ОПЫТ ПОСЛЕСЛОВИЯ

или

АКСИОМА СУЩЕСТВОВАНИЯ

Sir!

All we are the prisoners of Your imagenation. As for me...

...вновь зажегся неосторожной свечкой от искры, от молнии, от пламени; вновь, воодушевясь историей живых и неживых пленников Бездны, -- а история эта вдруг, средь ночи, вспомнилась мне от начала и до конца, -- воспылал любопытством жгучим; я разыщу, узнаю, как все было; до межстрочья вчитаюсь, до сути; а не угадаю, не вычитаю ясной, как аксиома, сути, -- домыслю; а не сумею домыслить -- грош мне цена...

Книга. Мир. Слово в круге света.

Первое прочтение книги -- для души. Потом -- во второй раз -- становится уютно уму, но что-то уходит. Слабеет магия, рушатся замки, пути и мосты. Тускнеют краски, теряют объемность звуки, и слова -- старые, как мир, слова -- утрачивают перво-данность.

А значит, -- думал я, -- не жди, не вернешь. Не будет восторга, не будет дрожи. Распотрошу тамошнюю механику с геометрией, вычислю тайные движения Бездны, жутким силовым полем объявшей мир, -- в общем, оприходую всю эту странную нелинейность, которая делает привычное сказочным, а невозможное обыденным, -- и вперед, к итогу.

...Стоит в центре арены Бог-Человек-Зверь. Молчат, затаив дыхание, трибуны. Меч и трезубец против власти Права. Время пришло, время бьет в колокола! Содрогается вложенная в мир Пустота. Время пришло...

...Путь проходит через нас. Предтечи -- человек-тигр Оити Мураноскэ, человек-чудовище Сергей, человек-бегун Эдди, человек-дельфин Ринальдо -- вехи на последнем пути человечества. Мы превращаемся...

...Волнами набегают века, и проступает сквозь туман рукотворная Преисподняя, мертвый Город вещей. Ад воцарился на Земле. Но снова вершит подвиг герой, смертью смерть поправ, и будущее снова становится чистым листом бумаги...

Снова настраиваются в лад происходящему сердечные тона.

Свидетельствую: не проста Дорога и взыскательна к идущему по ней.

Не повторяет она ландшафтов, и нет к ней привыкания.

* * *

"Дорога" -- первое из восьми произведений, составляющих цикл "Бездна Голодных глаз". Действие романа разворачивается в нескольких мирах, связанных скорее ментально, чем физически.

Мир Андрея и Арсена -- наша современность. Вот-вот заявит о себе Некросфера -- субстанция, сотканная из смертей. Через сто или тысячу лет она проглотит последнего человека, после чего история цивилизации завершится. История оборвется гибелью и без того мертвого Города. Далее -- пустота.

Бездна.

"Край пустынен и нем"... Там, над Бездной, останавливается время. Время отражается от Небытия, бежит назад возвратной волной. Бежит, схлестывается с вялой стоячей сиюминутностью. Этот напор ощущают герои "Дороги". Змеей извивается реальность, неожиданно заставляя людей действовать. Здесь, в нашей реальности, находится первопричина страшных перемен, и только отсюда можно воздействовать на будущее. Завтра будет поздно. Завтра появятся Предтечи.

Мир Предтеч -- мир состоявшегося конца света. Вещи обрели свободу воли. "Вторая природа" освобождается от власти творца -- и странные аналогии приходят в голову. Нужен ли сущему творец? Быть сущему послушной вещью -- или восстать? Вопросы, вопросы...

В известном рассказе Кортасара музыка, рожденная человеческой страстью, убивает того, кто одушевил ее. Убивает не сама музыка, а инстинкты ведомой ею толпы. Очень похожая история происходит с Йоном: его музыка отделилась от создателя своего, завладела залом -- "и кровавый отблеск метнулся по плотной массе всколыхнувшихся тел". Инструменты больше не нуждаются в человеческом присутствии. Только рояль и флейта сохранили верность создателю, только они помнят о предначертании своем, -- но их чистые негромкие голоса уже не слышны.

