ОПЫТ ПОСЛЕСЛОВИЯ

или

МИР ГРОЗЯЩИЙ

Сумерки мира продолжаются.

Век сменяется веком, поколение -- поколением. Куда ни кинь взгляд, всюду потомки людей и бесов. Поубавилось вольных оборотней -- видать, сбежали Изменчивые в леса сопредельные. Общественное устройство пришло к равновесию и обрело стойкие формы, позволяющие широким народным массам безбедно жить-трудиться -- и делать это девять раз подряд. Бесовские хромосомы помогают -- дар Девятикратным от пращуров. Теперь у каждого есть право на ошибку: ну, ошибся человек, преступил закон или с крыши нечаянно сорвался, иль сгоряча повздорил с чемпионом в тяжелом весе, -- что с того? Кто из нас не ошибался? Сорвался, расшибся, помер -- да и воскрес. В следующий раз умнее будет.

Жизни, одна за другой, бредут тропой привычной, и всем вокруг хорошо. Правда, в глуши еще можно встретить всяких-разных-странных-недовольных; правда, доблестные салары иногда, по горячим следам, по сигналу честных граждан, вырезают лесные хутора до последнего жителя, -- что ж, и в нашей семье не без урода, долой врагов народа, мы выявим врагов, мы освободим землю от вампиров, товарищи!

Но как же так? Дрались за будущее, отдавали жизни за идею, всю вражью рать одолели -- и вдруг:

"...равновесие между миром существующим и миром грозящим привело к неизбежному -- к общинам Крайнего глотка.

Мириады страданий влечет в себе водоворот девяти жизней..."

Из какой Бездны появился на свет этот страшный ритуал -- Крайний глоток? Отчего стремятся к нему девятикратно живущие? Только ли оттого, что жизнь полна страданий? Кто они: обманутые проповедниками глупцы -- или свидетели новых истин?

Что важнее: душа или полыхание девяти недолгих жизней?

Что лучше: достойная смерть или бледное бессмертие?

* * *

Этот небольшой роман удивительно красив.

Он красив по форме. Чередой бегут двойные блоки текста. Синусоида эпизодов -- словно биение сердца: чет -- пауза -- нечет; Эри -- перемена фокуса -- рассказчик-наблюдатель. Ничего лишнего, ничего тормозящего внимание. Сменяются картины, одна за другой попадают в цель летящие фразы-стрелы -- и рождается пульсирующий ритм.

Танцующий огонь.

Огонь пылает и в чужих, заимствованных строчках, обрамляющих текст. Цитируемые стихотворения безукоризненно вписались в назначенные места. Вставки-иллюстрации, "листы", удачно подобраны и служат превосходным вторым планом.

Роман красив и по существу. Он эстетичен. Бывают книги, вызывающие досаду двухцветностью изображенных чувств и непреднамеренной убогостью языка -- книги серых страстей и черно-белых конфликтов. В таких книгах не хватает вертикали: возвышенное выглядит плоским, низменное -- мерзким.

"Живущий в последний раз" -- пример обратный: о страшном, кровавом и трагичном повествуется, ибо нет счастья для Живущих и нет мира для них, но -- вопреки мироустройству -- есть восхождение, вертикаль поступков, есть борьба и яркость чувств. И совсем нет грязи.

Ясность и чистота человеческих отношений, отсутствие грязи даже в низких помыслах, -- вот отличительная особенность авторского зрения.

А еще -- образность на грани притчи.

Девять жизней впереди у человека. И это правильно. Как же без запаса? С утеса в прибой красиво не прыгнешь -- побережешься. За родимую армию жизнь не отдашь -- нет у тебя лишней жизни. Придется вводить в заблуждение господина вербовщика. Девять жизней в запасе у каждого, но всего лишь одна у несчастного урода, увидевшего свет в последней, нечаянно удачной, попытке состояться.

Если у вас на руке уже все девять браслетов и вы еще не старик, то смыслом вашей жизни станет сама жизнь. Урод -- или герой -- пребывает в круге одиночества. Он быстро взрослеет. Он не по годам догадлив, он изворотлив. "Старый Джессика бил меня палкой -- я уворачивался. Он бил -- я уворачивался. Он бил -- я..."

Изворотлив, осторожен, но при этом безрассудно смел. Однажды герой спасает девушку. Спасает случайно -- но так ли это? -- а затем угадывает в ней свое подобие. Еще не смея верить удаче, находит он понимание, общность душ, ничтожно редкую в беспечном жестоком мире: "...если двое Живущих в последний раз..." -- в ней так же, как и в нем, совсем нет бесстыжей беспечности, лишь ожидание и тайна, -- "...в последний раз находят друг друга в этом проклятом бесконечном мире..." -- значит, ему, как всегда, выпал единственный шанс, который нельзя упускать.

Но Лаик, любимая и любящая, ведет себя странно. Речь ее туманна, а мысли сложны. Она упорно избегает его поцелуев. Скромница! Поцелуи -- соблазн...

"Почему, Лаик? Почему испугалась ты моих губ..."

"Зачем тебе, Живущему в последний раз, понадобилось видеть руку Не-Живущей?!."

