НАМ ЗДЕСЬ ЖИТЬ.
РЕЦЕНЗИЯ.

---

   Г. Л. Олди и А. Валентинову -- привет!

Во первых строках моего письма -- спасибо, что не забыли старика, уважили; вообще, все чаще прихожу к мысли, что единственное доказательство собственного существования -- это внимание окружающих к твоей персоне, и тут, как никогда, важно не только количество окружающих, но и их качество.

Но речь не о выворачивании шеи с целью увидеть собственный распущенный хвост, а о доставленных мне, любимому, часах удовольствия, и, не побоюсь этого слова -- наслаждения.

С одной стороны, я ничего другого и не ожидал; как в анекдоте:

-- А борщ, Митрофаныч, у вас сегодня не плох!

-- Гавна не держим-с, барин!

(По первому слову полового видно, что история происходила на каком-нибудь московском Снобконе.)

С другой стороны, меня несколько насторожило избыточное поглощение безусловно искусной формой идейного содержания в "Черном Баламуте" и, в особенности, В "Я возьму сам". Впрочем, я воспринял это не как свидетельство, упаси боже, творческой слабости -- скорее, симптом "сосредотачивания" (в соответствии с дипломатической формулой канцлера Горчакова). Видимо, сказывается глубоко имплантированная вера во всемогущество диалектики -- в необходимость накопления уже упоминавшегося количества для перехода в несомненно новое качество.

Прежде всего потерпел поражение, неожиданно приятное для него самого, мой национальный скептицизм. Я имею в виду формулу "три человека -- два писателя"; трудно, привыкнув к прописной в Израиле мысли "два человека -- три мнения" (при наличии двух различных мнений даже у одного индивидуума), ожидать не просто единомыслия и единообразия, но -- более того! -- полного творческого слияния авторских индивидуальностей, и так,-- чтоб без шва, сучка и задоринки.

Мне лишь жаль, что я не познакомился с творчеством Андрея Валентинова до "Нам здесь жить": увы, сейчас в местных книжных магазинах его книг не найти -- раскуплены-с, собственно, как и книги сэра Генри Лайона. Остается надеяться только на божеское милосердие автора. Как говорили в свое время в Одессе, "тонкий намек на толстые обстоятельства".

Но довольно меда и патоки; кукушка хвалит петуха не за то, что он послал ей книги, и даже не за доставленное этими книгами удовольствие. Собственно, удовольствие в том, что книги эти дали пищу для некоторых размышлений, возможно, интересных не только самому читателю. Тем более, что читатель только прикидывается, цитируя трудно неупоминаемого Льва Рэмовича, "маленькой и ласковой пусей", а на самом деле тот еще кархародон, жаль только, свидетели того уж вряд ли что-нибудь поведают. Так что не волнуйтесь -- он еще вынырнет из пучины с обрывками текста в челюстях.

Отложив разбор персональных полетов авторов на ближайшее будущее, остановимся на более общем -- месте этой книги в современной литературе. Думается, что наконец произнесено то Слово, которого все так долго ждали (пусть и с различными надеждами).

Не так давно, по другому и несколько поднадоевшему поводу, возникла мысль о двух взаимоисключающих друг друга процессах в современной российской фантастике. С одной стороны, идет тотальная мифологизация окружающей действительности -- и это неудивительно. В стране, "где все тайна и ничто не секретно", где все всем широко известно и ни один факт непроверяем по определению, где притупились, а затем и стерлись непритупляемые на первый взгляд грани между кошмаром и явью; реальным событием и одной из возможных версий (впрочем, и то, и другая не умопостигаемы, во всяком случае, обычным здравым смыслом; может быть, именно потому, что он здравый?) -- чего еще можно ждать? (Возможно, это последствие волчьего волюнтаризма в овечьей шкуре, рациональности, когда все колебания исторически закономерны, и все законы -- как дышло, а любое туманное пророчество имеет как минимум два противоречащих толкования -- и все в соответствии с самой передовой теорией. Жаль только, что кое-кто из людей, к которым я испытываю безусловное уважение, забывают о том, что уже написан не только "Вертер", но и "Архипелаг ГУЛАГ"). Убежденность в превосходстве человеческого разума над верой в Высшую Силу в результате приводит к полтергейсту в полном смысле этого слова. И так как рациональных объяснений происходящему не имеется, остаются мифы и легенды. Мифотворчество заменило не только творчество, как таковое; если "поэт в России больше, чем поэт", то русское фэнтези, естественно, не хочет и не может быть просто развлекательной литературой, как на каком-нибудь прогнившем Западе, ему идеологические просторы подавай, а еще лучше в религию преобразоваться a la Ron Habbard: "Нет Д. Дж. Руэла, кроме Толкина, и Ник Перумов -- пророк Его!" Как и любая безобидная выдумка "англичанина-мудреца", на российской почве фэнтези становится оружием массового поражения и без того ослабленных безкормицей мозгов.

