Мария Галина
Апокрифические мотивы в украинской фантастике
Библейские мотивы при желании можно обнаружить где
угодно, даже там, где, вроде бы, им и не место: в «трэшевой»,
коммерческой литературе. Причина проста – массовые жанры
воспроизводят культурные стереотипы, волей-неволей апеллируя к
Библии, лежащей в основе культурного багажа любого современного
европейца, даже если он, по своему простодушию, об этом не знает. В
фантастике же, самом интеллектуальном из массовых жанров и самом
массовом из интеллектуальных, библейские аллюзии, наряду с любыми
другими, могут и входить в авторский замысел, и возникать
непроизвольно, а то и вчитываться критиками и читателями, еще с
советских времен наловчившимися усматривать дополнительные, скрытые
смыслы. Курьезным примером подобного вчитывания смыслов в
произведения Аркадия и Бориса Стругацких можно назвать работу Майи
Каганской «Роковые яйца» (в сборнике Вчерашнее завтра. Книга о
русской и нерусской фантастике), где о погружении в астрономический
объект – черную дыру – сказано буквально следующее:… Уход к звездам,
как синоним смерти – одна из древнейших поэтических метафор, отчего
«звездолет» – этот предмет первой научно-фантастической
необходимости – сразу приобретает гротескно-трагические очертания,
особенно вблизи пронумерованной как почтовый ящик концлагеря, Черной
Дыры ЕН 2000056… Номер Черной Дыры – 2000056 – … я уверенно дешифрую
как ХХ-56, то есть ХХ съезд КПСС, имевший место, точнее, время, в
(19)56 году! …День рождения Левы приходится на 6 октября. 6 октября
1973 года началась четвертая арабо-израильская война, известная как
Война Йом-Кипур, или Война Судного Дня…И хотя для советского
читателя библейские аллюзии были менее интересны, чем аллюзии
политические, сейчас, пожалуй, дело обстоит как раз наоборот.
Общечеловеческое остается, а сиюминутные реалии уходят в прошлое.
При всем пышном великолепии булгаковской сатиры именно «пилатовская»
линия сделала роман «Мастер и Маргарита» хитом для нескольких
поколений читателей.Даже в советское время ветхозаветная и
евангельская тематика эксплуатировалась фантастами (чаще в
сатирическом ключе, как, например, в «Петле гистерезиса» Ильи
Варшавского). Однако потребовалось несколько постсоветских лет,
чтобы появились масштабные произведения, в которых разрабатываются
не только библейские, но и агадические мотивы.Начать надо, пожалуй,
с уникального по своему размаху, экспериментального романа «Рубеж»,
написанного сразу пятью русскоязычными украинскими фантастами –
Дмитрием Громовым и Олегом Ладыженским (совместный литературный
псевдоним – Генри Лайон Олди), Андреем Валентиновым и супругами
Мариной и Сергеем Дяченко.Густо замешанный на украинской мифологии и
гоголевских аллюзиях, «Рубеж» тем не менее, взял за основу
фантастической идеи мистическое иудейское учение «Сфирот» – о мирах
как концентрических сферах-сосудах, скрывающих от глаза
непосвященного Мировой Свет. Нарушение перегородок между этими
сосудами способствует проникновению Света в неприспособленный для
глаз смертных мир, тем самым инспирируя Армагеддон.