Демон. Варк, лишенный сущности. Сама в недавнем прошлом жертва, а ныне -- сгусток Пустоты, питаемый кровью новых жертв... Эй, салары, ну-ка в копья! Где клинок, покрытый Тяжким Блеском? Бей гадину! Нет спасенья твари полуночной, уводящей наших детей!

Которых мы так любим.

По дороге, вымощенной благими намерениями, удаляемся мы от грозившей всем нам Преисподней. Мы наш, мы новый мир построим, укроем его от стихий, отстоим в кровавой борьбе с галактическим злом. Мы отгородимся от зла железным занавесом, объявим ему войну, мы обучим и вооружим Скользящих в сумерках, лучших во всей вселенной.

А затем увидим -- не понимая, ужасаясь -- как бегут из нового светлого мира наши дети. Соблазненные ночными тенями, уходят они в ночную пустоту -- и возвращаются совсем другими.

Чужими.

"...И шея болит, с самого утра, -- наверное, я укололась..."

Плоть от плоти, кровь от крови... Варки!

Которых мы боимся и ненавидим.

Хорошая, судари, книга, -- но выдуманная.

Потому что вампша... тьфу, варкша, -- это простой заурядный психомутант бабьего полу, воздействующий на менталитет мужицкий. Корову сглазить -- пожалуйста, обтяпает такое дельце и не покраснеет; а вот погоду править -- шиш. Барана в волка превратить -- ну нет, не вытянет, не те обороты; а дождик завтрашний учуять -- мигом. А еще привораживать горазда, стерва. Порхает меж нами ветерочком, глазища потупит, тра-ля-ля, ай да краля я, -- порхает и тихонечко уединяется с утратившими бдительность... с теми, чье классовое чутье притупилось.

Варкша-психомутантша, так ее поперек! Кровь из жил тянет... мордочка вся в липком, тьфу... да как можно полюбить такую тварюку? Братца своего в Бездну... кол ей под грудь! Для ее же пользы.

И не надо бояться их, темных. Они, выродки, только под покровом ночи... трусливые, подлые! Деткам нашим голосами потусторонними, заграничными кривду нашептывают, от отцов родных отвращают, -- деткам сны снятся... Да что там кол из дерева Трепетного! Строже надо! Дотла надо! По науке, по Уставу: "...и мужа с женой, и всех близких Не-Живущему по крови..." -- всех их навек к чертям в геенну огненную! Ибо наша наука установила: материя первична. Материя! Все на ней, на земле родимой, стоит. Изыди, дух вражий! Выжжем вредную чужеродную материю -- дух камнем в небо... то есть, дымком в Бездну; а дадим слабину, не выжжем -- тут он как тут, вернется, найдет близкого по крови, околдует, утащит за собой. Еще одним врагом народа пополнится забугорье... тьфу, заграничье, -- край враждебный, который за гранью, за чертой; обрыв без дна, откуда они все родом, демоны кусачие, завидущие.

Эри -- парень правильный. Наш он, мужицкий, лесной, я же вижу. Нет, не мог он из-за этой стервы-кровопийцы голову потерять. Не верю! Весь наш народ в едином порыве осуждает варков, мутантов и нечисть. Выдумал все сказочник ваш.

Но -- хорошая, судари, книга. Хоть и выдуманная.

В сюжет романа вплетена любовная история. Крепко вплетена -- не вырвать.

Полюбил добрый молодец красну девицу, да вот беда -- под заклятьем злым девица томилась. Того не знал, не ведал молодец: не сберег он красавицу, не развеял чары черные. Спит девица в темнице подземной.

Ах, вот оно что... и в самом деле, любовь, конечно, кто возражает, -- но ведь в романе нет ни слова о любви! Она нужна только для мотивации перехода Эри из дня в ночь, правильно? Да стоит ли обращать внимание на столь скупо выписанные детали?..

Вот вам еще один похожий сюжет: полюбил Ромео Джульетту...

...и снял малолетку, а тут брательник ее возник, разборы пошли, две бригады толкутся, пацаны друг друга мочат нехило, а базарят -- ну круть, класс книжка, тащусь...

Воистину класс книжка, братцы-варки. Но вот что доложу я вам: как ни прищуривай глаза, как ни вытягивай шею -- в книге увидишь ты только то, что тебе по росту и по отражению.

"Чьи это обагренные мечи у входа в усыпальницу?"

"Да, она не отбрасывает тени! И зеркало отказывает ей в отражении! -- но не тени и не отражению клялся я в душе своей..."

В романе нет ни слова о любви -- в нем есть любовь.

Человек рожден для подвига. Иногда подвиг требует перешагнуть через смерть. Иногда -- принять ее, но остаться человеком и продолжать жить даже за вратами небытия.

Душа важнее девяти существований.

Лучше достойная смерть, чем бледное бессмертие.

Любовь стоит жизни.

Прописные истины...

Он предал жизнь; своим предательством он погубил собственную мать; убийца, урод, враг честных и добрых людей, он переметнулся на сторону Небытия. Он добровольно отдает свою кровь той, которая позвала его в Бездну. Он хороший донор. Вкусна кровь человеческая. Открылась темница демона, проклятого своими же собратьями. Демон восстал.

"Сколько стоит твое существование, Живущий?"

Предал жизнь -- и стал варком. Стражи закона и порядка один за другим безвинно гибнут на боевом посту. Варк Эри ненасытен.

