Пешком между звезд

Три тома «Ойкумены» собраны, наконец, вместе, и можно позавидовать тому, кто сможет разом погрузиться в эту историю, без помех проследив ее от начала к финалу. «Погружение» здесь — ключевое условие, потому что открывающийся в «симфонии» мир велик, сложен, раздражающе пестр и провокативен. Входить в него стоит внимательно и беспристрастно, его понимание — вопрос привычки.
Знатоки фантастики сравнивают «Ойкумену» с книгами Симмонса или Суэнвика, но в любом случае здесь точно не Великое Кольцо и не прогрессорский космос. Здесь нет Чужих, здесь почти все обитаемые миры лежат в одном информационном и правовом пространстве, имеют разнообразное административно-государственное устройство и заселены человеческими расами, произошедшими из единого корня. Расы эти очень разнятся не только цивилизационно и культурно, но и биологически, поэтому по-справедливости можно сказать, что книга Олди — расистская. Ну, «антирасистская», если угодно, потому что расизм ее изначально не имеет ни малейшего оттенка шовинизма, а в конце вовсе преодолевается в мощном финальном аккорде. «Космическая симфония» рассказывает о единой эволюции человеческого рода и уготованном ему вертикальном прогрессе, к которому каждая раса идет своим путем. Здесь можно найти отголоски размышлений Лема, идей Стругацких («Большое Откровение» растянуто тут на десятилетия), спиритуальных теорий Нью-Эйджа. Но вся эта глобальная антропогония представлена в разыгрываемой персонажами мегапьесе. Присущая Олди театральность проявлена в трилогии гротескно, демонстративно, потому и понадобилась развернутая «кукольная» метафора. Каждому ключевому персонажу истории соответствует кукла (их связку внимательный читатель заметит уже в прологе), и каждый такой персонаж окажется в какой-то момент управляемым чужой волей, а в широком смысле — ведомым нитями судьбы. И окажется так, что сходятся эти нити на главном герое, кукольнике и кукловоде — и в прямом, и в переносном смыслах. Он идет по роману из одной переделки в другую, накапливая в каждом испытании бонусы, должные привести к обретению нового качества. Но читатель видит этот замысловатый квест далеко не сразу, хотя самый проницательный может, наверное, догадаться, к чему дело идет, задолго до финала. Главный герой — манипулятор поневоле, действующий на разных уровнях: и как практик нейропаст, и как живая флуктуация (многозначное для романа слово), точка схождения вероятностей. То он сам управляет клиентом, то превращается в его раба, лишенного собственной воли, а потом вдруг обнаруживает в себе второе «я» нечеловеческой природы — текст многосмыслен, многоэтажен, каждый сюжет варьируется и повторяется на разных этажах микрокосма и макрокосма. Однако виртуозной игру назвать трудно. В этом театре принято слегка переигрывать, сложность жеста сопряжена с некоторой грубостью. Нельзя сказать, что сеть романа сплетена тонко. Ажурность ее при ближайшем рассмотрении обеспечивают ржавые, в заусеницах, тросы, где-то наспех склепанные, где-то связанные некрасивыми узлами. Слишком много тут всего разного, чтобы получилось ловко и изящно.
На уровне языка отсутствует единое стилевое решение. С одной стороны, есть все, на что с радостью купятся поклонники «космооперы»: «В черноте космоса, подобно новорожденной микрогалактике, проступила величественная фигура, образованная десятками звездолетов. Впереди всех, являя собой острие «клюва», шло звено волновых истребителей...». Научно-фантастический техноэкшн на должном уровне: «сверхпрочный композит, выдерживающий давление в тысячи атмосфер и плазменные разряды, уступал натиску монстра». Но с другой стороны, здесь регулярно практикуются разные «галлюцинаторные комплексы», да импрессионистские экскурсы в глубины психики, которые пришлись бы по вкусу читателям какого-нибудь йога Ауробиндо, но любителей боевика могут и отпугнуть: «Я видел себя в «волшебном ящике». Себя-нынешнего, себя-здешнего. Жизнь сошлась в точку».  Конечно, есть авторы, без труда совмещающие «хрясь-бах!» с даниил-андреевскими эгрегорами, но стилистика у них при этом одинаково плоская. А Олди легко переходят от одной языковой практики к другой, вызывая диссонанс восприятия. Вероятно, они лучше знают своего читателя, которому нипочем смешение высокого с низким. Иному же могут испортить настроение и неуклюжие высокопарности: «с сосредоточенностью фанатика, рушащего лжекумира», и «ха-ха три раза!» — из жаргона пэтэушницы.
Не предположить ли, что в таком смешении как раз и отсвечивает главный посыл романа: вверху и внизу все едино. Вселенная устроена по антропному принципу. Ничтожные в своей уязвимости люди сродны могучим энергетическим вихрям, свободно перемещающимся между звезд. Поэтому замечательно действует завершающий наконец трилогию, последний, окончательный эпилог. Когда опустившаяся на траву лакированная тьма космической флуктуации оборачивается знакомыми нам живыми людьми, немедля принимающимися за печеных кур и тутовую водку.

Валерий Иванченко