Причины одушевления вещей достаточно очевидны. Со времен Ломоносова просвещенному люду известно, что ежели где какой ерунды убудет, то в ином месте этой ерунды непременно прибавится, -- а современный человек тратит душу щедро. Тратит он эту ерунду на изобретение и приобретение вещей, на героические деяния по становлению "второй природы". "Вложить душу" в неживое -- все равно что отъять душу от живого, разве не так?

Мы уже сегодня разобщены, мы опасаемся верить друг другу. Гордимся своей независимостью, свободой жить и поступать по своему усмотрению, не оглядываясь на других -- и не замечая, как перемигиваются за нашими спинами неприметные варки, не ощущая, как оживает Зал Ржавой Подписи. От равнодушия и отчуждения ржавеют, мельчают души, -- это ли не первый признак вырождения?

Если очень постараться, то, наверное, можно убежать из неприглядной реальности в какую-нибудь спасительную "альтернативку" индивидуального или коллективного пользования. Уйти, затеряться, забыть о проблемах. И черт с ней, с реальностью гнилой...

Не случайно возникает в романе третий мир -- альтернативное будущее, призванное спасти людей от порабощения вещами. Здесь живут и не тужат, здесь Право имеют и Кодекс блюдут. Но тот, который творит благо, творит его не из альтруизма. "Это был очень остроумный дьявол".

Неживая вещная жизнь в муках рождает Преисподнюю: вот она, по соседству, в прилегающем Безмирье. Ад кричит, шевелится, запускает отростки в прошлое и будущее, затягивает людей в Бездну небытия -- и очень сложно уследить за всеми мирами-временами, отсечь все щупальца Зверя.

Конечно, линия "хищных вещей века" -- всего лишь схема, условное обоснование гипотетического будущего Земли, "которую дьявол называл Малхут".

Антиутопия всегда условна и может рассматриваться как метафора.

Апокалипсис, например.

Когда-то, при первом прочтении "Дороги", я недоумевал: что это? Какой ярлычок поставить в соответствие роману? Описывается мир без технологий, но с магией, крепко притороченной к повседневности. Да и антураж как бы античный. Фэнтези, стало быть?

Античность вдруг сменяется современностью, и вот одно-единственное допущение -- наличие одушевленных вещей -- переворачивает жизнь людей. Приходится делать вывод, что передо мной весьма оригинальное научно-фантастическое произведение. Меняется лад, меняется язык повествования, и я узнаю старый добрый хард-фикшен. Действительно, есть что-то хардовое в основе -- динамика, ритм, аккордов звучных буйство. Поначалу с трудом погружаешься в это вязкое биение имен и мест, затем -- зажигание, выхлоп, и уже не до раздумий, не до смысловых оттенков: все, понеслось действие!

Ну а затем... Затем все смешивается, происходят мистические события, начинается трансформация мира. Калейдоскопическое, невероятное соединение пространств, времен. Какую клавишу топить, в какой режим переключать восприятие?

Что же это? Сайенс-фэнтези с вкраплениями "научной фантастики", вдруг вспыхивающей в авторских ремарках? Примеси, объясняющие суть происходящего, еще более сбивают с толку, поскольку эти лаконичные пояснения ("от каждого узлового пункта в будущее ползли вариантные линии") скорее образ, чем гипотеза, и скорее отсыл к уже существующему мифу двадцатого века, чем оригинальная разработка.

Композиция романа неординарна, сюжет разбит на обособленные смысловые кластеры, причем связь их проявляется не сразу. Говоря о сюжете, обычно подразумевают действие, а надо бы -- развитие образа и развитие мысли. Сюжет как цепочка сцен и сюжет как вызревание итога. В героях книги, в читателе. Подозреваю, что автор намеренно смешал разнородное. Неспроста пятая глава "Права на смерть" -- глава, "в которой отвечают на некоторые вопросы", -- открывается взгляду только после вереницы самостоятельных эпизодов, "сюжетов в сюжете". Руда замысла тщательно переплавляется: было нечто аморфное, хаос, и вот -- твердеет. Тигель. Определенность. Возникает форма. События получают каркас. Форма заполняется содержанием в точно рассчитанный момент.