"Он выпил их до дна. Все оставшиеся жизни -- сколько их там ни было. Досуха.

Они не были кровными родственниками. И ужас отразился в бездонных глазах возникшей рядом светловолосой женщины".

Варк-супермен... Он еще очень молод, он еще не отделяет себя от человечества, от этой бездарной массы носителей эритроцитов, пригодных лишь для прокорма вечных. "Еще не поздно, старик, прими поцелуй Обрыва, книжник, уйдем вместе, а дурак капрал..."

Эри все еще в движении -- и, не раздумывая, восстает против привычного расклада сил, против мрачного и неустойчивого равновесия между миром существующим и миром грозящим. Частичка рассеченного Небытием социума взяла на себя ответственность за целое.

"Нет, Лаик. Мы не будем стоять над миром".

"Прости, Эри. Наверное, я теряю земное быстрее, чем ты..."

Если бы все свелось к выбору, к порыву и преодолению, то роман "Живущий в последний раз" стал бы своеобразным переотражением предыдущего романа -- "Сумерки мира". Хорошо ли, плохо ли это -- не знаю. Я знаю другое: автор не повторяется. Каждая следующая книга неожиданно развивает и неожиданно трансформирует уже известное читателю.

Книга Небытия дописана, "Сумерки мира" прочтены. Простые пути пройдены, и отныне уже невозможна единомоментная, в разовом порыве геройства, победа над "комом мерзейшей мощи" грешной человеческой природы.

"Мы снова будем отбрасывать тень, и зеркальное стекло подарит нам отражение", -- обещает Эри. Наивный герой! То, что удалось богам и людям, когда-то впервые столкнувшимся с Книгой Небытия и впервые отразившим натиск Бездны, нынешним опальным ангелам не по плечу.

Когда заканчиваются сумерки, наступает ночь. Поражением оборачивается победа. "Лишь Верхний варк может снова стать человеком..." -- догадываются Лаик и Эри. Значит, все было напрасно? Ждать производства в Верхние?

"Уже теперь человек в нас слаб и беспомощен. Дойдя до Последних -- если нам вообще удастся подобное -- мы убьем всякого, кто осмелится предложить нам стать людьми".

Ловушка захлопнулась. Две души обречены превратиться в два сгустка мрака. И все-таки у них есть шанс вернуться.

Шанс есть всегда -- так устроен мир.

"Тогда, Лаик, мы найдем человека. Человека, которому мы доверим Слово..."

"Никто не пойдет на такое..."

"Почти никто. Но никто и не пошел бы на добровольную потерю всего человеческого -- чтобы стать человеком!"

Этот короткий диалог объясняет жертвенность Эри. Он не мог поступить по-другому. Человек не способен жить, зная, что в это время безвозвратно уходит любимое существо: падая в Бездну, превращаясь в чудовище. Человек бросает все и идет следом. А потом...

Потом он побеждает смерть.

В жизни всегда есть место чуду. Перед нами книга о чудесной силе, которая творит жизнь из небытия. О любви.

"Атомное чувство -- любовь", -- легкомысленно напевает динамик. Неплохое определение. Намного лучшее, чем "основной инстинкт". Чувство, стало быть, а не торопливый процесс. Атомное, не пороховое.

Атомарное -- говорят физики. Фундаментальное, изначальное, неделимое. То, из чего строится материя, в данном случае -- внефизическая, духовная материя. То, что лежит в основе мира и наделено энергией. Выплеснуть эту энергию в дикой вспышке самоуничтожения или высвободить сиянием и теплом? -- вот проблемы тех, кому она подвластна. Обычные, чисто человеческие проблемы.

Любовь -- всеразрушающая вспышка. Бывает и так.

Любовь -- особое состояние духа, состояние великой радости, в котором человек изменяется сам и способен изменить все вокруг.

То есть -- просветление.

Любовь -- страшная стихия, неуправляемая страсть, уничтожающая все, что ей противостоит.

То есть -- безумство.

Любовь -- буйство эмоций и прекрасная доступность чудес. Волшебство, которое каждый может получить, на время или навек. Одновременно испытание: останется ли эта магия белой, солнечной, или выжжет человека.

Он выдержал испытание. Любовь привела его в круг Выбора. Отдавая жизнь, он остался верен любви. "Ты спаситель, человек Эри..."

Но разве не прав мифотворец Сарт, все на свете пояснивший в Прологе-эпилоге? Все было определено заранее и двигалось предписанными орбитами. Небесная механика судеб -- и зарницы чувств. Все путем у Его Многомудрости, все им схвачено-просчитано от Калорры до Сай-Кхона. Не спорить же мне с тем, кто все так здорово устроил.

Не буду спорить. Только замечу: ведь и Сарт, возможно, просто не догадывается -- или догадывается, но молчит о том, -- что его Путь выстроен кем-то более могущественным.

Кем? Не спрашивайте: не ответит. Он, поверите ли, атеист почему-то... безбожник он.

Кем? Да мало ли... Таинственным Вседержителем, однажды подтолкнувшим светила небесные, как подталкивают маятник. Вселенским Библиотекарем, по правую руку которого высятся полки с аккуратно расставленными Книгами Бытия, а по левую мерцают из подвальной полутьмы бесконечные ряды Книг Небытия. Богиней, древней и юной, вдохнувшей жизнь в косную материю.

