЕМА ПЕРСОНАЖЕЙ

Поэт – если только он хочет быть настоящим поэтом –
должен творить мифы, а не рассуждения.
Платон

     Главная характеристика практически каждого персонажа – бессилие. Невозможность изменить хоть что-нибудь. Одни хотят добра, но не знают, что предпринять. К тому же моменты бывают такие, что поди разберись, где добро, а где наоборот. Другие преследуют свои цели и изо всех сил пытаются что-то для этого сделать – но все их попытки оканчиваются ничем, промахом, просчетом. В финале странная девочка сама лишает себя жизни. Те, кто хотел ее спасти, уберегли от других – но от нее самой уберечь не смогли. Те же, кто желал ей смерти, должны бы радоваться – но чувствуют себя одураченными: все не так, не по сценарию… В конце концов, и для тех, и для других это - разрешение ситуации.
Спрашивается тогда, для чего же они все нужны – винтики в машине, без которых машина не сломается и не рассыплется, герои, от которых ничего не зависит?
На самом деле, зависит. Любой человек, участвующий в чем-либо, вносит в развитие событий что-то свое. Не окажись его там – кто знает, чем бы все обернулось? Это я не только о книге, это и в жизни так.
Доктор Кадаль случайно узнает, почему взрывается оружие. Зейри Коушут случайно разбивает меч. Руинтан со своей (точнее, не со своей) козой случайно оказывается в мектебе – и коза оказывается весьма необходимой в сложившихся обстоятельствах. У героев не получается то, что они пытаются сделать, - зато за них это случайно делают другие. Поэтому вся система персонажей как будто со смещенным центром тяжести: никто не знает, чего ждать от себя самого в следующую минуту, к каким последствиям приведет безобидное (или не очень) действие, движение, слово…
И только два персонажа не думают об этом – Сколопендра, чужачка среди людей, и меч Гвениль, чужак среди современного оружия (параллель? Скорее всего). Для них важна цель, а не то, как и с чьей помощью (пусть и случайной) эта цель будет достигнута. Они оба хотят освободиться, они оба – не отсюда. Они хотят уйти - и они уходят, поскольку так решили. Сами.

«Да, я понимаю – уходить в такой компании противно. Мне тоже было бы противно. Мне и сейчас противно, но ведь если мы вдвоем, значит, остальные нас попросту не интересуют. … А правильным мы оставим их правильную жизнь и их правильный мир. Да, мой хороший?»

Для Ниру Бобовай нет вариантов – в этом мире ей нечем дышать, воздух не тот. Возможно, она вообще появилась тут единственно для того, чтобы помочь уйти гордому старику, пережившему свое время. (Правда, год, который она в себя вобрала, - это год самоубийства всего оружия вообще. И в первую очередь, огнестрельного – искалеченных уродцев, населяющих тупик оружейной эволюции).
А возможно, еще и для того, чтобы оставить «правильным» людям «правильного» мира несколько коротких, непонятных, «неправильных» стихотворений.  (Когда, как они были написаны?). Чтобы читали, в вечных попытках вспомнить, творили мифы – и верили бы, что именно так все и было. Чтобы оставался хоть какой-то шанс начать с начала.

«Песчинка вылетела из вселенских шестеренок, и они снова, со скрежетом и оханьем, начали вращаться».

Песчинка. Только песчинка. Но – способная удерживать собой мироздание.
Этого мало?

Обрывки (non missa est)
…статью о ней, о Ниру Бобовай. Вернее, не только о ней – о романе вообще. Композиция, сюжет, система персонажей – ну, ты знаешь все эти литературоведческие забреды. Умничаю, короче говоря. Благо, там есть где развернуться – и с читательской, и с филологической колокольни. Пишу и думаю: а что если бы не так все закончилось? Она бы выросла, вышла бы замуж, нарожала детей и учила бы их метать ножики… Эдакая Наташа Ростова из эпилога. Так что ли? Не верю. А ничего другого придумать не получается. Все как-то выходит кособоко. Но ведь это же страшно, когда ребенок убивает себя, а взрослые вздыхают с облегчением. Что же это за мир у нас такой, если в нем такое возможно? Если только так в нем и возможно? Говорят, история не терпит… (зачеркнуто).
Не могу относится к Ниру как к персонажу книги. Меня на ней заклинило. Она более реальна для меня, чем я сама. Чем многие из…


СОВСЕМ КОРОТКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

     Олди определяют жанр, в котором они работают, как «философский боевик». Вот уж воистину! А чего здесь больше, боевика или философии, - это пусть каждый сам для себя решает. Ведь «Имя розы» Умберто Эко – тоже в какой-то мере детектив…
И напоследок - еще один силлогизм:

«Кабирский цикл» - это одно произведение в трех частях.
«Путь меча», «Дайте им умереть» и «Я возьму сам» - это три самостоятельных произведения.
Это просто другая логика.


Обрывки (non scripta est)3
…А знаешь, это не мы
Друг друга храним от тьмы.
Это тьма
Нас хранит
Сама.
1 Разумному достаточно (лат.)
2 Не отправлено (лат.)
3 Не написано (лат.)