Мифы потихоньку заменяют и историю (Бушковская "Россия, которой не было" -- вот уж точное название! и творения слегка поехавших московских математиков об отмене хронологии; ну и, конечно, блистательная теория о том, что не только Христос, но и Адам с Евой были с западной Украины!), и литературоведение ("История советской фантастики", энциклопедия творчества Стругацких), и разнообразная полу- и малохудожественная литература о том, что было бы, если бы Чехов не умер, а у Гитлера было бы два яйца... Как и в каждой шутке, и в этих есть доля прикола, но остальная доля -- пусть даже неосознанно -- вносит избыточный релятивизм в и без того отвязанную от всего реальность. Между древним и современным мифом, при всей их кажущейся похожести -- дистанция в Освенцим. В нынешнем мифе можно жить петь и процветать (особенно мифотворцам!). Вот только борьба с ним (или в нем?) напоминает борьбу нанайских мальчиков; все равно, что вызывать на кумитэ медузу. Нынешний миф не только описывает окружающее зловонное болото, но и продолжает его непрерывно воспроизводить. Приятнее читать о заповеднике гоблинов, нежели постоянно проживать меж них без всякой надежды на самоопределение вплоть до полного отделения или, хотя бы, на переезд.

С другой стороны, не менее гротескной и фантасмагорической, продолжаются отчаянные попытки в стиле Петра Первого забить сваи в илистые невские берега и на них воздвигнуть "дивный новый мир" со всеми полагающимися аксессуарами и атрибутами: престарелыми императорами и мудрыми сенаторами, номинациями в тронных залах и ритуалами награждения орденами желто-пятнистых тигров восемнадцатой степени. Собственно говоря, и Крошек Цахесов, по прозванию Цинноберов, достаточно и для "игры на короля", и для имитации забивки воображаемых свай, и для последующего публичного самонаграждения. Один хрен не слаще другой редьки. И здесь, скорее всего, кроется подлинная причина издательского охлаждения к литературе. И издателям, и читателям надоело болото, из которого им не дают выбраться.

"Нам здесь жить" появилось не только в НУЖНОЕ время и в НУЖНОМ месте. Слово было произнесено НУЖНЫМИ (мастерскими) устами. И это оправдывает его нелегкие роды.

Русской литературе вообще герой, как правило, чужд; размышления и самоанализ до глубиннейших извивов кишок предпочитаются действию. При всем при том эта литература не оказывает ни малейшего влияния на окружающую ее реальность -- ее Золотой, Серебряный и Бронзовый века чудно умещаются в одной и той же Железно-Свинцовой эпохе. Герой этой литературы не Гамлет, а зачастую тень его отца, в лучшем случае -- Бедный Йорик, в худшем -- Клавдий и Полоний. Грех приписывать благонамеренным вегетарьянцам-авторам виновность в каннибализме их времени...

Советская же литература пыталась восполнить упущение предшественницы, но на ее и читательскую беду, самые жизненные и живучие герои -- Остап Бендер и Беня Крик, а все остальные -- гипсовые или картонные колоссы, в которых гнездятся крысы в компании с уже упомянутыми гоблинами.

Цитируя частное высказывание все того же Генри Лайона на "Фанконе-97":

-- Тоска!

И вот появляется настоящий Герой, способный не только собственные сопли размазывать по белой скатерти, но и совершить поступок, а и не совершив -- осознать, что же происходит. что он ДОЛЖЕН и что он МОЖЕТ. Наконец-то герой -- СОВРЕМЕННЫЙ ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК, достойная альтернатива "Поколению "П"; дополняющий это поколение, как вторая сторона медали или монеты, ибо не может быть все время решка.

Даже по теории вероятностей бывает -- Орел.

Основной жанр Г. Л. Олди до "Нам здесь жить", как сейчас становится понятно, оптимистическая трагедия. Не в качестве продолжения известной одно время пьесы, а как синтез:

-- классической древнегреческой трагедии (в которой Герой, выполняя предначертания Судьбы, защищает людей и вступает в смертельный и безусловно гибельный бой с богами);

-- русской литературной традиции (герой -- обычный маленький человек, и осознание предназначения приводит не столько к моторной, сколько к нравственной деятельности);

-- новейшей западной литературы (Жизнь есть Игра всерьез и без дураков, первая кровь в ней, согласно правилам, после разрыва аорты).

Компоненты этого синтеза (как и, увы, невоспроизводимой в условиях Израиля "Олдевки"!) кристаллизовывались и уточнялись в многочисленных опытах: цикла переосмысления мифов ("Герой должен быть один", "Мессия очищает диск", "Черный Баламут") + дань русской традиции ("Пасынки восьмой заповеди" И "Восставшие из рая") + вполне западные циклы "Бездны Голодных глаз" и "Пути Меча" (включая "Дайте им умереть"). На этом этапе авторы превозмогли и упоминавшийся ранее рэкет содержания формой, позволявшие стилю затемнить идею (хотя некоторые юношеские запал и пафос, не вполне подходящие тридцатилетнему литератору -- что авторам, что их герою -- рудиментарно проявляются в пятой части (штурм Малыжино). Несколько избыточные эмоции, скорее для госпожи Бах-Целевской, чем для творца минотавра...). Приобрели плоть и кровь, узнаваемый и симпатичный облик современные герои, ранее несколько бледные и невыразительные на фоне мифологических и игровых. Равномерно и немедлительно раскручивается тугая пружина сюжета, мысли не препятствуют динамике событий, а она, в свою очередь, не вредит стилистике.

Но главное и основное! -- герой не должен и не может быть один! Ведь Бой за Этот Мир происходит Здесь и Сейчас, и без участия читателя абстрактное поражение Добра (хоть мы и разучились применять это понятие за почти полным нераспознаванием такового) вполне приведет к конкретному "П" всех поколений.