Кем -- неведомо. Но точно так же, как Эри, ведомый сердцем, отдает жизнь во имя любви, магистр Сарт, не задумываясь, отдаст свое бессмертие во имя жизни.

Бог, герой, человек... Как ни назови, выйдет одно и то же: Живущий.

Жить надо -- в последний раз.

Всегда.

* * *

Сарт говорит: "рай для варков -- мир, где все живут в последний раз; и ты, человек Эри, и спутница твоя, вы проживете здесь свои жизни и умрете. Навсегда. Ты вошел в новый круг".

Мир единственной жизни... новый круг... голова идет кругом! Закрадывается подозрение, что очевидная, казалось бы, выстроенность романов во времени -- "Дорога", "Сумерки мира", "Живущий в последний раз" -- стремится к далекому пределу, в котором замыкается некий круг бытия. Там -- начало, отправная точка, исток метасюжета.

Двигаясь все время на восток, можно обойти Землю и вернуться к своему дому с запада. В повести "Страх" Восток предстает замысловатым, цветистым Орнаментом. Мы попадаем в средневековый город на морском берегу, от которого вглубь земли убегает страна безвременья -- страна смешения эпох и мест. Здесь, на неисследованных зыбких просторах, сосуществуют китаец Лю Чин и генуэзец Джакопо, мадьяр Момчил и доминиканец Лоренцо, германец Свенельд и всевозможные "люди Торы и Евангелия, адепты Будды и Магомета", -- все они в этом Граде Обреченном живут единожды и единожды умирают. Умирают по-разному. Спокойно завершив свои земные дела -- или внезапно, жутко, от беспричинного страха, который в любой момент может вцепиться в каждого.

Здесь много странных дел творится. Бессмертный Марцелл превращается в "вечно пьяного рыночного сапожника" и с радостью гибнет в случайной потасовке, а Эри -- Эрих Генуэзо -- вновь рождается только для того, чтобы встать рядом с Сартом над алтарем с Книгой. Город-хамелеон ежеминутно меняется, и при этом он разный для разных людей.

"Город... -- думал Якоб, -- не бывает таких городов... Хотя я в нем живу. Значит, и меня не бывает. Меня не бывает, и я очень хочу есть..."

А в хронологии как разобраться? С одной стороны, из легенд, из разных подробностей, упомянутых в повести, из самого факта существования этого края, наследующего историю и судьбы все того же мира-у-бездны, следует его более позднее происхождение. С другой стороны -- закованный в камень Сарт-Ожидающий, чистая Книга, рождение Лаик и Эри. Все как бы не начато, все ждет первого звонка...

Премьеры или повтора?..

Можно измыслить гипотезу о равноправности прошлого и будущего. Ввести кривизну времени, определить конечную меру бытия -- или бесконечную, если время многолистно и представляется воображению в виде непрерывно растущего капустного кочана. В фантастическом произведении вполне уместны подобные красоты, но вряд ли они смогут объяснить колдовские свойства Города-хамелеона. Он -- подмостки, сцена, вид которой меняется соответственно переменам в закулисной подсветке. Приходится предполагать, что действие повести разворачивается в иллюзорном мире.

Потрясающий образ -- Книга-божество! Она принадлежит и творцу, и всем читателям. Творец видит одно, читатели -- несколько другое, иначе не бывает; и только Книга, соединившая Автора с людьми, знает все. Книга проецирует нас, живых, в авторский мир; она не только дороги и ландшафты этого мира, -- она еще и мост, приводящий к ним, и кто запрещает нам двигаться по нему? От себя к автору -- и в обратную сторону: от авторской фантазии к домашним стенам. Итак -- мир и мост; миру нужен творец и обитатели.

Персонажи Книги, приходящие в храм продолжать ее, не те и не другие: они ее со-творцы; они ее рабы, страницы, главы... Машинное моделирование. Компьютерная вселенная. Генератор случайных судеб. Обработка событий. Мультимедийный интерфейс. Все мне ясно стало теперь. Все теперь объяснено, от эволюции до революции. Осталось выяснить всего одну малозначащую деталь: существует ли где-нибудь во вселенной изначальный, стопроцентно реальный мир? Тот мир, от которого ветвятся варианты-отражения?..

"Возможно, все было именно так. Или иначе. Или не было вообще". Это виртуальное бытие, это рай для варков. Виртуальность создана для того, чтобы показать человеку его изнанку и посмотреть, что из этого выйдет. Город-отражение, город-вампир питается эмоциями, насылает прекрасные сны и кошмары, оживляет давно погибших людей, моделирует различные ситуации, наблюдает за всем. Он -- и кто-то еще... тот, который летит на страх... кто выпивает душу...

"И когда понял Шируйе, что человек этот -- он сам, то короткий хрип расплескал гранатовый сок ночи..."

"Что было -- и было ли что-то?"

Город иллюзий. Рыночная площадь -- форум и парламент.

Горные урочища. Тишина и прозрачность над прибежищем последователей секты Вечного Отсутствия.

Невозможно мудрые люди -- эти Ожидающие. Сидят с бесстрастными лицами, никого не трогают; стоят на пути безумца, столпами подпирают небо. Стропила нового Дома. Икринки в омуте. Из таких вылупливаются рыбы-боги.