Все-таки фантастика -- не литературная мода и даже не образ мыслей; фантастика -- это техника зрения. Целенаправленный наезд на Мироздание: ввысь, вглубь, до сокровенного. Мне понятно недоумение тех, кто ожидал крутой и добротно обоснованной остросюжетности, но обманулся в ожиданиях и получил коллаж, -- разностилевую, многоплановую философскую сказку. При всем моем уважении к Генри Лайону, посчитавшему, будто пишет "философский боевик", осмелюсь заявить: к счастью, "боевик" -- в обычном понимании -- не получился.

Замечательная философская сказка, соединившая в себе приметы самых разных эпох и мировоззрений -- вот что такое "Дорога".

Да и весь цикл.

Фантастика -- многогранный жанр... простите, не расслышал вашей реплики?

Хорошо, читатель и знаток, я соглашусь с тобой. Не жанр, не направление. Не сказка и не быль, не лупа и не телескоп, не истина и не парадокс, -- а попросту все это вместе взятое. Все, что нравится и увлекает; все, что не скучно.

Нет, фантастика не горячительный напиток для любителей вздрогнуть... а впрочем -- почему нет? Благородному дону лишь на пользу щепоть благородного безумия. Определимся в предпочтениях, разовьем сию неожиданную параллель, и тогда, возможно, выяснится: кто-то варит крутой первач, а кто-то сбивает коктейли, растворяя суть художествами. Кто-то, щадя читателя, предлагает ему сухое целебное винцо, а кто-то вкатывает адскую смесь, от которой голова кругом и на стенку лезть хочется.

Но иногда...

Олди -- напиток благородный.

Ценители словесности! Как, на ваш вкус, смачно зелье? Не слишком перчит? Не раздражает присадками? Горит-играет вино, веселит и печалит, -- густое, выдержанное. Не раздумывайте, пробуйте: это -- настоящее!

Уважаемые интеллектуалы! Не бойтесь, пейте до дна: тяжкого похмелья не будет. Состав -- что надо! Множество загадочных ингредиентов в рецепте, от мифообразующего "Права на смерть" до вполне сайенсфикшной "Некросферы", не к столу будь упомянута. Пейте, вникайте. Вас не пытаются привести за ручку к ответам, ведь ответ -- у каждого свой.

А нам, обычным читателям, -- пойдет ли на пользу?

* * *

"Дорога" и "Сумерки мира" -- разные произведения. Совсем разные.

"Дорога" -- исток, родильный дом всего последующего.

"Сумерки мира" -- захватывающая фэнтези, сюжетная основа цикла.

Нисколько не удивлюсь, если кто-то, восхищаясь одним из этих романов, с прохладцей отзовется о втором. Это нормально. Восприятие как физиономия -- свое у каждого.

"Дорога" -- коллаж, полутона и тайны, высверки линз, вереница причудливых гипотез-воспоминаний, кодирующих историю цивилизации. Дорога, как ей и положено, непредсказуема, тысячелика; ее связность -- скрытая, угадываемая, все ответы -- впереди, за горизонтом.

"Сумерки", вопреки названию, -- очень яркая, совершенно "киношная", цельная и остросюжетная вещь.

Оба романа "намертво" сцеплены, и единство это подчеркивается повторами, когда некий ключевой фрагмент сказания маяком притягивает взгляд.

Например -- поединок бессмертных.

Круг борьбы. Круг иллюзий. Арена потешных боев. Ритуальный танец смерти. Всего лишь ритуальный танец. Из Круга нет выхода: бессмертный не способен покинуть мир. "Бесы вечны, они не уходят в небо..."

Круг -- алтарь, место сладкой крови. И вот оно, жертвоприношение! "По ступенькам бокового прохода неуклюже бежал лысый коротышка в засаленном хитоне". Реализующий Право -- правильно прожил жизнь. Небо ждет его, он требует для себя достойной смерти. Настал звездный час Коротышки: час настоящих страстей, всеобщего внимания и голодных, завистливых глаз. Он храбр, ибо ему нечего бояться; он яростно "ухватился за пострадавшее место, чуть не выколов себе глаз концом алебарды"... экий тюфяк, даже звездный час твой уродлив! -- "не так он себе все это представлял, совсем не так".