Златое Древо Сфирот распускалось цветами помыслов Святого,
благословен Он. Цветы осыпались вьюгой лепестков, образовывая завязи
Сосудов; завязи щедро наливались соком вложенного в них Света,
росли, но вскорости начинали чернеть, подтачиваемые изнутри червями
— червями противоречивых стремлений и страстей, раздиравших Сосуды
на части. И вот уже черенки-порталы не в силах выдерживать тяжесть
плодов, набухших густой жижей греха, вот один за другим Сосуды
срываются с ветвей и летят вниз, в аспидную бесконечность небытия,
по дороге схлопываясь, обращаясь в ничто…Плодов осталось едва-едва,
но эти последыши держались изо всех сил. Лишь на самой верхушке,
забытый в шорохе вечной кроны, судорожно цеплялся за жизнь крохотный
комочек, безнадежно съеживаясь на глазах. Дуновение ветра, касание
крыла летящей мимо птицы, минута-другая — и упадет, рассыплется
прахом, перестанет быть. Центральный персонаж «Рубежа» – ребенок и
одновременно могущественный ангел-истребитель Денница-Люцифер,
несущий свет, способный уничтожить перегородки между
сосудами-мирами, или, напротив, стать орудием Творца и сохранить
миры в целости. Действие романа и происходит в одном из таких
миров-сфер, который по антуражу соответствует Украине XVII века, с
частичными вкраплениями нашей, современной, реальности. И тут от
земной женщины и падшего ангела Каф-Малаха рождается Денница.
Добавлю, что собеседником и вечным оппонентом Каф-Малаха по сюжету
является мудрец и визионер, каббалист рабби Элиша…Когда речь идет о
пяти авторах, работающих совместно, трудно сказать, кому именно
принадлежит та или иная находка. Но и по отдельности, если здесь
уместно это слово (украинские русскоязычные фантасты предпочитают
работать творческими дуэтами, а то и трио), все упомянутые авторы
так или иначе обращались не только к Библии, но и к агадическим или
каббалистическим ее толкованиям. Оно и неудивительно. Украина имеет
давние народные мистические традиции, отображенные еще Гоголем. Но
помимо собственно украинской традиции, здесь издавна существовал
мощный пласт иудейской мистики, оказавший влияние и на поверья самих
украинцев. В карпатских преданиях, к примеру, не раз встречается – и
всегда в положительном контексте – образ основателя хасидизма рабби
Бешта.Библейские и каббалистические мотивы лежат в основе нескольких
ключевых произведений Марины и Сергея Дяченко, собравших весь спектр
жанровых премий в области фантастики. В мире, который нарисовали
Дяченко в романе «Армагед-дом», конец света происходит каждые 18
лет. Сходит с неба огонь, из моря выходят звери, извергаются
вулканы, жить становится невозможно… Всему живому грозила бы гибель,
если бы не загадочные Ворота, открывающиеся на поверхности планеты в
разных местах. Люди толпами заходят в эти ворота и пережидают –
неизвестно где, неизвестно как, неизвестно сколько времени –
бушующий на земле ад. Когда они выходят из ворот, все уже
заканчивается.Человек ко всему привыкает, приспособился и к
повторяющемуся Армагеддону, подстраивая свою частную жизнь и жизнь
социума под «циклы». Женщины способны зачать только в первые три
года каждого цикла, вся экономика и система образования нацелены на
то, чтобы вырастить и выучить детей, способных под конец цикла
самостоятельно зайти в Ворота. Детские садики первых лет цикла
привычно перемонтируются в школы – в каждой пройдут всего три
выпуска… Дома каждый раз отстраиваются заново – строить что-то из
прочных материалов не имеет смысла. И в таком мире авторы проживают
три цикла вместе со своей героиней Лидой – сначала девочкой, потом
женщиной, отчаянно и подло делающей карьеру, чтобы ее единственный
сын попал в заветные номенклатурные списки тех, кто отправляется к
Воротам первыми, вне общей очереди… Соответственно, отрабатываются и
модели «готовности к Армагеддону»: либерально-демократическая, не
способная отразить наступающий хаос, и жестко-тоталитарная, когда
сама «гражданская оборона», подготовка и тренировка населения
оборачивается катастрофой, уносящей едва ли не больше жизней, чем
дежурный Армагеддон.Очередной конец света все же удается остановить