Недеяние -- благо. Движенья нет, сказал мудрец. Чтобы увидеть суть, нужно направить взгляд в Пустоту. Зоркий заметит царапины на поверхности Зеркала, видящий -- узнает в нем себя. Копия-отражение внимательно всматривается в иллюзию, в непроявленную Бездну, отыскивая оригинал. Но ясности нет. Блики на стекле. Кто-то рядом ищет простые вопросы, чтобы нарядить их в простые ответы. Это раздражает.

"Ты велик, Якоб? Ты мудр? Ты силен?.. Ответь, ибо ты выходишь на опасную охоту"...

"Я глуп, я слаб и ничтожен. Ты мудр, силен и велик -- но ты сидишь у забора, а вокруг умирают люди с испуганными глазами. Что же остается мне?"

Нет, Джакопо, ты не глуп, ибо ты -- видишь; и нет ничего ничтожного в том, чтобы подчиниться велению сердца -- это единственное веление, которому следует подчиниться; поэтому ты можешь пробовать. Как знать, кто избран? Но закон... и ты все-таки слаб... ты всего лишь человек...

"Слышишь, спрашивающий? Не ночуй в храме!.."

Он ночует в храме. Он узнает, что листы Книги Небытия, содержащей в себе и мысли, и дела людей всех времен, -- чисты. Очень многие писали на ее страницах свои "будущие исповеди" -- кто удачно, а кто и не слишком, -- но ни единого следа от них, ни единой буквы.

Написанное переливается в иную чашу. Книга, это диковинное вселенское устройство ввода, остается нетронутой.

Вот только судьбы людей меняются.

"Для зрелого мужа добыча -- лишь сердце человека, и нет в добыче той пайщиков..."

Шейх, попросивший у Сарта бесстрастность, дабы ничто в душе не препятствовало созерцанию сущего, показал Якобу путь к храму и тем самым нарушил закон. Доминиканец, владыка страха, выносит приговор. "Каждому -- свое, и не тебе вмешиваться в происходящее" -- напоминает демон.

Шейх уходит в Вечное Отсутствие: страсти делают человека уязвимым, бесстрастность -- бессильным.

Близится кульминация. "Ты велик, Якоб? Ты мудр? Ты силен?.."

Надеяться не на кого. Один на один со Страхом... Можно отдать жизнь, пожертвовать собой, -- не более. Этого недостаточно. Что ценнее жизни? Кто сильнее страха? Дервиш из курильни, знаток китайской философии, дает ему подсказку:

"И поэтому место сильного -- внизу, а место слабого -- наверху".

Беззащитный -- защищен. Якоб смотрит на сына своего, на Эри...

Как решиться на такое?

Младенец, сын человеческий -- против демона!..

"Маленькое существо глядело в лицо химерам с удивлением и непониманием. Оно просто не знало, что всего этого следует бояться!"

Не бесстрастность, -- бесстрашие! Бесстрашные демону не по зубам. Фра Лоренцо навсегда уходит в Бездну.

"Говорят, что с того дня в древнем капище над алтарем с Книгой стоят двое. Стоят и ждут."

Нет богини кроме Книги, и окаменевший Сарт -- хранитель ее. Сарт, а еще Эри, избавивший мир от страха. Двое Ожидающих -- и девочка с льняными волосами, которая допишет Книгу.

* * *

Сарт оживает в романе "Ожидающий на перекрестках". Идея богоборчества -- или, что то же самое, богостроительства, ибо свято место пусто не бывает, -- становится здесь центральной.

"Куда ушли Стоявшие перед остывшими алтарями? И почему их алтари остыли?"

Почему теряют силу боги? По каким законам жить людям, каким идолам поклоняться? Смогут ли они прожить вовсе без идолов?

"Он понял, что богов -- нет. Нет Стоящих над миром -- но есть Предстоящие. Молчащие в тени. Те, кого ждут князья."

Мир без богов -- что уха без рыбы. Но миры бывают разные, и совершенно непохожие владыки обитают в них. Дом "у Перекрестка всех дорог" -- вот истинный владыка, верховный и тайный, наделенный той же мироформирующей силой, что и Город-хамелеон. Дом кормится верованиями людей, а верования, в свою очередь, питаются мифами и нуждаются в притоке новых сказаний, загадочных фактов и событий. Четыре божества разделили между собой власть и веру. Никто их не видел, никто с ними не знаком, никто не сомневается в их тайном присутствии, -- никто, кроме Предстоятелей, взваливших на себя тяжкое бремя Контакта.

Бессильные боги... Они знают, что у них есть какая-то цель, но не могут достичь ее. От них ничего не зависит. Искренне лгущие боги. Безверье для них погибель, -- вот и украшают они быт чудесами, творя новые мифы. Берут взаймы веру -- и возвращают предания. Без мифов, накинутых на их плечи, -- король-то голый! -- становятся они невзрачными и бессловесными.

Работать надо, уважаемые! Пахать и сеять! Вам верят, вам дают, -- извольте трудиться! Искренняя ложь во спасение и для красоты души -- вот смысл вашего существования. Да, люди могут жить и без идолов. Но нельзя лишить человека поэзии, нельзя уничтожить сказку, -- нельзя сослать душу в пустыню! Когда человек приходит к Богу, его сокровенное становится частью вселенной; но когда Бог приходит к человеку, вселенная раскрывает двери для них обоих... Мифотворцы ощутят, найдут, воплотят в образ то, чем живете вы, Предстоящие боги; люди услышат их, поверят в "нас возвышающий обман", и приток этой веры укрепит ваш постамент.