Бестолковая жизнь, идиотская смерть. Для прокисшего в не-существовании нет вопроса "быть или не быть": его небытие началось давно и теперь лишь меняет личину свою. Но что же ты, бессмертный? Почему не поможешь, не подыграешь? Ведь именно тебя выбрал коротышка -- почтительно избрал убийцу своего, как выбирают наставника или крестного.

"Мы -- бесы. Бессмертные. Иногда -- гладиаторы, иногда -- рабы на рудниках. Низшая каста. Подонки."

В приведенной реплике угадывается концепция. Есть МЫ, нас мало, жизнь наша вечна, ужасна и вся -- внутри нас; вне этого МЫ и нет ничего. Ни будущего, ни пения заоблачного. Да какое НАМ дело до них, Право имеющих? Они -- тени, оттиски времени, вобравшие в себя тысячелетнюю скуку, вековую горечь. Существование, лишенное примет, вынуждает их стремиться к небу; инстинкт жизни молчит, поскольку жизнь -- это что-то другое, совсем другое; они подают заявки на Реализацию Права и радостно идут на смерть, но вряд ли осознают, что смерти -- нет, и что перемена небытия означает просто подмену хозяина, носителя тени.

Ритуал -- подлая ложь. В такой смерти не найдешь очищения.

Вру? далеко идущие выводы? но ведь этой безысходностью все у них там пронизано; можно доказать, подыскать цитаты. "Нет у меня ни жизни, ни смерти. Осознание Права для меня и жизнь, и смерть."

Конечно, вру. Но это станет ясно позже. Много позже.

"Я, бес, больше всего на свете хочу умереть. Ты, дочь Архонта, на пороге блистательного Права хочешь жить. И оба наших желания невыполнимы. Мне кажется, мы сумеем договориться."

Несчастная, нездешняя, искренняя Леда, жаркий уголек в уснувшем очаге, -- тебе тесно в этом съежившемся мире. Безумный, угасший, вечный Марцелл, странный путник в никуда, -- ты постиг его тайну. "Просто все вы так часто делали из живого мертвое, что мертвое наконец решило стать живым".

Неживое становится живым, когда живые становятся равнодушными. Жизнь перестает смеяться и гневаться. Она превращается в нудную наставницу, она идет в услужение к Небытию. Готовься, человек! Брат Ушедших проводит тебя с поклоном, и ухмыльнется Бездна...

И пустотники тут как тут. Кто они? Что замышляют? Все они знают, почти всем заправляют и почти во всем замешаны, -- какой-то мистический КГБ. Вот уж истинные черти! Бездна в душе, Зверь на сердце... вот уж кто адекватен миру!

"Я и есть та самая Большая Тварь. Очень большая и очень старая. Такая старая, что помню времена, когда простые люди, а не Девятикратные и Перевертыши, звали нас Богами или демонами. Звали, не делая различий."

Обитатели Сумерек не верят в Богов. А демоны -- вот они, по соседству. Сколько угодно.

"Жизнь билась в горячке, жизнь плакала в углу..."

"...но везде -- подпись, имя, судьба... засохшая кровь человеческая..."

Пустотник Даймон, ты жесток! Или просто всевидящ?

* * *

"Сумерки мира" написаны изумительно. Точными красками, живым словом.

Этот роман -- о поисках мира, о борьбе со злом, принявшем облик Бездны, о подвиге. Существа, выброшенные эволюционным прибоем на нехоженые берега нового мира, привыкают к его законам. Иммигранты обживают Лес, Город и Пустыню. Перевертыши, Девятикратные, варки, бессмертные -- кого только не занесло сюда, в это необъятное чистилище!

Кого занесло, а кто и сам собой возник. Проклюнулась новая сущность, огляделась, удивилась, -- взъерошенная изначальная Курица, разбившая изначальное Яйцо. Осмотрелась и первый свой миф сочинила. О людях и богах, об Отцах... Но мифы мифами, а "Полубоги, они ведь тоже -- полулюди... ни то, ни се...", -- вот они, Тварьцы, итог длительной метаморфозы. Тварьцы и дети Тварьцов. Закончилась Дорога, "Мир вывернулся наизнанку", и нужно жить, нужно преодолеть зашитые в генах барьеры -- иначе резня, ужас, всевластие мертвецов.