– уже средствами христианской традиции, жертвой и искуплением. Сын
Лиды Андрей – в переводе «просто человек» – отказывается от добытой
матерью номенклатурной привилегии и остается вместе со всеми, и от
этого Армагеддон останавливается. Вулканы втягиваются в поверхность
планеты, звери уходят в море, красное небо опять становится голубым…
все.Все ли? Ведь на Земле, где больше нет нужды в дружном
противостоянии регулярной напасти, человечество окунается в пучину
вражды, все возвращается на круги своя, тут и там вспыхивают
локальные и большие войны. И Андрей гибнет в одной из них. Одного
праведника оказалось недостаточно, чтобы изменить лицо
мира.Следующая, пожалуй, этапная для писателей, и тоже очень
«библейская» книга – это «Пандем». «Пандем» можно назвать
доказательством Бытия Божьего от противного. Иными словами, перед
нами ответ на мучающий всех вопрос: почему? Почему Бог, коль скоро
он всеведущ и всемогущ, не помогает каждому отдельному хорошему
человеку. А также не учит плохого поступать хорошо? Почему не
отвечает – или редко отвечает – на молитвы и мольбы? Почему
допускает болезни, боль, несправедливость?Вот, говорят авторы,
появилась, сама собой, спонтанно, некая самоорганизующаяся, почти
всемогущая сила, которая стала уберегать от напастей, подсказывать,
помогать, лечить, играть роль стола справок, службы быта и службы
знакомств (даже, кажется, сексуальных услуг), при этом искренне любя
каждого представителя человечества, обращаясь конкретно к каждому,
советуя, сочувствуя, понимая, подсказывая… Иначе говоря, герои
Дяченко получили от Пандема то, что люди изначально просят у Бога.
Помощь, сочувствие, участие. Долгую, счастливую жизнь. В перспективе
– даже бессмертие. Никто больше не страдает от несправедливости.
Никто не обойден удачей. Никому не грозит погибнуть от нелепой
случайности, стать жертвой маньяка в темном переулке. Никто никогда
не совершит самоубийства. Пандем сохраняет всех. И всегда рядом с
тобой, в голове твоей – собеседник, слушатель, советчик, понимающий,
сочувствующий, любящий. Никто больше не одинок. А теперь представьте
себе, что из этого должно получиться. Или почитайте роман Дяченко. О
том инфантильном, беззаботном и жизнерадостном детском саде или доме
призрения, в который превратилось человечество.Разумеется,
божественность Пандема недоказуема. Толерантный и человечный
священник, один из тех, кто усмотрел в Пандеме как раз извечного
оппонента Господа, резонно возражает: «Разве есть что-то в этом
мире, что может Пандем, и не мог бы, пусть в далеком будущем,
человек?» Кстати, Пандем, в отличие от Науки Будущего (в том виде,
какой она рисовалась на страницах НФ-произведений наших
шестидесятников) оказался гиперэтичен. Например, не стал
модифицировать сознание даже самых опасных преступников – просто
сделал невозможным сам акт преступления. Не разглашал личных тайн.
Не создавал необратимых ситуаций. Он лишь дал нам то, о чем мы
всегда просим. Здоровье, безопасность и уверенность в завтрашнем
дне. А дав все это, ужаснулся.И Пандем, любящий человечество,
«умирающий с каждым человеком», вынужден был от любви своей
отказаться – человечества ради. Потому что в инфантильном,
изнеженном обществе, где Пандем заведомо заботился обо всех, люди
перестали заботиться друг о друге. Имея чуткого и внимательного
постоянного собеседника, перестали друг друга слышать. Постоянно
получая, разучились отдавать. Купаясь в лучах всеобъемлющей любви,
забыли, что любовь надо заслужить или завоевать.Божественное
молчание порой может так же свидетельствовать о Боге, как и
Божественное присутствие. Потому что Бог, опекающий, защищающий,
отводящий любую беду, это уже не Бог. Это Пандем. Чудо не может
совершаться регулярно, иначе оно перестает быть Чудом. А Чудо, как
известно, к области фантастики не принадлежит. Оно – прерогатива
Священных книг. Там, где дело доходит до Чуда, тактичный фантаст
предпочитает отступить. Как, например, отступил Станислав Лем в
своем «Солярисе» – самой «божественной» из всех фантастических книг
ХХ века. «Алена и Аспирин» – еще один, недавний роман Дяченко.