Но -- ничто человеческое им не чуждо -- зачем пахать, зачем хлопотать над ростками? Займемся-ка заурядным политиканством: объединимся, создадим фракцию истинных божеств, а остальных -- как тараканов! -- давить их и давить, гадов самозванных!

И появляется Дом-на-Перекрестке.

Четверка Предстоятелей поддерживает веру в иллюзорных владык иллюзорного мира; был и пятый, но -- был да сплыл... Четверка мифотворцев обеспечивает приток свежих измышлений. Один из них -- Сарт, который попал в реальность сию как бы случайно, в процессе своих межпространственных странствий. Магическое слово произнес, призвал космические ветры -- и угодил в "простой пейзаж с простой дорогой и простыми холмами вдоль обочины".

Случайностей не бывает. Тесен мир, и мало в нем правильных дорог. Стороны света и пьедесталы распределены между владыками, -- некуда втиснуться самозванцу, не на что ему рассчитывать. Ересь с трибуны у храма -- и тут же возмездие, тепловой удар... ну и работенка у тебя, дружище Сарт! Кем ты стал, могучий? Что ты делаешь здесь, летописец вечности?

Впрочем, с глагольными формами нужно быть осторожным. Пространства и времена книг цикла связаны скорее ментально, чем физически. Нелинейное время, вереница отражений... Перед нами молодой Сарт: он еще не принял на свои плечи крышу мира, еще не увидел небо над собой. Здесь он впервые встречается с Грольном, здесь становится хранителем богов и мифов. Возможно, этот Сарт -- совсем не тот, с которым мы уже познакомились, и его следует считать предтечей или двойником Сарта из храма.

"Здешний мир -- очень простой мир"... Ты прав, Сарт. Проще не бывает. Здесь, в твоем иллюзорном мироздании, любая реальность -- субъективная реальность. Излишне говорить о том, что в ней зачастую наблюдаются особенности, нам хорошо знакомые: толпа, готовая верить чему угодно, -- и умелые незаметные манипуляции мифотворца. Высокопарные рассуждения о вселенских вибрациях, о космических каналах -- и странная зыбкость установленных, казалось бы, фактов. Мир изменчив, мир имеет изнанку. Сарт видит вселенную с двойным дном. Город-хамелеон и Дом-трансформатор -- воплощения любопытствующей силы, сотворившей полигон для исследования людей и сотворившей людей для изучения собственной природы. События, происходящие с героями в моделируемом мире, воспринимаются ими как реальные, но вместе с тем остро осознается необычность его структуры и ненормальность его законов.

Носители этой творящей силы вдруг предстают в несколько ином свете. Дом, Город, Книга Небытия -- не маски ли это, за которыми прячется одно и то же лицо? Они приближаются, вмешиваются в действие, на ходу правят его. Сами собой возникают записки-вопросы, ветер уносит ответы на них неведомо куда. "Контур Дома за спиной зыбко качнулся, намекая, что с ответом медлить не стоит", -- такая вот активная интерактивность.

Наблюдатель превращает эксперимент в экспромт. Лаборатория становится театральной сценой.

Один из аспектов тотальной иллюзорности бытия -- наличие топологических особенностей, не обозначенных на карте и защищенных от взгляда неким скрытым в подсознании паролем. Обычному человеку туда не попасть: кто чувствует -- не найдет, нашедший -- не удержит. Эти особые точки мировых полей хранят и как бы дублируют исчезнувшие судьбы, слова, страсти.

Вот, например, что такое Перекресток? Пересечение судеб? Трибуна для вещего слова? Место бывших поединков и будущих подвигов? Ясно, что это полюс, узел, концентрат энергии, бьющей фонтаном из недр мироздания. Но попытка обоснования подобного "халявного" притока движущей силы, наверное, неуместна. Магия, и все дела. Реальность так устроена.

"Я зажмурился и ясно представил себе гудящую ауру над человечеством, ауру чувств, страстей, желаний; и свои течения внутри нее, большие и малые потоки, и -- узловые Перекрестки. Вдобавок культовая окраска: вера- страх, вера-ярость..."

Когда-то Перекрестков было не счесть. Широкие народные массы осознали сей факт, и сразу выяснилось, что в мире полным-полно неординарных людей, которые и чувствуют, и могут удержать безликую силу, поступающую на-гора из сообща пробуренных скважин. Сила заполняет Предстоятеля, как нефть заполняет цистерну. Вера наряжается в любезно предложенный миф, тут же приобретает нужную ей культовую окраску и начинает управлять умами. Предстоятели временно исполняют обязанности богов.

"За каждым Перекрестком не углядишь, все чаще да злее сталкиваются лбами Предстоящие, воюя за веру... За ту веру, без которой нет им Силы, ни большой, ни малой"...

В клетку с обезьянами швырнули гроздь бананов. Муравейник осыпали сахарной пудрой.

Предстоятели, они же -- Предстоящие... те, которым предстоит что-то... предстоит ощутить себя богами... или, все-таки, людьми?