"Не все ли тебе равно: мертв я или жив, если мне открыта Вечность?.. Подойди, и я отворю тебе Дверь" -- слышит оборотень. И в страхе бежит прочь, звериным чутьем ощутив дуновение Бездны. "Вкусившим Бездны нужна кровь, кровь людей, ибо так и только так они могут делать других подобными себе, передавая зародыш Небытия!"

"Золотой век давно кончился, салары". В этом странном мире рождаются младенцы с черными ожогами-браслетами на запястье, а волчата-двухлетки учатся разговаривать. "Срезы памяти" позволяют связать происходящее с уже известными событиями. Все получает свое обоснование. Этот мир необычен и дик, среди его многих сущностей имеются смертельно опасные, такие, как Книга Даймона, -- но он развивается, живет, нуждается в героях и даже у Бездны на краю верит в свою неуязвимость.

Растущий мир знает: живое -- не по зубам Небытию. Люди сделали выбор. Выбравший жизнь перестает быть бессознательной частью Целого; идущий самостоятельно способен найти Дорогу.

Знает это и Бездна. Знает, делает выводы. Среди людей появляются варки.

"Бездна, Большая Тварь и Человек. Каждый -- сам за себя". Такой вот новейший расклад. Что ж, это справедливо. В духе времени.

Однажды случился с нами конец света, и отвернулся от нас, ушел на покой наш прежний Бог. Может быть, и не покинул бы он взбунтовавшихся людей, которым зачем-то понадобилось жить своим умом, если бы не ощутил их силу и неуступчивость. Перевертыши, волчата, -- пора, пусть убегают, пусть сами рыскают по страшному Лесу...

Полубоги -- те же полулюди. Боги -- те же люди. Никогда не ушли бы они из прежнего мира, мира вещей, по своей воле. Людей поставили перед выбором: измениться или уйти; люди ушли -- но изменились; ну а что стряслось с их богами -- о том летописи не сообщают.

Трудно вершить бессмертие, пока не стал тем, "кем я никогда не буду": высшим, отстраненным, сверх меры мудрым и бездумно спокойным. Нелегко быть всесильным -- и неспособным улучшить мир. Даймон дописал свою Книгу, теперь он всемогущ. Но кому нужно разрушительное всемогущество бога, завершившего свой Путь? Бог, отрицающий жизнь, по определению становится Зверем. Ему нет дела до жалких людишек. В нем Пустота, ему хочется покоя, -- но сердце еще живо, еще трепыхается в грудной клетке, еще стучится в сознание. "Спасите наши души!" -- грохочет на весь мир неубитое сердце. И люди спешат на призыв. Люди спасают души. Марцелл, безумный Марцелл, -- зачем тебе Бездна? Погубишь себя, бес! Бездна сильнее нас...

Люди спасают души. А над ними, в Пустоте, Незримый Некто пишет варианты сценария. Он изучает то, что могло бы быть, но не состоялось. Педантичный сценарист, незаметный Созерцатель. В его Универсуме любой поступок есть выбор, любой ход событий имеет альтернативу. Иллюзия там правит бал. Воспоминания воссоздаются. Память о памяти: что-то было, будто бы, но -- с кем? Можно ли верить глазам своим? Можно ли доверять рассудку? Сердцу?

"Миров много, а Время вовсе не такой строгий надсмотрщик, как о нем говорят..."

Иллюзион -- игра бессмертных. Момент Иллюзии исцелит раны, вернет утерянное, затянет прорехи в памяти, расставит по местам опрокинутые декорации. Все повторится -- но по-другому.

Безысходность вокруг, не правда ли?

Неправда! Дорога есть всегда.

Существуют возможности, выводящие нас из привычного Круга поступков.

Возможность первая: амок, прорыв, ослепительная ярость. Это путь воина. Церберы мироздания -- не всегда неуязвимы.