Скорее, даже повесть, названная романом в угоду издательской
политике (хоть расшибись, а выдай роман не реже чем раз в год). Ее
не назовешь яркой удачей писателей, но именно в смысле
«богоискательства» она очень показательна. Недаром на нее обратила
внимание Фаина Гримберг, вечный возмутитель литературного
спокойствия. Мир в «Алене и Аспирине» приближен к нашему. Ну, разве
чуть-чуть похуже, пожестче, почернушней. Грязные подворотни,
подземные переходы, забитые нищими и попрошайками, гаражи, свалки,
озверевшие подростки. Ночные клубы, офисы, банкетные залы. И вот в
этом мире – а заодно и в судьбе диск-жокея Аспирина, человека,
привыкшего шагать по жизни легко и непринужденно, – появляется
загадочная девочка Алена и ее игрушечный медвежонок Мишутка,
способный уничтожить кого и что угодно. Страшненький
Ангел-хранитель, прикомандированный к посланнице из Высших сфер.
Потому что Алена пришла оттуда. Пришла искать брата.Откуда именно,
она не говорит, но, возможно, даже из рая, где все совершенно и
именно поэтому закрыто для творчества. А брат ее хочет сочинять и
играть музыку. И она, Алена, тоже должна сыграть уж такую музыку,
чтобы мир этот рухнул, а брат – очнулся и вернулся в семью. На
небо.Беда в том, что мир этот не хочет рушиться. А брат не хочет
возвращаться. И люди этого мира, не очень хорошие, в принципе, люди
– недаром к Алене прикомандирован истребитель-Мишутка, – тоже,
возможно, не заслуживают окончательной кары. Вот же приютил ее у
себя дома отвязный Аспирин – из корысти, из страха, но ведь из
сострадания тоже.
Сама Алена если и тянет на ангела, то только на ангела-истребителя.
Слишком уж она нетерпима, предубеждена, эмоциональна. Но именно она
должна принять решение, сделать выбор.
Кстати, психологи утверждают, что эмоции – компенсирующий механизм,
помогающий сделать выбор там, где информации для окончательной и
полной оценки ситуации явно недостаточно.
Иными словами, выбор – все-таки прерогатива не ангела, а человека. А
равно и творчество, созидание. Недаром предпочел быть человеком
загадочный брат Алены.
Зато сочиняются новые песни, — она улыбнулась. — Складываются слова…
Поднимаются новые стены, строятся новые города… Ужасный мир. Нет
гармонии. А значит, есть путь. И есть то, куда он ведет. Из
несовершенства возможна дорога к совершенству, к Богу. Из застывшего
«рая», откуда пришла Алена, путь к Богу закрыт.И последний роман
Дяченко – Vita Nostra (Vita nostra brevis est — строчки знаменитого
студенческого гимна «Гаудеамус”), который поклонники уже признали
несомненной удачей. Как ясно из заглавия, роман о студенческой
жизни. Однако учат студентов в странном институте маленького
среднерусского городка непонятно чему: например, представить
красную, в белых крапинках сферу, а потом мысленно вывернуть ее
наизнанку, не нарушая целости поверхности. И происходят с этими
студентами вещи странные и малоприятные: только что зачисленные
первокурсники с ужасом замечают, что все выпускники второго и
третьего курса – либо калеки, либо сумасшедшие. А потом и сами
становятся такими. Поскольку в институте их учат, оказывается,
изменять свою природу и становиться Словом. Одним из множества слов,
составляющих ткань бытия. А изменение природы так просто не дается,
для этого надо сначала сломать природу человеческую.Главная героиня
Сашка, самая перспективная студентка, надежда странных
преподавателей-нелюдей (грамматических конструкций), принуждаема к
занятиям скорее кнутом, чем пряником – не честолюбием, а страхом за
близких. Управление Словом означает управление самой структурой
мироздания – недаром некоторые рецензенты усмотрели в этом параллели
с Каббалой, – и с родственниками провинившихся и нерадивых студентов
случаются неприятные вещи. Однако, вместо того чтобы стать, сдав
профилирующий предмет, «глаголом повелительного наклонения», она
становится «паролем» – первословом, творящим новый мир. Не «встань и
иди!», но «в начале было Слово, и Слово было от Бога, и слово было
Бог». И новый мир, который она творит, видимо, будет отличен от
нашего, ибо первое, что она формулирует при творении, это «отказ
бояться». Не слишком понятно, впрочем, отказывается ли она творить с
оглядкой, с боязнью, с ограничениями, или просто лишает созданный ею
мир такого свойства, как страх. И если лишает, как будет выглядеть
такой мир? Этот вопрос авторы оставляют открытым, поскольку, по
моему глубокому убеждению, однозначного ответа, да и вообще ответа
здесь не существует.