Не стану утверждать, будто разгадал замысел Автора, но создается впечатление, что Экспериментатор всякий раз проверяет одно из основных качеств, присущих Живущим.

Судите сами: "Живущий в последний раз" -- изощренный тест на любовь; "Страх" -- проверка устойчивости к внешнему парализующему волю воздействию; "Ожидающий на Перекрестках" -- модель мироустройства, при котором вера легко становится инструментом для манипуляций над обществом, а богов заменяют их земные представители. Неспроста Дом выстроен на крови, неспроста в его фундаменте томится замурованная в безмолвие душа поэта. Всего одна комната во всем Доме остается неизменной, дожидаясь завершения очередной Книги и храня ее начало.

Дом-на-Перекрестке выстроен Предстоящими, поэтому не нужно отождествлять его со всемогущим Экспериментатором. Дом -- всего лишь орудие. Автор по-прежнему в тени...

Автор в тени, но он есть. Он тестирует изделие под названием "человек". Главный конструктор мира подписал где-то у себя рабочий проект, утвердил сроки сдачи. Нам рассказывают о тех испытаниях, которые уже с честью пройдены людьми, -- но ведь были и другие, неудачные?

Любопытно, как "доводят изделие", если в его работе обнаружены ошибки: сбои, "глюки", зависания? Как выглядит "перезагрузка" реальности?..

Но стоит ли размышлять на эту тему? Разное может случиться на этапе "опытной эксплуатации" человечества...

Вряд ли нужно перечислять все отображения реальности "Ожидающего на Перекрестках" в нашу земную сиюминутность. Многие параллели очевидны:

"Верят люди в какого-нибудь бога, Инара там или Эрлика, душу в это вкладывают, надежды свои... молятся, небось, поклоны бьют! А жрет -- Предстоятель. Жрец, так сказать... Упыри они, вот и все!"

"Вера, переставшая рождать мифы, рождает анекдоты..."

"...люди заменили веру привычкой, убив искренность..."

"Священная птица, -- сообщили в толпе. -- От алтарей Хаалана... Вишь, как деньги тянет?!"

Тут все предельно ясно. С натуры писалось. В наше благословенное время подобной натуры -- сверх ушей. Обезьяны по-обезьяньи делят бананы. Муравьи по-муравьиному суетятся у рассыпанного сахара.

А что будет завтра?

"Кто они, Предстоятели Дома -- ясновидцы, переставшие предсказывать; жрецы, переставшие служить; маги, разучившиеся творить чудеса; Предстоятели, не захотевшие отдавать?!

Кто? Мудрые, выигравшие бой? Или черви в теле клеща, присосавшегося к человечеству?

Или части Дома -- жвалы, лапы? Рабочие органы зверя на тропах духа человеческого...

Кто?!"

"...оживили неживое, но научили только одному -- брать. Брать, ничего не давая взамен. И родился неразумный Зверь, рыщущий на Перекрестках в поисках веры..."

Мир грозящий -- это Зверь рыщущий, неразумный; за его спиной -- когорты ждущих часа... ждущих новой веры, позволяющей им -- жвалы! лапы! -- хватать, рвать, иметь... брать, ничего не давая.

Мир грозящий -- так ли он далек от нас?

"Мы, Предстоящие, пили нектар душ человеческих, когда они переходили порог посредственности..."

Таргил, Предстоятель Хаалана Сокровенного, раньше других стал еретиком. Предстоящий тайного знания быстрее всех ориентируется в изменчивом мире. Разглядев Зверя в магическом механизме, питающемся человеческой верой, он бежит из Дома, и отныне ни собственная жизнь, ни чужие судьбы не будут ему преградой на пути к единственной цели: уничтожению монстра.

"Это было мучительно трудно, почти невозможно -- снова начать жить без Дома, вне Его стен, где мощные потоки Силы сами находят тебя..."

Нельзя брать, не отдавая: законодательство вселенной, правила игры с судьбой жестоко карают виновных. "В основе Дома лежали его голод и наша жадность, и Он в конце концов пожрал и нас. Теперь мы остались в мире плоских бумажных людей, где одна реальность -- Дом-на-Перекрестке".

Предстоящие вновь в Доме -- но теперь они вне Дома. Один за другим уходят боги, вливаясь в душу мифотворца Сарта. Только так можно подхватить, удержать, поднять крышу Дома человеческой Веры, готовую в любой момент рухнуть на наши головы.

Сарт -- Предстоятель Пяти. Сарт -- хранитель храма. Сарт -- летописец мира.

Вряд ли он знает заранее, какой мир описывает. В иллюзорном соединении сознаний, в сплетении живых слов, впитываемых Книгой Небытия, -- чистых сущностей, которыми можно изобразить все веселости и весь абсурд того, что зовется жизнью, -- создается новая Реальность.

Это метафора, но это и закон природы. Даже если писатель думает, что свободен в выборе слов и персонажей, все равно нет ему пощады от растущей книги. Это она его рукой водит. Она сама знает, какой ей нужно стать. Талант поможет ей осуществиться, бездарь сделает из нее чудище. Частоты-вибрации у каждого свои, вот она и выбирает автора по душе.

Небольшое "лирическое отступление". Вопрос: добровольно или вынуждено поддерживают небеса мифические атланты?

...Ну что за вопрос? Приходится поддерживать -- ведь некому больше!