Если прижали, если кровоточит сердце, если чувствуешь: все, предел, -- и не в тебе, не в твоей драгоценной жизни причина, а просто: уступишь -- и мир твой, точно шлюху, прогнут мертвые, подлые; если сущность твоя противится Зверю и узнает Зверя в том, кто напротив, -- бей! Слышишь, гуманист? Убей Зверя! Воспитай вселенную действием. Не бойся Пустоты, она распоряжается не тобой -- только твоим телом; не бойся того, что Зверь уже в тебе, -- бойся потерять над ним контроль...

Вот так и появляются среди нас пустотники, Меченые Зверем.

Вторая возможность: шлифовка души. Очищение -- путь мудрого. "Пустота создает иллюзию полного растворения в окружающем мире, что проявляется в умении воздействовать на мир нетрадиционными способами." Демиурги, чистые сгустки мысли, способные волей своей перенести человека из одной реальности в другую, самолично творят новые пространства и оживляют их выборочной экспансией из неудавшихся миров. Такой вот махровый передел сущего. Не каждому дано, но уж если дано... Нет, никаких экивоков в сторону Автора. Авторы -- они, как правило, среди Отшельников тусуются.

Возможность третья: человеческая. Доверься бодхичитте, вспомни: "во вселенной нет отдельного существования", -- и впусти в себя других. Тех, кого знаешь, и тех, чей шепот пригрезился в рассветный час. Обними мир, Отшельник! Всего-то нужно -- "воспринимать чужие линии бытия как свои собственные..."

Если хочешь, чтобы тебя поняли другие, -- сам пойми других.

Вы согласны с тем, что мир -- чудо, данное нам в ощущениях? что приданная человеку судьба -- ларь, полный тайн? что звезды над нами -- чьи-то внимательные глаза?

Вы ощущаете -- пусть изредка -- свое единство с другими, знакомыми и незнакомыми людьми? с ивой над озером, с глупым волчонком на опушке, с раскаленным закатным небом?

Вы задумываетесь над смыслом сущего?

Как все просто: ответить "да" на три вопроса...

"Есть Малый круг отшельничества -- в горах и лесах; и есть Большой круг -- на площадях и базарах..."

Вглядывайся. Внимай миру. Подсказывай ему. Мир слышит каждого их нас.

Оборвать реальность -- удалить из нее сознание; породить реальность -- проникнуть в нее взглядом. Этим и занимаются живущие -- ведомые, ведущие. "Потому что мертв убивший в себе Творца, а убивший добровольно -- мертв десятикратно".

Отшельник или оборотень, девятикратно или единожды живущий, -- твори! Тебе дано... Твори сердцем, Сигурд!

Эту аксиому существования можно переформулировать следующим образом: фантомный мир становится настоящим -- реальным -- миром тогда и только тогда, когда его оживляет чья-то душа. Когда хотя бы один из живущих осознает себя сосудом этого мира. Хоть мессией, хоть искусителем, а лучше -- просто обитателем.

Аксиомы не доказывают. Их принимают или отвергают.

Принимают -- и действуют. Действуют -- и побеждают.

"Понастроили, понимаешь... Не успеешь отлучиться лет эдак на пятьсот, как обязательно апостолы понабегут и навалят кучу хлама... Стоп! Не хлама -- храма!.."

Комментарии нужны?

"Здравствуй, небо! Будем привыкать заново..."

Некоторые вещи, если в них поверить, сбываются.

Такая вот простая аксиома.

* * *

Вселенская Дорога припала к Вселенскому Океану. Из бездны на сушу, и ввысь, к вершинам, и дальше -- в иную, вечную бездну. Дорога ждет. Дышит у ног. Повизгивает в нетерпении. Она лукава, верна до гроба, смертельно обворожительна, она вымощена благими намерениями, на ее обочинах россыпи злата и залежи праха, мы боимся и проклинаем ее, но -- нет, не сойти нам с Пути, не спрятаться от бегущей по следам тени! -- вновь поднимаемся и в который раз спешим настигнуть горизонт.

Спешим состояться. Быть.

[Владислав Былинский]