Задать вопрос, однако, иногда бывает не менее важно, чем получить
ответ.И, наконец, стоит вспомнить совместный роман «Тирмен» еще
троих соавторов «Рубежа» — Г.Л. Олди (Дмитрий Громов и Олег
Ладыженский) и Андрея Валентинова.
«Тирмен» отдаленно напоминает «Посмотри в глаза чудовищ» Андрея
Лазарчука и Михаила Успенского. Перед нами снова почти неуязвимый
герой, облеченный тайной миссией и наделенный невероятными
возможностями, избранный посредник между людьми и некоей высшей
силой, свидетель и участник ключевых исторических событий и знакомец
культовых персонажей ХХ века. Однако если герой Лазарчука и
Успенского играет на стороне порядка, то герой Олди и Валентинова –
на стороне хаоса. Вернее, на стороне Смерти, «Великой дамы». Его
миссия – не сохранять статус-кво, а нарушать мировое равновесие,
поскольку равновесие приводит к торжеству энтропии, а в
метафизическом плане – к концу света, к «вечной субботе».Жизнь
возможна, пока во вселенском порядке присутствуют элементы хаоса, и
«тирмены»-стрелки, взламывая расчисленную наперед книгу судеб,
призваны вносить элемент непредсказуемости в неотвратимое расписание
жизни и смерти. Пока существуют «тирмены», жизнь продолжается. Но
убийство есть убийство. За долгую жизнь, удачу, благополучие свое и
близких, тирменам приходится дорого расплачиваться со
смертью-заказчицей.«Тирмены», одиночки-профессионалы, предпочитают
прятать сверхчеловеческие способности под скромными личинами
госслужащих, а чаще всего – неприметных смотрителей тиров в парках
культуры и отдыха. Иными словами, тайная организация одиночек,
маленьких людей, исподтишка нарушающих порядок мироздания. Впрочем,
«вечная суббота», рай на земле, остановка вселенского круговорота
жизни и смерти, кажется, все-таки грядет. И оказывается не так
страшна, как мыслилось. Стоило ли ради того, чтобы оттянуть ее
наступление, провести человечество через кровавые бани ХХ века?
Писатели ответа не дают – весьма вероятно, что однозначный ответ,
опять же, в принципе невозможен.Перечень библейских и
квазикаббалистических мотивов в творчестве украинских фантастов
можно продолжить. Это и «Ола» Андрея Валентинова, и «Карл, герцог»
Александра Зорича (еще один коллективный псевдоним), и страницы
«древнегреческого» цикла Г.Л. Олди, и роман одессита Александра
Борянского «Три стороны моря», рассматривающий оригинальную версию
политических мотивов Исхода. Но об этих и других книгах – в
следующий раз.
6 ноября 2007 г.