...Добровольно, все-таки: рушатся скалы, высыхают моря, но тысячелетиями стоят небеса, держатся на чьих-то плечах и не испытывают особого желания переместиться на наши.

Да мы и сами не слишком озабочены мирозданием. У каждого свои проблемы. Я глуп, слаб, ничтожен... Что атлантам в привычку, того мне не поднять. Частоты-вибрации не те.

Это так. Но зачем явились мы? Зачем живем? В погоне за прибылью, славой, утехами растратим отмеренное время -- и поймем на склоне лет: мир -- иллюзия, полная случайных хлопот и ненужных дел. А нужных, которых по пальцам пересчитать, -- недоделали. Не успели.

Забудешь о хлебе насущном -- станешь нищим. Забудешь о детях -- останешься одиноким. Забудешь о небе -- небо найдет себе другого...

Конец "лирического отступления".

* * *

Где найти слова, которыми творят мир? Как соединить занимательность и простоту подачи c глубиной содержания? Непросто заинтриговать читателя, еще сложнее вовлечь его в Эксперимент, в описание дел, мыслей, поступков людей и богов, размещенных в фантастическом мире. Смотри, читатель! Смотри -- и суди их по законам жизни.

Но кто он? -- ответно спросит читатель. -- Кто этот человек, позволяющий себе судить богов?

Тише, тс-с... услышит... ведь он -- не совсем человек! Он все слышит! Все видит! И Верхних видит, и нас с вами!..

Для тех, кто еще не знает всей правды об авторе, приведу выдержку из одного интернетовского свитка:

"Генри Лайон Олди родился в Англии, в маленьком городке Вестон-Супер-Мэр, двадцать седьмого марта 1945-го года. В 1947-м году отец будущего писателя, миссионер церкви Св. Патрика, переезжает вместе с семьей в Британский протекторат в центральном районе Гималаев -- в княжество Бутан. В связи с дальнейшей оккупацией Тибета китайской армией вся семья была интернирована в район Южной Монголии, откуда вместе с опиумным караваном, после длительных мытарств, попала в Пакистан. В результате происшедших событий неудавшийся миссионер проникается идеями буддизма направления "Махаяна"...

Далее всякая информация о судьбе Г. Л. Олди считается утеряной".

Жаль, что мы так мало осведомлены о судьбе этой незаурядной личности. Можно предположить, что однажды в сферах случилась некая подвижка, и ответственный секретарь полномочного божества пришлепнул печатью вполне определенный указ, суть которого -- в наделении сэра Генри Лайона Олди, миссионера и странника, Отшельника и Созерцателя, правами и обязанностями Летописца, с вручением тайного знака и двух имен впридачу.

Грань меж Созерцателем и Летописцем незрима, как поверхность зеркала, разделяющая образ и его отображение. В образе референта и содокладчика Скрытых Реальностей является нам просветленный англичанин-буддист, взваливший на свои плечи тяжкий, но благородный труд правдивого описания вышеупомянутых Реальностей и для этого изучивший русский язык от фасада до тайников -- а заодно и русскую, да и не только русскую, литературу. Но у просветленного всегда несколько отражений, и в данном случае:

"...доподлинно известно, что в 1990 году его душа вселяется в двух харьковских каратистов -- Дмитрия ГРОМОВА и Олега ЛАДЫЖЕНСКОГО, которые начинают писать фантастику, прикрываясь от всяческих домогательств именем Генри Лайона ОЛДИ..."

Фантастика!

Гений творит играючи, творит навек. У гения ясные отношения с миром. Ну что ты шумишь? -- спрашивает он зануду-читателя. -- Что ты все шумишь, чего ты понять не можешь? Вот форма, вот огонь, я все тебе дал. Если не дурак -- разберешься. Бери, говорю тебе, пользуйся! Действуй, обжигай!

Гений адресуется вечности. Ему не нужен потребитель. Ему читательские пожелания до лампочки. В том и сила его, и беда.

Трудяга-сочинитель не поворачивается к читателю спиной. Трудяга зависит от нас с вами. Для изголодавшегося студента, которому всякая книга на пользу, как муха пауку, пишет он; для девы робкой, сердцу милой; для мудрых мужей и румяных пажей; для истинных гурманов и варков-пропойц; для дам нервных, дам нездешних, чудом в повседневность угодивших; для хмурой рати новорусской с ее умопомрачительным обозом; для тугощеких живчиков и желчных доходяг; для кандидатов наук и кандидатов на пост; для юношей бледных со взором разящим, для аксакалов классических кровей. Многих, очень многих, сцепив зубы, радует честный труженик пера и кейборда. Такова его участь.

Сочинитель изначально ориентируется на чаяния публики. В этом полезность его; в этом его беда.

Трудно тебе, мой сочинитель. Особенно -- если ты гений.

Как сделать сложное доступным? Как добиться понимания? Как оживить вселенную? Ох, нелегкая это работа -- увлечь, показать то, что видишь только ты. Трудно, говоришь? Терпи. Искусство требует...

Искусством зовется умение разговаривать с вечностью понятными словами.

"Вслушайтесь, пожалуйста, -- вы обязательно услышите, если только не махнете рукой и не пройдете мимо".

О чем это я?

Да так, ни о чем.

[Владислав Былинский]